Поздний час

На этот раз сон далеко ушел от Обломова, ворочающегося с боку на бок. И то ли это весенняя ночная духота не давала юноше сомкнуть глаз, то ли дело было в каком-то скверном чувстве, охватившем мальчишку и теперь не отпускающим его в мир снов. Помнится, находила когда-то на Илью такая же тоска и тревога, но это было так давно, что теперь сделалось мальчику вдвойне неприятнее, от чего он и поморщил нос. Доводить Обломова до такого — не побоюсь сказать — нервного состояния, будоражить его чувства перед сном очень любила старая нянюшка Илюши, рассказывая притчи и легенды, от которых у него, маленького, начинало учащенно биться сердце, а проходящий по телу холодок, взъерошивал золотые кудри на детской голове. Когда же немного погодя старушка-нянюшка уходила, сознание Илюши начинало чудить и брало верх над желаниями тела, расслабляя его и не давая убежать от мыслей такой степени странных, что порой ребенок думал: "Ах, нет, нет! Не я это! То, верно, подушка начала говорить со мной!". И от страха прятался он под одеяло, сбрасывал с кровати в миг превратившуюся в ненавистный предмет подушку, и так, свернувшись в комочек под тёплым одеялом, засыпал, видя во сне тревожные образы чудищ, о которых и говорила любимая няня. «Но это все должно быть теперь далеко позади!» — подумаете вы. А я посмею разуверить проницательных читателей, — Обломов три дня только во взрослой жизни, хоть и минуло ему недавно пятнадцать лет, хоть и наскучило ему внимание теток, а все же был он еще безответственен и ленив, все таким же являлся стыдливым и кротким, неуверенно вступая во взрослую жизнь вместе с сыном немца. Но, правда, Илюша, третьего дня как сказал, что взрослая жизнь всецело захватила его, а детские забавы наскучили, тут же и передумал, все более и более убеждаясь в поспешности своего решения, ведь с тех пор, как он покинул Обломовку с Штольцем, мысли его никак не изменились. Да и все так же в обед его клонило ко сну, так же он не торопился раскрыть предложенную Андреем книжку, так же боялся лесных и заморских чудищ. «А разве взрослые боятся Лешего? Разве там, в Петербурге, они спят в обед и без удовольствия читают книги?» — думал Илья, чуть не плача, вспоминая, как он крепко обнял Андрея, по его приезде в Обломовку, и с чувством начал говорить о том, как надоели ему нянькины сказки, как заскучал он здесь без занятий, как постоянно думает он об учебе в Петербурге и еще многое многое другое, о чем так сладко мечталось в кровати, и что так сложно оказалось сделать у Штольцев. Конечно, по-прежнему мальчик любил поваляться в кровати, по-прежнему ленился учиться и страдал от сказок про лешего, кощея, бабу Ягу и заморского чудища. Поэтому все эти тяжелые три дня бедный Илюшенька при любом неосторожном веселом словце Штольца об тех или иных злодеях, вздрагивал, а как приходила пора ложиться спать, начинал ворочаться с боку на бок, только под второй час ночи решаясь-таки переспросить своего друга о неосторожно сказанном слове.

***

— Андрей… — тихо-тихо прошептал Илья, как бы проверяя на крепость сна своего друга, который давно перешел в сладкий мир сновидений, удобно расположившись напротив Ильи на диване. — Андрюша! — уже чуть громче было произнесено Обломовым, неслышно подошедшим на коленках к спящему Штольцу. — Ну в конце-то концов! — жалобно протянул юноша, легонько тормоша друга за локоть. — Ну что тако-ое… — неохотно протянул Андрей, и хотел уж было повернуться к стенке лицом, с головой укрываясь одеялом, но Обломов не дал ему сделать это невольно задуманное движение. Мальчик вцепился в правую руку Штольца и так сильно сжал ее, что Андрей вскрикнул от боли, тут же сев на диване. — Что такое! Что?! — тревожно произнес юноша, оглядываясь по сторонам и протирая заспанные глаза. Однако заметив не менее напуганного Илью подле себя, он быстро сменил свой легкий страх на удивление, предчувствуя веселую развязку. — Что случилось, Илюша? Что такое? — переспросил Андрей в легком волнении, осторожно убирая ручку Обломова со своего вмиг покрасневшего запястья. — Т-ты точно уверен, что водяных не существует? — задыхаясь от страшных чувств, стеснивших все его внутренности в груди, прошептал Илья, внимательно вглядываясь в темноте в сверкающие глаза Штольца. — Что-что-о? — так же тихо и загадочно переспросил Андрей Обломова. Но недолго этой наигранной серьезности, этой глупой таинственности суждено было располагаться на его лице: быстро юноша сдался и рассмеялся в голос, падая на подушку и спокойно вздыхая. — Ха-ха, ох и напугал… — разлился по комнате его звонкий смех. И показалось, что засмеялось вместе с Штольцем всё: стены этого старого прочного дома, чистые и шершавые, пол, деревянный и неровный, шкаф с необычным английским орнаментом, маленький столик с красивыми ножками, два стула и один диван. Комната вмиг стала краше и светлее от чистого детского смеха, от глупого вопроса и первых солнечных лучей. Однако нашелся один уголок, испортивший радостную картину, — старенькая кровать Штольца, на которой спал Илюша приезжая к нему в гости, тихо плакала, наблюдая, как наворачиваются у любимого гостя на глазах слезы. — Андрей… Андрей, ну тебя! я же серьезно… страшно мне… эти водяные… — робко произнес Илья, стыдливо опуская свою кудрявую голову вниз. — Ха-ха-ха! Да сам ты водяной! Переплываешь с одного дивана на другой! Ха-ха! Чудо-юдо ты мое! — Ка-какое чудо-юдо! И… и н-ничего не чудо-юдо… и не водяной! — обидчиво зашептал Обломов. — Они страшные, склизкие и… противные! А я… — Ну, да, а ты у нас писаный красавец! — продолжал язвить Штольц, не замечая слёзок, скатившихся по обеим щекам Ильи, угрюмо смотрящего на него исподлобья. — Андрей!… — отчаянно произнес тогда Обломов, не смея, однако же, кричать на своего обидчика, и, быстро встав с коленок, подбежал к своей любимой смятой кроватке, давно уже ожидавшей его, желавшей поскорее принять в свои объятия, и упал на нее, лицом утыкаясь в подушку, обиженно отворачиваясь от единственного друга своего. Всхлипы и вздохи послышались в комнате Штольца, где помимо Ильи тишину нарушали только сверчки, трещавшие днями напролет без отдыха, и ветер, заглянувший в дом старого немца и теперь тревожащий дряхлую ставенку. Андрей тотчас же опомнился. Но ведь он вовсе не хотел обижать своего друга, совсем забыв о том, как он раним, да и эти детские тяжелые вздохи, возобновлявшиеся каждые две минуты и фигура Ильи, сотрясающаяся при каждом всхлипе, заставляли Штольца сильнее чувствовать себя виноватым и не думать даже оставлять все дело, как есть, до утра, искренне извиняясь завтра. Сейчас просто невыносимо да и невозможно оказалось лечь в кровать и закрыть глаза, засыпая мирным сном, хотя этого больше всего и хотелось. Так Андрей, немного подумав и осмотревшись зачем-то по сторонам, встал с мягкого и как-никогда сейчас удобного дивана, сбрасывая с себя теплое одеяло, которое тотчас же прекратило защищать спину юноши от прохладного ветерка, по которой мгновенно пробежались те же мурашки, какие вскакивали на коже Обломова от чудны́х историй, и пройдя несколько неуверенных беззвучных шажков в сторону кровати Илюши, решился делать попытки заговорить. И дом весь замер. Замер в ожидании и волнении, наблюдая за робкими шагами Андрея, стараясь угадать его следующие действия, сказанные слова: старые большие ворчливые часы, всегда громкие и иногда пугающие этим своим громом, сейчас будто замедлили ход, тихо тикая, а может и вовсе останавливаясь, впервые не желая к себе внимания, сверчки, кажется, тоже угомонились, переставая так резво и безостановочно трещать. Да ведь они и не трещали вовсе, а только переговаривались, иногда прислушивались. Переживал и сочувствовал нашему герою и скрипучий пол, сопровождая неуверенные шаги Штольца странным звуком, похожим на плачь скрипки, пытаясь, наверное, что-то сказать Андрею, помочь ему, али наоборот, желая, чтобы ему самому открыли поскорее план утешения несчастного обиженного. Вместе с полом, часами и надоедливыми сверчками волновалась полупрозрачная штора, с каким-то непонятным никому трагизмом развиваясь на ветру, чуть-чуть еще и касаясь предплечья юноши. Участвовал в данной сцене и страшный шкаф, из которого (все по тем же удивительным фантазиями Илюши) должен был вылезти темный странник, забирая их, маленьких мальчиков, с собой, называя своими слугами. Но этот старый ворчун, дряхлый шкаф, единственный смотрел на всю историю с каким-то презрением, да это ведь и неудивительно, — за много много лет до рождения наших героев у него сложилось свое мнение обо всех этих глупых и совсем ненужных ссорах, за которых мальчиков обязательно нужно пороть. Но и представить себе не можете вы, читатели, как вдруг страшно стало Штольцу, впервые заметившему это непонятное живое участие дома в его жизни, разглядывая старые часы, большой шкаф и удивляясь, —действительно видя в них лица... Однако не мог Андрей не выбросить весь этот обломовский вздор из своей головы, быстрее придумывая ужасную кучу опровержений этим непонятным фантазиям, быстрее обращаясь к обиженному приятелю: — Послушай… — не доходя до кроватки Ильи трех маленьких шагов, прошептал Андрей, внимательно прислушиваясь к каждому лишнему вздоху своего милого друга, вглядываясь в его фигуру, тут же забывая все свои страхи, вновь припоминая тоску, жалость и чувство вины, не дающее спокойно сомкнуть глаз. Но, удивительно (и удивительно скорее не для нас, а для Штольца), после сказанного Андреем «послушай» Обломов не стал выть в подушку еще сильнее, не отвернулся еще больше к стенке, как делал он все время в таких редких случаях ночных ссор, а смолк вдруг, показывая свое личико Андрею, отнимая его от подушки. И, странно, ведь не для того, чтобы простить или же услышать добрые слова Штольца сделано было это удивительно движение, — о нет, нет, нет! Тут все хитро, даже слишком хитро, и жест этот использовал ранее Илья на своих мамках и няньках, которые дрожали перед ним, как перед поводом телесных наказаний. Обломов продолжил глядеть на Андрея, присев на кровати, продолжил шмыгать носом, продолжил быстро хлопать своими голубыми глазками, слезы продолжили скатываться по его щекам. Но когда глаза Штольца привыкли к тусклой предрассветной темноте и смогли разглядеть лицо напротив лучше, весь фокус и раскрылся, всё представление, весь простой жест своего хитренького избалованного друга Штольц тут же угадал. Но в него успели попасть опасные стрелы жалости, которые намеренно пускал Обломов своим взглядом, которых миновать было невозможно, которых подарил Илюше, верно, сам ангел-хранитель. И ведь вот в чем штука — этот взгляд был невыносимо красив и печален, словно у какого-нибудь маленького пухленького ангелочка, находящегося на чьем-нибудь огромном полотне, которого нечаянно обидели в невинной игре его друзья или же хитренькие купидончики, любящие шалости. О, если долго всматриваться в эти огромные глазки, наполненные чистыми детскими слезами, и у вас брызнут слезы, и вы броситесь обнимать и целовать этого бедного ангелочка, и прижмете его к своей теплой груди, и, конечно, успокоите его. Неописуемо! Неописуемо красиво глаза светловолосого мальчика в такие минуты сияли, размещая в зрачках не считываемое количество бликов, рассыпавшихся в глазах его, словно звездочки, поражая рядом находящихся своим ярким свечением, ударяя невинных прямо в сердце… — Ах, Боже мой! Какой ты ранимый, ну прости же меня, Илья! — в отчаянии произнес Штольц, быстро присаживаясь на кроватку к Обломову, с волнением и сожалением продолжая всматриваться в своего приятеля, не в силах отвести от него взгляда. — Ну, хочешь, я тебе про этих всех леших расскажу? Хочешь, сейчас же подниму Аграфену и прикажу ей приготовить нам чаю и подать к нему чего-нибудь вкусненького? Или могу сейчас же устроить ночную прогулку по нашей деревне? А! могу рассказать тебе про Петербург, хочешь?! — с трепетом и с жаром выговаривал Андрей, уверенный, что еще чуть-чуть и он не выдержит и упадет перед несчастным другом своим на коленки, расцеловывая ручки его, тоже рыдая и плача от переполняющих его чувств. — Ты больше не смейся надо мной… я ведь… так…. — еле слышно произнес Обломов, продолжая сверкать большими своими глазами, робко поглядывая на бедного своего обидчика, совсем уничтоженного и поникшего, но более, конечно, на него не обижаясь и даже чуть-чуть улыбаясь. — Не буду! Не буду больше смеяться, никогда не буду! Прости только меня, пожалуйста! — обнимая и целуя своего друга, быстро проговаривал Штольц, но заметив вдруг позади Обломова старый шкаф, напомнивший ему о глупом страхе, Андрей опомнился, вздрогнул, покраснел и собрался было вскочить с кровати и поскорее уйти к дивану, забывая про всякие дурацкие мысли, удобно расположившиеся в голове его вновь за несколько несчастных минут, но Илья остановил его. — Куда это ты? Зачем? — испуганно пролепетал Обломов, не желая отпускать Андрея, который (уж хотя бы в качестве наказания!) должен был бы пробыть с ним всю ночь, успокаивая, обнимая и рассказывая самые интереснейшие истории, которые он когда-либо слышал, а лучше, в которых сам участвовал! Потому, ничего не успев придумать, Илья вновь крепко ухватился за запястье Штольца и несильно потянул к себе уже привставшего было Андрея, отчего тот вновь неприятно поморщился, но покорно опустился обратно на кровать, в это же самое время переставая чувствовать боль от крепкой хватки, ведь маленькая ручка Ильи тут же переместилась на плечико Андрюши, желая притянуть его ближе к себе, уложив рядом на подушку. — Как это куда? Как это зачем? А спать? я нашу завтрашнюю прогулку к озеру не отменял, — полу-серьезно вдруг произнес Штольц, однако в сторону дивана, о котором он так давеча замечтался, не двинулся. — Но в озере же есть… всякие там… и я думал… — тихо начал Обломов, медленно опуская свою светлую голову на мягкую прохладную подушку и всматриваясь в ровный профиль уставившегося в потолок Андрея, который несерьёзно нахмурился и перебил своего друга: — Нет-нет, ничего этого не думай! Завтра мы идем купаться, решено уже и обговорено. А чтобы тебе было не страшно, опровержения существования всех этих «всяких» ты будешь выслушивать от меня во все время нашего похода к озеру и, обещаю тебе, даже потребуешь, чтобы я прекратил… — Нет, не потребую! — Ну, ты погоди, завтра увидим… вот лучше я тебе сейчас какую-нибудь страшно-интересную историю расскажу, — быстро распорядился Андрей, тотчас же начиная свой рассказ, не дав и полминуты Илюше подумать. И я бы, читатель, не дал тебе отдыху, продолжая свое повествование без лишних описаний, однако уж очень скоро герои наши уснули, забывая совсем о всем прошедшем, а особенно об этом глупом рассказе Штольца, который вам, может быть, будет очень интересен. Но заинтересовав вас, рассказать полностью забавный случай я не смогу, ведь Андрюша не досказал, а Илья не дослушал.