Жертвенность

Гвен ничего не понимает в этой жизни – она очередной глупый ребёнок в теле стареющей женщины, до безобразия наивный несмышлёныш, гордо носящий на переносице несколько пар розовых очков – говорят, так лучше видно. Всё, что занимает её мысли, - выжженные постоянными осветлениями тонкие кудряшки да сладенькие близнецы, самая большая гордость и самая сильная радость, за которых она цепляется слишком сильно для среднестатистической заботливой мамочки. Иногда, где-то на периферии сознания, мелькает старшая дочь, тёмное пятно на её биографии, а у неё слишком много проблем и забот – денег не хватает, муж теряется в нескольких работах, старые душевные раны опять гноятся. Гвен недовольно цокает, стоит Алиссе ненароком упомянуть что-нибудь из этого списка. — Взрослые проблемы загубили тебя, милая, — разочарованно шепчет она, хлопая ресницами. – Отвлекись хоть на секунду, поговори о чём-нибудь позитивном. Алисса растягивает губы в подобии улыбки. Иногда она забывает, что Гвен до её забот нет никакого дела: она слишком далека от мира проблем и невзгод, чтобы помогать дочери. — Ты просто устала. Может, попробуешь выспаться, Алисса? – Удвоенные согласные противно свистят на языке. Девушка морщит нос, представляя, как язык Гвен в этот момент просовывается меж зубов, будто дразня её. Алиссе хочется рассмеяться от досады. Она срывает голос до тихого хрипа, рассказывая, как вливает в себя бессчётное количество кофе, выкручивает на максимум громкость на допотопном радио, в конце концов, разговаривает с мамашей – делает всё, чтобы не спать, потому что она устала просыпаться в истерике от извечных кошмаров, а Гвен, всё зная, равнодушно констатирует: «Тебе нужен сон». Алиссе уже давно не нужны ничьи советы, ей хочется, чтобы мать хоть раз позвала её в гости, обняла и сказала, что всё наладится, что она всегда будет рядом, но Гвен до понимания этого ещё расти и расти. — Охуенный совет. – На большее Алиссу не хватает. Палец замирает над красной кнопочкой: выключить – страшно да и бессмысленно: Гвен перезвонит и устроит ещё одну головомойку, не выключить – ноющая голова разболится сильней. Алисса чувствует себя павшим на поле боя воином, получившим нож в сердце не от врага – союзника. А Гвен, мерзко, с придыханием, цокая, щебечет свою чепуху о том, что мат не красит юных дев, и ей совсем не странно слышать тишину на другом конце трубки: она увлечена; роль добродетельной матушки наконец начала ей удаваться. Алисса включает громкую связь, откладывает телефон и сильно-сильно, до звёздочек, жмурит глаза. Открывает их – перед глазами та же картина: убитая годами кухонька, в ней иссохшая мебель да гора немытой посуды в раковине. «Вдохновляет», - язвит сама себе, потому что больше некому: противная Гвен и звука вставить не даёт. Её болтовня для Алиссы сродни белому шуму – противно, надоедливо, но никуда не денешься: это единственное, подо что ей сложно уснуть. Алисса машет головой, прогоняя подступающую дрёму, и встаёт, цепляясь за всё подряд, куда-то дёргается и тут же замирает. Взглядом беспокойно мажет по кухне, мельком останавливаясь на часах на подоконнике. На них половина второго ночи. Через каких-то полчаса должен вернуться Джеймс. «Подожду», - Алисса ёжится, вглядываясь в темноту за окном. По оголённым рукам бегут мурашки, она беспричинно вздрагивает и кутается в накинутую на плечи кофту – ту самую, которая была на ней в первый день знакомства Джеймсом. Щёлкает выключателем – по кухне разливается мягкий тёплый свет. Темнота за окном становится нестрашной – в стекле Алисса видит только своё мутное отражение. — Алисса, ты слушаешь меня? Алисса! – Видимо, Гвен решает отвлечься от самолюбования через пламенные монологи. Или у неё заканчиваются темы для бубнежа. — Не слушаю, — огрызается, а сама переживает: вдруг мамаша вздумает обидеться. Справляться с тишиной так же хорошо, как с темнотой, Алисса ещё не умеет. – Только не отключайся, ладно? Её тошнит от самой себя, от собственного блеянья и жалкого заискивания, от непрошенной дрожи в голосе. Алисса хочет послать Гвен и её нотации к чёрту, но никогда не решается, передумывает за секунду до. От неё болит голова и немного душа (если она, конечно, вообще существует), но это лучше, чем сидеть в тишине. Одной. Гвен молчит. Алисса знает, что сейчас она потирает виски и хмурит лоб, пытаясь решить: она строгая мамочка, ставящая хамящее дитё на место, или великодушная мать, прощающая запутавшуюся дочурку? Гвен не решает слишком долго. Алиссу подтряхивает, стены собственного дома давят до чёртиков, хочется плакать. Она трогает болящие глаза, чтобы убедиться: она ещё не тряпка, она не ноет по пустякам. Сухо. Значит, всё не так уж плохо. — Мам? – С каждым днём становится всё сложней называть Гвен так. Они отдаляются друг от друга на третьей космической; Алиссе иногда кажется, что семнадцати лет бок-о-бок рядом с этой женщиной не существовало – она появилась внезапно незадолго до восемнадцати, чтобы Алиссе было кого ненавидеть, догнать ровный счёт. «Один – папа. Два – Тони. Три – Клой. Четыре – Бонни. Пять – Тодд. Шесть – Мильтон. Семь – близняшка номер один. Восемь – близняшка номер два. Девять – Джеймс. Десять – Гвен. Один…» Алисса по пальцам считает всех, кто испортил ей жизнь. Без всяких больше или меньше, она не расставляет их по возрастающей или убывающей – как вспомнит, так и считает. Её это успокаивает – считать. Но просто так скучно, поэтому она считает тех, кого терпеть не может. Иногда ей стыдно, что в этом списке есть сводные братья – Мильтон и близняшки, но она рубит это чувство на корню. Близнецы – масло в огонь сгорающих отношений с Гвен, Мильтон – её разочарование в отце. Иногда Алисса сомневается в Джеймсе. Она как-никак любит его, он – её, помогает справиться с тяжёлыми временами, но – с другой стороны – разве не по его вине всё это произошло? Алисса пожимает плечами: «Любить и ненавидеть можно одновременно». — Прости, милая, мне не стоило быть такой резкой с тобой, — наконец блеет Гвен в трубку. Сегодня она великодушная мать. «Небеса ёбнутся на землю: она извиняется». – Странно, учитывая, что кнут Гвен любит больше, чем пряник. — Как твои дела? – Вопрос порождает новую волну едва связанных фраз, перемежаемых с цоканьем, хихиканьем и прикрикиваниями на братьев. Гвен рассказывает о новой кофточке, которая «так жалобно смотрела с витрины», об уточках в парке, о своём новом увлечении – подкачанном голубоглазом брюнете, что так красиво ухаживает за ней уже несколько недель. Алисса почти не слушает – сидит на полу, облокотившись спиной на холодильник, и гипнотизирует стрелку часов, моля её двигаться чуть быстрей. Джеймс опаздывает ровно на полчаса. Алисса слабо двигает уголками губ, когда замечает это, но уже не злится: он всегда приходит позже и она его понимает. Иногда ей тоже не хочется здесь появляться. Когда в замочной скважине поворачивается ключ, она не верит. Наспех прощается с Гвен, гремит последней чистой посудой, ставит чайник, а самой кажется, что ей всё слышится; выгляни она в коридор – там, кроме звенящей пустоты, ничего не будет. Однако там действительно стоит Джеймс – настоящий, неиллюзорный. Чтобы разглядеть его усталость, Алиссе не нужно включать свет. Лицо осунувшееся, посеревшее от недостатка сна и отдыха, в блёклых глазах звенящая пустота, грудь под свитером прерывисто вздымается, пытаясь уцепить больше кислорода. Он проходит пешком после тяжёлого рабочего дня несколько километров, чтобы не тратить лишние деньги на общественный транспорт или, упаси Господи, на такси. И, хоть Джеймс и притворяется, что ему всё даётся легко, Алисса-то знает, что он пиздит, как сейчас дышит: так же тяжело. А ещё она знает, что, несмотря на усталость, её муж специально идёт самым длинным путём, останавливаясь у каждого столба, чтобы потянуть время и подольше не возвращаться домой к своей жене. Алисса даже не ругается. Она всё понимает. Обнимает его больше по привычке, чем по желанию. Чувствует, как пальцы едва касаются её спины, и быстрей отходит, забирая из рук ветровку. Джеймс разглядывает Алиссу, пока она стоит к нему спиной, и ему хочется уйти: тихонько скрипнуть старой дверью и навсегда пропасть из её пустой холодной жизни. Однако Джеймс стоит, потому что знает: бросить девушку, попавшую в беду по его вине, - мерзость. Джеймс остаётся дома, хотя мыслями далёк отсюда. В его фантазиях каждый вечер он возвращается с прибыльной работы в большой красивый дом, где его встречает горячо любимый ребёночек на руках у хохотушки-жены, для которой не существует слова «слёзы». Алисса открывает рот, но, натыкаясь на безразличный взгляд Джеймса, не произносит ни звука, пропускает его на кухню, укоряющее качает пальцем, когда он дёргается к плите и сама хлопочет, наводя чай. Из холодильника выуживается сыр чёрт знает какой давности, из хлебницы – булка ничуть не младше. Алисса собирает это в подобие бутерброда и осторожно пододвигает к Джеймсу. Ей хочется опять посмотреть ему в глаза, но она не решается: боится увидеть очередной упрёк. Джеймс раздражённо постукивает пальцами по столу. — Разве мы настолько плохо живём, Алисса? Я считаю… — осекается на полуслове, потому что Алисса разворачивается и отходит к окну, закрывая глаза. В горле опять гигантский ком. Грудную клетку распирает; кажется, будто там гнездится клубок ядовитых змей, непрестанно жалящих, жаждущих свободы. Алисса поднимает голову вверх — старый приёмчик из детства, чтобы слёзы не выкатывались из глаз. От детства уже давно хранятся лишь воспоминания, да и приёмчик больше не работает. Алисса чувствует, как слезинки чертят горячие полосочки на коже, и пытается незаметно их стереть. Джеймс перехватывает её напряженную ладонь, прижимает к губам, а своей, холодной и шершавой, проводит по щекам Алиссы. Кожа под пальцами горячая, на контрасте с его собственными руками она сродни огню. — Прости. – Звучит фальшиво. Алисса кивает, делая вид, что не заметила. Джеймс нехотя проводит пальцами по щеке, усыпанной бледными веснушками, а сам вспоминает, как под его ладонью ещё недавно приятно теплела другая, абсолютно чистая, молочно-белая щёчка. Алисса отстраняется, и воспоминание рассеивается. Джеймс вздыхает с еле сдерживаемым раздражением. Лампочка на кухне мигает, будто они в дешёвом ужастике, и в один момент гаснет, обволакивая комнату темнотой. Джеймс вздыхает ещё раз и порывается найти новую, но Алисса останавливает его: — Не нужно. Давай просто так посидим. Алисса знает, что Джеймс в очередной раз закатывает глаза, надеясь, что она не заметит, и молчит опять: пусть делает, что хочет. Они садятся друг напротив друга и не говорят ни слова. Между ними только стол, а по ощущениям — целая пропасть. Алисса хочет спросить очень много – слова путаются у неё на языке; словно в безумных салочках без правил, отталкивают друг дружку, пытаясь вырваться вперёд. Алисса закрывает лицо руками – всё не то, всё лишнее, глупое, ненужное. Что она может ему сказать? Вычитать за опоздания, умолять не бросать её? Может, вообще предложить завести ребёнка? Гвен всегда так делает, если ей нужно спасти погибающий брак. Джеймс водит пальцами по царапине на столе. Всё внутри умоляет – уходи. Он чувствует, как каждый его орган медленно скручивается, а нога под столом трясётся. Джеймс смотрит на Алиссу, бедную измученную Алиссу, и понимает, что её даже не жалко. Девушка перед ним уже давно не его Алисса – просто соседка. — Давай разведёмся. – Слова, как гроза на пасмурном небе, ожидаемы, но всё равно резки и неприятны. Джеймс удивлённо изгибает бровь: странно, что их произнёс не он. Это Алисса своим сорванным, хриплым, но твёрдым и уверенным голосом отчеканила приговор. В собственных фантазиях Джеймс не раз представлял, как говорит ей эти слова, перемежая извинения с объяснениями, что так будет лучше. Алисса всё портит и тут: бессилёшная девчонка, точно отчаянный воробушек, кидается в самое пекло. Алисса наблюдает за Джеймсом: в темноте ей видно только отвисшую челюсть, которую он упрямо пытается закрыть. Она улыбается уголками губ: произведённый эффект ей по душе. Джеймс наверняка не мог ожидать от неё подобного. — Ты хочешь развестись? – Почти бывший муженёк говорит тише, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Да! – Выходит чересчур радостно. У Алиссы небольшой опыт в прерывании отношений, но ей кажется, что нужно было сделать более грустный вид. — Алисса, — Джеймс мнётся, подбирая слова, — что ты опять выдумала? Ты просто устала, давай лучше пойдём спать, а завтра всё обсудим. — Нет. – Алисса ожесточённо мотает головой. – Это не глупости. Мы должны развестись. Джеймс натягивает снисходительную улыбку и мягким голосом убеждает: — Опять решила, что ты обуза для меня? Али-и-исса… — Тянет буквы, как Гвен недавно, и Алиссу тошнит. «Он такой же! Он точно такой же! Ему плевать!» Алисса всматривается в темноту, и ей кажется, что на месте Джеймса сидит её мать; на месте серых глаз мужа ей чудятся бледно-голубые, такие же холодные, как свет в морге. Джеймс нежно приобнимает за плечи, щебечет над ушком: — Ты же знаешь, я буду с тобой всегда. Даже если ты сломаешься, не выдержишь, мне плевать. Я всегда буду рядом. Алисса отшатывается. В словах Джеймса ей слышится всё, что угодно: самолюбование, зависимость, угроза – только не любовь. Желудок скручивает всё сильней, она задерживает дыхание, только чтобы не чувствовать мерзкий запах его духов. Когда пальцы начинают осторожно поглаживать её шею, на спине выступает холодный пот: ей кажется, что Джеймс сейчас её придушит. Мысль безумная и совсем не обоснованная, но Алисса верит, что именно сейчас возможно всё. — Это не для тебя, — еле слышно шепчет она. Подушечки пальцев замирают на сонной артерии – Алисса тревожно сглатывает. — О чём ты? — Развод – это для меня. Я не хочу больше жить с тобой. Джеймс присаживается перед ней на колени, обхватывает её ладони и, поглаживая каждый пальчик, слащаво тянет: — Алисса, я тебя не понимаю. У нас тяжёлые отношения в последнее время, это точно. Однако это не повод закатывать мне… — Джеймс делает вид, что его схватил неожиданный приступ кашля. – Это не повод так резко всё обрывать… Моя любимая, нам просто нужно это пережить, понимаешь?.. Хочешь, сходим погулять на выходных? Алисса не слушает, что он ей говорит. Гораздо больше ей нравится считать, сколько секунд он собирался с духом, решаясь назвать её любимой, или подмечать, как менялся его тон с устало-раздражённого до приторно-сладкого. «Пиздит так, будто я чёртов маленький ребёнок». Джеймс отходит от неё, и Алисса радуется, что теперь он не заметит, как сильно трясётся её тело от еле сдерживаемого хохота. — Солнышко, я тебя не понимаю, — повторяет, словно это имеет значение. — Ты никогда меня не понимал. «Зря сказала. Сейчас опять разноется», — Алисса морщится и скрещивает руки на груди, готовясь обороняться. — Алисса, я прошу тебя, — складывает руки в молитвенном жесте, — давай мы не будем ссориться сегодня. Слова как ушат холодной воды на голову – противно и вытереться побыстрей хочется. Волна возмущения, вспыхнувшего в ней, намного сильней всех случавшихся прежде. Алисса смотрит на свои тонкие пальцы и думает, что сумела бы удавить Джеймса, если бы захотела. — Нет, — цедит сквозь зубы. – Мы будем ссориться сегодня. — Алисса… — полурычит Джеймс. — Я сказала: будем! – Алисса хлопает руками по столу так сильно, что кажется, будто древесина под ладонями сейчас треснет. Джеймс наворачивает круги по кухне, зарываясь пальцами в волосы, сам себя убеждает: «Спокойно, спокойно… Это всего лишь Алисса»; и тут же срывается: «Это чёртова Алисса!» Он мечется, задевая телом всё подряд; пустые баночки для специй подскакивают на полках, с каждым разом приближаясь всё ближе к краю, но Джеймс не замечает этого, как не замечает и тупой боли в ушибленном боку. Перед глазами мутный туман, а в нём тёмное пятно, очертаниями напоминающее выхудавшую фигурку обожаемой жёнушки. — Ты не пила таблетки, да? Конечно, всё дело в них! Ты всегда ноешь, когда не пьёшь их! Ну, конечно! Осколки кинутой чашки летят в разные стороны – Алисса даже не дёргается, надеясь, что храбрость не выйдет ей боком – разрезанными ногами или дракой; кто знает – может невыводимый Джеймс наконец выйдет из себя? Он тяжело дышит, оперевшись на стол, и Алисса думает, что сегодня состоится самое масштабное сражение в их недолгой семейно войне. — Хватит! Прекрати списывать всё на таблетки! Я сказала, что хочу развестись, — всё! Точка! Мы разводимся! – Алисса с удовольствием выплёвывает накопившуюся злость ему в лицо. Ей интересно: сделает ли он то же в ответ? Или как всегда сыграет в невозмутимого взрослого? — Ты не сможешь без меня, — говорит тихо, но твёрдо: мол, знай, кто тут разумней. Алисса морщится. — Смогу. Джеймс распахивает окно. Холодный ветер заполняет кухню. Алисса ёжится, когда воздух лижет оголённые ступни, но ничего не говорит. Ей кажется, что, если она уйдёт прямо сейчас, Джеймс не остановит её, даже не шелохнётся, так и будет высматривать что-то в тёмном небе. Алисса не уходит. Она не хочет сбегать, она не трусиха, не ребёнок. Она умеет решать проблемы. Алисса не покинет эти стены жалкой пораженкой. Алисса ещё покажет Джеймсу, как он ошибался на её счёт. — Чего же ты не уходишь? – В голосе слышится злая насмешка. Джеймс чувствует себя кукловодом, и ему это нравится. — Я хочу уйти, а не сбежать, не поставив все точки над «и». Навалившаяся усталость с шумом роняет её на стул. В висках стучит – этот стук отдаётся во всё тело сразу. Алисса трёт ноющие глаза холодными пальцами, уже не таясь, стирает выступившие слёзы – в темноте всё равно не видно. Она слышит, как Джеймс со скрипом тащит соседний стул поближе к ней и усаживается рядом. — Неужели ты наконец поняла, что сбегать – это не выход? – Алиссу тошнит от его фальшивых интонаций, но она молчит: потом всё выскажет. – Тогда, в кафе, ты была иного мнения. Ты помнишь: то самое кафе, куда мы зашли после убийства Клоя? Алисса вскакивает, опрокидывая стул. Всё внутри неё стынет от последних слов Джеймса. Перед глазами проносятся картинки далёкого прошлого: большой красивый, прямо как из журналов о богатой жизни, дом, тёмная спальня, ехидная рожа престарелого ублюдка, нависающая прямо над ней, и океаны тёплой крови, нескончаемым потоком льющиеся ей на лицо, шею и новенькую кристально-белую футболку. Алисса чувствует тяжёлый, приторный запах железа в воздухе и солоноватый вкус на языке. Она хочет что-то сказать, но ей не хватает воздуха. Ноги лихорадочно трясутся, ей приходится вцепиться в угол стола, чтобы не упасть. — Не смей вспоминать про него, — шепчет она. – Никогда. Не смей. Джеймс неспешно встаёт. Алисса даже в темноте видит, какой огонь полыхает в его глазах. Колючие искорки, пляшущие на зрачках, пугают её, но она не отворачивается, не убирает свой взгляд с его глаз. Джеймс никогда не выигрывает в таких гляделках: взгляд у Алиссы холодней и весомей в сто крат. Он отходит и торопливо, заученной скороговоркой говорит: — Знаешь, Алисса, тебе бы не нужна была никакая психиатрическая, психологическая – вообще никакая – помощь, все эти таблетки, если бы ты не была такой трусихой. – Косит глаза, чтобы убедиться: слова попали в цель. – Да, ты просто трусиха, боящаяся взглянуть в глаза своему прошлому. Только последние крохи гордости удерживают Алиссу на ногах. Её мутит, в глазах темнеет, но она находит силы неуклюже присесть на стул. В пальцы больно упирается иссохшая спинка стула, из которой, как иголки из ежа, лезут щепки. Она цепляет пару заноз, шипит, пытаясь их вытащить, но руки безвольно падают на колени. Алисса уже не давит всхлипы: она ревёт, не стесняясь, не обращая внимания на Джеймса и его полуиспуганную рожу. Тот оборачивается к ней, порывается подойти, но замирает в последний момент. Опустившиеся плечики, спутанные волосы на худенькой спине, сокрытой широкой кофтой, всколыхивают в нём что-то, неприятно щемящее рёбра. Сердце больно колет противный голосок совести: «Смотри до чего ты её довёл!» Алисса не сопротивляется, когда он, подхватив её под обе руки, ведёт в спальню, осторожно усаживает на низкую кровать. Она откидывается на подушки и ревёт ещё громче. Темнота перед глазами пугает; Алисса прерывисто мычит что-то невнятное, и только опыт нескольких лет совместной жизни подсказывает Джеймсу, что она просит включить свет. Жиденький жёлтый свет настольной лампы освещает крошечную частичку комнаты – аккурат то место, где захлёбывается криками Алисса. До рассвета время летит быстро: Джеймс предаётся сладким грёзам о несбыточной жизни, развалившись в стареньком кресле, Алисса хнычет в подушку. Внутри ещё столько невыплаканного, кровоточащего, упрямо прущегося наружу, но у неё не хватает сил извергнуть из себя всё разом. Алиссе кажется, что где-то в области солнечного сплетения бледная кожа расходится по швам, она почти чувствует боль от ломающихся рёбер и совсем ничего не может с этим поделать. Разве что рыдать потише, чтобы не так сильно докучать Джеймсу, который и без того смотрит на неё с неизменной укоризной. К утру её немного отпускает, и первое, что она спрашивает: — На кой чёрт ты на мне женился? Знал же, что дефектная. Джеймс вздыхает и цокает языком. — Я люб… люблю тебя. – Джеймс еле сдерживается, чтобы не отвесить себе звонкую оплеуху: есть вещи, о которых нужно говорить уверенно, без запинок, чтобы в них поверили. Алиссе смешно, но ни одна мышца не реагирует, не дёргается, растягивая губы в улыбку, как бы она ни пыталась. Он любил её. И Алисса это знает. Не помнит точно, когда перестал, но знает, что это было. В первый раз она почувствовала это в том самом доме. Он весь дрожал, судорожно сжимая в руках её курточку, и всхлипывал, жадно глотая воздух. А она стояла напротив, заглядывала в его блестящие, в первый раз не мутные, глаза и чётко осознавала, что внутри её собственного насквозь промокшего тела рушатся все хлипкие конструкции, кое-как сколоченные за тот период жизни без него. Второй и последний пришёлся на ясный денёк, портивший своей солнечностью всё настроение. Они сидели на лавочке, и тогда Джеймс впервые сказал, что любит её, — так искренне, что Алисса не могла не поверить. И она поверила, сжимая в своей руке его искалеченную, уже не содрогаясь внутренне от отвращения: видела и похуже, чем просто изувеченная кисть. — Любил… А женился зачем? Тебе хуёво со мной, и я это вижу. Джеймс молчит. Ему нечего ответить. Раньше казалось, что всё, что он делал для Алиссы, правильно. Предложение, в том числе. Он хотел быть с ней семьёй, оберегать её, любить. «По всем пунктам мимо», — усмехается. — А зачем ты согласилась? Алисса хмурится: уж она-то с детства знает, что вопросом на вопрос отвечают только лохи. — Я вернулась в то кафе, потому что мне стало стыдно, жалко и страшно тебя бросать. Стыдно, потому что это была наша заварушка, а я попыталась трусливо сбежать. Жалко, потому что ты не заслужил бороться с этим в одиночку. Страшно, потому что нас слишком много связывает. Мне так хотелось, чтобы рядом был человек, который меня поймёт, — вот поэтому я согласилась. Ты был неплохим вариантом, чтобы влюбиться, — Алисса смеётся, поспешно стирая вновь нахлынувшие слёзы. – Достаточно подробно? Джеймс кивает. — В таком случае ты вернёшься, если уйдёшь. Алисса прикрывает усталые глаза. Комок в горле не становится меньше – наоборот, с каждым выплюнутым словом он разбухает всё больше. Ей хочется зажать уши руками и сбежать, пока Джеймс опять не начал читать тоскливые нотации, сдобренные чувством собственного превосходства. — Нет. – Качает головой. – Я больше никогда не вернусь к тебе. Джеймс улыбается краешками губ. — Неужели тебе больше не будет стыдно, жалко и страшно? — Нет, теперь это не наша заварушка. Теперь мы по отдельности. – Алисса встаёт, покачиваясь. – Знаешь, мы как были разными, так разными и остались. Алисса понимает: либо сейчас, либо никогда. Она распихивает вещи в маленький чемоданчик и усмехается: вся её жизнь способна уместиться в мизерную сумку на колёсиках. Джеймс, мило улыбаясь, суёт ей в руки их свадебную фотографию: — Будешь смотреть и вспоминать, как плохо мы с тобой жили. Алисса машинально берёт и замирает. «Всё было хуёво уже тогда». На снимке, сделанном пару лет назад, они стоят в обнимку рядом с речкой: улыбающийся во все зубы Джейм и плачущая Алисса. Он в костюме с похорон отца, она в платье с прошлой свадьбы. Алисса помнит, как она не хотела этого замужества, как тянула с согласием, с регистрацией. Если бы Гвен не припугнула её возможным уходом Джеймса, Алисса никогда бы не решилась. Остаться одной она боялась больше, чем выходить замуж. — Ты так хотела эту свадьбу, помнишь? – Алисса чувствует его руки на своей талии, и её передёргивает. – Вы часами обсуждали с твоей матерью, как бы всё получше организовать, а потом ты приходила ко мне и пересказывала все ваши разговоры. Жалко, что нельзя вернуться в тот момент. Алисса встряхивает головой – она помнит этот трюк. Сейчас Джеймс начнёт давить на жалость, она расплачется и никуда не уйдёт, а он будет рад. Раздражённо откидывает рамку на кровать и говорит: — Ты ничего обо мне не знаешь, Джеймс. Ничего! Тот пренебрежительно разводит руками и тянет, ехидно улыбаясь. — А как я должен был узнать? Ты запертый ларчик, тебя невозможно открыть. Алисса чувствует, как внутри горячеет. Лёгкие, окованные рёбрами, болят. По пальцам проходит мелкая дрожь, и Алисса, смаргивая наступившие слёзы, срывается: — Ты даже не пытался! – Хватает его за ворот свитера. – Ты даже не пытался! У Алиссы подкашиваются ноги, и она ещё сильней цепляется за Джеймса. Тот подхватывает ей и прижимает к себе, предупреждая попытки вырваться, хоть у Алиссы и нет сил на них. Они стоят так целую вечность. За окном окончательно рассветает, а Джеймс всё ещё держит Алиссу, будто в ней его смысл жизни, сама жизнь. Алисса уже не цепляется за него: стоит, опустив руки и уперевшись лбом в его грудь. Она сильно-сильно жмурит глаза и наивно надеется, что, когда откроет, всё будет иначе: ей снова станет семнадцать, она будет наглой девчонкой, без доли сомнений бьющей телефон об пол в школьной столовке, а мерзкий Тони и мамаша будут бесить её каждый день. Как и прежде. Она открывает глаза и видит только выцветший рисунок на свитере Джеймса. — Значит, ты действительно уходишь? – В голосе дрожь, пальцы ещё крепче цепляются в плечи. Алисса кивает, осторожно снимает с себя чужие ладони и отходит. Джеймс такой же, каким был в том доме, когда думал, что потерял её. Он не обращает на это внимание, но Алисса видит, что его пальцы судорожно сжимают воздух, ища опору. В груди вскипает нечто похожее на жалость, Алисса не сдерживается и захватывает его пальцы в свои. — Всё кончено, Джеймс. – Улыбается, пытаясь смягчить ситуацию, но становится только хуже. Неловкость между ними можно черпать ложкой – настолько она осязаемая. — Хорошо. Джеймс выдёргивает свою руку и уходит на кухню. Алисса слышит его едва слышные шаги и прерывистое бормотание, пока собирает вещи. В какой-то момент она оглядывается на фотографию, лежащую на кровати, и задумывается: «Всё действительно было не так уж плохо. Я ухожу. Это моя дурацкая придурь. Зачем? Мы жили не так уж плохо». Мысли раздражают её. Алисса встряхивает головой и резко застёгивает чемодан, отрезая все пути к отступлению. В маленьком коридоре темно. Алисса осторожно тянет чемодан, лавируя между мебелью. Хочет уйти как можно тише, чтобы Джеймс даже не заметил, но половица протяжно скрипит, когда она наступает на неё, и с этим скрипом рушатся все её планы. В дверном проёме появляется Джеймс, и сердце Алиссы на мгновение замирает. Он выглядит иначе – осунувшимся, как будто постаревшим. Тёмные круги под глазами теперь ещё явственней, на лбу гнездится тоненькая морщинка, плечи поникшие. Он облокачивается на стену и смотрит. Алисса нарочито долго завязывает шнурки на кроссовках. Она ждёт, что Джейм скажет хоть слово, опять начнёт умолять её остаться, но он молчит. Алисса перевязывает бантики по несколько раз, давая почти бывшему мужу тысячу и один шанс ещё раз попытаться всё исправить. Джеймс игнорирует каждый. Алисса кривит губы и, тихонько вздыхая, встаёт. — Где будешь жить? — Пока у Гвен. – Алисса нерешительно ведёт плечами. – Потом съеду. Может, попрошусь к тёте. Не переживай за меня: я взрослая работающая девушка. Справлюсь. — Хорошо, — кивает. – Значит, это всё? Алисса закатывает глаза. Переливать из пустого в порожнее не её хобби, но вместо недовольства, она прикусывает язык и чеканит решительное: — Да. Всё. Джеймс не говорит ни слова, пока Алисса накидывает ветровку, подхватывает чемодан и переносит его через порог. Он буравит её взглядом, не веря, что всё это происходит именно с ним. Ему кажется, что сейчас Алисса – не та, которая вечно грустит, а его прежняя Алисса – обернётся, окинет его хитрым взглядом, рассмеётся, сгибаясь напополам, и скажет, что всего лишь её шуточки. Но Алисса не любит шуток, поэтому она мнётся, стоя на пороге, и бросает через плечо тихое: — Прощай. А потом торопливо добавляет: — Только не в том смысле. Джеймс усмехается, сам не понимая почему, и отвечает: — Прощаю. И ты меня. Последние слова Алисса не слышит: они съедаются шумом закрывающейся двери и топотом кроссовок по подъездной плитке. На улице начинается новый день.