Вы танцуете не со мной

Ральф ничего не имел против нового бизнеса Птицы, только в последнее время Стервятник совсем оборзел. Кто тут пуп земли, и раньше не обсуждалось, но теперь весь птичий интерес переключился на Лорда, с которым Стервятник этот самый бизнес затеял, и Ральфу в этой деловой жизни оставалось все меньше и меньше места. Куда-то исчезли тихие вечера, которые когда-то так любили оба, когда Стервятник рассказывал Р Первому о своих делах, а иногда спрашивал его совета. В разговорах теперь присутствовал Лорд и только Лорд, и его бесплотный призрак уже порядком поднадоел Ральфу. А с некоторых пор призрак материализовался и стал захаживать в гости. Иногда с Рыжей. Иногда без. Стервятник по дому с ним чуть не за ручку ходил. Ральф с Птицей не ссорился, нет. Но стало как-то не очень. Неуютно. Одиноко стало. То, что Черный Ральф вел все хозяйство, ухаживал за его кошмарной четырехлетней бабкой и регулярно откачивал упрямую Птицу после особо усердных химических экспериментов, во внимание больше не принималось. В какой-то момент Ральф решился задать себе честный вопрос. Ты ревнуешь, старик? Да, признаюсь, дружище, ревную. Ревность — чувство поганого порядка, но ничего с собой поделать не могу. Ну что ж, могу тебя даже поздравить,значит, ты еще не совсем мертв. Что у вас на самом деле происходит? Вы ведь не первый год вместе. Может, ты ему просто надоел? И что ты собираешься делать? Ну не устраивать же сцены ревности, ей-богу. В тонконогих бокалах плясало отраженное пламя свечей и камина. Шампанское шипело и пенилось весенним водопадом, веселые пузырьки щекотали нос. Сегодня редкий для этого хмуро-нелюдимого дома вечер — с вином, свечами и фирменными блюдами. Отмечали семейным кругом удачную сделку, которую накануне провернули Лорд со Стервятником. Стол удался. Ральф и Стервятник оба неплохо готовили. Птица взял на себя мясное и наколдовал какие-то особые бараньи ребрышки, которые любил Лорд. А когда Ральф поинтересовался, что предпочитает Рыжая, Птица брезгливо дернул худыми плечами, мол, какая разница, будет есть, что и все. Ах ты ж, дрянная Птица, подумал Ральф, который знал, что Рыжая любит фрукты, рыбу и креветки. Что ж, он позаботится, чтобы на столе было и то, и другое. Странный вышел вечер. Компаньоны опять разговаривали исключительно о делах, окружив себя непроницаемым куполом взаимного интереса, не допускавшего на их территорию посторонних. А посторонними здесь оказались Ральф и Рыжая, сидевшие с ними за одним столом. Стервятник самодовольно хвастался какими-то особыми дистиллятами, Лорд понимающе кивал и рассказывал о том, где еще можно достать редкие ингредиенты. В общем планов громадье. Сидят, болтают, хорошо им, интересно. Рыжей было откровенно скучно. Она заметно готовилась к этому вечеру — пришла в черном вечернем платье с открытой спиной, ее медные волосы пылали в легком облаке духов. Ральф сделал несколько обязательных комплиментов и на правах хозяина ухаживал за ней  — наполнял ей бокал, интересовался, как она управляется с Толстым. Они нечасто виделись, но за те месяцы, пока Лорд с Птицей вели свои дела, они не то, чтобы сдружились, но стали ближе, и неплохо понимали друг друга, как два человека, внезапно оказавшиеся аутсайдерами в собственной семье. Потом бизнесмены вообще встали из-за стола и отошли покурить к камину, где продолжали свой военный совет. Издалека они были до смешного похожи, два светлых пятна золотистых волос на фоне темных книжных полок. Пару раз Рыжая пыталась вклиниться в разговор, но сначала Лорд что-то ответил, отвлеченно скользнув по ней взглядом (ну посмотри же на меня, посмотри! — говорил ее взгляд), а потом Стервятник откровенно и довольно невежливо попросил не мешать. Ральф ни разу к ним не подошел. Но нет-нет и бросал напряженные взгляды на увлеченных компаньонов, а иногда ловил себя на нелепом желании взять какой-нибудь тяжелый предмет, да вот хотя бы и канделябр, и разогнать к хренам этот птичий базар. Детский сад, конечно. Но чувства есть чувства. Докурив, приятели направились к дверям. — Мы пошли в Лабораторию, — заявил Стервятник, залпом допив вино, давая понять, что за ними идти не надо. — Я Лорду новое оборудование покажу. Зачем нужно было показывать оборудование именно сейчас, ближе к полуночи, когда все уже нетрезвы, не понятно. Р Первый проводил их хмурым взглядом и налил себе еще вина, потом отошел к камину чтобы подбросить дров. Закурил. Рыжая тоже подошла к огню, это было ее любимое место, пламя завораживало, затягивало и успокаивало. Шампанское шумело в голове, хотелось как-то рассеять неловкость и отвлечься от неудачного вечера. Хотелось то ли плакать, то ли бежать, раскинув руки, то ли что-нибудь разбить. Вечернее платье пропадало зря. Ральф глянул на дверь, где скрылись Лорд и Птица, потом посмотрел на расстроенную Рыжую. У него тоже в голове шумело шампанское, и накопившиеся эмоции требовали выхода.  — Слушай, а давай потанцуем,  — внезапно предложил он и бросил недокуренную сигарету в огонь. — А то эта палата лордов там еще не скоро свое заседание завершит. Зачем скучать? А? Рыжая вытаращила глаза на бывшего воспитателя. И даже слегка протрезвела. — Вы серьезно? Я… я не умею, — замотала она своей рыжей головой. — Да и не удобно мне как-то с вами танцевать… — Ерунда. Главное — подобрать правильную музыку, — заверил Черный Ральф, усмехнувшись, и направился к антикварному патефону в углу. В их бестолковом и довольно запущенном доме на шкафах, столиках и полках можно было обнаружить много подобных неожиданных, старинных штук. Тут даже где-то рояль стоял. Ральф перебирал стопку пластинок. Не то. Не то. Танго? Нет. Ему не хотелось бередить чувства тягучим надрывом и провоцировать страсти. Да и для неопытной танец сложноват. И для нее он чересчур взрослый. Джаз? Слишком дерганный. Хотя и веселый. И вдвоем его не очень удобно. Вальс? Да ну. Это пусть она с Лордом на свадьбе танцует. Для «рокенрола» слишком стар сам Ральф. Эх, где мои семнадцать лет… О! То, что надо. Ральф повертел в руках конверт. — Откуда это здесь? — удивленно спросил он не понятно, у кого, почему-то глянув в потолок. Он не помнил пластинки с такой подборкой. Покрутил ручку, опустил иглу на дорожку, раздался самый уютный на свете звук — треск иглы по старой пластинке. Если и есть на свете машина времени, то она должна шуметь именно так.  — Это танго? — решила блеснуть эрудицией Рыжая, которая в музыке не очень разбиралась. — Нет, это медленный фокстрот, — ответил Ральф и подал ей руку. — По идее, это сложный танец, но в принципе под него можно танцевать, как угодно. Мы же не на конкурсе бальных танцев. За что и люблю его. Вообще-то он любил слоу-фоксы за создаваемое ими настроение ненавязчивой игривости и флирта, за атмосферу легкомысленной сентиментальности, которой, как ни странно, было место и в его выжженной душе. Фабрика грез в чистом виде. При первых звуках фокстрота хотелось прищуриться и неопределенно улыбнуться и пригубить ледяное шампанское. Идеальная музыка для летнего, легкого флирта. Когда ночь, звезды и прочая чепуха. На самом деле под фокстрот Ральф не соблазнил ни одной девушки. В его жизни все происходило гораздо прозаичнее. Когда ты последний раз танцевал с девушкой? Когда ты последний раз был с женщиной, Ральф? Он еще раз посмотрел на дверь. —  Я совсем не умею, — неуверенно отнекивалась Рыжая, хотя в ее глазах уже заплясало любопытство. — Иди сюда. Левую руку мне на плечо, ближе, не бойся. Правую сюда. Почувствуй, куда направляет моя рука. И не делай широких шагов. То склеенное топтание, которое давным-давно они устраивали в Кофейнике под медляки, было совсем не похоже на то, чему учил ее Р Первый. Рыжая распахнула свои ежевичные глаза — давно никто из мужчин, кроме Лорда, не стоял к ней так близко и не прикасался к ней. Да, Изнанка и тебя изменила, девочка, где тот бесстыжий «монстр дома», прыгающий по Четвертой в одних трусах? Неужели ты стесняешься меня? —  Двигайся туда, куда и я. Расслабься. Я поведу. И он повел. Именно повел, Рыжая ощутила это сразу, всем телом. В движениях Эр Первого чувствовались сила, контроль и мягкость. Ему хотелось подчиняться. За бережностью, с которой он держал ее руку, ощущались уверенность и предупредительность ведущего — без суеты и нервозности. В том, как его широкая теплая ладонь касалась ее обнаженной спины, в том как он держал ее правую руку, не было никакой двусмысленности, Рыжая быстро расслабилась. Сначала пыталась, разумеется, рулить сама, но очень быстро перестроилась под его движения и добросовестно оттоптала ему обе ноги. — Спину прямо и не суетись, — вполголоса произнес Ральф, притягивая ее к себе еще ближе, уверенно прижимая за талию. На долю секунды его пульс сбился. Он сам удивился, откуда из него выскочила эта чужая фраза, давным давно погребенная под слоем пепла. Много лет назад её произнесла женщина, в объятиях которой он стал мужчиной. Он был желторотым первокурсником, его первая летняя практика в каком-то лагере. Ее отряд был из другого города, и она была намного старше, Ральф смутно подозревал, что она изменяла с ним мужу. Сейчас он понимал, насколько безыскусно его тогда соблазнили, пригласив к себе в номер. Он с трудом припоминал черты ее лица, зато на всю жизнь запомнил солено-мускусный запах ее подмышек, пахнущие крапивой выгоревшие на солнце волосы, темно-коричневые ореолы сосков. Он помнил собственный ужас и странное знание того, что надо делать, свою робость и то, как изо всех сил пытался это скрыть под напускной развязностью. И вот эти слова напутствия, которые она выдохнула ему в распухшие от поцелуев губы перед первым погружением в бездну. My stardust melody The memory of love's refrain — да, да… все на свете обращается в звёздную пыль и пепел Медное облако волос мягко щекотало подбородок. Он опустил глаза на Рыжую, она старательно вышагивала за ним, довольно чутко реагируя на его движения, двигаясь все увереннее. Он чуть наклонил голову и украдкой втянул воздух над ее макушкой. Волосы Рыжей пахли орехами, дымом и чем-то цветочным. Духи у нее были легкие, летние. Но Рыжая не будила в нем ничего, кроме смутных воспоминаний. Когда Лорд впервые пришел к ним с Рыжей (Ральф не видел ее с выпуска), она показалась ему смешной, даже нелепой — курносая, конопатая, словно кто-то обсыпал нос, щеки, плечи и руки молотой корицей. Он тогда подумал — вот ведь угораздило Лорда влюбиться в такую умору. Хотя… кто бы говорил. Несмотря на десять непростых лет, проведенных на Изнанке, в ней сохранилась юношеская, еще «домовская» угловатость, но выглядела она намного симпатичней, чем раньше. Ты расцветешь в сорок лет, девочка, думал Ральф, глядя на нее. Он знавал таких женщин, которые с годами хорошели, и в тридцать пять выглядели интереснее, чем в двадцать. … Они в Дом пришли вместе — это была их общая педпрактика. Застали хвост «выпуска», со всеми сопутствующими прелестями, не сравнить, конечно, со следующим, но ей хватило — шесть суицидов, так сказать, удачных и девятерых откачали. Как она умоляла его уйти отсюда, но он отказался. Ему казалось, что он просто выбрал работу, призвание, оказалось, что он отказался от нее. Господи, да им было всего по 22 года! Впервые Ральф сделал выбор в пользу Дома, и никогда у него не повторится ни такого взаимного доверия, ни такой чистой открытости. Ни такой радости от близости. Разве что сильно потом, на той стороне жизни. С Птицей. Если у него и был когда-либо шанс жениться по любви, то он его променял на Дом. А она… Они вскоре расстались и потерялись на много лет. Он ее встретил лет через 13 — выглядела роскошно, тот самый случай, когда возраст к лицу. Даже полнота ей добавила красоты. Ну, муж, дети, понятное дело. Но она просила покинуть Дом, а он остался. Легкомысленный мотив и раскачивающийся ритм фокстрота, как бокал виски, смягчал безжалостную грусть слов, которые выводил сладкоголосый певец. And now the purple dusk of twilight time Steals across the meadows of my heart High up in the sky the little stars climb Always reminding me that we're apart… Когда дневных страстей стихают голоса, оставив душу на пороге тьмы, маленькие звёзды возникают в небесах, всегда напоминая, что расстались мы… Рыжая повела усыпанными корицей плечами в такт рваным синкопам, зажмурившись от веселого кайфа, который можно поймать, отдавшись на волю ритмов. В этом простом жесте было столько естественного неподдельного удовольствия, что Ральф сам улыбнулся, глядя на нее. Дурак ты, Лорд, думал он. Нахрена тебе сдалась эта лаборатория с дурацкими склянками, когда ты не видишь ее такой? Взял бы ты ее под ручку да валил бы отсюда подальше, эльф. Интересно, чем они сейчас занимаются в этой Лаборатории? Ральф покружил Рыжую, придерживая за руку, и снова притянул к себе. Она оказалась способной ученицей — расслабилась, уже импровизирует. Узенькая черная тесьма, расшитая бисером, обозначающая бретельку платья, соскользнула с плеча. … Она точно так же поправляла бретельку, повседневным некокетливым движением. Ради этого жеста Ральфу иногда хотелось специально стянуть лямку с ее полноватого плеча, чтобы еще раз увидеть, как она это делает. Нечастые, ни к чему не обязывающие встречи двух взрослых, циничных ровесников, знающих друг друга сто лет, случайно встретившихся на автобусной остановке. С ней комфортно было молчать и даже тихо работать в разных углах, она перебирала его жесткие волосы и называла «вечным спасателем» и «пожарным» и никогда не отговаривала бросить работу в Доме. Ее весьма специфическое чувство юмора забавляло, свои утренние ласки она называла «завтраком балерины», что каждый раз смешило Ральфа чуть не до истерики. Даже сейчас, вспоминая эту пошлую шутку многолетней давности, Ральф изо всех сил сжимал губы, сдерживаясь. Вроде Рыжая его смех не приняла на свой счет. А вот интересно, может, они там, в Лаборатории.… Так. Стоп. Танцуем. …Встречались они года два, после чего она как-то скоропостижно и счастливо выскочила замуж, Ральф тогда очень удивился, но был за нее рад, хотя ему и в голову не приходило, что ей хотелось замуж. Он был свидетелем на свадьбе. А потом по нему катком проехался тот кровавый выпуск, и ничье участие уже не могло вырвать его из безжалостных челюстей Дома, дожевывавшего то, что осталось от Черного Ральфа. То, что от него осталось, уже не было способно ни на какие отношения. Осталось только упрямство отчаявшегося, выжженный лес, пепел и — как последний бастион — упертость профессионала, пытавшегося доказать самому себе, что можно еще хоть что-то исправить в этом мире. Порой он сам себе напоминал бездушную машину — машину, умевшую шутить, принимать решения, разговаривать и даже находившую слова утешения. Он считал, что сердце его давно погребено под золой, до тех пор, пока не умер Макс, и в жизни Ральфа не появилась маленькая, но живая цель — не дать одной покинутой искалеченной душе отправиться вслед за братом. Началась долгая, упорная борьба с чужим желанием умереть, почти безнадежная, странный подарок Дома, позволивший ему сохранить остатки души. Oh, lullaby by birdland that's what I Always hear, when you sigh, О, колыбельная птичьей страны — вот что я всегда слышу, когда ты вздыхаешь… Что с тобой сделал Дом, если ты нашел свою любовь по ту сторону жизни? Что с тобой сделала Изнанка, Ральф, что из тебя она вытащила, какие скелеты плясали в твоем шкафу? Ты полюбил надменную, изломанную Птицу, прилетевшую к тебе с черт знает какого круга. Хрупкую Птицу, которую ты когда-то спас, Птицу, доставшую из пепла твое сердце. Хищную Птицу, всковырнувшую твои раны, каждую ночь расклевывающую твою зарубцевавшуюся любовь. Неблагодарную Птицу, из-за которой ты сейчас устраиваешь этот ревнивый спектакль. Он вздрогнул, словно ему на кожу капнули горячий воск — Рыжая коснулась его щеки ладонью, мягко разворачивая его лицо к себе. Едва ощутимое прикосновение, невесомое, как упавшая ресница. Такие прикосновения самые опасные, к ним приходится прислушиваться всем телом:  — Ральф, — прошептала она ему в подбородок, проводя большим пальцем по его густой черной брови. — Вы танцуете не со мной. Он отнял ее руку от лица, и поднес к губам, задержав, возможно, чуть дольше, чем следует. — Ты права. Прости. Патефон захрипел, музыка смолкла, остался только тихий скрежет иглы по пластинке, как пульс угасшей мелодии. Красный цветок на черной выжженной груди — они продолжали едва заметно двигаться в такт скрипящей тишине, не расцепляя рук, когда Ральф заметил, что у них появились зрители. Он кивнул в сторону дверей. Рыжая глянула через плечо на два желтых пятна в черном дверном проеме, и снова обернулась к нему. Глядя на закипающую смолу в ее зрачках, Ральф вспомнил, что Рыжую в детстве звали Сатаной. И понял, почему. На губах остался легкий ожог мимолетного хулиганства и вожделения с привкусом вина, фруктов и креветок. Замерший в дверях Лорд, прищурившись, прикидывал, долетит ли канделябр до ральфовой головы. Стервятник прожигал их своими ненормальными глазами, птичий янтарь плавился, каменел и крошился в пыль. Его взгляд обещал Ральфу совсем другие танцы этой ночью. От пустого треска иглы по винилу тишина, повисшая в комнате, казалась еще оглушительней. — Эта пластинка закончилась, — сухо заметил Лорд. И снял иглу с дорожки.