дети из камеры хранения

Крыса заметалась в коридорах, явно замешкавшись; предатель их учению, которого выявили и отправили в глубины нового Цзюлуна, в самое сердце его лабиринтов. И теперь настал их черед, ведь хозяева оставили самое важное — наказание. А оно для предателей, как известно, было лишь одним — смерть. Раздался вой. Десяток белых фигур заметалось в темноте. Кровь бурлила в их жилах. Вперед, вперед, вперед! Наказать предателя, отнести его голову хозяевам! Роем они устремились вперед, и в темных коридорах были видны лишь их пляшущие на стенах тени. Их разум был един в этот момент, и они стремились лишь к одному. Учуяв погоню, крыса бросилась вперед. Но свора уже вышла на ее след. Раздался голос: — Щенки! Ату его, ату! Затем, началось пиршество крови. После охоты всегда начинались проверки. Сплошная трата времени, думалось Четвертому, когда из по одному вызывали в медотсек. Сам он жутко ненавидел все эти процедуры, потому как после них жутко раскалывалась голова. Но особого выбора не было. Нужно было принять некоторые вещи… Потому что так говорил Учитель. Учитель всегда знал, что делать. Это была аксиома — такая, с какой Четвертый свыкся и уже привык следовать ей, как жизненному завету. В отличие от остальной базы, в кабинете медика было достаточно чисто. Безликие люди делали со всеми Щенками одно и то же: осматривали их на предмет болезней, а затем кололи что-то в руку. Учитель называл это «лекарством», которое сделает их идеальными бойцами, «амброзией», и никто не возражал. Просто потому, что это был Учитель, и он всегда знал лучше всего. Никто с ним не спорил, а кто пытался… Четвертый уже не мог вспомнить их внешности или голоса. Учитель рассказывал про Хорай: чудесное место, куда попадали лучшие бойцы. После смерти лучшие из лучших просыпались там и получали награду за свою храбрость. Что там подавали сладкий молоколун, а лучших ждали самые прекрасные схватки. Все Щенки грезили этим, особенно молоколуном, про него рассказывали так много… Но Четвертый никогда его не пробовал. Еще не положено было. Он много думал о Хорае… О том, как попасть туда. Учитель говорил, что их ждет какая-то проверка, но он не знал, какая именно. И томительное ожидание этого злило больше, чем бесконечные осмотры. К проверке Учитель допускал лишь здоровых. Тех, у которых были хронические болезни, давно отправили в другие отряды. А они, Щенки, были лучшими из лучших. Укол в руку был неприятен. Четвертый даже не моргнул, когда это произошло, но что-то внутри него сжалось. Чем больше Учитель давал им попробовать этой «амброзии», тем хуже ему становилось. Что-то в голове, он не мог объяснить что именно, начинало работать иначе. Взгляд на некоторые вещи стал другим. Четвертый чувствовал, как медленно покидает его благоразумие, когда они пускались в бой, хотя при этом он еще мог сохранять его, когда как другие постепенно становились более агрессивны. Это был последний осмотр перед испытанием. Перед Бойней. — Следующий! Он вышел в коридор, где его поджидали его приятели, Восьмой и Шестнадцатый. Два идиота, если кратко. Вместе они в молчании покинули коридор, после чего вернулись в комнату, где обычно тренировались. Причина таинственного молчания была выявлена сразу: арматурина, с помощью которой их учили фехтовать, застряла в стене. Таинственное происшествие. Случившееся всего лишь за время его отсутствия у медиков. Хм-м-м. Стоило им оказаться у места преступления, как эти двое мгновенно окружили его, и Шестнадцатый загалдел: — Че за херня была на последнем загоне?! Ты, бля, совсем?! — Что с трубой? Но его вопрос проигнорировали, и Четвертый выдохнул. Что-то не менялось. — Сука, ты такой долбоеб! Бесишь, тупорылое создание. — Сейчас ебучку тебе раскрашу, будешь тут тявкать, — рявкнул на него Четвертый и отпихнул в сторону, после чего потянул трубу на себя. Застряла в стене она крепко. — Лучше помоги. — Пямяги мне, — передразнил его Шестнадцатый. — Хуле сам ничего не можешь? Уеба! Четвертый бросил на того тяжелый взгляд, после чего дернул трубу на себя. Застряла крепко. — Как ты ее загнал? — Загнал и загнал, делов-то! — Если ты ее не вытащишь, на следующем загоне у нас будут проблемы… — проблеял Восьмой, и Шестнадцатый легкомысленно фыркнул. — Такие проблемы-то! Голыми руками забьем! — Ты сам пробовал это? — Ну конечно! — По-моему, ты врешь, — слегка нахмурился Восьмой. — Ты меня на понт берешь?! — Нет, потому что… — Потому что ты идиот, — прервал его Четвертый, после чего похлопал рукой по трубе. Нет, ну, это было безуспешно. Ему было немного интересно, как именно это произошло, но его голова была забита абсолютно другими проблемами. Например, предстоящим испытанием. Странно было, что ему Учитель сообщил о том, что будет, когда как остальным — нет. Смутно Четвертый догадывался, что это было потому как Учитель отметил его способности. Он всегда награждал особо любимых учеников такими маленькими секретами, и Четвертый был удивлен, что попал в их число по итогу. Сам он не считал свои способности особо выдающимися. Ну, да, он не был плох. Но чтобы настолько? Учитель обычно никого не любил. О наградах лишь ходили легенды. Значит, можно было чуть-чуть и погордиться… Но не тут. Все же, они друзья. — Не будет больше загонов, — сообщил он и серьезно взглянул на приятелей. — Скоро Бойня. Когда на него вылупились, Четвертый повел плечом и вновь уставился на трубу. — Откуда знаешь? — Подслушал, — соврал он. Говорить друзьям о том, что Учитель наградил его, не хотелось. Он был в хороших отношениях с Восьмым и Шестнадцатым, а потому бахвалиться перед ними особо не любил. Они были равны. Ну, в его понимании. Конечно, Восьмой был чуточку слабее, потому как полагался не на грубую силу, а на хитрость, а Шестнадцатому не хватало терпения, но все это было в его представлении не столь важно, как результат. А тот был. Вот и все. — Покажем себя хорошо в Бойне — нас наградят, — задумчиво пробормотал Шестнадцатый. Все знали об этом. Четвертый не особо стремился в Хорай, ему, как одному из тех Щенков, которому повезло помнить жизнь до знакомства с Учителем, нравилось жить настоящим. А будущее… Ну, на него приятно было надеяться, но не более. Хорай казался местом недостижимым, поэтому Четвертый не особо на него надеялся. Ясно было лишь одно: оттуда пришел Учитель, и это явно было очень странное место, потому что Учитель… Он был страшным. Пугающим. Не человеческим. Оттуда же наверняка пришли люди из клана Ву, и к ним Четвертый не испытывал особой симпатии. Себе на уме. И глаза неприятные. — Ты знаешь, — шепнул Шестнадцатый, — я слышал, что если Учитель посмотрит на тебя, то можно легко попасть в Хорай! В мир бессмертных! — Это глупости, — улыбнулся Восьмой. — Отвечаю! — Да ну нет. — Ты не веришь? — Какая разница? — прервал разгорающийся спор Четвертый и серьезно взглянул на товарищей. Он повел плечом и еще раз покосился на трубу в стене, после чего менее недовольным тоном добавил: — Нам надо подумать, как успешно пройти Комнату. Если повезет, то мы выйдем оттуда втроем. — Втроем? Шестнадцатый вдруг широко ухмыльнулся, и Четвертый хмуро кивнул. — Да. — Ты нас так любишь, да? — приобнял он его за плечи и активно задвигал бровями. — Поэтому хочешь! Да ладно, не стесняйся! Я тоже тебя и Восьмого дебилов таких лю… Он заткнулся, когда Четвертый вмазал ему прямо между глаз, а затем пошел прочь. От трубы, паникующего Восьмого и одного идиота. Почему-то очень сильно хотелось улыбаться. Бойня, ритуал яда, был особым событием. Их всех давно готовили к нему. По-особому. Это была не просто тренировка или стычка, даже не урок от Учителя. Бойня была особым этапом в их жизни, они все уверенно шли к нему, каждый мечтал принять участие — потому что Учитель собрал их всех, ненужных в Изнанке детей, и дал цель. Научил, полюбил, наградил заботой и знанием. Стиль Двух Тигров, тот странный, Ни-Ко, это был первый этап в достижении высших благ. Все, кто скончается в Бойне, отправится в Хорай. В награду за старания. За избранность. Тот единственный, кто выживет, достигнет еще больших высот. А потом, когда придет и его черед отправиться в мир бессмертных, он вступит в Хорай с такими почестями, какие другим Щенкам и не снились. И будут почитать его там все, и встретят прекрасные дафу, облаченные в шелка и золото, и накормят их сладостями и наградят сладким молоколуном. В ту ночь их всех обрили налысо, а на тела нанесли белую пудру, поверх которой краской нанесли орнамент в форме сколопендры. Символ их Покровителя, «Червя», тех, кто знал путь в Хорай. Учитель говорил, что работать на них почетно и достойно, но лишь избранный, тот, кого Хорай пропустит дальше, сможет попасть туда. Четвертый терпеливо выжидал, пока человек рядом с ним не удалил последний волос с его головы, после чего легонько шлепнул по спине, дав понять — закончил. Он медленно поднялся и направился к остальным в комнату, где ночевали остальные Щенки. Ноги от волнения казались ватными, и, кажется, его неуверенность заметил и Шестнадцатый, обернувшийся назад. На его лице мгновенно выросла довольная ухмылка, и он елейным тоном проговорил: — Что, боишься? Ссыкло! — Много хлеборезкой щелкаешь, воняет, — фыркнул Четвертый и хрустнул шеей. — Просто немного волнуюсь. — Ну да-а-а, — засопел Шестнадцатый и вздохнул. — Уже завтра! Кто бы мог подумать! — Жаль, что нас поместили в одну комнату, — раздался неуверенный голос Восьмого, и Шестнадцатый возмущенно фыркнул. — Ты тоже ссыкло просто! Это же круто! Значит, мы узнаем наконец, кто из нас всех сильнее! — его глаза в полумраке сверкали неестественно ярко. — Ты так не думаешь, Четыре? — Думаю, что Восьмой прав. — У-у-у, трусишки-трусишки! — причмокнул Шестнадцатый. — А я был о вас лучшего мнения! — Мне бы хотелось встретить вас с Учителем, а не убивать голыми руками. — Так уверен в своей победе? — Да, — отчеканил Четвертый и хмыкнул. У Шестнадцатого от такого глаза на лоб полезли. — Нет, вы только посмотрите на этого самоуверенного говнюка! И он что-то мне еще говорил! Кошмар! — Ты ведь тоже так думаешь. — Ну да, и что? — Шестнадцатый закатил глаза и пихнул локтем Восьмого. — Все так думают, а? — Ну-у-у, — тот неуверенно улыбнулся. — Я, конечно, надеюсь, что мне повезет вас двоих как-то убить, но я не очень верю... Восьмой был реалистом, и за это его ценили в Щенках. Четвертый в самом деле полагал, что у того есть шанс — в отличие от них с Шестнадцати тот был проницательней и юрче, он мог дождаться, пока сильные перебьют друг друга, а потом добить оставшихся, сэкономив сил. Это было в его духе. Неловко потоптавшись на месте, он потянул их двоих за руки и кивнул в сторону лестницы. Та вела на крыши, откуда даже было видно ночное небо. Редкое зрелище в Изнанке, Четвертый бывал на улице достаточно редко после посвящения в Щенков: привык, что почти все время они проводили в катакомбах. — Погуляем? — Только не свалите, ссыкуны! — Ты тоже идешь, — бросил Четвертый, и Шестнадцатый закатил глаза. — С чего бы? — Это не предложение, — отрезал он. — Да пошел ты! Но все равно потащился с ними. Все же, они были друзьями. Они тайком выбрались наружу, под взгляд луны. Обсуждать такие вещи рядом с другими было опасно и глупо, и Четвертый был рад, что даже Шестнадцатый это хорошо осознавал. Конечно, он и сам нередко думал об этом — что можно как-то обмануть Бойню. Почему они должны были убивать друг друга? Конечно, это большой ритуал, но ведь он был уверен, что не только он, но и эти двое заслужили жить дальше во благо Покровителей. В Хорай им был еще слишком рано. Потерев плечо, Восьмой неуверенно покосился назад, после чего шепотом произнес: — Может, можно схитрить? — Мне кажется, они это как-нибудь предотвратят. Шестнадцатый и Четвертый многозначительно переглянулись. — Учитель не дурак. — Тем более, не зря же они подготавливают те странные браслеты, — Шестнадцатый постучал по запястью. — Как-нибудь вычислят по ним, что трупов будет меньше, чем должно. — Еще Учитель хорошо распознает ложь. — И это тоже! Черт, он хорош. Понятно, почему ему еще рано обратно в Хорай. — Может, он прибыл из Хорая, чтобы научить нас. — О-о-о! Ну да, с его-то взглядом! — Шестнадцатый широко распахнул глаза. — Он как тигр! Принесший нам свой стиль! И врунишек так же почует. — Вы правы, — Восьмой поджал губы и шумно выдохнул. Когда на его глаза начали наворачиваться слезы, Четвертый беспомощно переглянулся с Шестнадцатым — он резко почувствовал себя как-то неправильно. Обычно слабаков среди Щенков задирали, но Восьмой был хитрым, пусть и не самым сильным, за что даже Учитель его хвалил. Но он все еще был эмоционально самым слабым среди них всех, его легко было расстроить. Этого Учитель не знал, но знали Щенки. Четвертому нравился Восьмой, поэтому, всякий раз, когда тот плакал, он чувствовал себя виноватым. Как и сейчас. Они ведь убьют друг друга завтра. И намеренно отправят кого-то в Хорай. Четвертому не хотелось бы видеть в Хорае Восьмого слишком рано. Тот явно заслужил большего. Но он прекрасно понимал, что либо его друзья — либо он сам. И жить ему, как бы мерзко это не звучало, хотелось больше, чем отправляться в царство Учителя. Но он никому об этом не сказал. В их понимании, жизнь была лишь ступенью в мир лучше, а потому за него не надо было держаться. С самого начала им говорили об этом, закрепляли знания, и чужие слова, словно патока, проникали в самую душу. Многие из Щенков забывали о том, что было до того, как их покровители забрали их, никому не нужных детей, с улицы. Но Четвертый не забыл. Он все еще смутно помнил те времена. Пусть от них и остался лишь один туман, дымка. А потому он хотел жить. Даже если это было преступлением против их господ. Одна лишь мысль об этом. Он все еще был верен Учителю, но где-то глубоко в душе чувствовал, что нечто было неправильно. В нем. Возможно, его вера была не настолько сильна. Не искренняя... Учитель наверняка чувствовал это. Оставалось молиться, чтобы он не понял, а если и понял, то не наказал. Именно поэтому он молчал об этом даже самым верным друзьям. — Завтра все решится, — чуть подумав, Четвертый уже мягче добавил: — Будем надеяться, нам повезет, и Учитель не станет ждать окончания боя. — Сохраняешь оптимизм? — Шестнадцатый разочарованно цокнул. — Везет. — Ничего другого не остается. И правда. Втроем они замолчали и бросили еще один взгляд на луну. Слепым белым оком она наблюдала за ними, и Четвертому подумалось, что ровно так же будет смотреть за Бойней Учитель. Ох, как же он надеялся, что найдется способ выбраться им троим. Как же он надеялся… В конечном итоге, все, что им оставалось — только сожалеть. Ровными рядами Щенки стояли в центре огромного пустого зала. Можно было поразиться воображению того, кто воссоздал эти стены — словно сошедшие со старых фотографий, сделанных еще во время правления династии Цин. Но для них это были лишь следы прошлого, ушедшего и забытого, им неизвестного. Все, что их интересовало в данный момент — последнее напутствие Учителя, прежде чем они схватятся в смертельном поединке, где победитель будет лишь один. У каждого на руке был закреплен белый браслет. Символ того, что они будут жить — ведь без него ты был ничем не лучше трупа. Но мысли их были заняты иным, паникой, страхом. Желанием. Лишь нечто незримое заставляло их смирно стоять и ждать окончания инструктажа. Лишь взгляд Учителя, нечеловеческий, направленный на них. Маогуй, сошедший к ним из Хорая. Облокотившись на косяк двери, Учитель хищно улыбнулся. Оставались лишь последние слова. — Чтобы чего-то добиться, нужно чем-то жертвовать, — голос Учителя звучал сладко, словно патока. — А значит, пора и вам сделать это. Учитель развернулся около двери и одарил их всех своей последней улыбкой. От нее веяло чем-то страшным, угрожающим, но они все прекрасно знали — через три месяца, когда отсюда кто-то выйдет, его наградят по достоинству. И Учитель обязательно похвалит, похлопает по плечу и назовет своим лучшим наследником. И им буду именно я. Такая мысль пронеслась у всех в голове. Стальные двери за Учителем начали медленно закрываться, и последние лучи света, словно на прощание, коснулись их всех. Четвертый скривился, будто бы его ослепили. Он не намеревался так просто сдаваться. Друзья, не друзья — все это не играло значения. Был важен лишь результат. Он впечатлит Учителя, а что будет дальше не играло роли. Он попадет в место лучше, чем Хорай. Это единственное, что должно было волновать его сейчас. Там его наградят божественным молоколуном. От напряжения холодели пальцы. Дверь закрылась окончательно. Наступила темнота... После этого, в их головах словно что-то взорвалось вместе с тонким писком, что едва слышно зазвучал в Комнате. Амброзия дала свой результат, и все лишние мысли оказались забыты; Щенков волновало лишь то, что будет ждать их сейчас. Кровопролитие и победа. Благоразумию тут не осталось места, осталась лишь ярость. А затем началась Бойня. Он облажался. Четвертый никогда не испытывал сильного страха. Лишь пару раз, во время тренировок с Учителем, он где-то глубоко внутри ощущал волнение от того, что тот мог переломать ему конечности парой ударов, но не более; за это Учитель хвалил его, говоря, что он стал идеальным кандидатом, отринувшим все человеческое. Но, видимо, оно в нем все же осталось. Потому что сейчас Четвертый боялся, как никогда до этого. Он остался один в Комнате. Несколько раз проверил, насколько позволили силы. После Бойни голова внезапно заработала, он пришел в себя из того странного транса, в котором пребывал во время битвы, и сейчас он ощущал лишь усталость и страх. Первую — потому что использовал все свои силы во время кровопролитной схватки, и сейчас даже двигать рукой было слишком сложно. Второй... Потому что его браслет сломали. Он остался один. Шестнадцатый и Восьмой были мертвы — не он убил их, но оба лежали на полу. Четвертый не мог сказать точно, что именно с ними произошло, в Комнате было темно, он передвигался на ощупь, но он не слышал дыхания и не чувствовал пульса. Лишь ощущал горячую кровь на пальцах. Браслет был сломан. Учитель наверняка думал, что все они тут мертвы. Никого не осталось. Они никогда не вернутся сюда. Не раскопают комнату. Не узнают, что Четвертый остался выжившим в этой бойне. Он умрет в одиночестве, убивший своих друзей... Но за мгновение до того, как паника удушливым кольцом схватила его за глотку, Четвертый подумал — а вдруг все это было лишь проверкой от Учителя? Тот наверняка специально сделал браслеты настолько хрупкими. Значит, он наверняка все еще следит за ним. Знает, что Четвертый остался один. И через три месяца он вернется, раскопает и вознаградит его по достоинству. Ах, Восьмой и Шестнадцатый. Я был так виноват, так виноват... Такая мысль проскользнула в его голове. Но он запомнит их. Они отправились в Хорай, и Четвертый хранил воспоминания о времени, проведенном вместе, в сердце. Ведь, как говорил Учитель когда-то давно, человек умирает два раза: в первый, когда гниет его тело, и во второй, когда воспоминания о нем исчезают окончательно. Он не забудет их. Он пройдет это испытание. И, когда настанет его черед вознестись в Хорай, он расскажет остальным, насколько хороши были Восьмой и Шестнадцатый. Четвертый сложил руки и, игнорируя болящие раны, взмолился богам, какие услышат. Он надеялся, что эти три месяца пронесутся за один миг. Точно. Это лишь испытание. Он не обречен. Он не умрет тут. Учитель спасет его. Это лишь проверка... По какой-то причине, оставаться в одиночестве было невыносимо. В конечном итоге ход времени утратил свой смысл. Те немногие запасы еды и воды, что были оставлены в единственной комнате со светом, начали потихоньку подходить к концу. Четвертый экономил, как мог, но иногда его посещала страшная мысль, что это не спасет его. Ведь он облажался — браслет бы сломан. Все чаще Четверого посещали мысли, что никакой проверки не было. Учитель не придет. Он сам оказался виноват в том, что умрет здесь, забытый всеми. И даже не попадет в Хорай — ведь его смерть не будет насильственной, никто не убьет его милостиво, он просто сдохнет, жалко, как крыса. Он перестал двигаться, лишь лежа у источника воды. Сил вставать больше не было. Раны болели. Он чувствовал, что в них что-то копошилось. Черви, наверное. В Комнате стоял ужасный смрад, но его обоняние уже не могло различать ничего, а потому он привык к ужасу гниющих тел товарищей. Нельзя было сказать, кто из этой массы мяса был Шестнадцатым или Восьмым. Но это и не было важно. Они отправились в Хорай, их запомнят. Он же никуда не попадет. Голова болела с каждым днем все сильнее. Сил совершенно не осталось. Вода на вкус была как ржавчина. Наверное, чья-то кровь стала причиной загрязнение резервуара. Печально. Он даже не мог плакать — настолько иссушенным было его тело. Держать сознание совсем не оставалось сил... Он лишь ненадолго прикроет глаза. Совсем на чуть-чуть. Ведь это не имело значения, он был уверен — еще слишком рано было, чтобы попадать в Хорай. Он еще столько не сделал, столько не успел... — Мы нашли дверь! Господин Катахара! Молодой парень, которого он только-только избрал на пост подчиненного и нового «Клыка Мецудо», Омори, бегом забрался на край рва и указал рукой вниз, туда, где в самом низу раскопок виделась железная дверь. Даже с солидным слоем грязи она сверкала в лучах закатывающегося солнца, и самому Мецудо подобный блеск казался пошлым и отвратительным. Как и все, что делал «Червь», это было признаком его прибытия тут. Прекрасное снаружи, но отвратительное внутри. Мецудо примерно предполагал, что скрывалось за дверьми. Разведчики из Изнанки доложили ему о том, что кто-то регулярно проводил ритуалы Гу с людьми по всей стране. Ему вместе с Эрио удалось отыскать пять таких мест, но два из них уже были вскрыты — и никого там уже не было, кроме трупов проигравших; три оставшихся были надежно законсервированы, и вскрывать их никто не собирался. Там тоже были лишь трупы. Это было шестое место проведение ритуала, и Мецудо искренне надеялся, что, хотя бы тут он найдет что-то стоящее. Не то, что он собирался бросить, но это значительно помогло бы в поисках информации. Мецудо кивнул Омори и протянул ему руку, помогая забраться наверх. Вдвоем они еще раз глянули вниз, пока позади не раздались шаги. Эрио сновал по раскопкам, словно приведение, и Мецудо это откровенно говоря забавляло. Вероятно, дело было в том, что, по слухам, кто-то из близкого Курэ по крови клана связался с этой шайкой убийц, и нынешнего главу японской ветви это знатно нервировало. С большой силой приходит большая ответственность... — Если мы найдем там кого-то, как ты убедишь его выдать информацию? — Эрио резко скосил взгляд на Мецудо. — У тебя план-то хоть есть, увалень? — План? Откуда? Беспечно фыркнув, Мецудо начал спуск вниз. Подчиненные начали раскапывать дверь, чтобы открыть ее — даже несмотря на то, что открывалась она явно внутрь. Чтобы никто не убежал. Эрио тенью последовал за ним, продолжая ворчать: — Он тебя зарезать может! — Ты видел состояние трупов в остальных комнатах. Судя по следам земли на дверях, закопали ее довольно давно, может, месяца два назад. Сомневаюсь, что человек без еды сможет так просто до меня добраться, тем более, когда рядом есть ты или Омори. — Вы мне льстите, господин. Омори с довольным видом прикрыл глаза и едва не споткнулся. Эрио лишь бросил на него оценивающий взгляд, оставив свои мысли при себе, после чего недовольным тоном добавил: — Хорошо. Допустим. Но как ты поступишь дальше-то? — Эрио, любовь моя, я предпочитаю разбираться с проблемами по мере их поступления. Давай найдем тут кого-нибудь живого для начала, а потом уже будем думать о вербовке и прочей чуши. Пока Эрио возмущенно хлопал ртом, словно рыба, не в силах высказать товарищу все, что он о нем думает за подобные прозвища, сам Мецудо вместе с Омори спустился вниз прямиком к двери. Он кивнул своим ребятам, и те начали медленно тянуть створы двери на себя — она была довольно большой и тяжелой. Кто бы не запечатывал ее, обладал недюжинной силой. То, что в «Черве» были такие ребята, пугало, но Мецудо привык встречать трудности лицом к лицу, а не прятаться. Из створок пахнуло гнилью; так сильно, что сам Мецудо замер, а Омори отступил на шаг назад, закрывая лицо рукавом. Обычно за такое поведение можно было и пожурить, тем более, что Омори был «Клыком», но сейчас была нестандартная ситуация. И тем более то, что было внутри... Позади раздались спешные шаги, пока Эрио не замер рядом. Он вгляделся в темноту, исчезающую под лучами заходящего солнца. Подобное красноречивое выражение лица — смесь шока и ярости — говорили о многом. — Блять. Эрио ощерился, словно дикое животное, после чего отступил назад. Если такой безбашенный идиот, как он, не сумел остаться равнодушным, это о многом говорило. Шумно выдохнув, Мецудо кивнул Омори, и тот протянул ему инвентарь, который они готовили для подобного. Он поудобней закрепил газовую маску на лице — без нее он не видел смысла соваться в это змеиное логово, честно говоря, трупным запашком воняло уже на входе — после чего ступил внутрь. Тут было темно, хоть глаз выколи, и он вместе с подчиненными включил фонари. Мощные лампы разогнали мрак быстро, а вместе с ним и сомнения о том, что же именно здесь так сильно воняло. Честно говоря, Мецудо привык к трупам. Положение обязывало. Но он все равно скривился, осознав, что все, кто был в этой комнате — что от них осталось и еще не успело сгнить и мумифицироваться — были детьми. Не старше чем те ребята, которым он устроил приют. Выходит, кто-то точно так же собрал сирот, только вот не дал им светлый шанс на будущее, а устроил между ними самую настоящую бойню. Омерзительно. Только ради этого стоило уничтожить «Червь» раз и навсегда. Он неторопливо прошелся вперед, стараясь не особо вглядываться в лица. Это было самое страшное. Почему-то ему, перевидавшего на своем веку немало, было абсолютно невозможно смотреть на мертвых детей. Но чем дальше он продвигался, тем больше понимал, что они опоздали. В этом месте витал лишь дух смерти. К сожалению, та единственная зацепка, с помощью которой они добрались до этого места, пришла к нему слишком поздно. Остановившись, Мецудо многозначительно взглянул на Эрио, и тот пожал плечами в ответ. — Я вроде как убийца, но даже мне страшно на это смотреть. — Это потому что у тебя есть дети, — слабо улыбнулся Мецудо. — Ты невольно проецируешь образы. — Может и так. Эрио тяжело выдохнул. Обычно он бы устроил спор, что это не так, но сейчас быстро согласился — тоже достаточно весомое доказательство, насколько больной была вся эта ситуация. Что ж, если они не найдут выживших, то надо было хотя бы разобраться с тем, что было внутри. Для начала поискать зацепки, вдруг они выведут на хозяев этого поганого места, затем, по возможности, похоронить детей по-человечески. Что-то останавливало Мецудо от того, чтобы бросить их тут просто так. Если уж и делать братскую могилу, то нормальную, а не это. Некоторое время он рассматривал жертв. Все они были одеты лишь в грубые холщевые брюки, словно боевое одеяние, и у каждого была изображена сороконожка на теле. Краска или тату — сложно было сказать из-за разложения. Но, помимо этого, у каждого на руке был небольшой браслет. Скорее всего, как подумал Мецудо, с его помощью определяли, жив ли хозяин устройства или нет. Он сновал туда-сюда по залу, игнорируя переговоры за спиной, и, может, окончательно разочаровался бы в своей находке, если бы неожиданно Эрио не подлетел к нему стрелой. Во взгляде его было что-то бешеное, словно азарт, после чего он потащил Мецудо за собой куда-то в сторону. Там уже успели собраться несколько подчиненных во главе с Омори, синхронно они подняли головы и расступились, после чего Эрио рявкнул: — Мы нашли еще живого. У Мецудо едва пол из-под ног не ушел от такого. Он широко распахнул глаза и взглянул на Эрио, после чего его губы невольно вытянулись в улыбке. — Отлично! — Не радуйся раньше времени. Я не уверен, что он долго протянет. Затем, Эрио жестом указал вперед, на тело на полу. Как и другие жертвы этого зверского ритуала, это был простой подросток, паренек лет четырнадцати может быть. Он ничем не отличался от остальных за исключением одной небольшой детали, заставившей Мецудо замереть — браслета на руке не было. Быть может, настигло его страшное осознание, мальчишку оставили тут вовсе не для какой-то проверки, а потому, что его показатели были мертвы для хозяев. Они думали, что тут никого не осталось. Оставили ребенка умирать, хотя тот выжил в их адском турнире. Убил всех своих ровесников. Повесили на него такой грех... Мальчишка был в плохом состоянии. Мягко сказано, вообще-то — опоздай они на пару дней, то обнаружили бы в комнате на один труп больше. Кожа да кости, ничего более; а в тех ранах, что не зажили каким-то чудом, уже виднелись личинки. Трудно было сказать, сколько он тут продержался, но Мецудо это и не волновало. Он опустился на колени рядом с ребенком, после чего дрожащими — он не мог сказать точно, от страха или волнения — пальцами коснулся его плеча. Еще не холодный. Живой. Дыхание слабое, но чувствовалось. Но уже без сознания. С ужасом смотря на него, Мецудо резко поднял голову на Омори и зашипел: — Звони Фуруми. Срочно. Пусть тащит свою задницу в больницу немедленно. — Есть. После чего склонился над выжившим. Он не был уверен, что они смогут спасти его. На самом деле, будучи реалистом, Мецудо подозревал, что мальчишка не дотянет до больницы, у них не было необходимого оборудования; а если и да, то скончается там. Но если у них все же получится его спасти, если все будет хорошо, то все эти раскопки были не зазря. И даже если они не узнают ничего от мальчишки, то хотя бы спасут сегодня одну невинную жизнь. Проводив подчиненного взглядом, Эрио резко обернулся назад и уставился на Мецудо. Редко в его глазах было столько эмоций, но вместе с тем там было пусто — абсолютно мертвый взгляд, направленный на него. Словно хищник перед броском. Глаза Курэ... были тем, что Мецудо в их клане больше всего не нравилось. Потому что в обмен на силу они утратили то немногое, что делало их людьми. Взгляд. Осторожно поднявшись с ребенком на руках — совсем невесомый, правда — Мецудо развернулся и быстрым шагом направился прочь. Он задержался лишь на мгновение рядом с Эрио чтобы услышать, что именно тот хочет сказать. Это чувствовалось. — Никогда не видел, чтобы ты так за кого-то волновался. — Много болтаешь... И, не дожидаясь дальнейшего ответа, Мецудо двинулся вперед. Когда Четвертый резко распахнул глаза, он был уже не в Комнате. Он понял это легко — тут было светло и пахло по-другому. Судорожно вздохнув, он повертел головой по сторонам, пытаясь понять, что произошло; еще мгновение назад, до того, как он закрыл глаза, он был в месте, насквозь пропахшим кровью и смертью. Но теперь сверху были аккуратные деревянные доски, вокруг — светлые стены, одна из которых, кажется, была дверью во двор. Глаза отвыкли от такого яркого света, и спустя несколько секунд после попытки рассмотреть в глазах все поплыло, и Четвертый спешно зажмурился, пытаясь прогнать наваждение. К его счастью, стоило ему проморгаться, пейзаж ничуть не изменился, следовательно, он не отключился вновь. За дверью во двор виделось нечто белое — снег. Он видел такой однажды, в Изнанке было довольно жарко, а потому тот там довольно быстро таял. Но никогда — так много. Затем, вдоволь рассмотрев окружение, Четвертый опустил взгляд вниз. На себя. Он лежал на чем-то непривычно мягком и теплом, под одеялом — таких он никогда не видывал, оно было словно пудовое. С трудом подняв одну руку, он нахмурился, рассмотрев перевязанные старые раны и подключенную капельницу. С последней он знаком все же был — видел иногда после тренировок с Учителем, когда тот особо сильно раззадоривался, но сам никогда под такой не лежал. Из одежды на нем было что-то напоминающее хаори. Опять же, вещь, которую он только видел, но никогда не надевал. Медленно перевернувшись на живот, Четвертый огляделся. Сил подняться у него не было — он почувствовал это в тот самый момент, когда чуть напряг руки. Если и добираться куда-то, то только ползком. В голове спешно появлялись панические мысли: что, если это проверка от Учителя? Сейчас Четвертый расслабится, осознав, что его вытащили из Комнаты, но Учитель не даст пройти ему дальше: ведь Четвертый проявил слабость. Поэтому надо было продемонстрировать себя с лучшей стороны. Показать, что он будет бороться до самого конца. Сначала он выдернул капельницу, затем медленно, метр за метром, он пополз вперед. На четвереньках — к счастью, хотя бы на это сил хватало. Помещения вокруг были совершенно незнакомыми: продвигаясь дальше, Четвертый понимал, что даже воздух тут отличается от его родной Изнанки. Здесь проще дышалось. И пахло иначе. Вдохнув полной грудью, Четвертый сначала закашлялся — заболело все, что только можно — но потом еще раз шумно втянул воздух носом. Наверное, это было предместье Хорая. Здесь Учитель скажет ему, что он прошел, и они вернутся в Изнанку. Божественными благами следовало наслаждаться лишь понемногу, иначе, как говорил Учитель, можно было стать зависимым от нее… Неожиданный запах заставил его забыть обо всем. Пахло едой. Очень вкусно. Как будто свежий хлеб — он иногда чувствовал этот запах в Изнанке, но никогда у Учителя. Воспоминания нахлынули с головой, и, неожиданно для себя, Четвертый осознал — он был смертельно голоден. За время, проведенное в Комнате, он не ел ничего очень долго. Где-то на грани сознания он еще попытался сопротивляться, пытался убедить себя, что если сейчас ринется за едой, то точно провалит проверку. Но инстинкты оказались сильнее, и, несмело поднявшись на ноги, Четвертый побрел в сторону комнаты, из которой пахло хлебом. Он быстро нашел ее — помещение напоминало рабочий кабинет, какие были у подчиненных Учителя. Даже стояли компьютеры. А на столе — тарелка с ароматными булочками в форме рыбок. Не замечая того, как капает у него изо рта слюна, Четвертый на пошатывающихся ногах подошел к столику и облокотился на него, после чего набросился на хлебных рыбок. Так вкусно ему еще никогда не было. Он ел, ел как ни в себя — и не мог остановиться. Остановился лишь в тот момент, когда рыбки кончились, а живот неожиданно скрутило от сильной боли. Настолько, что он моментально рухнул на колени и сжался в клубок. И если раньше его мысли одолевал голод, то теперь там была лишь боль. За ней он даже не почувствовал, как кто-то схватил его за шкирку. Чужая рука крепко держала его за подбородок, потом в рот что-то полезло… Четвертого стошнило. Он этого не видел, лишь почувствовал — почти не соображал. В глазах стоял туман, и все, что он разглядел над собой — как рядом с ним находились два мужчины, один из которых, наверное, держал его, чтобы затылком он не ударился о пол. Сил думать не было. Живот болел, но как вкусно было поесть тех рыбок… И, неожиданно, Четвертый осознал. Точно. Эта боль — последнее, что он почувствовал в жизни. А значит, это странное светлое место было ничем иным, как… — Хо... — неизвестные мужчины переглянулись. — Хорай... Точно. Это Хорай. Он умер, и за это его наградили попаданием в Хорай — за то, что он победил в бойне, и, пусть и не вышел из комнаты из-за поломки браслета. Сейчас его наградят по заслугам, а затем он встретится с Восьмым и Шестнадцатым. Точно. Мысль об этом принесла Четвертому облегчение, и он расслабился, ощущая, как постепенно отступает тревога. Теперь все и правда не имело значения. Он умер там, в комнате Бойни, его плоть поглотит земля, а дух взнесется в землю бессмертных, где он наконец-то вкусит молоколуна. Остальное было неважно. И, опьяненный этим простым откровением, он закрыл глаза. После доброй страшной недели в реанимации Мецудо доставил мальчишку к себе в особняк. За все это время ребенок ни разу не открыл глаза, но дыхание его восстановилось, стало глубоким. Он больше не хрипел. У Мецудо были дела, которыми он должен был заниматься лично, много, но все по возможности он делегировал на подчиненных. Сейчас не было времени разбираться с такими насущными проблемами, у него тут была действительно серьезная задача. Да и в тот единственный раз, когда он попытался отвлечься на что-то другое, его личный секретарь за компанию с Омори прогнали его прочь, сказав, что мыслями сейчас Мецудо был где угодно, но только не в работе. А поэтому он сидел рядом с мальчишкой большую часть времени. Смешно, что в итоге тот единственный раз, когда он ненадолго отлучился, стал роковым — пацан очнулся и побежал исследовать дом. Скорее всего он был напуган, его гнал страх перед неизвестностью, а затем — голод. Конечно, Мецудо заставил его проблеваться после такого глупого приема твердой пищи, но это вырубило мальчишку еще на добрых два дня, после которых он уже, к счастью, не пытался никуда сбежать. Но то было понятно, почему — сил не было. Адреналин кончился. Но сначала, на всякий случай, он приказал привязать его ремнями к постели. Чтобы не рыпался и не пытался больше самоубиться. К счастью, не понадобилось. Вскоре после этого Мецудо приказал убрать ремни, потому как смысла в них больше не было. Странно было думать, что перед ним на футоне сейчас лежал не просто ребенок, а убийца, профессионально выращенный малолетний ассасин, способный при желании расколоть ему голову, как арбуз. Мецудо видел наследников клана Курэ, он хорошо понимал, что вряд ли сироты, тренируемые «Червем», особо отличались по уровню умений, разве что в их силе была замешана не генетика, а простая хорошая тренировка. Все это напоминало детей-солдат, ту блядскую пропаганду, которой мотивировали всех работать на благо Японии во времена Второй Мировой. На последующие пробуждения пацан уже не пытался ничего сделать. Просто лежал, глядя пустым взглядом в потолок. Может, собирался с энергией. Поначалу Мецудо опасался, что из-за пробуждения в незнакомом месте тот откажется от еды и попытается заморить себя голодом, подумав, что его взяли в плен, но с того момента, как врачи позволили перейти от питательной жидкости через трубку к жиденькой кашке, подросток вполне себе охотно принимал ее и не отказывался. Мецудо лично кормил его, предполагая, что в какой-то момент тот может тяпнуть кого-то за палец, и пусть лучше это будет он сам, чем подчиненный. Себе хотя бы страховку платить не надо будет. Но кроме этого поведение ребенка было апатичным, вялым. Он не отзывался на попытки заговорить, хотя Мецудо видел, как он наблюдает за ним краем глаза. Как хищник. Как бы не был слаб мальчишка, в душе он все еще оставался диким зверем. Что-то было не исправить. А потому у них с Эрио было лишь одно слово. «Хорай» — единственное, о чем пробормотал мальчишка в день пробуждения. Если скудные знания Мецудо китайского хоть что-то давали, то это был аналог рая. Чем больше он его слушал, тем более растерянным он становился. Одно дело — взрослые мужики, которым промыли мозги или купили большими деньгами. С ними разговор был короткий. Но ребенок?.. Что с ним делать? Да, они выходили его — чтобы узнать хоть что-то, но, кажется, пацан обладал настолько скудными знаниями, что не было смысла даже трясти его. Вряд ли что-то расскажет. Это удручало, но сильнее Мецудо отчаивался, когда просто смотрел на пацана перед собой. Он привык ко многому. В Изнанке нет места жалости и страху — смерть поджидала на каждом шагу. Сколько мертвых детей он там видел — не счесть. Голодных, жалких, грязных, кто походил больше на животное, чем на человека. Но это было то, что он никак не мог исправить. Сколько бы Мецудо не старался, в Изнанке всегда появятся новые дети. Сколько бы денег он не тратил, он не сумел бы спасти их всех. Но это зрелище, это знание, что он был беспомощен, всегда убивало в нем что-то глубоко внутри. Словно с каждым посещением Изнанки кусочек души отмирал. В молодости, когда он был идеалистом, было намного проще. Мецудо просто продолжил бы свой путь, стараясь помочь каждому, пусть Эрио и называл это идиотизмом. Но сейчас... Но ребенок перед ним был доказательством, что хоть кому-то он еще может помочь. Сейчас в нем было так мало энергии... Он едва мог держать глаза открытыми, не говоря уже о других действиях. Но Мецудо спас его. Он вытащил его из гнилой ямы, не дал сдохнуть от голода, не дал задохнуться, сделал все, что было в его силах. Он не знал, был ли ребенок ему благодарен. Честно говоря, ему плевать на это хотелось, Мецудо просто был рад, что успел вовремя хоть куда-то. Сидя рядом с футоном, он беспомощно смотрел на то, как мальчишка пытался держать глаза открытыми. Странно было думать, что еще пару дней назад, сразу после второго пробуждения, он пытался напасть на него, собрав все оставшиеся силы, а теперь спокойно лежал на месте. Видимо, сил совершенно не осталось. Но оно и не удивительно. Все попытки разговорить пацана оказались провальными. Он смотрел сквозь них, словно не понимал ни единого вопроса. Говорил ли мальчишка на японском — тот еще вопрос, и Мецудо озвучил это предположение Эрио. Можно было вызвать кого-нибудь из китайских коллег, чтобы попытались разговорить мальчика, но пока не хотелось заставлять того контактировать с еще большим количеством незнакомых людей. Ему явно хватило для убойного впечатления и самих Мецудо с Эрио. — Вряд ли он тебя понимает, — пробормотал Эрио и отмахнулся, после чего кивнул в сторону пацана. — Посмотри на него. Он небось только на китайском и шпарит. Этот ебаный «Червь» полез оттуда, и другому они своих крыс не учат. — Но мы нашли его в Японии, плюс детей набирали в Изнанке... — Может, его подобрали, когда он еще и не понимал ничего, — Эрио пожал плечами. — Пойми тут еще. Да уж, с такой проблемой Мецудо еще не сталкивался. Он наклонился к ребенку и заглянул тому в глаза. Мальчик перевел на него вялый взгляд, словно ожидая, что тот что-то скажет, и, помедлив, Мецудо решил попробовать вновь. Начать с простых вопросов, которые будут понятны любому ребенку. — Как тебя зовут? Мецудо выжидающе посмотрел на мальчишку. Он смутно подозревал, что тот вряд ли ответит — потому что у детей Изнанки имена были очень редко, лишь в тех случаях, когда те слышали от кого-то что-то и придумывали себе нечто для обозначения собственной личности. Но так делали детишки постарше, насколько он мог судить по собственному опыту общения с личностями оттуда или по рассказам Эрио. Мелочь лет тринадцати обычно не задумывалась о подобном, откликаясь на банальное «эй, ты». Когда на него уставился мутный взгляд, Мецудо задумался, понимает ли он его вообще. Эрио мог быть прав — тот мог не понимать японского в принципе, ну или же лишь отчасти. Вряд ли кто-то спрашивал его об имени до этого, и если он не знает местного языка, то... Да уж, это затрудняло коммуникацию. Несколько секунд они смотрели друг на друга, прежде чем разбитыми губами тот просипел слабое: — Сы. Мецудо несколько секунд тупо смотрел на пацана, после чего развернулся к Эрио. Тот же лишь фыркнул и закатил глаза, словно не было ничего более тупого, чем этот полный недоумения взгляд. Какое-то чувство, словно интуиция, подсказывали Мецудо, что тот и сам нихера не понял, но вот как фыркать — горазд. Впрочем, что-то во взгляде Эрио было иным от тех других случаев, когда он просто выебывался. — Это китайский? — Ну очевидно, — Эрио скривил рот. — Я говорил тебе, увалень. Это же «Червь». Их местные говноделы говорят на тарабарщине, смеси японского и китайского. Удивительно, что он вообще понимает, что ты спизданул. Видимо еще до промывки мозгов что-то знал. — А что значит-то это? Эрио пожал плечами, явно давая понять, что это ему неизвестно, и Мецудо развернулся к мальчишке, полностью убежденный, что его старый товарищ — полный идиот. Тот, видя замешательство во взгляде мужчины, тоже замер, после чего неуверенно поднял руки — Мецудо не мог сказать, было ли это из-за испуга или потому что ему просто было тяжело оторвать их от одеяла — и показал комбинацию из пальцев. Широко раскрытую ладонь с одним зажатым. Ага, значит, Четыре. То, что вместо нормального имени у пацана был номер Мецудо расстроило — он разочарованно цыкнул и растерянно взглянул на Эрио, тот же явно не понимал причин такого настроения. Ну а как объяснить? Вот ребенок, глупый, который в свои года должен бить стекла и сбегать с уроков, чтобы с друзьями порыбачить или там в игровые автоматы поиграть. А вместо этого перед ним сидит убийца целых двух десятков своих сверстников, неспособный нормально изъясняться, не знающий нормального, и у которого вместо имени — всего лишь позывной, число для обозначения в выводке. Это было довольно печально. Сил держать руки поднятыми больше не было, и пацан уронил их на одеяло. Непонятно, истощил ли этот короткий контакт оставшиеся его силы, но Мецудо заметил лопнувшие сосуды в глазах у ребенка — тот едва держался, чтобы не потерять сознание вновь — и решил, что на сегодня хватит. Он потрепал мальчика по волосам, после чего мягким голосом поинтересовался: — Ты думаешь, что это Хорай? Мальчишка с усилием кивнул. Ага. Значит все же они смогли наладить контакт, и ребенок знал японский. Пусть даже если не слишком хорошо, то это значительно упрощало ситуацию. Проигнорировав неодобрительный взгляд Эрио, мягко произнес: — Почему ты так думаешь? — Поч... ему... В ответ его наградили недоуменным взглядом и повторили часть вопроса. Мецудо надеялся, что это лишь потому, что ребенок не понимал, отчего же окружение — не Хорай, а не по причине языкового барьера. Задумчиво почесав подбородок, он еще раз покосился на Эрио — убедиться, что тот продолжал строить из себя самодовольного идиота — после чего развернулся и осторожно поинтересовался: — Ты ведь понимаешь, что я говорю? — мальчик кивнул. — Говоришь на японском? И вновь кивок. Замечательно! — Ты сейчас не в Хорае, — Мецудо обвел взглядом помещение. — Это мой дом за пределами Изнанки. Мы нашли тебя в запертой под землей комнате в окружении трупов и спасли. Так что, уж извини, но ты все еще жив, — и уже мягче добавил: — Отдохни. Тебе нужен сон. Неожиданно, стоило ему это произнести, мальчишка широко распахнул глаза. Как будто то, что он был в Хорае, и было тем самым успокоительным, державшим его на месте. Зрачки его резко сузились, а сам он поднялся так быстро, что Мецудо не успел отреагировать — он лишь удивленно выдохнул, когда лежавший на подносе рядом нож, которым он чистил для себя яблоко, вдруг оказался у ребенка в руках. Но вместо атаки тот замер, с ужасом смотря сначала на Мецудо, а затем — на Эрио. Стоило ему перевести взгляд на последнего, как он одними губами прошипел: — Ву. — Так, блять, мне это не нравится, — зарычал Эрио и поднялся на ноги. Он хищником двинулся вперед, к мальчишке, но Мецудо резко осадил его взглядом. Затем он развернулся к ребенку, продолжавшему смотреть на него со смесью ужаса и ярости, и аккуратно поинтересовался: — Тебя что-то напугало? — Ты... Слова давались мальчику тяжело, он явно собирался сказать что-то более солидное, чем односложные предложения до этого, а потому Мецудо его не торопил. Судорожно сглотнув, мальчишка ошалело вытаращился на него, после чего вдруг рухнул на колени и ударился головой о пол. Земной поклон, догадался Мецудо. Их уже сто лет нигде не применяли, но это походило на традиции «Червя», которые не изменяли себе в течение стольких поколений. Нож пацан все еще держал в руке, а потому убрать его пока не представлялось возможным. Даже такие простые движения явно дались мальчишке с трудом, а потому он тяжело отдышался после смены положения, и лишь потом с заметными паузами заговорил: — Это... это проверка от Учителя? На японском, как оказалось, говорил он вполне себе хорошо. Но говорить так четко требовало от него огромной концентрации. — Нет, — Мецудо покачал головой. — Я не знаю никакого учителя. — Только... только он знал... где проходит Бойня. — Я тоже знал. — Учитель... — плечи ребенка задрожали. — Простите. Простите. Я провалил проверку. Я... На большее его не хватило, и он судорожно начал хватать ртом воздух. Хотя голова его была направлена в пол, Мецудо все еще мог видеть его лицо — глаза были судорожно раскрыты, на лбу выступил пот. Глаза судорожно бегали от одной складки одеяла к другой. Ребенок боялся. Кто бы не был тот Учитель, он явно неплохо промыл детям мозги, раз этот несчастный даже собственное спасение воспринимал как очередную проверку. Хотя можно ли было в чем-то его винить? Для него это было нормой. Позади Мецудо вырос силуэт Эрио, и он зло зашипел: — Хватит цирк устраивать. Я же говорил, что ничего не выйдет. — Съеби, умоляю, — Мецудо бросил на него возмущенный взгляд. — Тебя тут только не хватало. — Надо просто слушать, что я говорю. Они оба уставились на мальчишку вновь, когда тот продолжил бормотать извинения. — Мы нашли тебя случайно, — пальцем подцепив подбородок ребенка и заставив поднять того голову, Мецудо серьезно взглянул ему в глаза. — Послушай, я знать не знаю, кто твой Учитель, но забудь про него. Он бросил тебя на верную смерть в одиночестве. Для него ты уже мертв. Так что расслабься! — он заулыбался. — Тут намного лучше! — Бросил?.. Мертв для него? И не без того бледное лицо ребенка стало мертвецки белым, отчего Эрио закатил глаза и всплеснул руками. Он цокнул: — Блеск! Браво! Доигрался. Дипломат ебучий. — Закрой варежку, — рыкнул Мецудо, после чего развернулся к мальчику. Тот, игнорируя чужое присутствие, бормотал себе под нос: — Надо.... Надо сказать Учителю... Что я жив... Он хотел было положить ему руки на плечи, чтобы как-то расслабить — телесный контакт иногда помогал дать понять отсутствие злых умыслов, но ребенок воспринял это в корню не верно. Перехватив нож в руке, он почти стрелой бросился прямо на Мецудо, явно планируя воткнуть лезвие в глаз. Несмотря на то, что он находился рядом, Эрио не успел — слишком близко уж были Мецудо и мальчик. Однако, попытку выколоть глаз решил сам Катахара. Он успел схватить лезвие рукой — пусть это и грозило отрезанными пальцами — после чего отшвырнул нож в сторону. Эрио замер, не ожидав подобного безрассудства от товарища, мальчишка в ужасе замер, явно не зная, что ему дальше делать. Он лишь захлопал ртом, немо, словно рыба, и не двинулся, когда чужие руки крепко обняли его и прижали к себе. Мецудо не видел лица ребенка, но предполагал, что тот сейчас искренне растерян. Вряд ли его кто-то когда-нибудь обнимал. Дети Изнанки не знали ласки. — Прости, правда, мне очень жаль... Я не могу дать тебе вернуться. По какой-то причине Мецудо ощущал себя абсолютно беспомощным. Дальше пошло попроще. По мнению Мецудо. Раскрытие правды здорово выбило пацана из колеи на некоторое время, поэтому большую часть обследований он не то, что не сопротивлялся — вообще игнорировал все вокруг происходящее, тупо сверля потолок пустым взглядом. Он вникал в разговоры лишь в те моменты, когда с ним заговаривал Мецудо — остальных он настолько успешно игнорировал, что тому думалось, что надо бы поучиться. А то зудение Эрио над ухом начинало потихоньку утомлять. Да, в чем-то он был прав, несомненно, но Мецудо знал лучше. Просто потому, что он всегда знал лучше. Аксиома такая. Они говорили. Много. В основном разговоры были односторонними, пока Мецудо кормил пацана всякими жидкими супчиками и кашками — как врачи позволили. Рассказывал о том, кто он, всякое такое, иногда просто трепался не по теме. То, как редко мальчишка добавлял что-то в его разговор, немного пугало, потому что нормально взаимодействовать с ним у Мецудо… ну не получалось. Да, на него хотя бы обращали внимание, но смотреть в равнодушные мрачные глаза, зная, что хуй тебе ответят — тоже такое себе. Поэтому однажды он, решив, что надо задать вопрос так, чтобы на него точно был ответ, поинтересовался: — Тебе нормально? Когда я обращаюсь к тебе не по имени? Пацан странно взглянул на него и пожал плечами. Потом вновь показал четыре пальца. Обращаться к нему «Четыре» было как-то… Мецудо не хотел. У нормальных людей должны были быть нормальные имена. И ребенок перед ним точно заслужил чего-то получше, чем сраное число. Он потер виски и еще раз вздохнул, после чего беспомощно оглянулся по сторонам. Они до сих пор были в его поместье, ровно в той же самой комнате, куда в первый раз после реанимации перетащили пацана. Тут было просторно, двери во двор позволяли не только дать хорошее освещение днем, но еще и свежего воздуха. После того смрада, что царил в склепе «Червя» Мецудо даже думать не хотел, чтобы дышать чем-то, кроме свежего воздуха. И он это думал после того, как побывал там в маске. А ребенок? Мальчишка с того времени — прошло в целом около пары недель с его пробуждения — тоже изменился. Какие-то болячки еще заживали, но он стал выглядеть лучше. Еще, бритая голова — им пришлось состричь все волосы после спасения, чтобы избежать насекомых и прочей дряни — наконец начала обрастать. Ребенок наконец начал походить на человека, и после всего пережитого это был такой неслыханный успех, что Мецудо не мог не нарадоваться. — Ну, знаешь. Обычно у людей есть имя… В смысле, вне «Червя». На упоминании названия организации мальчишка нахмурился, но затем кивнул. — У тебя такое было? В Изнанке? Он потряс головой. Настала очередь Мецудо хмуриться. Ну, конечно, диалог строился — ему отвечали. Но он хотел бы услышать голос мальчишки. Просто удостовериться, что после ужасающего открытия у того не произошло страшного сдвига и тот вдруг оказался немым. Ну, мало ли. В психологии Мецудо понимал ровно столько же, сколько свинья в апельсинах. В общем, пускать его к пацану, наверное, не стоило. Но уже поздно! — Ты вообще говорить умеешь? Странно взглянув на него, мальчишка кивнул. Потом, подумав, выдавил из себя: — Да. — Это хорошо, — Мецудо облегченно выдохнул. — Тебе говорить больно что ли? Он затряс головой и вымученно, опять, словно произношение каждого слова и правда приносило ему невообразимую боль. — Немного, — чуть подумав, добавил: — Неприятно. Слова врачей Мецудо хоть и слушал внимательно, но уже половину не помнил. Те что-то говорили об этом, наверняка, но как-то забылось. Поэтому, когда он поинтересовался об этом у пацана, тот несколько раз сглотнул и уже тише проговорил: — Во время боя… придушили. Давно не говорил. Горло отвыкло. — Надо отвыкать! — подумав, Мецудо поправился: — В смысле, отвыкать от молчания. Привыкать обратно. Вот! — Надо, — согласился пацан. Поразительно для мальчишки, которого вербовали и зомбировали большую часть осознанной жизни тот вел себя на редкость адекватно. Мецудо очень хотелось уже расспросить о «Черве», но он понимал, что сначала надо было наладить контакт. Сейчас общение шло в гору, попозже он точно поинтересуется — как раз, когда тот вновь овладеет речью полностью. Он заметил, как мнет пальцами одеяло пацан, и с улыбкой бросил: — Ты меня боишься? Тот прикрыл глаза и покачал головой, после чего, вновь сглотнув, с усилием проговорил: — Нет. Вы не опасный человек. — Почему это не опасный? Да я самый-самый! Надрал жопу этому дебилу из клана Курэ, ну, в молодости, но ты бы только видел! — вещал Мецудо с жутко гордым видом, и, заметив, как на него во все глаза смотрит пацан, с тем же самодовольным лицом добавил: — Ты просто не видишь! Купился на обман! — Значит, Учитель был прав, — медленно проговорил пацан, взгляд его стал стеклянным. — В чем? — Что оставил меня там. Раз я не распознал силу… Еще никогда в жизни Мецудо не хотел дать себе подзатыльник настолько сильно. Ну кончено, ебень! Посмотри на ребенка перед собой — он же все наверняка слишком буквально воспринимает. У них там, в этом блядском «Черве», нет места бахвальству и шуточкам! Для него любое твое слово, даже то, что ты вампир с Альфы Центавры, покажется правдой. Башкой думать надо, прежде чем хуйню вещать. Ударив себя по лицу, Мецудо наклонился к мальчишке и потряс его за плечи, после чего нервно забормотал извиняющимся тоном: — Шучу! Боже. Ну вмазал я этому дебилу, да, но он младше меня на пару лет был, совсем сопля, почти как ты. И все. Хватит думать о своем Учителе, этот козлина точно ничего не смыслит. — Но он силен, — упрямо возразил пацан. — И че? Вон, на Эрио глянь. Сильный, а мозгов ноль. Это все фигня, честное слово! Ну же! — наклонившись к нему, Мецудо легонько ударил его лбом о лоб, и, когда их взгляды вновь пересеклись, с энтузиазмом добавил: — Забудь про этого Учителя. Начни судить людей сам. Это намного веселее. Вот, например, что ты думаешь обо мне? Кроме того, что я не опасный. Пацан задумался — впервые настолько крепко на глазах Мецудо. Он явно не привык судить самостоятельно — во всяком случае вне рамок опасности, которые он обозначил. «Червь» забрал у него все человеческое и выудил зверя, готового лишь драть другим глотки. Но крохи того, что делало его нормальным, все еще оставались. Мецудо это видел. Они успели вовремя, до того, как его окончательно бы превратили в машину убийства. Когда молчание затянулось, пацан, наконец, осторожно произнес: — Вы… Я… — он явно замешкался и растерянно посмотрел на Мецудо. — Я не знаю. Ладно, это будет тяжелее, чем он думал. — Ты же мне доверяешь? Еще раз подумав, мальчик кивнул. Ну вот, уже прогресс. — Как ты думаешь, почему я тебя спас? Не пытайся найти правду! Просто скажи первое, что пришло в голову! На лице ребенка отразились сомнения, но в этот раз долгого молчания не было: видимо, он прислушался к совету. Или исполнил приказ, рассеянно отметил Мецудо, но спешно отогнал эту мысль. Стоило начать хотя бы с высказываний, что было на уме. — Просто так. — Просто? — Мецудо заморгал. — Я знал… людей. Они делали вещи… потому что хотели. Думаю, Вы такой же. Значит, были в его окружении нормальные люди. Это очень хорошо. Ухмыльнувшись, Мецудо потрепал мальчишку по волосам, отчего тот зло сузил глаза, и загоготал: — Верно мыслишь! — Учитель, — неожиданно продолжил тот, — не поощрял такое. За каждым действием… должна стоять логика. Поэтому… проще было убивать… так он говорил. Если бы я не сломал браслет, думаю… он бы наградил меня. Но я… На большее его не хватило — воспоминаниями он явно окунулся в прошлое, в страх Учителю. Это нормально, вдруг осознал Мецудо. От этого было не уйти — лишь пережить и повзрослеть, понять, что это было глупостью. Мусор из Изнанки никогда не станет искать одного из сотни загубленных детей, он вряд ли даже мог додуматься, что кто-то выживет в том месте, если все датчики были мертвы. Но пацан боялся — понятно почему. Их научили, что предавать свою сраную секту — это самый страшный грех, и, наверное, по его мнению, именно этим он и занимался прямо сейчас. Начинал уважать другого человека, отдыхал, ел что-то повкуснее того дерьма, каким кормили их до этого. Мецудо не бил, не орал на него, демонстрировал ласку. Это было противоположно словам этого Учителя, и ребенок боялся — потому что не знал такого и не понимал. И Мецудо понимал, что к этому нужно было прийти самому. Он будет помогать, конечно, но выводы должен был навязать не он. Мальчишка должен был научиться действовать самостоятельно, а не лишь по приказам. В далеких планах, конечно, Мецудо размышлял: а не попытаться ли приручить дикого зверька, не взрастить ли из него нового Клыка? Такого же. Как Эрио — чтобы все боялись до усрачки. Но до этого было еще так далеко… Он не хотел видеть, как у мальчонки были бы глаза на мокром месте — понимал, что иногда стоило побыть в одиночестве, выплакаться, но не показать остальным свою слабость. Сам в юности часто бесился, а потом зло сопел по углам, хорошо, что друзья не видел. Но это еще до полетов было, до войны. Тогда на него тоже воздействовали пропагандой, и Мецудо велся: а не надо было. И сейчас, глядя на пацана, он понимал почему. Тогда близость смерти даровала ему мудрость, что все это было глупостью. Подойдет ли такой же опыт ребенку? Кто знал. Поэтому он поджал губы и медленно поднялся с места, напоследок еще раз потрепав чужие волосы и шепнув на ухо: — Обдумай. Если что, зови. Но не успел, потому как услышал тихий настойчивый голос. На него смотрели таким взглядом, словно уходить сейчас никак было нельзя. Иначе случится непоправимое. — Не уходите. Мецудо опустил взгляд вниз, чувствуя, как его схватили за рубашку. За самый локоть. Едва ощутимо. И вновь это чувство беспомощности. — Ну и? Удалось что-то выяснить? Сидя за столом в гостиной, Мецудо нервно барабанил пальцами по коленям. Скажи ему год назад, что он будет так спокойно говорить с другими о военных наркотиках, которые испытывали еще во времена его молодости во время печально известных событий вторжения в соседние страны, то они за что бы не поверил. Но нет, сидел же. Напротив него сидел Эрио, зло смотрящий на человека, что сейчас зачитывал им свой доклад по исследованиям, выявленным за то небольшое время, которое они были знакомы с ребенком… То небольшое время спустя нахождения закрытой камеры. Ритуал Гу. Господи боже. Почему кто-то вообще… Ладно, он слишком много думал об этом. Деяниям «Червя» не было объяснений. Это были животные, которые ради своих странных традиций могли загубить тысячи жизней. Даже их сообщники, тот третий клан Ву, о котором Мецудо знал не слишком много. Их зверская техника гипноза и переноса личности в потомков казалась ему дикой и чудной. Фуруми бросил на него усталый взгляд и кивком указал на кучу бумаги на столе. Мецудо даже листать это не стал — ну уж нет. Он и половину оттуда не поймет. — А покороче для простого народа? — Ну, да, наши догадки оказались правдивы, — кивнул Фуруми. — К сожалению, и счастью одновременно. Первое, потому что лечение будет тяжелым. Второе, потому что мы знаем, как это… гм, лечить. — Ну? — Мецудо призывно ударил руками по коленям. Он знал, что если Фуруми захочет, то может рассказать кратко и без лишней воды. Тем более, что они давно сотрудничали, и уже знали, что им действительно было нужно в расследовании против «Червя», а что — нет. Пацан был первым оттуда, кого им удалось получить живым, плюс «сотрудничал» он (рассказывал о прошлом) вполне себе активно. Вздохнув, Фуруми произнес: — Аналог мескалина. «Парамита 893». — Парамита? Мецудо вскинул бровь. — Наркотик, — лениво зевнул Эрио. — Дерьмо из Изнанки. Покосившись на него, Фуруми лишь слегка нахмурил брови, но осторожно кивнул. Он раскрыл записи, после чего указал импровизированной указкой из карандаша на выделенные желтым области. Понять что-то в этих каракулях было невозможно, но Мецудо на всякий случай с умным видом закивал. — Обратимый процесс, но в результате действия некоего средства в памяти вашего нового подчиненного возникли некоторые... скажем, провалы, и, вместе с ним, потеря возможности говорить четко. При дальнейшем воздействии скорее всего он и вовсе бы потерял способности говорить и выражать свои мысли в каком-либо виде. Ах да, вдруг подумалось Мецудо. Причина, по которой мальчишка почти все время молчал. Скорее всего это были побочки этой наркотической дряни, просто тот не мог отличить простой отходняк от раздражения в горле после попытки придушить. За пару недель, что бы не произошло, оно уже точно должно было поджить. — Коллективное бессознательное, если изволите. При вскрытии одного из трупов мы обнаружили то же самое. Учитывая характер эксперимента, проведенного в обнаруженном вами месте, смею предположить, что из собранных там подопытных попросту пытались сделать некое подобие детей-солдат, но без отсутствия какой-либо воли и морали. Машины, созданные чтобы подчиняться лишь приказам господ... Голос Фуруми звучал сухо, но довольно угрожающе в свете выяснившихся обстоятельств: — Подопытные крысы, если изволите. Ночью Четвертому не спалось. Он беспокойно ворочался из стороны в сторону, задыхаясь в коротких промежутках между дремой и бодрствованием. Темная прохладная комната сменялась душными коридорами Изнанки, черной Комнатой и запахом крови. Четвертый бежал, бежал, бежал, но, когда он открывал глаза, вокруг была лишь комната и одеяло, в котором он путался. Усталость накрыла его с головой, но сон не шел. Бодрствовать он не мог: сил не хватало, глаза слипались, ему было плохо. Но стоило ему задремать, как он проваливался в кошмары о прошлом. Вновь Комната, вновь трупы Шестнадцатого и Восьмого. И остальные. Они тянули к нему свои руки, тянули вниз. С сиплым вздохом Четвертый распахнул глаза. Опять дом того человека… господина Катахары. Однако, в этот раз что-то было не так: потому что в комнате он был не один. Над ним стоял человек. И его глаза в темноте горели, словно два огонька. — Жалкий трус. Он вновь видел Учителя — и в темноте его глаза горели ярким огнем. Что он… что он тут делал? Это пугало. Словно дикий зверь, вышедший на охоту… Наверное, подумалось Четвертому, поэтому никто и никогда не слышал о беглецах и предателях. Потому что Учитель отыскивал их и убивал. Почему-то эта мысль показалась ему жутко логичной, и то, с каким холодным осознанием он к ней пришел, напугало Четвертого. Он вроде бы старался отучаться от всего, чему научили его там, в Изнанке — потому что господин Катахара убедил его в неправильности этих верований. Был другой мир, более добрый, приятный, в котором можно было просто наслаждаться жизнью. А Учитель вынуждал их существовать там, где были лишь боль и подчинение. И сейчас он опять утащит Четвертого туда. В Изнанку. Судорожно вздохнув, он медленно отполз назад на локтях, продолжая во все глаза смотреть на Учителя. А тот, неожиданно резко скривив лицо в отвращении, переступил через одеяло и наклонился вперед. Его огромная рука схватила Четвертого за ворот и резко вздернула на ноги, после чего так же быстро схватил его за глотку и поднял над полом. От неожиданности Четвертый не успел вдохнуть в последний момент, когда была возможность. Он знал этот прием — Учитель часто показывал им его. После тренировок всегда жутко болело горло, поэтому Четвертый их не любил. Но сейчас это было не обучение — все по-настоящему. Еще чуть-чуть, и Учитель свернет ему шею. Задушит. Судорожно вцепившись в чужую руку, Четвертый начал скрести по ней когтями, пытаясь освободиться. Сил оставалось все меньше и меньше, в глазах стремительно темнело, и он с ужасом уставился на Учителя — когда как тот своими узкими кошачьими глазами смотрел прямо ему в душу. И своим громовым голосом огласил: — Ты думал, что ты так просто ускользнешь от меня? Что сможешь жить тут, предав наши идеалы? Его пальцы сжались еще крепче, и Четвертый заскулил, понимая, что ему не выбраться. Это конец. Учитель убьет его. Он очень надеялся, что господин Катахара выживет — что он выберется каким-нибудь чудом, или просто окажется не дома. В отличие от него, Четвертого, он был хорошим человеком. Добрым. Он не убил своих друзей в припадке бешенства. Он всегда был добр к Четвертому, никогда не злился после попыток атаковать, кормил и поил. Он спас его — и ради этого человека Четвертый был готов на все. Потому что не нужен был ему никакой Хорай, если существовал господин Катахара. В глазах стремительно темнело… Четвертый закрыл глаза. И, открыв их, понял, что лежит в постели. Одеяло было смято. Но никого вокруг не было. С сиплым вздохом закашлявшись, он перевернулся на живот и в ужасе огляделся по сторонам. Пустота. Никаких следов, дверь открыта. Все ровно так же, как было тогда, когда он запоминал. Медленно он потянулся к глотке и ощупал ее, после чего тихо застонал: ни следа удушения, только царапины, сам себе расчесал. Горло даже не болело, но ему было херово — так, словно Учитель и правда вновь выбил из него все дерьмо как в старые добрые времена… Нет, не добрые. Прикрыв глаза, Четвертый тяжело втянул носом воздух, после чего спешно стер пот со лба. Его бросало то в жар, то в холод. Дерьмовое чувство. Рядом что-то скрипнуло, и он резко распахнул глаза, но нет — показалось. Никого больше в комнате не было, лишь он и смятое одеяло. Голова болела… Надо было… к господину Катахаре. Точно. Рядом с ним… Проверить. Вдруг Учитель… Поднявшись на ноги, Четвертый вцепился пальцами в колени. Его изрядно потряхивало. Пот катился по спине от мысли, что Учитель легко мог выведать, что на самом деле он был жив все это время. Четвертый свыкся с мыслью, что он был мертв для «Червя» — и это приносило ему покой, потому что у господина Катахары жизнь была в тысячу раз лучше. Но отчего-то он совершенно забыл о том, насколько хорош был Учитель в поиске информации. И если «Червь» случайно обнаружил, что Комната была вскрыта… значит, скорее всего, они поняли, что одних останков не хватает. Срочно, срочно! Проверить! Четвертый бросился вперед. Ноги путались, но он продолжал бежать и бежать, пока, наконец, не достиг комнаты. Там горел свет. Но звуков не было. Мертвая тишина. Сердце у Четвертого ухнуло в пятки. О нет. Он всегда был готов к чужим смертям, жил с мыслью, что ему придется убить собственных друзей. Но мысль о том, что господин Катахара мог погибнуть из-за его ошибки, из-за того, что он выжил… Он резко распахнул дверь, ворвавшись внутрь с бешеным взглядом… … только для того, чтобы встретиться взглядом с Катахарой, который жевал печенюшку. Некоторое время они помолчали, пока тот наконец не проглотил кусочек и не поинтересовался совершенно невинным тоном: — Тебе что-то надо? — а потом наклонил голову набок и чуть нахмурился. — Ты бледный какой-то. А ну-ка иди сюда. И призывно постучал по подушке рядом с собой. Четвертый повиновался. Ему уже ничего не было нужно. Все хорошо. Учитель был лишь кошмарным порождением его чувства вины, не более. И Катахара был жив. Самое главное. Опустившись рядом с господином Катахарой, он тяжело выдохнул и дрогнул, когда почувствовал чужую руку на голове. Раньше, Учитель делал так лишь с особо заметными учениками. С ним тоже. Но то был жест власти, когда как у Катахары — ласки. Это принесло ему успокоения. — Что случилось? — проговорил Катахара и потянул Четвертого ближе к себе. Приобнял и заулыбался своей наглой широкой ухмылкой. У Учителя была такая. Но у Катахары — добрая. Приятная. — Не томи! — Кошмар. Просто кошмар. Четвертый прикрыл глаза. — Но сейчас же все хорошо? — Сейчас — лучше всего. Особняк Мецудо напоминал пустующий лабиринт, в конце которого ты находил не принцессу, а одного засранца с огромной манией величия. Особенно ночью. Сегодня исключения не было — заявившись к приятелю домой, Эрио полчаса рыскал по его сраному особняку, прежде чем обнаружить того, идущего по энгаве из одной комнаты в другую. В домашнем. Значит, торчал дома давно. Но кое-что было не так. Ну, логично, подумалось вдруг Эрио с раздражением. Он вырос на пути у Мецудо и покривил ртом, когда тот заулыбался, как идиот. — Дарова, ебень! — Ну и что это? Эрио решил не тянуть резину и кивком указал на сцену перед собой. Видеть своего приятеля, таскавшего на руках кого-то кроме дамочек, за которыми он ухаживал — невиданное зрелище. Но Мецудо, кажется, было не до шуток, он одарил товарища неодобрительным взглядом, после чего опустил глаза на свою ношу. В одеяльном коконе было трудно что-то рассмотреть кроме торчащих тощих лодыжек, но, кажется, мальчишка (это точно был он) был либо в глубоком отрубе, либо балансировал где-то на грани. Мецудо лишь закатил глаза, после чего шикнул: — Не выебывайся, дурила. — Че таскаешься-то? — Хочу — таскаюсь! — Хватит уходить от ответа, — Эрио цыкнул. — Ты бы не стал просто так что-то делать. — Отходняк… — закатив глаза, Мецудо двинулся вперед и пихнул приятеля плечом. Он бросил оценивающий взгляд на того и передразнил его серьезный тон: — Помнишь, что Фуруми говорил? Про наркотик. Вон, как колбасит мальчонку. Кошмарит. Так, ну, хотя бы не так сильно. — Странно видеть тебя, заботящимся о ком-то настолько сильно, — пробормотал Эрио, и Мецудо странно покосился на него. — Это еще что значит?! Мецудо явно не собирался задерживаться на одном месте, направляясь туда, куда и шел изначально. Вероятно, в гостиную, потому как там он проводил большую часть времени, работая. С другой стороны, подумалось Эрио, он мог идти и в свою спальню — она находилась в том же направлении, и если на часах было столь позднее время, то он мог просто потащить пацана к себе. Это — их отношения — и правда было странно. Мецудо заботился о друзьях, но не в привычной манере: их дружба, например, началась с драки. Нежность была не про него, он был ублюдком и знал лишь язык силы. Но с этим пацаном Мецудо сюсюкался: таскал с собой, начинал напоминать нормального человека, у которого мог быть ребенок. Сам Эрио предпочитал не подпускать Мецудо к своим детям, потому что он был потенциально опасным ебантяем (это было заразно, Эрио мог подтвердить), но сейчас, смотря на то, как Мецудо возился с мальчишкой, он начинал думать… Ну, может, своих детей ему и можно завести. К своим Эрио его подпускать все еще не планировал. Они устроились в гостиной, за столиком, и Эрио продолжил волчьим взглядом наблюдать за тем, как Мецудо смотрит на мальчишку. Тот явно и не собирался просыпаться, ворочаясь во сне, и Эрио лишь хмыкнул, когда Мецудо склонился над ним и прижался щекой ко лбу. Затем он уложил его рядом с собой, головой на подушку, и сложил руки на столе. До тошноты отвратительное зрелище, честно. — И что твоя жена думает по поводу такого, гм, добавления в семью? — А зачем ей что-то думать? — Мецудо с искренним недоумением уставился на Эрио. — Я выхаживаю его и не более. Захочет остаться — отправиться к остальным детям, не захочет — отпущу и верну в Изнанку. Ну, то есть, попытаюсь сначала переубедить, но, блин, ограничивать кого-то, как наши противники, это тоже не вариант. Да и тем более он ребенок, боже, ей просто его жаль. Ну да. Звучало логично. Но Эрио знал — Мецудо свое маленькое чудовище так просто не отпустит. Так было всегда. Со всеми. Даже с ним. Что-то не менялось, и хоть амбиции росли, но сам Мецудо оставался ровно тем же уебком, которому хотелось все больше и больше. И наличие собственного ручного монстра, которого можно было надрессировать на вечную верность (все же, он умел играться с чувством долга) этому могло только помочь. — Как думаешь, что он скажет? Ты не спросишь, подумалось Эрио. Но вслух он озвучил: — Он не уйдет. — Ты так думаешь? — Да ты же общаешься с ним. Он от тебя ни ногой в сторону. Не удивительно, что пацан так липнет к тебе, — с зевком заметил Эрио. Он закинул в рот еще один орешек и устроился на полу поудобнее. — Ты спас его от смерти, дал свободу, выходил и даже планируешь назвать по-человечески. Спаситель, мать его. В Изнанке очень ценят человеческое отношение, потому что почти никто его не ощутил толком. Тем более пиздюки. А тут ты, благодетель... Ты уже думал, как его назвать, кстати? — В смысле? Недоуменно моргнув, Мецудо вылупился на Эрио, отчего тот раздраженно закатил глаза. Вот и дело — столько отказывался называть по номеру, чтобы потом даже не думать о другом имени. Кажется, он уже собирался было начать долгую длинную нотацию, что это совершенно не смешная тема, когда как на Мецудо внезапно снизошло озарение, о чем тот говорил — об имени, конечно же. Не вечно же называть ребенка обезличенно. Можно было, конечно, использовать номер, но этого он делать точно не собирался. Число было символом рабства, всего плохого, что «Червь» сотворил с этим ребенком. Теперь он был свободен. Никаких больше номеров. Лишь человеческое обращение. — А-а-а, имя? Нет, конечно. — Вау, ты догадался раньше, чем я успел обосрать тебя. Браво! — Умничаешь? — Мецудо довольно хмыкнул, когда услышал в ответ злое шипение. — Я не хочу называть мальчика. Пусть сам выберет, как его будут звать. Это будет честнее. — Ты слишком много требуешь от ребенка, который всю жизнь прожил в безумных условиях. — Ну, я постепенно социализирую его, — склонив голову набок, Мецудо прошелся пальцами по чужим волосам. Откровенно говоря, его удивляло то, что прошедшие события не наложили на него соответствующие следы, он не видел ни единого седого волоса. — Мы смотрим всякие шоу, я читаю ему книги. Он очень умный ребенок, быстро все схватывает. — Мне кажется, тут не помешал бы хороший психолог, а не такое. В ответ Мецудо промолчал. Ему нечем было возразить — Эрио попал в самую точку. По-хорошему, нужно было нанять специалиста, который сумел бы более-менее привести мальчишку в нормальное состояние. Но это было опасно, и даже не только потому, что потенциальный специалист мог оказаться шпионом, даже если нет, это накладывало уже на него опасность того, что «Червь» попытается его выследить. Люди Фуруми, кому точно можно было доверять, психологами не были, а потому Мецудо только и оставалось, что самому заниматься с ребенком. Впрочем, к его счастью, тот воспринимал все новое довольно спокойно. Иногда выученные привычки давали о себе знать, но все произошедшее словно разделило его личность напополам. То, чего Мецудо опасался, было сокрыто внутри — дикий зверь. Если пацан вновь вернется в бои, эта натура даст о себе знать, не нужно было сомневаться. И вторая половинка, новая личность, основанная на осколках старой, до всей ситуации с «Парамитой 893» и ритуалом Гу. Сейчас вторая половина доминировала. Мецудо надеялся, что эта модель поведения и станет основной, а страшное подсознание будет забыто окончательно. — Ты прав, — помедлив, признал он. — Но ты сам понимаешь риск. — И правда. — Но он хороший пацан. Я ждал, что он будет совсем диким ребенком, станет рваться назад, но после пары разговоров он понял, что к чему. Думаю, промывка мозгов не сработала на нем полностью. — Или у него просто голова на плечах есть, — Эрио раздраженно цокнул. — Хорошо. Допустим, ты сможешь воспитать из него хоть кого-то, кто напоминал бы нормального человека. Что дальше? — Я уже сказал: если он согласится остаться, то я отправлю его к остальным сиротам. А я постараюсь его уговорить. В Изнанке ему делать нечего. — Хочешь опять заставить мальчишку окунуться в мир тренировок и прочего дерьма? — Мецудо удивился, заметив, как потемнел лицом Эрио. — Он только что выбрался из этого, а ты опять его туда пихаешь. Тебе не жалко? Может, пусть живет нормальной жизнью? Станет твоим секретарем, я не знаю. Пожалей мальчика. — Мы оба с тобой знаем, что подавленные инстинкты когда-нибудь дадут о себе знать. — И они будут в сто раз менее опасны, если он не будет натренированным бойцом, — ощерился Эрио. — Просто признай, что тебе хочется иметь под рукой верную бешеную собачку, которая разорвет любого и не ослушается твоего приказа. — Может и так. Опять же, нечего было возразить. Такое откровенное признание явно шокировало Эрио. Он не верящим взглядом уставился на старого товарища, после чего покачал головой, явно потрясенный тем, насколько легко Мецудо признался в своем эгоизме. Сам же Мецудо не видел в этом ничего плохого. Да, это было правдой. Но он мог почувствовать, что мальчишке будет комфортнее в такой среде — в похожей на ту, где он вырос. Отправлять его в совершенно незнакомую для него атмосферу тоже неверно, а там он и социализируется быстрее. Среди ровесников. Может, даже заведет новых друзей и забудет о тех, кого убил. Мецудо опустил взгляд вниз, на ребенка, спавшего рядом с собой. Он все еще восстанавливался после спасения, но теперь хотя бы не напоминал скелет, обтянутый кожей. Большая часть болячек прошла, и на их месте на бледной коже остались лишь едва заметные шрамы. Их россыпь напоминала паутинку, и Мецудо покачал головой. Даже Эрио при всем его вспыльчиво характере не обладал настолько богатой коллекцией шрамов. Это уже говорило о многом. Он задумался. — Но если говорить об именах, то у меня есть одна идея... Эрио мгновенно закатил глаза. — Если это что-то тупое, я тебя ударю. — Как насчет «Рецудо»? — Если ты, блять, назовешь его так, я тебя в окно вышвырну, ебантяй. Придумай что-то оригинальное. — А что такого? Отличное имя! Смерив его взглядом, Эрио покачал головой. — Нет. Не отличное. Тупейшее. Значит, если он так говорил, то надо было запомнить. Мецудо сделал пометку у себя в памяти, что если у него родится сын... или если мальчишке понравится, то он обязательно назовет его именно так. — Слушай, ты много говорил о той вещи, которую вы, сопляки, обожали… Подперев голову, Мецудо закинул в рот печенюшку и беспечно добавил: — Молоколун, кажется? Молочный улун, что ли? Они сидели в гостиной и смотрели — Мецудо смотрел — какое-то глупое комедийное шоу. Сам он не особо обращал на него внимания, больше пытаясь погрузиться в документы, с которыми, по словам Эрио, нужно было разобраться ну вот прям сейчас — странный был разговор. Зато Четвертый смотрел в экран во все глаза. Помедлив, он отвернулся от экрана и кивнул. Он слышал такое название чудесного напитка из Хорая лишь из уст пары взрослых, но, наверное, так было правильно — что-то подсказывало ему, что в легендах, передаваемых от Щенка к Щенку, истинный смысл слова мог исказиться. Учитывая, что все они были необразованными детьми, это было даже логично. Вздохнув, Мецудо вдруг поднялся; Четвертый пронаблюдал за тем, как тот вышел из комнаты и спустя какое-то время вернулся с подносом и двумя кружками. От них пахло… приятно, Четвертый определенно знал этот запах, но он не был уверен, откуда. Принюхавшись, он наклонился к кружке и втянул носом воздух, но трогать ее опасался. Хотя бы потому, что никогда в своей жизни не пил ничего горячего. Инстинкты кричали — не трогай! — Попробуй! — Что это?.. — Улун! Самый настоящий. Друган притащил из Китая, подарочек от клана Ву. На лице Мецудо расцвела такая коварная ухмылка, что Четвертый понял — господину Эрио явно это не понравилось. Он уже уяснил, что эти двое были в весьма… интересных отношениях, потому как ругались только так. Не то, что он не понимал природы этих отношений, но все еще находил это странным. Он не понимал, почему Мецудо злился на то, что некоторые называли его по фамилии, и, следуя этому, сам перестал называть его «господином Катахарой» про себя и стал обращаться по имени. Но не вслух. Когда Мецудо протянул ему кружку с ароматным напитком, он неуверенно коснулся ее пальцами, после чего принюхался еще раз, внимательней. Пахло чем-то жутко знакомым, и память наконец подсказала, что это был запах молока. Обычного. Кажется, он пробовал его до этого в Изнанке. Сложно было сказать, воспоминания до того, как он стал Щенком, были очень мутными, да и пробыл он в ученичестве у Учителя слишком долго. Несколько раз Четвертый перевел взгляд с кружки на господина, тот же наблюдал за этим зрелищем с каким-то плохо скрываемым интересом, словно его сильно забавляло то, как не решается Четвертый попробовать тот самый божественный напиток. И, когда молчание стало уж совсем неловким, Мецудо вдруг глухо хихикнул и подтолкнул кружку ближе к Четвертому. — Пей, пей. Специально для тебя заваривал. — Я правда могу? Четвертый моргнул, когда Мецудо со смешком фыркнул. — С чего не можешь-то? Это просто чай со смешным запахом. Неуверенно Четвертый кивнул. В силу последних событий не верить господину Мецудо у него не было причин, тот сделал слишком много, даже больше, чем Учитель, а потому, если он предлагал ему попробовать молоколуна... молочного улуна, то надо было последовать совету. Наклонившись, Четвертый пригубил немного чая. Горячий напиток обжег горло, и резко Четвертый вернул кружку на стол. Он поморщился и высунул язык. — Мерзость. Горький. — Добавить сахарку? Четвертый с подозрением глянул на то, как глупо Мецудо улыбается, смотря на него, после чего недоверчиво покосился на зажатые у того в руке белые кубики. О том, что такое сахар, он не знал, но, наверное, если уж господин предлагал добавить их в чай, то они могли сделать его лучше. Почему-то глубоко в душе его откровенно разочаровало то, что молоколун оказался такой гадостью. Узнали бы об этом Шестнадцатый и Восьмой... Но они не узнают. Чтобы отвлечься, Четвертый резко поднял кружку вновь и попробовал уже улун с сахаром. Теперь неприятная горечь отошла на второй план, оставив место сладкому привкусу, и он вновь со стуком вернул чашку на место. — Вкусно. — Значит, ты у нас любишь сладкое, да? Всегда говорил, что путь к сердцу ребенка… Но не договорил. Четвертый так и не понял, почему это настолько сильно рассмешило Мецудо. На вопрос Мецудо, хочет ли он остаться тут и пойти учиться дальше, к остальным детям, которых он содержал, чтобы тренироваться для становления телохранителем, или вернуться в Изнанку, Четвертый ответил просто. Его ничто не держало в старом доме, тут же были люди, которые вполне легко показали ему, что мир не состоял из одних лишь баек «Червя». Своего рода настоящий Хорай. Его ровесники глупо умирали ради фальши, а сам Четвертый нашел его при жизни. И был этому очень рад. Потом, Эрио привел с собой другого ребенка. Его звали Холлис. На фоне взбаламошенных Мецудо и собственного… кем бы не был ему Эрио, Холлис казался молчаливым и рассудительным, и это в нем Четвертому понравилось особенно сильно. Но он не слишком понимал, зачем было необходимо приводить сюда хоть кого-то: он не планировал заводить друзей, сейчас это казалось излишним. Тем более в его состоянии. После начала процедур с тем мужчиной, которого Мецудо называл Фуруми, он чувствовал себя не слишком-то хорошо, и прежде чем видеться с кем-то, кто мог потенциально сделать неверный вывод о нем из-за этого состояния, он хотел бы привести себя в порядок. Но Мецудо сказал: — Для социализации! Ну, развлекайтесь. И закрыл дверь в комнату. Четвертый лишь бросил быстрый взгляд на незваного гостя: если господин Мецудо сказал, что это было нужно, то следовало подчиниться. Господин Мецудо всегда знал, что делать. Уж кому, а верить ему было можно. В отличие от Учителя… Нет, пора было перестать называть его так. Холлис был немного младше его, у него были длинные (по плечи) волосы и жутко мрачное лицо, но он выглядел хорошим бойцом. Ну да, конечно, клан Курэ — насколько Четвертый понял, они были родственниками Ву. Вероятно, он такое же чудовище, как и тот приятель Учителя с зализанными волосами. Оглядев комнату, Холлис уставился на телевизор, стоявший в ногах у футона — конечно, кто-то мог подумать, что Четвертый не знал подобного чуда техники, но нет, помнил такие на базе. Просто ни разу не смотрел. Не было нужды. Затем Холлис взглянул на Четвертого, сидящего там же, и наклонил голову набок. — Хочешь сыграть? — Сыграть? — Тут приставка, — Холлис кивнул на небольшую коробку рядом с телевизором. — Не играл ни разу? — Не-а. — Сейчас покажу. И затем, они начали играть в какую-то игру с гоночками. Сначала Четвертому было непривычно, но он быстро освоился. Это было даже весело — он никогда не играл в такие игры, лишь слышал о чем-то подобном от более высоких по рангу Щенков, которые уже прошли особую тренировку Учителя. Кому-то было позволено играть в подобное. Вот уж странно! Только сейчас Четвертый понял, что это было вовсе не в духе Учителя. Может, они были из предыдущей партии, которую тренировали другими путями. Ему было все равно. Сейчас он уже не был Щенком. А… не важно. Никем. Свободным. И это было хорошо. Сначала контроллер лежал в руках жутко непривычно, но затем Четвертый начал даже одолевать Холлиса. И, с ухмылкой, тот бросил: — Как ты, бля, это делаешь? — Хорошо учусь. Адаптация — его конек. Так говорил Учитель. Не во всем ему можно было верить, но в этом — пожалуй. Они продолжали играть, переговариваясь, и в целом Холлис казался вполне себе адекватным человеком. Он смутно напоминал кого-то из Щенков, но Четвертый гнал прочь все воспоминания. Все это было в прошлом. Не было смысла вспоминать. Но, затем, Холлис неожиданно отложил контроллер, игнорируя все, что происходило на экране. Четвертый не обратил на этого внимания, он был слишком поглощен игрой, а потому последовавший за этим вопрос ввел его в ступор. Он врезался, и игра, из-за проигрыша двух игроков, завершилась. — Мы не представились. На экране ярко засияла кнопка продолжения. — Ага. — Я Курэ Холлис. Можешь по имени. — Я… Четвертый всерьез задумался. Мецудо отказывался называть его по тому имени, что ему дал Учитель, значит, надо было от него отказаться. Но другого они так и не придумали. Это наверняка было неправильно, хотя их двоих все это устраивало. — Нет имени, — пожал плечами он. — Зови как хочешь. — Это странно. — Я знаю. — Ты вообще откуда? Дед говорил, что ты, ну, — он покривил рот. — Странный. Извини. — Все в порядке. Я просто из Изнанки. Холлис издал тихое: «о». Сразу было понятно, что про это поганое местечко он знал. Это упрощало задачу, углубляться в объяснения Четвертому абсолютно не хотелось. — И что, у тебя так долго нет имени? Холлис выглядел почти растерянно. Четвертый лишь пожал плечами — откровенно говоря, он не слишком задумывался об этом. В Изнанке привыкаешь обходиться без имен, а среди Щенков они чаще всего звали друг друга по номерам. Господин Мецудо отказывался так поступать по каким-то неясным причинам, а потому обходились без всего. Устроившись поудобней на подушке, он поудобнее перехватил контроллер. — Обращаться обезличенно довольно просто, если ты об этом. — Ну пиздец. — Меня это как-то не особо волновало... — Ну, без имени — это не нормально. Нет, даже не так, — Холлис задумался. — Это слишком… как в Изнанке. А ты же оттуда сбежал. — Скорее забрали, но ты прав. Четвертый никогда об этом не задумывался. Если говорить об этом так — то да. Но ему было плевать, просто потому, что сейчас он контактировал лишь с Мецудо и иногда с Фуруми, и первый просто обращался к нему без имени, а второй спрашивал лишь про самочувствие и просил выполнять несложные тесты, проверяющие… что-то там проверяющие. Четвертый мог вникнуть, но ему не хотелось. Он повертел контроллер в руках, но затем отложил его и подпер голову рукой. Они с Холлисом уставились друг на друга. — Ты думал уже? Над именем. — Нет. Как-то не задумывался. — Так задумайся. — Разве это так важно? Господин Катахара не дал мне имени. Так что пока не нужно. — Нет, ну представь — свое имя, — Холлис втянул носом воздух и щелкнул пальцами. — Придуманное самим собой. Давай, придумай. Какое тебе имя нравится? — Никакое. Это не раздражало Четвертого, и он дал понять это легкой улыбкой, но он все еще не понимал смысла этого диалога. Или ради этого Холлиса сюда и позвали? Странно. Он все еще не понимал, зачем Мецудо свел их… Или просто хотел проверить приставку? Тоже логично, конечно, но… Нет. Не логично. Мецудо сам проверил бы. Он такое любит. — В Изнанке нет нормальных имен. Не могу придумать. — Хм-м-м… Ну, это проблема. Внезапно, Холлис щелкнул пальцами. Глаза его засверкали с таким коварством, что Четвертому невольно вспомнился Восьмой. Ну точно, похож. Он тряхнул головой, отгоняя воспоминания. — Идея. Ты же хочешь стать Клыком, верно? Четвертый застопорился. Он... как-то не задумывался об этом. Было логично, что ему нужно было отплатить долг господину Мецудо — честно говоря, он не был уверен, что ему хватит времени продемонстрировать благодарность даже за всю жизнь — но мысль стать Клыком как-то не посещала его. Вероятно, потому что сейчас тот пост только что занял другой подчиненный господина, Омори, и какая-то мораль в нем все же взыграла и дала понять, что еще рано даже думать об этом. Неуверенно Четвертый кивнул. Наверное, было логично. В будущем он постарается занять этот пост, чтобы выложиться на полную ради господина. Драться на подпольных боях не выглядело особо сложно, особенно для него. Удовлетворенно кивнув, словно такого ответа он и ожидал, Холлис схватил ближайший на столике (им обычно пользовался Фуруми, записывая что-то определенно важное) листок и карандашом быстро накалякал что-то. Когда он продемонстрировал бумажку Четвертому, тот отрицательно помотал головой. — Я не умею читать. — Тяжела жизнь в Изнанке, — Холлис с тихим вздохом вскинул бровь, добавив тут же: — Тут написано «челюсть». — Ты предлагаешь взять такое имя? Четвертый привык ко многим странным вещам, но это звучало дико даже по его меркам. Он перевел взгляд с надписи на Холлиса и обратно, после чего угрожающе сузил глаза: — Знаешь, даже мой старый позывной звучит не настолько... хм. Слово такое... Экзотично. — Это было бы забавно, — вдруг хмыкнул он, — но нет. Есть очень старый вариант прочтения этого слова, и чтобы остальные не путались, его можно записать другим алфавитом. И тогда мы получим... Рядом появилась еще одна надпись. — Читается как «Агито». Как тебе? Четвертый лишь пожал плечами. Для него любое имя, кроме номера, звучало дико непривычно, а на красоту или звучность ему было плевать. Лишь бы не совсем странное. Конкретно это имя выглядело удовлетворительно. Не броско, но и не жутко странно. Обычное имя. Но значение… Это был не просто номер, оно значило. Намекало… на что-то. Правда он не мог понять, почему Холлис начал с альтернативного значения и нынешнего прочтения другой записи. Когда он задал этот вопрос, тот вдруг угрожающе оскалился — но довольно, будто только этого и ждал: — Ты же хочешь стать Клыком, да? — Ну? — Клыки — они где? — И ты это сам выдумал? — Четвертый смерил Холлиса взглядом. — Или тебе господин Курэ подсказал? Он не был фанатом многозначных имен, хотя не оценить было трудно. — Кто? Дед? — Холлис насмешливо фыркнул. — Да ему вообще посрать. Без обид. — Все в порядке. — Ну так что? «Агито» звучит лучше, чем число или «эй, ты». Четвертый задумался. Агито... Он несколько раз повторил это имя про себя, словно пробуя его на вкус. Покатал на языке, подумал о звучании. На самом деле, даже со значением, звучало не так уж и плохо. Он легко мог согласиться, учитывая, что его не особо волновало само имя, скорее факт его наличия был более важен, но одно его останавливало. Он всегда предполагал, что имя должен дать ему именно господин Мецудо. Это было вроде как очевидно. Раньше такие надежды возлагали на Учителя — он тоже дарил новые имена тем, кто прошел Бойню — но теперь на место этого человеку пришел Мецудо. Они были очень разными... но это в их положении — абсолютного господина в понимании Четвертого — было похоже. Пусть Учитель и был страшным, грубым, а Мецудо обожал отвратительно шутить и рассказывать пошляцкие истории. Он застопорился, явно не зная, как ответить, и Холлис резко добавил: — Думаю, Мецудо будет рад. — Чему? — Что ты сам выбрал себе имя, — недоуменно моргнув, Холлис озадаченно взглянул на Четвертого. — Ты разве сам этого не видишь? Он пытается заставить тебя самостоятельно принимать решения, а не полагаться на приказы. Четвертый отстраненно кивнул. Звучало логично. И правда походило на то, что пытался делать Мецудо. Но выстроенные привычки тяжело было разрушить. — Но разве это нормально? — Что именно? Покосившись на контроллер в стороне, Четвертый неуверенно посмотрел на Холлиса. — Делать что-то потому что именно ты хочешь? Когда я начну обучение на телохранителя господина, я же все равно буду ему подчиняться. Это же противоречие. — Есть разница между контролем каждого аспекта твоей личности и просто подчинением, — Холлис вскинул бровь и закусил карандаш. — Твой предыдущий мастер что, следил за каждым твоим шагом? — Примерно. — Это многое объясняет... — Холлис резко скосил взгляд в сторону, после чего повернулся обратно. — Поверь, Катахаре не будет никакого дела до того, какая еда тебе больше всего нравится, или предпочитаешь ты энку или современную музыку. Это вещи, которые ты решаешь для себя сам. А то, что ты не можешь просто так начистить рожу своему сверстнику из отряда телохранителей, это уже другое. Четвертый вновь кивнул. Он понятия не имел, что такое «энка», но слова Холлиса звучали достаточно убедительно, чтобы он поверил. Он еще раз повторил имя про себя — Агито — и решительно кивнул. — Ладно. Мне нравится. Холлис довольно хмыкнул ему в ответ, и в эту секунду Четвертый осознал — старому имени настало время отправиться на покой. В Хорай. Туда же, где были другие Щенки из его Комнаты, друзья, все, что связывало его с Изнанкой. Потому что в ту самую секунду, когда глаза закрыл Четвертый, их открыл уже Агито.