О доверии и селфхарме.

Последний раз проведя руками по рыжим волосам, выжимая их от обжигающей воды, Серёжа повернул ручку душа, выключая его и раскрывая шторку. Он глубоко вздохнул, жарко будто он в бане, а не ванной, даже дышать тяжеловато. Ступает на прохладный кафель и, слегка поёжившись, тянется за полотенцем, последовательно протирая всё тело. Подходит к зеркалу и вытирает его от испарины. Лицо сильно похудело за время пребывания взаперти, подбородок заострился, а под глазами от недосыпа стали появляться мешки. Снова вспоминает обо всём пережитом и к горлу подступает приступ тошноты. Больно и противно от самого себя. Убить и покалечить стольких людей способен лишь монстр. И он им является. Всегда являлся. И он заслужил наказания. Не того, что успел получить за своё недолгое пребывание в психушке и не того, что дал ему Олег: с заботой, беспокойством и даже приступами нежности. После всего, что Сергей ему сделал, он всё равно спас его, заботился. И сейчас готов снова пойти за ним. Пойти и поддержать, несмотря ни на что. Всегда был готов. И Серёжа всегда ценил это, всегда любил его так же сильно. Но Он — нет. Он другой, Он всегда ненавидел Олега. И мучал в его образе Разумовского целый год… Он ненавидел их обоих, а Сережа слишком поздно осознал, что происходит. Позволил Ему сделать всё это. Позволил убить всех этих людей и почти убить Олега. Своими руками. Разумовский не заслужил любви Олега, не заслужил его верности и заботы. Противно, больно, страшно. Серёжа тянется к стаканчику с бритвами и…не находит их. — Может уронили? — зачем-то шепчет вслух. Он осматривает всю раковину, ванну и вокруг, но не находит. Он всегда ставит её в стаканчик, всегда. Серёжа хватает полотенце, обматывая его на бёдрах. Постаравшись прокашляться, чтобы голос не звучал слишком хрипло и зашуганно, он выглядывает из ванной: — Олеж, ты не видел мою бритву? Тишина затягивается. Разумовский уже было решил, что Олег его не расслышал, что вряд ли бы могло произойти в их, ныне небольшом, доме, и хотел повторить вопрос, но был прерван в последнее мгновение. — Я убрал всё острое из дома. Серёж. Сердце замерло. Что. Зачем? Он заметил? Нет, не мог. Просто не мог. Надо успокоиться. А что если Олег его боится? Боится возвращения Птицы? Но они же уже обсуждали это. Хотя что решают обсуждения, когда тебя почти убивает тот, кому ты доверял больше всего на свете? — …Зачем? — Вопрос звучал менее уверенно, чем должен был. И снова тишина. Но в этот раз вместо резкого ответа, от которого появлялось лишь больше вопросов, Серёжа услышал приближающиеся шаги. Неторопливые и размеренные, как всё и всегда было у Олега. Только появившись перед Сергеем, Волк вновь подал голос: — Ты думал, я не замечу или как? Серьёзен и невозмутим. Но спокоен. Даже слишком. А в Серёже паника нарастает в геометрической прогрессии. В голове вертится лишь один вопрос: «Что он имеет в виду?» — такой глупый и очевидный, но сейчас это как защитный механизм. Он просто не может признать и принять, что Олег заметил, Олег понял. А он тем временем подходит ближе, смотрит в глаза. Ещё чуть-чуть и Серёжа начнёт дрожать; от резкой перемены горячей и душной местности на прохладную или от переизбытка не самых приятных эмоций и паники — непонятно. Волк аккуратно касается рук Серёжи и берёт их в свои, немного поглаживает. Всё ещё глаза в глаза и он точно видит всю панику, пляшущую в голубой радужке. И всё же руки пробивает на дрожь. Вроде лёгкую и Сергей отчаянно надеется, что, может, даже незаметную. — Серёжа, мы спим вместе. Хоть ты и всегда следишь за выключением света, но я вижу тебя каждый день и почти каждое утро встаю раньше, наблюдая за тобой, и знаешь, что я заметил? — ладони поднимаются выше по предплечью, к самому плечу и аккуратно задевает пальцами почти зажившие и ещё свежие шрамы. — Эти линии на теле тебе совсем не идут. Сердце делает тройные кувырки, зато дыхание совсем останавливается. Пиздец. Нет, хуже. У него нет оправданий, он вообще не представляет что говорить. Паническое «Он знает» перекрывает все мысли, но совсем не помогает. Аккуратные поглаживания пальцев продолжаются и от свежих шрамов расползается жгучая боль. Эту боль он заслужил, она даже слегка отрезвляет. Сергей зажмуривается почти до бликов перед глазами и так мыслить становится чуть проще. Хотя не сильно и этот факт больше похож на попытку самоубеждения, но того должно хватить хотя бы для одной фразы: — Глупо что-то скрывать, когда по дому буквально рыскает волк, да? — Серёж, хватит шутить. Поговорим об этом? Вроде вопрос, но звучит больше как утверждение. Потому что не похоже, будто у него есть выбор, есть возможность отказаться. Будто в какой-то видеоигре, когда перед тобой встаёт выбор ответить «Да», «Конечно» или «Ещё как!». — А больше не о чем? — жалкие попытки грубости, как будто это спасёт. Это даже не звучит как то, в чём он уверен. Жалкая попытка звучит как жалкая попытка. А Олег просто смотрит в глаза. Снова. Прожигающий взгляд не даёт даже возможности отмазаться глупой шуткой или упрёком. Серёжа слегка ёжится, чуть отодвигаясь, но Волк крепко держит его за руку, не позволяя нормально отстраниться. И смотрит, выжидая. — Я… не знаю зачем, — отвечает на немой вопрос и взгляд сразу опускается вниз. Рассматривать босые ноги лучше, чем сейчас выдерживать этот спокойный сосредоточенный взгляд. — точнее знаю. С объективной точки зрения я возможно понимаю, но с субъективной… я просто не хочу об этом думать. — Что ты чувствуешь, когда делаешь это? Голос тоже размеренный, говорит чётко. А Серёжин едва не дрожит. — Чувствую… вину, слабость, боль. Когда начинаю вина поглощает меня, почти до… — хотел бы сказать, что почти до ненависти, но прервался. Не хватает сил. Ни чтобы признаться в этом Олегу, ни самому себе. Хотя, он всегда знал, что ненавидит себя. Но говорить об этом Олегу не хочется совсем. Уже для сказанного было приложено слишком много усилий. Олег ждёт ещё с минуту, но быстро понимает, что продолжения не последует. — Вину за что-то конкретное или? — За всё. У меня как будто мало причин для этого блядского чувства. — А после становится легче? — Олег игнорирует комментарий и спрашивает ещё более напрягающую вещь. — Да. Не то чтобы надолго, но будто часть груза с груди спадает… Это так примитивно и глупо. — Это не глупо. Я же говорил тебе, помнишь? У тебя ведь ещё со школы это? Как оно, аутоагрессия? — Да. — голос дрогнул. — Но тогда было не так сильно, ты не калечил себя намеренно, пока не случались истерики. Слишком горячий душ, разодранные губы, ногти, но уж точно не порезы. Ты начал делать это сразу, как я тебя выпустил? — пальцы проходятся по старым, едва заметным шрамам. — Почти. Очень скоро, но не сразу. Сначала мне хватало просто тебя и описанных привычных действий, а потом… оно началось как-то само. Пришло в голову как простая контрастная навязчивость, возвращалось и возвращалось всё чаще, перерастая в полноценную перспективу. А потом…- говорить всё труднее. Ком в горле уже разрывает его стенки, хочется замолчать и не издавать больше не звука. Вырваться из хватки и уйти в постель, свернуться в клубочек. А лучше, конечно, получить назад свою бритву. Какая разница, прожил же как-то с этим всё это время и нормально было. — А потом? -…Стало постоянным обрядом. Минимум два пореза почти каждую неделю, на грани зависимости, знаешь. Либо так, либо никак. Хотя даже этого иногда будто не хватает. — на этом моменте взгляд Олега дрогнул, метнулся в лёгкой панике. — Я не делал ничего более. Старался особо не допускать этих мыслей, но ощущение иногда возвращается. На несколько минут повисла тишина. Серёжа пытался успокоить бушевавшие чувства, основой которых всё ещё оставался страх. — Ты говорил, что оно возникает от вины и агрессии на себя? — …Типа того. — признаваться в этом всё ещё трудно. Копаться в себе Серёжа никогда не любил, всегда считал, что ему в это лучше не лезть, а признаваться во всём ещё и кому-то… Но задача облегчается осознаванием кто этот кто-то. Как минимум, раньше облегчалась. От Олега никогда не было секретов, Олег всегда был рядом, понимал и поддерживал. Ничто не изменилось и сейчас. Только в этом себя ещё убедить надо. — Тогда может с этим и поработаем? За что ты себя винишь понятно так же, как и почему ты это делаешь, но так оставаться не может. — И что мне теперь? К Рубенштейну идти? Олег проводит одной ладонью по всей руке, второй всё ещё поглаживая шрамы. — Для начала мы можем попытаться разобраться и без «специалистов» — Олег делает особый акцент на последнем слове. — Помнишь, как в детдоме? — Серёжа помнит. Помнит, как после очередной истерики Олег был рядом, разговаривал, аккуратно касался, выслушивал и помогал. Давал понять — он защитит, он поддержит. Он всегда здесь, всегда рядом. — Я почитал об этом, попробовать без поехавших психиатров можно. — Ты читал? И когда успел? — Как только заметил. И снова повисло молчание. Значит он заметил уже какое-то время назад и искал способ помочь Серёже, зная, что в этот момент он может оставлять себе новые порезы. — Ты прав. Мы можем, но… — Но ты больше не прикоснёшься к бритве, если только не для того, чтобы использовать её по назначению — Следить за мной будешь? — Если придётся. Тебе ведь помогало раньше другое? Разговоры? — Раньше и не всегда. Но да, ты прав. Я должен стараться. Олег опустил наконец его плечо и прошёлся ладонями до запястий, беря Серёжины руки в свои и отрицательно мотая головой. — Ты должен только прекратить истязать себя виной до кровавых повреждений. — Любить себя, когда ты террорист-маньяк сложнее, чем кажется. — Это был не ты. — Но моими руками. — Но не ты. Взгляд снова опускается. Олег прав, но от чувства вины избавиться кажется слишком сложно, мозг будто отказывается верить в сказанное Волком, пытаясь убедить себя, что он не прав и Сергей действительно виноват. Во всём виноват. Перестать его слушать будет слишком сложно, но он должен будет стараться. Как старался в детдоме и старался в тот год, когда думал, что Олег с ним. Он старался верить в себя и любить себя. Хотя, конечно, тогда он не числился, как преступник, достойный казни. Надо сосредоточиться. Сергей неуверенно льнёт ближе к Олегу, сразу получая ответ. Его обнимают бережно, не прижимая, а лишь касаясь. — Хорошо, — шепчет он, прикрывая глаза. Олег рядом, Олег тут и он настоящий. Он спас его раз, спас снова и готов спасать и помогать, что бы ни случилось. Он реален, он любит его и хочет помочь и никогда не оставит. Больше нет. Серёжа верит ему, и он в этом уверен.