No Rest for the Wicked

      Джон Стейнбек вошёл в гостиничный номер. Сказать, что он был маленьким, — ничего не сказать. Номер был едва ли достаточно большим, чтобы вместить сюда несколько предметов мебели, плотно прижатых к стенам: деревянный стул, простой письменный стол и кровать. Одна кровать. Одна-единственная. Это шутка Фицджеральда? — Жадный мудак, — пробормотал Джон. — Он бы умер, оплатив комнату побольше? Лавкрафт заглянул внутрь и нахмурился: — Я буду спать в грузовике, — заявил он. — Почему? Кровать, по крайней мере, достаточно большая для двоих, — Стейнбек в замешательстве взглянул на своего напарника. — Я не думаю, что это хорошая идея, — Лавкрафт прикусил ноготь большого пальца и нервно поёрзал. Как человек, выросший в большой бедной семье, Стейнбек имел большой опыт в организации сна в тесном помещении. Он попытался успокоить своего напарника: — Я очень вежлив, когда сплю. Обещаю, я почти не пинаюсь, — шутка не дошла до Лавкрафта, попятившегося из дверного проёма в коридор. — О, да брось. Мне надоело спать в кемпере. Ты спишь, съёжившись в кабине, разве не хочешь наконец растянуться во весь рост? Лавкрафт опустил взгляд в пол. — Это… было бы неплохо. — Ну вот и всё. О чём ты беспокоишься? Думаешь, я повернусь ночью и попытаюсь прижаться к тебе? Обещаю, я буду настоящим джентльменом, — Стейнбек подмигнул растерянной фигуре. Лавкрафт почувствовал, что разговор ускользает от него. — Нет, дело… не в этом. Я… — он пытался найти способ объяснить причину своего беспокойства так, чтобы Стейнбек понял. — Я обычно… шумлю во время сна. — Что? Типа, разговариваешь во сне? Я много лет спал под храп Уинфилда, не беспокойся обо мне. — Нет, ты не так понял... — но прежде чем он успел закончить, он прервал себя долгим зевком. — Ага, я тоже устал, — Стейнбек кивнул, воспользовавшись внезапной паузой в разговоре. — Давай просто немного поспим, всё будет в порядке, — он потянул Лавкрафта за рукав пальто и втащил его в комнату, плотно закрыв за ним дверь. Лавкрафт вздохнул. Стейнбек мог быть невероятно упрямым, а он был слишком вымотан, чтобы пытаться объясниться. Всё, что он мог делать, — надеяться, что рассудок его напарника сохранится этой ночью, иначе Лавкрафту придётся объясняться перед Фицджеральдом. Поняв, что Лавкрафт сдался, Стейнбек, не теряя времени, устроился спать. Его напарник медленно последовал его примеру, прислонившись к стене, скрестив руки на груди и уставившись в потолок. Интересно, как долго он сможет бодрствовать? — Тебе лучше не пытаться улизнуть в грузовик посреди ночи, — пробормотал Стейнбек. — Если ты сделаешь это, я прекращу поставки шоколада.

***

Когда Стейнбек проснулся, в комнате всё так же было темно, а ещё до жути тихо. — Эй, Лавкрафт? Ответа не послышалось. Если он всё-таки сбежал в грузовик… Джон вскочил с кровати. И упал. Вместо пола гостиничного номера там была… пустота. Джон вскрикнул, но из его рта не вырвалось ни звука. Его охватила паника, смешанная с холодным, острым ощущением чего-то гораздо более тёмного. Он закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Громкий, непрекращающийся рёв заполнил его разум. Всё ещё падая, Джон схватился за виски, пытаясь избавиться от назойливого шума. Внезапно он оказался под водой, барахтаясь и задыхаясь, пытаясь найти путь на поверхность, на которую он не помнил, как упал. Вода была невыносимо холодной. Джон чувствовал, как она высасывает жизнь из его тела. Рёв в его голове утих, и он начал терять сознание. Стейнбек проснулся, закашлявшись. Его прошиб холодный пот, в горле пересохло. Кричал ли он во сне? Пошатываясь, он зашёл в маленькую ванную комнату и умыл лицо водой. Видеть плохие сны для него не впервой, но в этом кошмаре что-то было иначе. Или не было? Уже трудно вспомнить. Отражение в зеркале выглядело усталым. Ничего удивительного. Джон вздохнул и положил лоб на руку. Этот простой жест оживил сон в памяти: падение, головная боль и ужасный шум. Холодок пробежал по его спине. Я тонул. Воспоминание было настолько живым, что у него перехватило дыхание. Джон снова посмотрел в зеркало; его глаза были широко раскрыты, а кожа побледнела. Он сделал несколько тяжёлых вдохов, и постепенно паника стала утихать, оставляя после себя только усталость. Что я делаю? Мне нужно вернуться в кровать. Стейнбек вздохнул и вернулся в комнату. Лавкрафт крепко спал, развалившись на кровати. Что он сказал раньше? Что его сон бывает громким? Стейнбек на мгновение задумался, но затем покачал головой. Конечно, Лавкрафт был не совсем человеком, но это не могло быть его сном, не так ли? Не похоже, что ему снился кошмар; Стейнбеку показалось, что он даже различил слабое подобие улыбки на лице Лавкрафта. Он подумал о том, чтобы разбудить напарника и спросить, но решил не делать этого. Всё это было всего лишь дурным сном. Джон снова забрался в постель и вскоре заснул. Снова под водой. Было холодно и ужасно темно, но он чувствовал, как что-то мягкое колышется вокруг него. Может быть, водоросли? Каждый раз, когда Джон пытался уплыть, водоросли обвивались вокруг его ног, мешая сделать это. Воздух в лёгких закончился, пока он боролся. Внезапно тьму прорезала вспышка света, и он смог разглядеть вдали очертания того, что могло быть зданиями; странные постройки, которые, казалось, не совсем там. Стейнбека переполняло чувство, что никто никогда не найдёт его там, никто не спасёт его и даже не будет искать. Он был совершенно один. Всепоглощающее чувство отчаяния захлестнуло его разум, и он попытался закричать. Вода хлынула в лёгкие— На этот раз он был уверен, что закричал. Джон резко сел в постели, тяжело дыша. Он не помнил сон подробно, но ощущение безнадёжности, мысли о смерти в полном одиночестве переполняли его. — Джон? — Лавкрафт тоже проснулся и теперь обеспокоенно смотрел на него. — Это был… действительно яркий сон, — сказал тот, прерывисто дыша. — Прости, что разбудил. Лавкрафт нахмурился. — Остаток ночи я буду спать в грузовике. — Нет, не будешь, — Стейнбек схватил его за руку. — Всё в порядке. Я в порядке, это был просто кошмар. Кого я пытаюсь переубедить? Джон услышал, как Лавкрафт тяжело вздохнул. — Джон. Пожалуйста. Я слишком устал, чтобы разбираться с этим. Теперь, когда, возможно, ты понял, что я пытался сказать, я уйду и буду спать снаружи. — Сначала скажи мне кое-что, — сказал он, отказываясь отпускать руку Лавкрафта. — Я действительно был в твоём сне? Лавкрафт кивнул. — Но ты не выглядел так, будто тебе снится кошмар. — Так и есть. Мне снился мой дом. — О, — Звук слетел с губ Стейнбека, тяжёлый из-за чего-то, что Лавкрафт не мог определить. Рука, державшая его, тоже упала на кровать. Прошло несколько долгих мгновений. — Тебе действительно здесь не нравится, не так ли? — наконец сказал Стейнбек. Конечно нет, он постоянно жалуется. Всё просто приносит ему дискомфорт. Лавкрафт не был уверен, почему его напарник вдруг рассердился. — Мне здесь не место, — осторожно ответил он. Стейнбек поморщился. Почему слова Лавкрафта заставили его почувствовать себя так, словно кто-то воткнул кинжал ему в живот? — Тогда, наверное, я должен позволить тебе вернуться туда, — сказал он с угрюмой ноткой в голосе. — Не волнуйся о сне; думаю, что ещё какое-то время я не буду спать. Джон встал и вернулся в ванную. Он навалился всем весом на раковину и снова уставился в зеркало; выглядел он расстроенным. Не знаю, из-за чего я так расстроен, впрочем. Через несколько минут он услышал храп Лавкрафта в соседней комнате. По крайней мере, один из нас немного поспит. Джон вздохнул и потёр глаза. Ноющая мысль в глубине его сознания, наконец, пробилась на поверхность. Ты же знаешь. Он там, совершенно беззаботный. Спящий. А ты хочешь, чтобы он беспокоился о тебе. Он уставился на свое отражение. Джон Стейнбек, ты так жаждешь внимания. Вы партнёры по работе, он не обязательно должен быть твоим лучшим другом. Он не человек. Ты даже не знаешь, симпатизирует ли он тебе. Эта мысль прокрутила нож в животе. Жалкий. Ты не заслуживаешь симпатии, даже от монстра. Стейнбек опустился на пол и уставился в потолок, понимая, что хуже всего в этих снах было не то, как он чувствовал, что умирает, не то, как ощущал себя брошенным. Хуже всего было то, что сейчас он был уверен, что заслужил это. Ты этого заслуживаешь. Ты совершаешь ужасные вещи. Ты убийца. Похититель. Только потому, что мир ужасен, ты решил стать таким же. Ты прячешься за своими «праведными» оправданиями, мол, делаешь это для своей семьи. Джон заставил себя встать. Он защищает свою семью единственным известным ему способом. Он уверен в этом. Он должен. По крайней мере, мне это не нравится. Нет, это пожирает тебя изнутри, ответила жестокая часть его мозга. И тебе нравится каждая секунда этого. Какой благородный мученик. Перестань обманывать себя. Обычно он хорошо скрывал эти чувства. Просто, чтобы жить своей жизнью. Ты хочешь, чтобы монстр беспокоился о тебе, чтобы ты чувствовал себя лучше. Ты хочешь, чтобы он беспокоился о тебе, потому что это заставило бы тебя чувствовать себя меньшим монстром. Ему нужно было подумать о чём-то другом. О чём угодно. Он всегда так растерян из-за того, что ты не считаешь его ужасным. Однажды он поймёт, что, кем бы он ни был, ты хуже. И тогда он даже терпеть тебя не будет. Он прислонился к стене и попытался сделать глубокий вдох. Это глупо. Возьми себя в руки, возвращайся в постель. Перестань чувствовать себя виноватым. Немного поспи, а утром встань и посмейся над тем, как это было нелепо. Джон попытался последовать собственному совету. Он забрался обратно в постель, лёг, закрыл глаза и изо всех сил постарался ни о чём не думать. Лавкрафт пошевелился во сне, и Стейнбек обнаружил, что разочарован тем, что тот не проснулся. Он тихо посмеялся над собой. Ну вот, делишь двуспальную кровать с тоскующим по дому морским чудовищем и хочешь, чтобы он проснулся, чтобы обнять тебя и сказать, что ты — не ужасный человек. Смех перешёл в печальный вздох. Он действительно этого хотел. Он действительно хотел. Он повернулся и начал трясти Лавкрафта за плечо, пока тот не проснулся. — Уже утро? — Нет. Прости. Я просто… — что он делает? — Просто хотел спросить тебя кое о чём. — Это не может подождать? — Нет. Лавкрафт вздохнул и сел. Это было странное поведение даже для Стейнбека. Он задался вопросом, не повлияли ли сны на рассудок этого человека в конце концов. — Продолжай. — Тебе когда-нибудь бывает одиноко? Лавкрафт хмуро уставился в темноту. Он так устал, а Стейнбек, казалось, намеревался изводить его. Чего хотел этот человек? — Джон, в чём дело? Стейнбек молчал. Теперь, когда его спросили, он обнаружил, что не хочет ничего говорить. — Я просто… Я рад, что мы напарники. Мне было очень одиноко одному. Приятно, когда ты рядом. Приятно? Этот человек дважды подряд проваливался в его сон, в результате у него явно был эмоциональный кризис, и это было приятно? Лавкрафт был уверен, что, сколько бы времени он ни провёл среди людей, он никогда, никогда не поймёт их. Особенно этого человека. Стейнбек продолжал говорить. — Когда я подолгу один… Я слишком много думаю. Думаю о том, что я сделал, и размышляю, должен ли я был сделать это по-другому. Расстраиваюсь. Ты действительно неплохо отвлекаешь от всего этого, — он замолчал и сглотнул, не уверенный, стоит ли продолжать. — В любом случае. Наверное, я просто надеялся, что для тебя это тоже так. Что, возможно, совместная работа сделала лучше твоё пребывание здесь, — Джон вдруг обрадовался тому, что сейчас середина ночи, надеясь, что под покровом темноты жар, который прилил к его щекам, не будет замечен. Лавкрафт был очень, очень тих. — Знаю, это просто мои глупости. Человеческие. Пустяк, — продолжил Стейнбек. Лавкрафт по-прежнему ничего не говорил, но сквозь темноту Джон различил движение; это знакомое, скручивающее желудок, невозможное движение, которое сопровождало его, когда он частично освобождался от своего человеческого облика. Стало слишком много конечностей, создававших впечатление крыльев. Голос Лавкрафта был все тот же; тихий, осторожный. — Джон, ты же знаешь, что я такой, почему— Когда он начал говорить, одно из его многочисленных щупалец коснулось руки Стейнбека. Ощущение дежавю было сильным и безошибочным. Внезапно его осенило. — Подожди, — сказал он. — Когда я был там во второй раз… Я думал, что там были водоросли. Тень, составлявшая большую часть фигуры Лавкрафта, казалось, съёжилась, и он отвернулся. — Но это были не они, ведь так? — продолжил Джон. — Это был ты. Ощущение было точно таким же. Лавкрафт тоскливо уставился на свои щупальца. — Ты не должен был помнить. — О, я помню. Ты держал меня там, — Стейнбек на мгновение задумался. — Почему? Лавкрафт заёрзал. — Скажи мне. Внушительная тень сложилась сама по себе, и Лавкрафт снова стал почти полностью человеком. Казалось, он не мог встретиться взглядом со Стейнбеком и сказал, обращаясь к стене: — Я… забыл. — Забыл? — Что тебе будет больно, — его голос был слишком тихим, чтобы можно было его услышать. От внезапной радости у Стейнбека заныло в груди. Он посмотрел на свои руки, радуясь, что Лавкрафт смотрит в противоположную сторону, потому что был уверен, что его румянец каким-то образом светится в ночной темноте. Он чуть не убил тебя во сне, а ты этому рад? Да. Господи, именно так. Он потянул одеяло, накрывая колени, и улыбнулся. — О. Наступило неловкое молчание, пока человек и монстр пытались решить, что делать с этой информацией. — Ты… в порядке? — Лавкрафт начал говорить первым. Улыбка Стейнбека стала шире. — Да. Извини, что стал немного мелодраматичным. Кажется, теперь я понимаю. Это добило одного из них. Лавкрафт был уверен, что он ничего не понимает в происходящем. Он не любил людей. Ему не нравилось находиться на поверхности. Тогда почему ему нравится проводить время со Стейнбеком? Почему он мечтал о том, чтобы держать его рядом? И почему он так рад тому, что человек был доволен этим? — Ты не… боишься быть рядом со мной сейчас? — А? Ни в коем случае, — Стейнбек повернулся к нему. — Просто, может быть, в следующий раз придумай мне трубку для плавания или что-нибудь подобное. Это полушутливое, лёгкое согласие вызвало улыбку на лице Лавкрафта. — Я постараюсь видеть во снах… более сухие места. — Эй, ты так и не ответил на мой вопрос раньше, — сказал Стейнбек с ноткой озорства в голосе. — Тебе когда-нибудь бывает одиноко? Лавкрафт выдержал долгую паузу, прежде чем ответить. — В последнее время — нет. Кровать шелохнулась, когда Стейнбек сменил позу; через мгновение Лавкрафт почувствовал тепло плеча человека, прижавшегося к его руке. — Мне тоже.