***
Комната залита солнцем. В его лучах кружатся в вальсе с сигаретным дымом пылинки и греется старая облезлая кошка. Из окна доносится скрип качелей и шелест листьев. По старому паркету процокали каблуки, тонкая рука швырнула на кофейный столик газету. Она села и нетерпеливо прошлась чёрными коготками по столешнице. Долохов затянулся, поднял газету и принялся читать: — Сегодня утром… труп Гермионы Грейнджер… в крови Героини Войны найден яд… авроры расследуют… — он усмехнулся, поднял на неё взгляд и спросил: — Ты этого добивалась, Белла? Беллатрикс расхохоталась и пересела к нему на колени: — Этого, Тони. Именно этого.0
11 июня 2021 г. в 15:07
Война везде. Не верьте этим газетёнкам, которые превозносят Гарри Поттера и говорят о том, что война — наконец-то — кончилась. Не-ет. Война скалит гнилые зубы в окнах опустевших домов, грозит костлявым окровавленным пальцем из-за угла Министерства, встряхивает тёмными, слипшимися от грязи и крови волосами на судебных процессах, и танцует канкан на могилах победителей и проигравших.
Нет, серьёзно. Гермиона так и видит, как взметается вверх подол изодранного чёрного платья, под которым мелькают тощие щиколотки, изрисованные разводами крови и синяков. Гермионе кажется, что война стянула платье у дохлой Беллатрикс. Нет, не так. Гермионе кажется, что война — это и есть та самая белла-белла-белладонна, мадам Лестрейндж, самая верная Упивающаяся.
… Гермиона просыпается по ночам в холодном поту, хватается за палочку и снова видит войну. Та глядит из зеркала глазами-провалами и кровожадно усмехается. Грейнджер мотает головой, и война ненадолго исчезает.
Гермиона, опасливо озираясь и, чувствуя чужое присутствие за спиной, уходит в блэковскую библиотеку и читает до посинения — только бы не ощущать чужое дыхание прямо над плечом.
Тогда война ненадолго уходит.
Когда Гермиона покидает библиотеку, больше похожую на филиал ада — столько в ней темномагических трактатов, мир начинает двоиться, мутнеть, и противненько шуршать, как ненастроенное военное радио. Мир распадается на куски и через несколько мгновений снова хаотично срастается — зрачками назад, нос на затылке, уши на коленях, а пальцы… они везде (Гермионе кажется, что их больше, чем десять). А через несколько мгновений части тела начинают двигаться и расползаться по своим местам. Ей не хочется на это смотреть, но она не может отвернуться — не получается.
Потом всё-таки оказывается, что пальцев десять.
Гниющий мир смотрит на неё тусклыми глазами, зачёсывает назад тусклую чёлку и тускло улыбается. Даром, что мантия, кажется, сворована у Дамблдора, что на волосах венок из одуванчиков — цветы завяли, мантия грязная, а мир выцвел и, кажется, пахнет гнилью. Мир чуть-чуть показывает зубы в глуповатом добродушном оскале и танцует танго с войной.
Война сладострастно кружится в объятьях мира, платье её крылом подбитой вороны взметается вверх и смешивается с попугайским одеянием, открывающим вид на грязно-белые чулки со стрелками и сбитые мужские туфли — такие же яркие, к слову.
А Гермиона боится. Убегает от войны, прячется за сигаретной дымкой, за книжными строчками и осколками бокалов, тонущих в вине. Она знает — подойдёт война чуть ближе и не станет Героини Войны — какая ирония!
А война подходит всё ближе и ближе, крадётся, словно зверь, заглядывает жуткими провалами глаз в коньячную радужку и лезет-лезет-лезет изо всех щелей.
… Гермиона распахнула глаза. В комнате тихо, слышится только тиканье старинных часов и чьи-то тихие босые шаги.
Шлёп-шлёп-шлёп.
Шлёп.
Пахнет книгами, табаком, разлитым кофе и страхом. И ещё немного — войной. Послышался протяжный скрип. Гермиона вздрогнула.
«Надо бы смазать петли, — проносится в голове».
Шлёп-шлёп.
Война стоит в изножье кровати и тепло улыбается, протягивая тонкие, покрытые струпьями руки. На левом предплечье сияет метка, а в тонких пальцах тускло поблёскивает флакон. Гермиона точно знает: там яд.