Нелишние люди

Она ведь тогда на самом деле хотела умереть. Вместе с ним. Потому что он был самый лучший. Самый настоящий Принц из сказки. Принц, который всегда был чужим в Вене, который задыхался от лицемерия на императорских балах и воскресал лишь в своей волшебной стране — Майерлинге. Принц, о котором мечтает каждая девочка. Ее принц. Ее Рудольф. «Ненавижу», — сказала себе Мари. Экипаж как раз остановился у массивного трехэтажного здания в самом центре Вены. Как всегда, перед ней распахнули дверь, впустили наверх и проводили к одной из лестниц, которая была обита красным сукном и вела на второй этаж. Как всегда, все это сделали люди с совершенно незапоминающимися лицами. И это учитывая ее опыт. И пять лет службы. — Госпожа фон Эберхартер, вас просят подождать здесь несколько минут, — сказал секретарь. — Желаете чашечку кофе? Подозвал лакея — тоже совершенно безликого — и тот почтительно склонил голову, забирая меховое манто, а Мари ответила легким кивком. Ждать она никогда не любила. Тем более сейчас, когда из головы никак не удается выбросить, какой сегодня день. Тридцатое января. Ее второй день рождения. Поправив шляпку, Мари выглянула в окно, выходившее на улицу. Принесли кофе. Теперь ей не оставалось ничего другого — только устроиться в кресле за небольшим столиком и вспоминать. … О мой Майерлинг, мой потерянный рай. Прозрачно твое небо и холоден твой воздух. Никогда больше не увижу я, как отражаются в озере ледяные пики. Никогда больше не вдохну аромат диких трав и цветов с альпийского луга. … Когда Рудольф ранним утром уходил охотиться, Мари всегда хотелось сказать ему: помани лань, позови оленя, и они сами придут к тебе, мой Принц, и склонят голову перед тобой. Потому что ты — владыка этой сказочной страны. В тот раз она вернулась в Вену. Поняла, что уехать в Италию не сможет, что жизнь без Рудольфа — самая страшная из пыток. Мари давно решила — если он выберет смерть, она последует за ним. Ведь это именно она в самую первую их встречу произнесла: иногда лучше погибнуть сразу, чем понемножку умирать каждый день. На вокзале к Мари сразу же подошел носильщик, забрал ее багаж и повел к экипажу. Тогда к ней и подскочил молодой человек в полицейской униформе. Передал письмо. Лица его Мари не запомнила. Письмо на гербовой бумаге оказалось неподписанным, но Мари тут же поняла, кто его автор и кто подослал к ней молодого человека в полицейской униформе. Экипаж тем временем уже несся по бульвару: Мари собиралась остановиться у тетки. А письмо она все-таки дочитала до конца и только тогда разорвала на мелкие клочки. — Хоймюльгассе десять, — не своим голосом сказала Мари. — Хоймюльгассе десять, вы слышите? — Как прикажете, барышня, — ответил извозчик. Мари тогда не знала, зачем она это сделала. А у ворот трехэтажного дома на Хоймюльгассе десять увидела другой экипаж. Легкий, элегантный, запряженный четверкой лошадей, но без императорских корон на дверцах. Экипаж, в котором по городу обычно ездил Рудольф — когда хотел остаться неузнанным. А это значило, что фройляйн Мицци Каспар (1) существовала на самом деле. И, стало быть, то, о чем было написано в письме — могло оказаться правдой. Извозчик уже слезал с козел, когда Мари приказала все-таки отвезти ее к тетке, а на следующий день, утром — отправилась в Майерлинг. — Любимая… Ее Принц смотрел на нее, и верить проклятой анонимке больше не хотелось. Хотелось верить его ласковым глазам и страстным объятиям. И плакать от того, какого прекрасного, талантливого человека отверг этот жестокий, отвратительный мир. Мир, которым теперь будет править омерзительный граф Таафе с его полчищами шпиков. Мари и Рудольф прошлись по зимнему лесу — совсем одни. Целый час вслушивались в тишину. Любовались горными вершинами — небо в тот день было кристально ясным. Рудольф все обнимал ее, все беспокоился, не замерзла ли она. А когда они вернулись в усадьбу, снял с нее шубу, варежки и согревал ее руки поцелуями — нежными, бархатными. Затем произнес: — Ты знаешь, что мне придется сделать. — Я сделаю это вместе с тобой, — ответила Мари. — Я не хочу жить без тебя. А когда Рудольф вытащил револьвер, Мари сперва сказала себе, что это и есть лучшая участь — принять смерть от руки любимого. И все-таки спросила: — Подожди, Рудольф. Скажи мне, кто такая Мицци Каспар? — Старая знакомая, — ответил он. — Это больше не имеет значения. — Но ты был у нее вчера. — Ты снова ревнуешь меня, Мари? Как тогда, в том… — Нет, — Мари покачала головой. Вспомнила увеселительное заведение, в котором отыскала Рудольфа после двух недель бесконечных поисков: как же она ревновала тогда, как же боялась! И не понимала. Она снова обняла Рудольфа. — Прости меня, пожалуйста, прости. То, что я сейчас спрошу, звучит ужасно. И я никогда не прощу этого себе. Но я не могу… — Спрашивай, Мари. Голос его был голосом ангела, ступавшего по недостойной земле. — Это правда, что ей ты тоже предлагал…, — у Мари покатились слезы из глаз, — оставить этот мир вместе с тобой? Что Мицци не согласилась, но подала заявление в полицию? — Как ты можешь, Мари? — Прости меня! Прости! Но я хочу знать… — Мари! Значит, ты не любишь меня! — Люблю, Рудольф, люблю больше жизни! Что случилось потом, Мари помнила плохо. Был выстрел. Кровь. Кажется, она закричала. Кажется, она потом несколько часов провела в оцепенении у его тела. Потому что не знала, куда идти и кого звать на помощь. Затем она подняла с пола револьвер, перезарядила его — и в этот момент дверь распахнулась. На пороге стоял человек с незапоминающимся лицом. Мари фон Вечера в тот день все-таки умерла: и для своей родни, и для всех оставшихся в Вене друзей. А через две недели баронесса Луиза фон Эберхартер села на поезд в Париж. И всю дорогу Мари думала только об одном: она ведь стояла на краю пропасти. Она могла не прочесть то анонимное письмо. Разорвать в клочья и никогда не узнать, что ее Рудольфу по сути было все равно в компании какой дамы совершать свое самоубийство: будь то содержанка Мицци Каспар или дочь австрийского дипломата Мари фон Вечера. И той, и другой он клялся в любви, и, видимо, пока клялся — искренне верил в эту любовь сам. Ей вдруг очень захотелось жить. И если раньше назло всей Вене она любила Рудольфа, то теперь назло Рудольфу она стала заново открывать этот мир. Париж, в котором она училась быть Луизой фон Эберхартер. Лондон, в котором она стала ею по-настоящему. В Вену Мари смогла вернуться только через год. Она пришла в театр, в котором впервые увидела Рудольфа в мундире кронпринца. — Сгинь, — сказала она вслух. Потом Мари наняла двуколку и отправилась в прогулку по венским бульварам. И каждый раз, когда экипаж проезжал по тем местам, где они бывали вместе с Рудольфом, Мари снова произносила это свое «сгинь». Впитывала новые впечатления. Заново открывала город. А потом Мари — или скорее баронессу Луизу фон Эберхартер — вызвали в Моденский дворец (2). Потому что она срочно понадобилась Австро-Венгрии. В Вену Мари, впрочем, теперь приезжала довольно часто: когда ей было что рассказать. — Госпожа фон Эберхартер, — голос секретаря вырвал Мари из воспоминаний, — прошу вас. Перед ней открыли дверь, и Мари шагнула внутрь. Здесь, кажется, никогда ничего не менялось: у окна стоял огромный глобус, и на массивном столе лежала шахматная доска. — Господин министр-президент, — обратилась Мари и тут же не удержалась от вопроса. — Новая партия? — Нет, — граф Таафе не отрывал глаз от доски, — я уже играл ее. — Надеюсь, в этот раз вы собираетесь выиграть. — Зависит от новостей, которые вы привезли мне из Лондона. Мари вздохнула — эта поездка была сложной. Наконец, граф Таафе вышел из-за стола. Подвинул кресло и жестом предложил Мари сесть. — Благодарю, господин министр-предизент, — сказала Мари. — Начнем с того, что ее Величество королева Виктория здравствует и не собирается пока расставаться ни с жизнью, ни с престолом. И вы прекрасно знаете, что наследником будет Альберт, принц Уэльский. Который хоть и «дядя всей Европы», но не любит Вену. И, похоже, все больше ненавидит Берлин. Я, положа руку на сердце, в чем-то даже понимаю его: ведь с его величеством Вильгельмом Вторым очень трудно поддерживать добрые взаимоотношения. Скажу честно, настроения в высших кругах Лондона очень удручили меня. И если позволите, у нас в запасе осталось не так уж много времени, господин министр-президент. Мари лишь успела заметить, что в глазах графа Таафе мелькнуло раздражение. А потом он просто отошел к своему глобусу. «Как всегда, — подумала Мари. — Все подчиненные медлительны, тупы и ничего не понимают в его многоходовых операциях. Тоже мне беда: лишь бы слушались и выполняли приказы. Ведь так, господин министр-президент?» Граф Таафе в этот момент рассматривал политическую карту Европы так пристально, будто никогда ее раньше не видел. — Вы забыли, где находится Англия? — спросила Мари. Чувствовала она себя сейчас очень уязвленной. — Показать? Вот теперь все его внимание снова принадлежало ей. Только смотрел граф Таафе так, будто хотел напомнить — в колкостях ему равных не было. Но возвращать удар почему-то не стал. — Ах, благодарю, но я обойдусь без вашей помощи, — ответил граф Таафе. — Знаете, для Англии в любом случае останется место на карте. Для Франции тоже. Проигрывает всегда тот, кто слаб! Тем же насмешливым, уничтожающим тоном. Как в тот раз. Когда Мари пришла в кабинет в Моденском дворце в первый раз, и граф Таафе пытался предлагать ей деньги. Увещевал ее покинуть Вену, уехать в Мерано и забыть принца. И почти в открытую сказал ей, что не считает Рудольфа жильцом. Это воспоминание тоже нужно было стереть из памяти. Или заменить другим. Мари поднялась со своего кресла и тоже подошла к глобусу — почти вплотную — и уставилась на того, кого раньше столь искренне ненавидела. Она подумала, что больше всего раздражения у графа Таафе вызывают не его неидеальные подчиненные, а собственное бессилие. Невозможность найти тот самый рычаг, чтобы перевернуть землю — или хотя бы Европу. — Вы раньше это говорили о людях, господин министр-президент. — Все, что касается людей, в той же степени касается и государств. — Вы имеете в виду Австро-Венгрию? На прямой вопрос граф Таафе отвечать не стал. Лишь заметил: — Времени действительно осталось очень мало. — Мы успеем, — сказала Мари.