***
Этой летней ночью шёл слабый дождь, который отзывался мягким шумом повсюду. Стены с кирпичной кладкой и гербами, вырезанными там пару веков назад, цепляли спокойный взгляд мужчины, расположившегося в кресле поодаль открытого балкона. Тяжёлые портьеры слегка колыхались, приглушая гул, доносившийся с улицы. Чувствительный слух улавливал стук капель о карнизы, перила и землю, пока вдали играли уличные музыканты и болтали прохожие. Непогода никак не влияла на всю ту суету, которая была присуща французскому кварталу в это время суток. Но Чонин предпочитал блокировать эти отголоски голосов – больно назойливыми и раздражающими они казались после стольких веков. Комната, исполненная в тёмных тонах, была наполнена запахом масляных красок и благовоний с ароматом шалфея. Канделябры и люстры освещали помещение слабым тёплым светом. У стены сбоку от окна стоял небрежно расположенный мольберт с законченной только наполовину картиной. Это был пейзаж побережья Ицукусимы, написанный Чонином по памяти. Был он там в прошлом веке, но до сих пор не смог выкинуть из головы того вида. Как и ещё с сотню, которые уже были написаны на холстах и отданы в руки коллекционерам и городским музеям. И лишь избранные знали загадку автора сих произведений. Уже как пару десятилетий Чонин окончательно осел в Новом Орлеане, занимаясь делами созданий ночи, пока все остальные члены их «семьи» были разбросаны по миру. Он не винил их, но некая обида была. Так или иначе, он чувствовал лёгкость от своих действий и побуждений. Теперь он жил в полной гармонии с самим собой и был там, где в нём действительно нуждались, ведь собственная семья оказалась не такой уж и преданной спустя всё это время. Полуношники перевернули бы в Новом Орлеане всё верх дном, нарушая целостность природы в этом месте, наполненном тяжёлой энергией. Тёмная магия, приведшая их в этот мир такими, какими они являлись, находилась здесь в самых недрах земли, покрытой вязкими топями. Среди людей бытовали сказки и легенды, освещающие факт их существования, но на такое эти глупые создания велись, как маленькие дети, съезжаясь со всех уголков мира. Вампиры квартала были только рады, подсасывая из артерий молоденьких людишек свежей крови. Всё в этом месте было в относительной гармонии и равновесии, уже больше семи лет здесь не случалось такого, чтобы по вине вампира был убит человек. До вчерашней ночи. Один из приближённых Чонина этим утром сообщил ему о том, что на пристани был найден труп молодого парня с характерными признаками: раны на шее и почти полное отсутствие в организме крови. Единственное, что пока что смог сделать вампир – договориться о том, чтобы эта ситуация не придавалась огласке. Чонин правда любил гармонию, но кто-то решил нарушить его мир прямо сейчас, и за что точно поплатится. Оттого-то и картина не писалась должным образом – неправильная, бездушная, греховная. По округе прошёлся тихий раскат грома, возвращающий мысли Чонина в прежнее русло. С ветром в его спальню просочился тонкий запах свежей крови, и будь прокляты все полуношники в округе, потому что Чонин запретил появляться сегодня в квартале. Люди на своём празднике были слишком опьянены эмоциями, а может быть и алкоголем, поэтому представали для чужака, что решил нарушить правила, отличным податливым ужином. Чонин раздосадован, раздражён и голоден, поэтому даже не сменив своего домашнего одеяния, он беззвучно выскочил на улицу через балкон на поиски того, кто нарушил его спокойствие в этот ленивый вечер.***
— Слышала, как он играл на саксофоне? Лиз, мы должны были взять его номер! Я видела, как он смотрел на тебя. — Нет-нет, Кэти… Да ну, на меня? Нет… Болтовня юных девушек терялась на фоне весёлых криков и шума толпы в соседнем переулке. Их каблуки цокали по каменной кладке, а лёгкое эхо смеха осталось единственным выделяющимся звуком в узком проходе между домами. Они остановились прямо под перегоревшим фонарём, когда услышали какие-то странные звуки за спиной. Вокруг было пусто, душно из-за недавно прошедшего дождя. Звук повторился, только уже с другой стороны. Одна из них резко обернулась на него, сначала не особо понимая, что происходит. — Кэти? Совсем рядом пробежал зловещий ветерок и свист, а после другая девушка осталась совершенно одна. — Не издевайся надо мной!.. Где ты? Она вскрикнула от шока и дикой боли в шее, но ей закрыли рот. Клыки разорвали плоть, и пара струек крови полилась вниз по плечу. Сознание быстро покинуло её, и тело безвольно упало на землю, пока в паре метров лежало тело другой девушки, уже полностью обескровленное. Их глаза были открыты в беззвучном ужасе. Свет от празднества вдали доходил до этой затемнённой тропы с трудом, подсвечивая силуэт человека, возвышающегося над своими жертвами. Мрачное лицо и вздутые тёмные вены у глаз, острые окровавленные клыки и красные блестящие губы, изогнутые в усмешке. Изысканные черты лица не выдавали в нём ничего садистского, но мужчину можно было считать таковым, если бы вы знали его столько же, сколько знает Чонин. В этот раз по округе разнёсся низкий хриплый смех, отдающий чем-то сродни истерики. — Выходи, я чувствую тебя, придурок, — тон мужчины прозвучал язвительно. — Осторожнее в выражениях, ты здесь гость. И никто этому не рад, — Чонин вышел из тени дома, откуда наблюдал за вампиром не так давно. — Мне глубоко плевать на остальных, — речь его сладкая, словно мёд, как и пару столетий назад, но яда в ней было полно с самого начала их тысячелетия. — А что же до меня? — Ты здесь не хозяин, правда собак цепных держишь при себе. Они тебе поведали? — Ведьмы нашептали, что в город вернулся первородный вампир. Я был бы рад всем, но не тебе. Этот спектакль, — Чонин сделал пару шагов вбок, обходя трупы. — Понравилось действовать мне на нервы? Здесь свои порядки, брат. — Да ну? Чонин подошёл к мужчине впритык, глядя чуть вверх в его глаза. Они блестели от дальнего света, словно кострища в чаще глубокого леса, из которого они вышли одной страшной ночью уже монстрами. Воспоминания глубокой давности навевали тоску в холодном сердце, которое уже совсем давно должно было перестать биться. Яркие воспоминания врезались в память: громкие песни, запах хвои и мягкое тепло от сплетённых рук, и вечная боль во всех кровавых красках ужаса, который настиг их глубокой ночью. Они пожертвовали всем ради своего спасения, но в тот же миг потеряли самих себя. Самая древняя чёрная магия стала началом конца, который длится много веков. Каждый раз, когда Чонин смотрит в глаза этому человеку, который когда-то был дорог настолько, что было всё равно на весь остальной мир, то вся боль возвращается в его сердце отголосками ярости и этой ужасной жажды крови. Всякий раз он смотрит на эти огни, что были дороже всего на свете, и хочет отдать этот мир за возможность вернуться обратно. Он жалеет обо всём… — Ненавижу твою фамильярность, — раздражённо заметил Сынмин, пронзая своим кровожадным взглядом. Чонин стёр с его подбородка две крупные капли тёмной крови, облизывая пальцы. Их взгляды не оторвались друг от друга. …и всё же. Чонин схватился за воротник чужой рубашки, впиваясь своими клыками в губы Сынмина с жестким требовательным поцелуем. Каждая клеточка тела кричала о том, что он этого не хочет, но если делает, то этого всего лишь обман. Жаль нет такого вампира, который загипнотизирует его. Чтобы он не скучал и не тосковал, чтобы перестал испытывать эту тяжёлую и кровожадную любовь. Их языки сплелись, издавая влажные неприличные звуки. Кровь смешалась со слюной, взрываясь всеми спектрами перед глазами. Чонин давно не пил свежей крови, а с губ Сынмина тем более. Конечно, пока они пытались перебить друг друга, взять контроль в свои руки, его посещали мысли о своём сумасшествии, но потом Сынмин находил в нём все чувствительные точки, с помощью которых ему удавалось склонять его на свою сторону веками, и он откровенно таял. Мысли путались от того, как чужие руки обнимали за спину, выводили между лопатками запутанные круги. Сынмин напирал совсем нещадно, высасывал кровь из покусанных губ, вылизывал его рот, вскрывал своими клыками незатянувшиеся раны. Такими темпами всё действо грозилось перейти в горизонтальную поверхность прямо здесь, но Чонин был слишком честолюбив для такой пошлости. Он хотел бы оттолкнуть его, но Сынмин не позволил разорвать поцелуй, схватившись за заднюю сторону шеи и притягивая сильнее. Другая его рука обхватила за талию, сжимая в кулаке складки шёлковой свободной рубахи. Сынмин стал доминировать всё больше, теперь окончательно ведя поцелуй так, как ему хочется. И как бы флегматично Чонин не относился ко всему, его это стало задевать всё больше. Они дышали тяжело и глубоко, прервав поцелуй на пару секунд. Чонин взглянул в чужие глаза, опасаясь увидеть там всё те же огни костра, но не нашел ничего. Сынмин просто стоял с закрытыми глазами и загнанно дышал ему в губы. — Вербена, — облизав губы, произнёс Сынмин совсем тихо, уже без всего своего ехидства. — Хватит принимать то пойло, которое Хёнджин называет лекарством. Я не люблю её вкус. — Ты же знаешь, в чём дело, — у Чонина правда не хватало сил возмущаться ещё и потому, что Сынмину что-то не нравится. Да пусть подавится. Проблема, что преследует Чонина почти с самого обращения в вампира – бессонница и приступы ярости, которые с каждым веком становятся всё более тяжёлыми. Ему стоит огромных усилий держать за красной дверью в своём разуме всех своих безумных демонов. Благо, на тренировки своей выносливости у него была парочка веков в запасе, не считая одного крупного инцидента в 1788. Его ярости тогда хватило на весь город. — Давай найдём ведьмочку получше, чем наш покрывшийся паутиной колдун. Его советы уже достаточно устарели, не находишь? Сколько лет он дрыхнет там в своём гробу? — Восемьдесят восемь, — безэмоциональным отвечает Чонин. Они всё ещё стоят слишком близко друг к другу под тёмным фонарём в окружении двух трупов. — Если ты приехал сюда, чтобы раздавать советы, то хочу огорчить… — Ну уж точно не ради сдувания сахарной пудры с бенье. Мне это наскучило ещё с прошлых разов. — Похоже, что мне снова придётся сжечь весь Новый Орлеан, чтобы ты уехал отсюда, — Чонину наконец удалось выпутаться из крепких тисков Сынмина. Он отошёл на безопасное для себя и своих нервов расстояние, оглядываясь по сторонам. — Сладкий, все твои приступы гнева до сих пор напоминают мне старые добрые сожжения нечестивых с факелами и вилами. Такие воспоминания, бр-р. — Поверь, ты не хочешь видеть меня в гневе, — зловеще отозвался Чонин. Весь этот разговор с Сынмином выводил его из себя всё больше, и он боялся, что даже несмотря на свои тренировки и различные способы сдержать гнев, он потеряет контроль за считанные секунды. — Ну а если серьёзно, — «давно пора». — Я приехал сюда с новостями. Тебе решать, хорошие они или плохие. — Вот как? — усмехнулся Чонин, скрестив свои руки на груди. — Это связано с Чаном, — после упоминания их старшего брата Чонин сразу поменялся в лице. Выходит, что дело серьёзное. — Думаю, нам следует вернуться ко мне домой, дабы обсудить это, — мужчина полез в карман за мобильником, чтобы позвонить кому-нибудь из своих приближённых дневных вампиров. — Тьери, забери из переулка рядом с Руссо пару трупов и позаботься обо всём.***
Они шли по французскому кварталу бок о бок, направляясь прямиком в дом, когда-то принадлежавший их семье, с кирпичной кладкой и вырезанными там гербами восьмиконечной короны. Чонин часто прикладывал руку к той резьбе и прикрывал глаза. Воспоминания отдавались в голове их разговорами внутри поместья, которые они вели на празднествах, в обычные дни и жаркие ночи. Те, безусловно, прекрасные полвека, которые они провели вместе и с остальными членами семьи. Связь с Сынмином длиною во всю их греховную жизнь часто обрывалась спонтанно, или как это в прошлый раз, закончилось всеобъемлющей яростью Чонина. Их взгляды на жизнь были разными, а подходы к насыщению кровью тем более. Чонин, однако, был самым опустошённым их бременем. Его ветвь вампиров была самой немногочисленной, а до появления такой чудесной процедуры, как переливание крови, он питался напрямую от человека очень редко. Даже Хёнджин уже призывал его пить кровь почаще, но его истощение было лекарством и средством спасения. Как показал их долголетний опыт, вся жестокость была передана древней магией именно Чонину – самому мягкосердечному при жизни человеку. Среди восстановленных после того пожара зданий, на крытых галереях с кованными колоннами и всей пестротой красок праздников, присущих только людям, они смотрелись неподходяще к месту. В своей тарелке, как и раньше, но с разрывом в двести лет между встречами и двести миль между их мировоззрениями. Уличные музыканты и художники были почти что на каждом шагу, и глаза Сынмина с непривычки бегали по сторонам в поисках чего-то интересного. Он и не подозревал, как сильно звенело в голове Чонина: то ли от стресса, то ли от голода. Всё, что он хотел сейчас видеть – это пульсирующие вены на шеях беспечных людей и фонтаны крови вокруг. Демоны за красной дверью бесновали, старались выбраться. Клыки непроизвольно полезли наружу, а вены у глаз вздулись и потемнели, наполняя белки кровавыми пятнами. Чонин схватился за руку Сынмина, требуя внимания и помощи, даже несмотря на своё состояние. Сынмин взглянул ему в глаза, понимая, что тому требуется срочно покинуть это место. Чонин слышал крики и обрывки фраз обострившимся слухом, глаза против воли бегали по толпе в поисках идеальной жертвы, но всё же он понимал, что должен держать себя в руках хотя бы ещё чуть-чуть. И вот они на этой улице, только всё уже абсолютно в других красках: темно, зловеще, в нём играет похоть и голод. Всё снова горит, как будто на дворе восемнадцатый век, а окружающие смотрят с ненавистью. И именно это чувство Чонин назвал бы эффектом Ким Сынмина – при нахождении рядом с ним люди сходят с ума. — Прислонись ко мне, — голос ворвался в сознание Чонина, словно гром. Он так и поступил, впиваясь своими клыками в чужую шею, чтобы того же не сделать с людьми. Кровь Сынмина успокаивала его приступы, хотя именно она его и породила. Они исчезли с улицы в считанные секунды, оставив после себя лишь пару капель крови Сынмина, впитавшихся в землю.***
Чонин с грохотом отворил двери дома, устало пробираясь через длинный коридор в холл. — Вот за этим я принимаю вербену! — прозвучало более агрессивно, чем он того хотел, но ему уже было плевать. — Принеси из моей спальни ампулы с настойкой. Сынмин, на удивление, без лишних слов исчез в глубине дома, как только Чонин озвучил свою просьбу. Мужчина тяжело приземлился в одно из кресел, откидывая голову назад. Этот день однозначно можно считать испорченным. — Вот, — с дуновением ветра Сынмин оказывается рядом с ним, протягивая четыре стеклянных сосуда, заполненных фиолетовой жижей. Чонин выливает содержимое каждой в стакан, разбавляя это водой из кувшина. Глотку жжёт так, будто он выпил чистый подожжённый спирт. Чонин морщится и издаёт протяжный скулёж, не в силах сдержать боль. После вербены ощущения такие, будто бы его днём без дневного кольца препарировали на живую самыми острыми скальпелями. Всё нутро горело в агонии, но он старался держаться. Хотя Чонин и принимал вербену довольно часто, ощущения каждый раз как будто в первый. — Какой смысл терпеть это всё? Просто выберись хоть раз из своей прогнившей спальни и убей пару человек. Быть может, через месяц придёшь в себя, — звучал он насмешливо, что бесило в его присутствии ещё больше. — Давай я лучше тебя убью, и все будут счастливы. — Ха-ха-ха! — Сынмин запрокидывает голову, надрывая живот истеричным приступом. — Ты, конечно, сделаешь всем одолжение, но убить первородного не так-то просто, — гаденькая ухмылочка озаряет его лицо. Сынмин весь светится непонятно отчего. Чонин глубоко вдохнул, ощущая, что ему становится чуть лучше. Вербена и кровь Сынмина сделали своё дело, успокоив его голод, правда нахождение последнего всё же раздражало. — Как я и говорил, — Сынмин снял испачканную в крови куртку и закатил рукава чёрной рубашки, сев в кресло напротив него и сцепив руки на груди. Этого не заметить обычному человеку с первого взгляда, но Чонин знал, сколько пятен крови и где именно они были, потому что кровь эта пахла его запретным истомым желанием. Воротник его рубашки тоже источал запах, но шея Сынмина чистая, без единого следа укуса. — Совсем недавно до меня дошли новости. Чан нашёл двойника и воззвал к тёмной магии. — Что?! Это древняя история, покрытая паутиной и тысячелетней пылью. Рождённый оборотнем и не знавший о своём происхождении, он стал первым гибридом, но их приёмная мать заточила его природную сущность в оковах всё той же чёрной магией. — Ритуал закончился успешно. Теперь наш голозадый волчонок бегает по горам в Тибете. — Чёрт… — Это ещё не всё. — Что ещё? — хуже предыдущей новости могло быть только падение метеорита, хотя в нынешнем состоянии для Чонина это могло быть и радостью. — Ковен Хёнджина взбунтовался. Они, если честно, устроили на священном месте захоронения наших предков ритуал жатвы, вырезав половину всего ведьмовского шабаша. Чанбин разобрался с ними слишком поздно, и многие могущественные потомки оборвали свой род. Кажется, что Хенджину придётся не сладко после своего пробуждения. Чонин знал, что то отребье, что подобрал Хенджин когда-то давно, будет приносить проблемы. А теперь это могло навредить не только ведьмам, но и невинным людям. — Как я могу помочь? — Отправь со мной в обратный путь парочку толковых ведьм, чтобы они смогли успокоить разгневанные души предков. Я знаю, что ты запрятал хороших колдунов в своём городе. — О, теперь это мой город, — Чонин сменил позу, откидываясь спиной на низкую спинку кресла. — Впредь оповещай меня о своём прибытии хотя бы смской. Не зря же люди придумали всё это. — Да брось, встретиться в тёмном переулке посреди ночи – довольно романтично, — Сынмин зашевелил бровями, улыбаясь при этом ну очень уж хитро. Чонин лишь поменял положение ног. — Я несу ответственность за всех вампиров в этом городе, и ты не исключение. — Твои бы порядки туда, где находятся остальные. Ёнбок кажется свихнулся в своём Сиднее – у него теперь новое имя и свой вампирский бар в центре города. Швали полно, и кажется, что будь я человеком, то подхватил бы там гонорею или хламидиоз. — Тогда что ты делаешь здесь, если там твоё место? — Конечно же ради долгожданной встречи с моим Иени, — Чонина воротило и от его тона, и от глупого прозвища. — Избавь. — Ну не будь ты такой недотрогой, — Сынмин поднялся со своего места, обходя Чонина со спины. Его венистые руки проскользили по плотной груди, опоясывая шею. Сынмин пах также приятно, как и раньше – лесом. Чонин закрыл глаза в надежде расслабиться, но мысли из прошлого не давали этого сделать. — Просто вспомни, как нам было хорошо. Со мной ты не отказывал себе ни в чём. С каждым их примирением Чонина настигала апатия, а после и глубокое отчаяние. Он вновь предавался своей кровожадности, падая за Сынмином в то болото, которое тот называл весельем. И никто из его названных братьев не видел в этом плохого. Возможно, что они тоже забывались в этом, убегали от своего горя и сожалений, но, по крайней мере, Чонин стал замечать это первым. Он же самым первым и начал отстраняться. — Прекрати это. Мы пытались сотню раз, и столько же у нас не получалось. — А что нам делать? Мы бессмертны, и никто не достоин быть частью нашей семьи. Чонин за несколько секунд успел толкнуть его к стене, пережимая своим локтем горло. — Хватит делать вид, что тебе не плевать на нашу семью, — яростно прошипел Чонин, его глаза горели от злобы. — Мне не плевать на тебя, — с серьёзным выражением лица заверил его Сынмин, но ему верилось мало. — Столько пустых признаний я не слышал ни от кого в своей жизни. — Никто и не прожил столько, как я, — гнетуще ответил он. Чонин отступил назад, отряхиваясь. Вся ситуация приводила его в глубокое уныние. Видеть Сынмина было больно, а ещё больнее слышать все сказанные им слова. Он преподносил их как нерушимую истину, которая возможно и была таковой в его извращённой логике, но Чонина конкретно это волновало меньше всего. — Я попрошу об одолжении у старейшин местного шабаша на рассвете. Ты можешь остаться в моём доме на ночь. — Нашем, — всё же они его и построили, но дом не остаётся таковым хотя бы потому, что он единственный проживает здесь после того, как все покинули его. — Он мой, — с присущим его голосу нажимом ответил Чонин. — Если захочешь ещё поесть, то пакеты с кровью в холодильнике. Чонин устало поднялся по лестнице с изящными перилами на второй этаж. Открывшийся вид на холл был обжигающе навязчивым: Сынмин, так органично смотревшийся во всём этом мрачном интерьере, знакомый настолько, что хотелось завыть также, как это делают оборотни в полнолуние. Он смог отвлечься, лишь почувствовав запах сырости, доносимый с улицы. Тень силуэта оказалась совсем рядом с ним, оттого плечи Чонина непроизвольно сжались. — Ты столько твердил о том, что никто не рад мне здесь, а особенно ты сам. Но кто поцеловал меня первым? После этих слов, приведших Чонина к тому, что его щёки совсем чуть-чуть покраснели, Сынмин исчез в тёмных коридорах. Вероятно, он отправился в спальню, которая когда-то принадлежала им двоим. Незаконченный пейзаж Ицукусимы всё ещё был каким-то чужим, но только сейчас Чонин почувствовал хоть какие-то силы, чтобы закончить его. В голове, как и по полу, гулял ветерок, похожий на бережное дыхание любимого за спиной. Воспоминания – их целая тысяча зим, начавшихся и окончившихся смутно, странно, голодно, но в каждой из них был огонёк кострища глубоко в чаще леса. Там дул ветер и бесконечно пелись песни людей, не знавших, что когда-то они станут монстрами ночи, которых они боялись с самого детства. Чонин сам не замечает, как роняет безмолвные слезы. Когда-то давно его прекрасная любовь была тем, что он хотел защитить ценой всего мира, а теперь мир не хочет видеть его при свете дня. Чонин разрешает себе подумать о том, как бы сладко было поцеловать Сынмина на прощание. Как облегчающе было бы попрощаться по-правильному. И всё же. Чонин попросит его о встрече через год на Чеджу, когда они все вместе соберутся, чтобы поприветствовать Хёнджина, пробудившегося после долгого сна. Дней в городе без убийства людей вампирами – один.