Венские вечера

— Фрау фон Эберхартер, я очень прошу вас подождать в приемной, — обратился секретарь. — Господин министр-президент примет вас через пятнадцать минут. — Разумеется, герр Ригер, — кивнула Мари. — С удовольствием предложу вам кофе. — Спасибо. Кофе мне бы и правда не помешал. И вам, наверно, тоже? Ригер посмотрел в сторону настенных часов и картинно вздохнул, и Мари сочувственно улыбнулась ему в ответ: еще бы, уже десять, вот и за окном давно потемнело, и июльский вечер уже перетекает в ночь. Но так как господину министру-президенту было все еще угодно работать в этот час, вместе с ним работал и весь его аппарат. И Ригер, и все три помощника — их кабинеты были справа по коридору, и помощники тех самых помощников, и советники по разнообразным вопросам, и лакеи, то и дело снующие по коридору, и посыльные, и телеграфисты, и, конечно же, караульные у входа в Моденский дворец. Домой пока не спешил никто. Как всегда. — Фрау фон Эберхартер, — Мари устроилась в удобном кресле, а Ригер поставил перед ней поднос с блестящим кофейником, маленькой чашечкой и вазочкой печенья, — прошу вас. — А как же вы, герр Ригер? Тот вздохнул и почти неуловимым жестом показал на тяжелую дубовую дверь. — Вдруг господину министру-президенту что-то срочно понадобится, — сказал он, наливая ей кофе. — А я тут, значит, отдыхаю. Мари снова улыбнулась в ответ. Ригера она знала хорошо: кажется, тот служил в приемной Таафе уже три года. А еще Ригер всегда был очень услужлив с ней. И даже добр. Как с собственной дочерью. От этой мысли сердце сжалось. Трудно быть ничьим ребенком. С выдуманными родителями, с выдуманной судьбой. Даже сестры у нее больше не было. — Давайте так: я возьму вину на себя, — предложила Мари, размешивая сахар и вдыхая запах ароматного напитка: Ригер потрясающе заваривал кофе. — Скажу, что это я и есть та коварная соблазнительница, сбившая вас с истинного пути служения нашему государству и господину министру-президенту. Ригер рассмеялся. — Знаете, если вы будете так добры..., — начал он и осекся. — Сделаю что смогу. — Герр Вилигут, боюсь, задержится. — У господина министра-президента сейчас герр Вилигут? — Да, — Ригер покачал головой. — Словом, я сбегаю в караульную и отправлю посыльного к себе домой. Чтобы моя дорогая супруга не ждала меня к ужину. Который, наверно, давно остыл, и за это мне потом попадет. — Конечно, — кивнула Мари. — И не спешите. Если там герр Вилигут, это правда надолго. — Премного благодарен, фрау фон Эберхартер! Ригер умчался на всех парах. Мари допила кофе, вернула чашечку на поднос, а затем поднялась. Померила шагами приемную и подошла к дубовой двери. В конце концов, у нее с собой было важное донесение из Лондона. Именно поэтому ей и сказали приехать поздно вечером. Вообще прибыть в любое время: даже если господина министра-президента не окажется на месте, дежурный посыльный разыщет его в любой точке Австро-Венгрии и передаст ему все новости. Так что ей — можно. Войти, прервать, спасти Вилигута. А в том, что Вилигут нуждается в спасении, Мари даже не сомневалась. Она потянула дверную ручку на себя и чуть не оглохла. — Что я завтра в рейхсрате (1) скажу графу Гогенварту? Что? — Я не виноват... — Как, как вы могли его упустить! Как? Вы не понимаете, какие осложнения это вызовет сейчас? Я должен знать, кто поддерживает Гогенварта в Праге! Мне нужна любая информация о его сторонниках среди младочехов! — Я не знал... — Это ваша работа — знать! Поэтому вы здесь! И думать хотя бы на шаг вперед! Никогда не пробовали, герр Вилигут? На секунду в кабинете воцарилась тишина, и Мари осторожно заглянула внутрь. Даже смотреть на Вилигута было больно: тот сейчас стоял перед Таафе, согбенный и жалкий. — Господин министр-президент, — пискнул Вилигут. — Если вы позволите мне... — Я еще не закончил! — снова закричал Таафе. — Или нет, закончил! Уйдите отсюда, я сам придумаю, как это решить! Вилигут пролепетал очередное извинение — и проскользнул в дверь мимо Мари. Таафе тем временем прошел мимо своего глобуса — и даже провел рукой по поверхности, словно хотел погладить его, а затем направился к окну. С минуту он пристально вглядывался в темноту Херренгассе. Наверно, пытался успокоиться. Мари он так и не заметил, и теперь она медлила перед тем, как дать о себе знать. Конечно, можно было снова выйти, постучать в дверь, цокнуть каблуками или просто обратиться к Таафе и сообщить, что она явилась. И что у нее для него действительно интересные новости из Лондона. Вот только Мари не могла отвести взгляд от фигуры Таафе: слишком много было в нем напряжения. — Идиоты, — тихо произнес Таафе. — Идиоты. Господи, за что мне все это... Мари вдруг вспомнила, о чем успела прочесть в сегодняшней газете: сейчас Таафе снова сражался с рейхсратом за понижение имущественного ценза. Вся австрийская элита и то самое «Железное кольцо», прежде всегда поддерживавшее Таафе, встали на дыбы от перспективы: не самые состоятельные подданные теперь тоже смогут голосовать. Выбирать парламентариев. Неслыханно! То ли дело, когда граф голосует за графа, а герцог за герцога. Колода всякий раз оказывается чуть перетасованной, и никаких радикальных перемен не сулит: и хорошо. Ну а своих целей Таафе достигал так, как привык — собирал сведения о своих противниках, искал подходы к каждому, находил слабые места. Дергал за ниточки. Делал то, что умел лучше всего. Так что штат шпионов для этого был просто необходим. И даже такие недотепы, как Вилигут, нередко оказывались полезными. Мари уже было хотела обратиться к Таафе, но в этот момент он повернулся. Ее опять не увидел. Зашагал вглубь кабинета и отправился в гостиную, куда допускались лишь редкие посетители. За гостиной находилась столовая. Мари слышала, что порой Таафе приглашал министра внутренних дел Цислейтании (2) разделить с ним завтрак. Но куда чаще обедал и отдыхал там сам. «У меня важное донесение», — сказала себе Мари. И поймала себя на мысли, что на самом деле ею просто движет любопытство. Дверь в гостиную осталась незапертой. Мари подошла к ней на цыпочках и осторожно заглянула внутрь, в царивший полумрак: гостиную сейчас освещал один единственный громоздкий подсвечник у камина. Окна были плотно занавешены, а противоположную стену полностью закрывал книжный шкаф. Таафе сидел на диване в центре гостиной — точнее, полулежал, откинувшись на спинку, и его поза не выражала ничего, кроме усталости. Он прикрыл лицо левой ладонью, точно хотел спрятаться от света — или от всего мира, полном идиотов-подчиненных. Мари разглядывала его несколько секунд, снова не зная, что ей делать. А потом увидела нечто такое, что сперва не поверила своим глазам. Потому что правая рука Таафе, до сих пор покоившаяся на поясном ремне, скользнула ниже. Сперва Таафе просто легко коснулся себя внизу живота. И вдруг сильно сжал руку. А затем погладил себя в паху, снова и снова. Тогда расстегнул поясной ремень и пуговицы. Сунул руку под брючную ткань и едва слышно застонал от удовольствия: будто он давно не позволял себе ничего подобного. Или, скорее, просто не находил времени. Этой ласки ему, впрочем, не хватило. В следующую секунду Таафе расстегнул последнюю пуговицу, и помог себе левой рукой: оттянул нижнее белье и высвободил член. Обхватил его ладонью и принялся водить по нему рукой, то быстрее, то медленнее, то вовсе переставая, то снова набирая темп. Веки Таафе при этом были плотно сомкнуты. А член вскоре встал колом. Мари точно завороженная следила за Таафе: она почему-то ничуть не боялась, что он сейчас откроет глаза и увидит ее. Будто этого и вовсе не могло случиться, будто время остановилось или вовсе течет вспять, будто ей снова пятнадцать и они с сестрой, тайком от родителей, рассматривают коллекцию непристойных картинок, которую они отыскали в комнате камердинера. Вот только она никогда не смогла бы вообразить, что героем такой картинки когда-нибудь окажется первый политик Австро-Венгрии, всемогущий, неуязвимый министр-президент граф Таафе. И еще очень хотелось понять, о чем тот сейчас думает. Кого представляет: в своих объятиях или там, внизу, у себя между коленями. Потому что когда Мари так же ласкала себя, ей обязательно нужно было представить что-то или, точнее, кого-то — красивого и хорошо сложенного — только тогда наслаждение выходило достаточно ярким. Впрочем, говорили же, что у мужчин с этим проще. Таафе снова застонал — уже громче — и стал еще быстрее водить ладонью по члену. Вздрогнул всем телом и кончил. А потом так и остался полулежать на своем диване — с расстегнутыми брюками, спущенным бельем и опавшим членом. Вслепую потянулся левой рукой за полотенцем на краю дивана — это Мари заметила только сейчас. Она крайне осторожно вышла из столовой. Снова на цыпочках пересекла кабинет и остановилась у самого входа. Перевела дух. Отсчитала в уме сто пятьдесят секунд — или сколько нужно министру-президенту, чтобы прийти в себя и снова встать в строй на защиту Австро-Венгрии? — и постучала в дверь. — Господин министр-президент, — произнесла она. Сто пятьдесят один, сто пятьдесят два, сто пятьдесят три... — Входите. Голос, как всегда, звучал чуть недовольно. Еще бы. А через секунду в кабинете появился и сам Таафе: подтянутый, аккуратный, уверенный в себе. И все-таки немного усталый. — Фрау фон Эберхартер, — Таафе чуть склонил голову в приветствии. — Я вас как раз ждал. — Я прибыла сюда сразу же, как получила вашу телеграмму. Таафе остановился у своего стола. Налил себе воды из графина и — довольно жадно, как заметила Мари — выпил целый стакан. Указал ей на кресло сбоку от стола и произнес: — Рассказывайте. — Позавчера в Париже мне удалось встретиться с герцогом Сомерсетом... Донесение не заняло много времени. Таафе молча выслушал Мари и даже не задал ни одного каверзного вопроса — просто сказал, что ему придется обдумать ситуацию. И что лучше ей зайти к нему еще раз, после обеда, в три часа дня: тогда он успеет сопоставить ее сведения с телеграммой, которую он только что получил от своего второго агента в Лондоне и сделать выводы. Мари легко поклонилась и пожелала Таафе доброй ночи. У самой двери остановилась. Повернулась и на миг задержала взгляд на Таафе — ей все еще никак не верилось, каким она его сегодня видела. Только что. Каких-то четверть часа назад. А когда за ее спиной закрылась тяжелая дубовая дверь, Мари вдруг вспомнила, что уже пять лет не делила постель ни с одним с мужчиной. С того времени, как кронпринц Рудольф... Ночь Мари провела в своей квартире на Ландесгерихтштрассе. К счастью, она достаточно устала за день, и никакие мысли ее не донимали, как это нередко случалось с ней в Вене. Она позавтракала в кофейне на улице Грабен, прочла двадцать страниц довольно легкомысленного романа — ее куратор в Париже остался бы недоволен тем, на что она тратит досуг, — взяла двуколку и отправилась на прогулку в парк на другой стороне Дуная. А в три часа дня поздоровалась с Ригером. — Вчера вам наверно пришлось долго дежурить, герр Ригер? — осведомилась Мари. Ей почему-то это было очень интересно. Не только из-за Ригера. — В одиннадцать смог пойти домой, — ответил Ригер. — Ничего страшного, фрау фон Эберхартер. Но мне очень приятно, что вы так вежливы и милы с пожилым секретарем. Мари улыбнулась. И отправилась к человеку, который не был ни вежлив, ни мил. Видно, на утреннем заседании рейхсрата у Таафе действительно что-то не заладилось. Если не сказать: пошло прахом. И сейчас Таафе был очень зол. — Объясните, фрау Эберхартер, — потребовал он, проводя рукой по глобусу. — Вы в Париже предложили герцогу Сомерсету сделку или нет? — Нет, — ответила Мари. — Почему? — Мне показалось, будет слишком рано. Он так и не определился, какой лагерь поддерживать. — Он и не должен этого определять! — сорвался Таафе. — Это ваша работа! Вы и есть мой агент влияния! Я вас для этого послал в Лондон или ради того чтобы вы там покупали себе красивые платья и бегали по балам? — В таком случае я буду решать сама, что мне делать, и как, — возразила Мари. — Потому что вас, господин министр-президент, не было ни в Лондоне ни в Париже. И вы понятия не имеете, чего мне стоило уйти от слежки в Париже! Она в ответ тоже повысила тон. Потому что не боялась. Никогда. Ни теперь, ни раньше... Вот только сейчас кое-что было сложнее. Сейчас ей хотелось ударить Таафе. И чтобы он упал. Например, на эту скамеечку. Или на стол. Или на тот свой диван в гостиной. — Какая слежка, когда вас охраняли мои люди, — распалялся Таафе. — Вы у нас самая смелая или все-таки нет? Ударить, да. А потом оседлать его. Мари собрала волю в кулак и вернула себя в реальность. — Хорошо, господин министр-президент, — ответила Мари. — Я встречусь с герцогом Сомерсетом еще раз. И если он будет готов к такой сделке — еще раз подчеркну, что это буду решать только я — я предложу ему поместье в Монпелье в обмен на то, что он сможет сделать для нас в Палате лордов... Через несколько минут Мари снова стояла на пороге. Пожелала Таафе доброго дня. На секунду опять задержала на нем взгляд. Каково это — быть с ним? В Лондон Мари вернулась через несколько дней. И бросилась в работу точно в омут с головой. Разумеется, она тотчас заказала себе несколько дорогих туалетов: правила игры того требовали, и Мари с некоторой мстительностью сейчас вспоминала слова Таафе, явно сказанные в запале. Посетила бал у виконта Херефорда и прием у графа Эссекса: именно там появлялись влиятельные джентльмены из Палаты лордов. Предложила наконец сделку герцогу Сомерсету — и тот с радостью согласился служить Вене. В обмен на то, что Император Франц Иосиф выплатит его долги и подарит поместье во Франции. Ей везло, и все складывалось и получалось именно так, как этого ждали на родине. Не удавалось ей только одно: выкинуть из головы все, что она нечаянно увидела в кабинете Таафе. Едва Мари отпускала горничную и ложилась спать, как полумрак той гостиной в Моденском дворце возвращался и сковывал ее. И теперь она жалела, что не выдала тогда своего присутствия. ... Вот она садится рядом с Таафе, вот обнимает его за плечи, и прежде чем господин министр-президент успевает возмутиться, осторожно отодвигает его ладонь, и берет его член в свою руку. Вот она гладит его, касается горячей кожи, постепенно увеличивая темп, а потом целует в самую головку, и это страшно возбуждает ее саму. Вот он стонет от ее прикосновений, и лишь потом она позволяет ему кончить... От таких мыслей внизу живота разгорался огонь, и каждое утро Мари вновь и вновь давала себе обещание: забыть. Просматривала документы, заводила все новых полезных знакомых, добывала сведения для Вены и отправляла депешу. И тут же представляла того, кто будет читать эту депешу — и думала о том, как он строен, отлично сложен и хорош собой. Если бы Таафе только не требовал так много. Не выжимал бы из своих агентов максимум. «Ну, тогда бы это просто был не Таафе, — всякий раз думала Мари. — Какой-нибудь другой чиновник. Обычный. От которого останется только пыль на шкафах с папками и больше ничего». Всему остальному Мари придумала простое объяснение: у нее действительно давно никого не было. А еще ей очень хотелось быть нужной. Наступил сентябрь, и ее вызвали в Вену. По бульварам гулял ветер, сорвавшийся с самых высоких альпийских пиков. Мари такого приема не ожидала — привыкла, что погода в родном городе всегда лучше, чем в Лондоне. И даже немножко замерзла, пока ехала в открытом экипаже. Так что, войдя в приемную в Моденском дворце, накидку она снимать не стала. И попросила Ригера заварить ей кофе покрепче, пока она ждет своей очереди: в кабинете с глобусом сейчас был герр Майсснер. А когда Ригер поставил перед ней поднос, на котором кроме кофейника, чашечки и вазочки с шоколадом была и рюмка настоянного на травах шнапса — Мари не стала скрывать радость и легкое смущение. — В такой вечер лучше сидеть дома, — заметил Ригер. — Вы совершенно правы, — согласилась Мари. Улыбнулась, стараясь не подавать виду, как уязвили ее эти его нечаянные слова. Если бы у нее был дом, она бы не приходила сюда, в Моденский дворец. Если бы у нее была семья. Если бы хотя бы с Ханной можно было бы увидеться. С родной сестрой, которая считает ее погибшей вот уже пять лет. Если бы мама так отчаянно не старалась выдать ее замуж за любого подходящего аристократа с длинной историей рода, потому что отец Мари, австрийский дипломат Альбин фон Вечера был всего лишь нуворишем, и этот печальный факт нужно было исправить с помощью дочери. Если бы Мари уже в детстве не послали в специальную школу, где не изучалось никаких наук — только французский, игра на музыкальных инструментах, домохозяйство и рукоделие: все, необходимое молодой девице, чтобы она стала идеальной женой и матерью. Печаль, охватившая Мари от воспоминаний, тотчас сменилась яростью. Вот только ярость эта давно не горела, а застыла тяжелыми и острыми глыбами льда в душе. Ледяные торосы, вспомнила Мари картинку из учебника географии. Который читала, когда уехала в Париж. И радовалась, что в мире, оказывается, есть и эти ледяные торосы на крайнем Севере, и обжигающая пустыня с кактусами в далекой Мексике, где бунтовщики недавно казнили брата Императора, и затерянные в Тихом океане острова с ужасными дикарями, и каучуковые деревья в Амазонии, и полные загадок высоченные египетские пирамиды, и белые башни Кремля в столице России. Реальный мир пугал и манил, и сильно отличался от того, как его видела семья фон Вечера, и Мари пришлось переступить через себя, через собственный страх, и принять этот мир — бушующий, пламенеющий — таким, как он есть. — Кажется, вы очень устали, фрау фон Эберхартер, — сказал Ригер. — Ничего страшного, герр Ригер. — Господин министр-президент сегодня тоже немного расстроен. «Бедный Майсснер», — подумала Мари. А вслух спросила: — Но ведь поправку к имущественному цензу рейхсрат все-таки принял? — Да, еще в августе, — заверил ее Ригер. — Но возникли новые трудности. Его Величество Император Франц Иосиф утром вызвал господина министра-президента к себе по какому-то срочному вопросу. Я полагаю, это был очень серьезный разговор. — Могу представить. В ответ Ригер только кивнул, а в следующий миг тяжелая дубовая дверь отворилась, и оттуда пулей вылетел Майсснер — с красным лицом. Мари даже не успела с ним поздороваться и попрощаться, когда Ригер уже впустил ее в кабинет Таафе. — Господин министр-президент, — обратилась Мари. — Фрау фон Эберхартер. Таафе, как и следовало ожидать, был раздражен, но и это едва скрадывало усталость на его лице. Он указал Мари на кресло, а сам уселся за свой стол. Закрыл папку с документами, сцепил пальцы и принялся слушать Мари. — ... граф Эссекс полностью на нашей стороне. Равно как и герцог Лодердейл. Эти джентльмены готовы сделать все от них зависящее, чтобы отношения Британской короны с Австро-Венгерской монархией остались бы ровными. — Ровными, — повторил вслух Таафе. — Да, — подтвердила Мари. — Ровными, как и прежде. На миг она вдруг снова увидела сцену в гостиной: и совсем другого Таафе из своих воспоминаний, а в следующее мгновение его сменил третий Таафе, из тех ее смелых фантазий. Вот только настоящий, единственный Таафе сидел перед ней с неприятной усмешкой на губах. — Это не совсем то, что нам нужно. Мари вздохнула. Она-то считала, что привезла хорошие новости, просто отличные, а уж сколько работы пришлось переделать ради того, чтобы сейчас доложить о лояльности графа Эссекса и герцога Лодердейла! — А что нам нужно? — Вам — не знаю, — бросил Таафе. — А мне нужна поддержка. Полная. Безоговорочная. Чтобы у его высочества принца Альберта — я не знаю, какое имя он возьмет при коронации — были бы всегда связаны руки. И одного графа с герцогом для этого мало, понимаете? — Вы раньше считали, что даже это невозможно! — вспылила Мари. — Вы не верили, что я смогу это сделать! — Я вообще никому не верю, фрау фон Эберхартер. Пока не увижу результат. — Результат — вот он. Мы выиграли это сражение. — Но не войну. — А что, речь уже идет о войне? Мы с кем-то воюем, господин министр-президент? Таафе покачал головой. Встал из-за стола и подошел к своему глобусу. На Мари он больше не смотрел. — Союзниками Британии должны стать мы, а не французы. Я знаю, что они нащупывают контакты. Не говоря о том, что содружество Российской Империи и Французской Республики стало реальностью! — Вы же не можете отказаться от обязательств Тройственного союза. — И не собираюсь, он мне тоже крайне важен и полезен! Или вы считаете, что мы могли не подписывать соглашение с пруссаками? Это после поражения при Кёнигграце? — Боже, это было так давно. — Как сказать, — ответил Таафе и, пожав плечами, заложил левую руку за спину. — Просто вы тогда еще даже не родились, а я, к несчастью, помню тот позор. — Вы и с Российской Империей собираетесь дружить? — Да, и с ними тоже. — То есть, одно другому не мешает? — Мне вообще ничего не мешает. Таафе провел рукой по глобусу — почти что с нежностью — и ушел за свой стол. Снова раскрыл папку с документами и принялся перелистывать их, а Мари вспомнила, как в июле ей так хотелось ударить его, чтобы он упал, и одержать наконец над ним верх, и прекратить уже этот вечный бой. И она ударила. — Кроме его Величества Императора, — заметила Мари. — Ведь так? Таафе немедленно вскинул на нее глаза — и теперь он уже был не просто раздраженным и усталым после долгого дня. Он был взбешен. — Прошу прощения, господин министр-президент, — извинилась Мари. — Я просто слышала кое-что сегодня в коридоре и предположила, что вы разошлись с его Величеством во мнениях относительно внешней политики. — А вы сразу решили, что это вас как-то касается? Вам пора уже отвыкнуть от мысли о том, что весь мир крутится вокруг вас, фрау фон Эберхартер. — Ну конечно, — Мари улыбнулась. И постаралась добавить побольше яду в слова. — На самом деле мир крутится так, как хочется вам? Куда вы скажете, туда и вертится? Прямо как ваш глобус, который вы столь любите. — Вы забываетесь! — Нет. Я просто хочу вас понять. Теперь Таафе промолчал: и выглядело это так, будто он первый раз в жизни не нашелся, что ответить. Открыл и снова закрыл свою папку. Мари тем временем поднялась, прошлась по кабинету — заметила, что дверь в гостиную закрыта — и вернулась к столу. Только встала она совсем рядом с Таафе, и тот сразу же бросил на нее раздраженный взгляд. А когда она и вовсе оказалась за его спиной и положила руки ему на плечи, дернулся вперед. — Что это значит, фрау фон Эберхартер? — Я же сказала, — пальцы чуть сжались, и Мари почувствовала как напряжены в нем все мышцы. — Хочу понять, что вы собираетесь делать. Может быть, тогда я пойму, что делать мне. — Вы действительно забываетесь. И ведете себя неподобающе. — Неподобающе — вы имеете в виду шпионаж? Подкуп английских пэров? Или то, как удачно я собираю компромат на всех этих герцогов и графов в Британии? Одной рукой Мари скользнула вниз — под его пиджак. Погладила Таафе по груди, зацепила пуговицу жилета и расстегнула. Одну, а затем вторую. Наклонилась к нему еще ближе и продолжила: — Я ваша креатура, господин министр-президент. Я не Майсснер и не Вилигут, на которых вы срываете злость и, видимо, только поэтому до сих пор держите их в штате. Но я-то никогда не буду молчать, когда вы кричите. И знаете, почему? Потому что это вы меня создали. Вы сделали меня такой, какая я есть сейчас. И вы единственный, кто помнит, какая я была раньше. Кем я была. И как меня зовут на самом деле. — Это еще не повод... — Это как раз повод, — Мари сперва прижалась губами к его макушке, а потом потянулась к галстуку. — Я в каком-то смысле часть вас. Но и вы теперь часть меня, господин министр-президент. Заодно подумала: какое счастье, что Таафе настолько не любит официальные мундиры — и носит их только на приемах, где к этому его обязывает протокол. А во всех других случаях появляется в костюмах-тройках. Таафе остановил ее руку, уже развязавшую узел на галстуке. — Немедленно прекратите, фрау фон Эберхартер. Он подался вперед и привстал, а Мари пришлось отойти. Теперь они стояли друг напротив друга, и в глазах Таафе бушевало пламя — вот только совсем иное, чем бы хотелось Мари. Наконец, Таафе поправил галстук и застегнул пуговицы на жилете. — Вы свободны, фрау фон Эберхартер. Утром я буду завтракать здесь. В восемь. Мы сможем еще раз в спокойной обстановке обговорить то, чем вам следует заняться в Лондоне. Мари поняла, что проиграла. — Как вам будет угодно, господин министр-президент. Легко поклонившись, она пожелала Таафе доброй ночи и уже подошла к порогу, когда вдруг услышала шаги за спиной. И почувствовала чужое дыхание на своей коже. — Если вам, конечно, хватит смелости идти до конца. Мари резко повернулась. Таафе стоял совсем рядом, ближе, чем предписывали хорошие манеры и приличия. И сейчас он разглядывал ее, оценивал, и будто перебирал что-то в уме. Вычислял. Потом поднял руку и осторожно провел пальцами по щеке Мари — вот тогда-то она и перехватила его запястье. — О, — Таафе разыграл удивление. — Вот как. Останавливаться он, впрочем, не стал — взял Мари за другую руку и поднес к своим губам. — Ну уж нет, — заметила Мари. — Вы же сами сказали: прийти в восемь утра. — Сдаетесь? — Где? Кому? — Сначала вы решили, что потерпели поражение. Ведь так? — Таафе улыбнулся. — А теперь — что выиграли, оттолкнув меня. В ответ Мари тоже скривила губы. — Не понимаю, что вы имеете в виду, господин министр-президент. — Я не люблю, когда партия заканчивается ничьей. Мари покачала головой. Вырвала свою руку из его ладони. И решила бить наотмашь. — Недавно я видела, как вы растолковывали герру Баттенбергу, какой новый прием в шахматах вы лично изобрели. Знаете, что я заметила? Вы не передвинули ни одну из фигур. Все ваши пешки, ладьи и слоны остались в начальной позиции. И в отличие от герра Баттенберга, я немного знакома с правилами игры. Глаза Таафе заблестели: он принял вызов. — Вы не поняли самого главного. Иногда лучшее сражение — то, которого удалось избежать. Может быть, именно это я и пытался тогда объяснить герру Баттенбергу. — Отлично. Вот поэтому я приду утром, господин министр-президент. Мари шагнула к двери и на самом пороге услышала: — Фрау фон Эберхартер... Мари! Она все-таки обернулась. Таафе протягивал ей руку в самом галантном жесте. Нужно было удержаться. И уйти, причем немедленно. Сухо откланяться, попрощаться с Ригером, приказать дежурному найти экипаж и вернуться в квартиру на Ландесгерихтштрассе. Но теперь Мари тоже хотелось ответить на вызов. Пальцы сомкнулись на пальцах. Таафе не спеша провел ее по кабинету: как если бы она сопровождала его на каком-нибудь приеме. Распахнул дверь в ту самую гостиную: и Мари, как назло, снова в красках вспомнила все, что видела здесь тем июльским вечером, и решила, что хотела бы увидеть все это снова. Из гостиной они перешли в столовую, а затем в другую комнату, небольшую, с камином и кроватью с пологом. Окно было скрыто тяжелой портьерой, а на маленьком столике стоял подсвечник. — Любите полумрак? — спросила Мари, когда Таафе уже хотел было запереть дверь. — А вы нет? — Предпочитаю, чтобы от меня ничего не скрывали. — Будь по вашему, — неожиданно согласился Таафе. — Кстати, в наш зал заседаний уже провели электрическое освещение, и эти современные лампы светят ярче солнца. Но это, наверно, излишне? — Пока да, — усмехнулась Мари. Таафе принес второй подсвечник и водрузил его на каминную полку. Мари обхватила его лицо руками и принялась целовать, и Таафе немедленно ответил ей, подхватил и усадил на кровать, а сам сел рядом. Теперь Мари боролась с двумя желаниями — хотелось помочь ему снять пиджак, и жилет, и расстегнуть на нем поясной ремень, и стянуть все остальное, и все рассмотреть, и одновременно хотелось целовать его, и придвинуться к нему так близко, как только возможно, прижаться к нему всем телом и ощутить исходившее от него тепло, и вдоволь напиться этим теплом. Начала она с пиджака — поцелуй все-таки пришлось прервать, и едва Таафе высвободился из рукавов, за миг развязала на нем галстук. Мысль о том, как именно этот галстук можно было бы использовать, и что Таафе это тоже наверняка бы понравилось, несколько секунд владела Мари, но она все же решила, что подобные затеи они попробуют в следующий раз. Так что она занялась жилетом, и тогда почувствовала его руки у себя на талии, а потом на спине — Таафе нащупывал застежки на ее платье. Мари снова впилась в его губы своими и начала стаскивать с Таафе жилет, и наконец-то добралась до пуговиц на вороте рубашки. Расстегивала одну за другой, и целовала каждый сантиметр тела, открывающегося ей, и с каждым поцелуем голая кожа чуть вздрагивала и будто вспыхивала, и жара становилось все больше и больше. Таафе тем временем целовал ее голые плечи, понемногу освобождая ее от платья. Это было приятно, и Мари подумала, что никогда не представляла Таафе таким осторожным. Скорее, агрессивным и напористым — но ни в коем случае не нежным. Вот только теперь ей хотелось большего — распалить Таафе до конца, довести до изнеможения и заставить просить пощады. Тогда Мари и скользнула вниз. Нашла поясной ремень на брюках Таафе, расстегнула, потянулась к следующей пуговице. И сжала руку на паху — точно так, как делал он сам в тот раз — сперва нежно, потом сильнее. Таафе застонал, и Мари подсунула руку под его брюки, и сжала член — уже крепкий, налившийся кровью и вулканическим жаром. Одним движением высвободилась из его объятий и улыбнулась. Скинула платье и легонько толкнула Таафе спиной на кровать. Обеими руками стянула с него брюки и нижнее белье. Склонилась над ним и вдохнула его запах: вкусный, терпкий. — Предпочитаете все делать сами? — Да, — сказала Мари. — А вы можете закрыть глаза и думать об Австро-Венгрии. Таафе подался назад и лег на подушки, а Мари уселась сверху. Ей все нравилось — и мужчина, над которым она одержала верх, и то, как приятно было держать его член в руке, водить по нему рукой и слушать стоны, и головокружительное ощущение власти, и... Таафе неожиданно приподнялся, обхватил Мари и перевернул ее на спину. А Мари успела подумать, что подобный адский блеск в его глазах она видела прежде только тогда, когда Таафе стоял у своего любимого глобуса и рассуждал о геополитике. Но теперь все внимание наконец-то досталось ей. А не глобусу. — Мы с вами в этом похожи, — сообщил Таафе. — Я тоже предпочитаю активную позицию. И коснулся ее пальцами — между ног, где уже было очень мокро и очень жарко. — И я люблю, когда мне так рады. Провел там ладонью, а потом снова стал водить пальцами по складочкам, все еще скрытым влажной тканью: слишком нежно, чтобы Мари могла насытиться такой лаской. — Не переставайте, — попросила она. — Да! Сделайте это еще раз! Да, вот так! В ответ Таафе наконец стянул с нее панталоны. Поднес их к лицу и несколько раз вдохнул, а тогда склонился над ней и развел ее колени в сторону. — Продолжим нашу партию? — спросил он. Мари хотела ответить ему и непременно подобрать что-нибудь едкое и язвительное, но на ум как назло не приходило ничего подобного, а перед глазами стали вспыхивать звезды. Потому что сейчас ее целовали там, внизу, и это было лучшее наслаждение в ее жизни. Таафе облизывал каждую складочку, снова и снова вдыхал ее запах, дразнил ее кончиком языка, и вновь проводил всем языком по промежности, а затем наконец сомкнул губы на ее клиторе. Звезд перед глазами Мари стало больше, а затем вселенная взорвалась. Теперь Мари летела в межзвездном пространстве, о котором тоже прочла в каком-то учебнике, и созерцала своими глазами сотворение мира. Универсум во всей своей первозданной красоте снова собирался из атомов, обновленный, живой, воскресший, какого прежде и не было, и каждая новая звездочка улыбалась Мари и дарила свое сияние, а кружившие рядом кометы звали с собой, и все это было много лучше того безликого правильного рая, о котором Мари когда-то рассказывал пастор в церковной школе. Мари открыла глаза. Таафе все еще был рядом, но уже слезал с кровати. Тогда Мари пришло в голову, что он теперь тоже распален не меньше, чем она, и теперь ей следует — и очень хочется — доставить ему наслаждение. И обнять его снова, притянуть к себе, ощутить на себе всю тяжесть его тела, приятную и влекущую. Только прежде, чем Мари нашлась, Таафе ловко поддел ее под бедра и подтянул ближе к себе. Мари обхватила его талию коленями, и он вошел в нее, и понемногу принялся наращивать темп, и ей хотелось попросить его двигаться еще и еще быстрее, потому что в ней снова разгорался только что погасший огонь, и снова хотелось увидеть перерождение мира. И когда Таафе коснулся пальцем ее входа, и снова надавил на клитор — легко и нежно, продолжая двигаться в ней, Мари вскрикнула. Удовольствия было много — больше, чем она могла осознать, и больше, чем она могла представить. Звезды вновь вспыхивали диковинными ярчайшими цветами, и тысячи солнц ласкали ее тело, и сотни комет кружились вокруг нее в удивительном танце. Сколько прошло времени, Мари не знала. Помнила, что она кончила первой, потом вслед за ней кончил Таафе. Кажется, он перенес ее на подушки и лег рядом. Она приподнялась: Таафе все еще оставался рядом. Глаза у него были плотно сомкнуты. Вот теперь он казался полностью обессилевшим, и Мари решила, что ей это очень нравится. И Таафе ей тоже нравится именно таким. Мари чуть придвинулась к нему и провела рукой по его груди. — А вы думали, что я ничего не умею? — спросил он вдруг. В ответ она рассмеялась: Таафе мог казаться сколь угодно обессиленным, но самодовольства в тоне хватало и сейчас. — Вы и правда удивительно ловко работаете языком, — сообщила Мари. — Вот почему вам всегда удается убедить рейхсрат во всем, что вам нужно. — Что, только языком? — Хотите услышать, как вы необыкновенно хороши во всем, господин министр-президент? Глаз Таафе так и не открыл. Улыбнулся. Некоторое время они провели молча, и Мари отсчитывала секунды счастья. И понимала, что скоро все закончится. Маятник качнется в другую сторону. На смену блаженству придет расчет и точное осознание того, что сейчас случилось: Таафе практически купил ее лояльность. Ей хотелось тепла, и он это понял. И дал ей это тепло, и подарил ей эти минуты нежности и ласки, и даже мастерски доставил удовольствие. А дальше он встанет, оденется, уедет наконец домой, к законной жене — нет сомнений, что и на нее у Таафе тоже хватает его неуемного темперамента — и все будет по-старому. Мари вернется в Лондон, будет снова искать компромат и слабые точки у британских аристократов. Все, чтобы Таафе было хорошо. Все, чтобы у него получилось. Что бы он там ни планировал в своих схемах: перекроить мир и избежать будущей войны. Мари плотно сомкнула веки. Ей очень хотелось снова улететь к тем звездам и кометам. Спустя несколько минут кровать скрипнула. Таафе и в самом деле встал, принялся собирать свою — и ее — разбросанную одежду. Застегнулся на все пуговицы и тогда склонился над Мари, целуя ее в лоб. — Завтра я жду вас в восемь. В приемной будет дежурить Баттенберг, я оставлю ему записку. — Хорошо, — сказала Мари. — Я обязательно приду. — Это только начало, — заметил Таафе. — Я вам это обещаю. Закрыл за собою дверь и ушел, и Мари осталось лишь гадать, что он имел в виду. Одно она решила для себя точно: как бы там ни было, игру она продолжит. Ведь ей тоже хочется победить. (1) Рейхсрат — парламент австрийской части Австро-Венгерской двуединой монархии (2) Цислейтания — австрийская часть Австро-Венгерской двуединой монархии. Венгерская часть носила название Транслейтания.