не трус;

      Сколько было таких бессмысленных вылазок за стены — вылазок, в которых они больше теряли, чем находили.       Разбитый лагерь среди высоких деревьев, чтобы было легко отступить, если что-то пойдёт не так. «Что-то пойдёт не так». Если ситуация начинает отходить от запланированных целей, то они всегда несут слишком большие потери.       Ведь когда-то Жан ненавидел эту систему, решившую всё за них. Ненавидел трусливого короля, спрятавшегося за стенами и ожидающего избежание титанов на его территории. Ненавидел восхищение Йегера разведкорпусом, словно тот быстрее умереть хочет, чёртов суицидник. Ненавидел тот факт, в котором жители считали нормальным, что кто-то жертвует жизнями, пытаясь найти что-то большее и лучшее ради них – считают, что выплачиваемые налоги стоят сотни человеческих судеб.       Жан ненавидел мысль, что когда-нибудь станет частью всего этого, поэтому надеялся отсидеться в военной полиции.       Да, он был бы таким же трусом, как их правитель, но зато точно был бы живым.       Кирштейн тянет руки к языкам пламени, касающихся ладоней теплом. Их лагерь не ожидает нападений титанов, но ночью они всё равно остаются внимательными, оставляя кого-то наблюдать за происходящим.       — О чём ты снова задумался, лошадиноголовый? — смеётся рядом Конни, забирая товарища из пучины мыслей и внутреннего личного конфликта. — Выглядишь слишком умным для самого себя.       Он мог бы промолчать, отшутиться, но именно сегодня он чувствует себя достаточно честным и искренним, находясь в компании людей, с которыми ему комфортно.       — Я просто спросил у себя, закончится ли это когда-нибудь, — глубокий голос, тихий, чтобы не разбудить людей, спящих в палатках за спиной и не привлечь внимание тех, кто держит вахту на кромках деревьев. — Вернёмся ли мы когда-нибудь домой, поняв, что больше не потребуется приходить сюда, за стены, и жить в страхе.       Он ещё помнит. Помнит изуродованное лицо товарища, искажённое гримасой боли. Помнит давно потемневшую пустоту во взгляде одного глаза — потому что половина тела была съедена чудовищами, держащими в страхе перед неизвестным. Помнит, как дрожал собственный голос, называя имя павшего за чужие желания и чужие жизни.       И помнит, как обещал себе больше не оставлять друзей в одиночестве один на один со смертью, как был оставлен Марко.       — Ну и, нашёл ответы? — Спрингер смотрит на него заинтересованно, отстраняя от лица шпажку с картошкой, которую они вынимают прямиком из костра, — Саша, ты можешь есть потише, пока Жан тут философствует?       Шатенка, кажется, только с ещё большей жадностью впивается в свой поздний ужин, опасаясь, что кто-то попытается его забрать:       — Это очфень интересно, но я боюфь, фто она офтынет, — да, в этом сумасшедшем мире есть неизменные вещи, стабильные. Например, любовь Браус к еде.       Мелочи, наполненные смыслом. Моменты, кипящие жизнью. Люди, заставляющие становиться лучше и сильнее, чтобы суметь их защитить.       Жан отрицательно мотает головой.       Потому что он никогда не врёт.       Никто не сможет ответить на его вопрос. Ни командир Эрвин, ни капрал Леви, ни Король. На этот вопрос все хотят знать ответа, но ни у кого его нет.       Будет ли смысл у всего того, что они делают, потом, в самом конце. Наступит ли этот конец и для кого именно он станет концом.       — Я просто очень рад, что вы у меня есть, ребята, — Жан улыбается, широко, искренне. Так, как может только рядом с ними, когда чувствует себя живым, когда понимает, что делает что-то важное и видит для кого.       Жан ненавидел мысль, что когда-нибудь он станет частью разведкорпуса и надеялся, что он останется в безопасности за стенами.       Но теперь Жан понимает, что ненавидел бы себя, если бы умер трусом, даже не попытавшись что-то изменить.