Come on and sit on my hot-seat of love And tell me how do you feel right after all…
Алтан – чёртово ожившее произведение искусства, завораживающее и безупречное. Вадим, давно привыкший ценить преимущественно яркие, кричаще-броские аспекты жизни, никогда особо не падкий на переусложнённую претенциозную помпезность, всё же не может не признать перед собой тонкого и выверенного совершенства. Красновато-карие глаза, резкий взлёт жгуче-чёрных бровей, тяжёлые смолистые косы. Алтан – наследный восточный принц, блистательный, точёный в каждой своей острой грани: от высоких скул до изящных рук с длинными пальцами. Он словно весь покрыт сусальным золотом, припорошен бриллиантовой пылью. Вадим смотрит на него, как на шедевр воплоти: мальчишка гармоничнее «Сикстинской Мадонны» Рафаэля и грациознее «Похищения Прозерпины» Бернини. Такая красота может ошибочно показаться уязвимой. Но Алтан не хрупкий. Он опаснее всех, с кем Вадиму доводилось иметь дело. Вскоре становится ясно: стоит только его недооценить, повернуться спиной или подойти слишком близко – и ты обречён. Он обманчивее олеандра, коварнее и беспощаднее королевской кобры: в искристых винных глазах яда хватило бы, чтобы положить половину Питера. Алтан – каррарский мрамор фонтана Треви. Величественный и холодный, прочный, несмотря на звенящую тонкость в каждой черте и каждом движении. Вадим проводит тыльной стороной ладони по его щеке, и внезапно мрамор молочно-белой кожи кажется невесомым костяным фарфором, надави слишком сильно – и он растрескается под пальцами. Алтан отшатывается резко, брезгливо кривится: — Не смей так делать. Не шутка и не просьба – безапелляционный приказ. Не высказанная, но понятная им обоим угроза: выкини такое ещё раз, и останешься без руки. Вадим подчиняется с дразнящей ухмылкой, медленно и вальяжно отступая назад. Может быть, ему не должно этого хотеться. Алтан вызывает безусловное желание бережно сдувать с него пылинки, лишь бы это невероятное сияние не поблекло. Прикасаться только невесомо и с придыханием, с трепетным восхищением реставратора, дотрагивающегося до полотна Веласкеса. Но вместе с тем тяга вцепиться в него – варварская и непреодолимая. Желание нарушить это совершенство, испачкать его собой. Алтан носит на шее блестящий золотыми цепями и шипами ошейник. Ему нравится отдаваться, но он никогда не позволяет перехватывать контроль. Даже опускаясь на колени, даже глядя снизу вверх помутневшими гранатовыми глазами, Алтан – хозяин положения, королевская особа, без разрешения которой нельзя пошевелить и пальцем. И Вадим соглашается на его правила. Парень хочет поиграть в Бога – что ж, пусть. Эта ипостась ему к лицу. Наёмник идёт на поводу у его прихотей: позволяет стягивать себе запястья верёвками и царапать кожу вокруг татуировки короткими ногтями. Спокойно сносит быстрые и хлёсткие удары по рукам, когда в процессе, забывшись, хватает этого хрустального принца за талию или бёдра. Нельзя. Алтан, разумеется, по сути своей садист. В нем стойкость и сила непомерные, ледяной и расчетливый ум вкупе с абсолютной безжалостностью. У него необходимость подчинять себе – как инстинкт. Такой ли безусловный? Вадим не уверен, в этом ли дело: общая картина слишком разрозненна и избыточна на детали. Передаваемая наёмниками из уст в уста байка о том, как ещё подростком ныне великий и ужасный начальник потерял мать и едва не потерял ноги. Проклятый Разумовский, с которым Алтан спустя столько лет всё же решает свести счёты. Неровные браслеты шрамов на лодыжках, о которых Вадиму хватает такта не спрашивать… Он и без того с первых же дней совместной работы, с первых заданий позволял себе слишком много: фамильярностей, насмешек, неосторожных прикосновений. Смеялся слишком громко и разговаривал с избытком, чересчур нарочито игнорировал требование обращаться на «вы» и, когда впервые был допущен в постель, слишком настойчиво пытался Алтана поцеловать. Позволение – только припасть губами к белой шее, пробовать кожу на вкус, пока тонкие пальцы не зароются в короткие светлые волосы, с силой оттягивая назад. Чтобы не обольщался. У Алтана каждое действие – выверенное до мелочей, точное до скрупулезности. Для него любая осечка – признак фатальной слабости, которую он ни при каких обстоятельствах не может в себе допустить. Когда у Его Золотейшества в дождливую погоду ломит искалеченные ноги, он злится на собственное тело, как на страшного предателя. Чертыхаясь, поджимает тонкие губы, падая на одно из кресел в оранжерее. — Знаешь, если тебе так тяжело ходить, я мог бы носить тебя на руках. Вадим это говорит почти серьёзно, без капли издёвки. Но тыкать самого Алтана Дагбаева в проявление уязвимости, признавать его неидеальность – непозволительная роскошь, даже для приближённых. — Заткнись, — тихо шипит он. Одним взглядом предостерегая: «Не лезь». Вадиму ценой набитых шишек пришлось выучить, так, чтобы никогда не забывалось: можно играться в обольстителя сколько угодно, называть босса «деткой», пытаться взять за руку, прикоснуться к волосам или (упаси Боже, конечно) поставить ему засос, но это всё – игра с огнём. Рано или поздно одна такая выходка не просто подпалит его до волдырей – обуглит до черноты. Алтан впервые переходит на прямые, нешуточные угрозы, когда Вадим после очередного секса, не спросив разрешения, приобнимает его сзади, запальчиво прижимается губами к выступу седьмого шейного позвонка. Резкий удар ребром ладони в щитовидный хрящ – прицельно-точный бросок змеи. — Не перебарщивай, — проговаривает Алтан равнодушно, разве что немного брезгливо. Наёмник глухо посмеивается через сковавшую горло боль. Откашливаясь, насмешливо хрипит: — А то что? Накажешь меня? — Именно. Когда собака неуправляемая, в ход идёт строгий ошейник, — лицо у него непроницаемое, голос звенит сталью. — Если же и это не помогает, её усыпляют. И Вадим, чёрт возьми, понимает, что мальчишка не шутит. Алтан имеет власть стереть его с лица земли, уничтожить любые упоминания о нём и истребить всех его родственников до пятого колена родословной. Но Вадик привык смеяться риску в лицо, и поэтому такая опасность не отталкивает – завораживает. Как завораживают золотые искры в Алтановых косах и гипнотический трепет длинных ресниц. Ему страшно хочется в эти волосы пальцы зарыть и потянуть с силой, вынуждая откинуть голову назад, беззащитно подставляя горло под жадный укус-поцелуй. Нельзя. Вадим позволяет себе испытывать терпение Алтана, пока видит, что он сам от этого кайфует: от противостояния, элемента борьбы, которую нужно переломить. Пока для них обоих это игра. Но переходить черту всё же не стоит: за это можно нешуточно поплатиться, а Дракон слишком ценит собственную жизнь, чтобы так незадачливо её разбазарить. Жаль только, что ходить по лезвию, то и дело проверяя границы дозволенного – тоже своего рода кайф. Почти собачий. Так что Вадим развлекается до первой осечки, пока не нащупает ту самую грань. Алтан – беспощадно палящее солнце пустыни, обжигающе-ядовитая бабочка-монарх. Он отбитый наглухо, маньяк, каких поискать, и это заставляет Вадима чувствовать себя почти влюблённым. Восторженно наблюдать за наслаждающимся кровавой местью мальчишкой, который крутит-вертит людьми, будто ребёнком так и не наигрался в солдатики. Который с таким упоением стирает чужие жизни в порошок, испепеляя до графитово-угольной пыли. Алтан скалится, сверкая своими насыщенно-кровавыми глазами, и у Вадима, честное слово, аж колени подкашиваются – так и тянет к ногам его упасть в своей излюбленной казановской манере, невесомо прикоснуться губами к узким ладоням, улыбнуться снизу вверх широко и хищно, с вызовом. Любовь к острым ощущениям, чтоб её. — Хочу в этот раз попробовать игру с ножами. — То есть собираешься меня связать и зарезать, я правильно понимаю? — И что, ты против? Вадим нагло соврёт, сказав, что ему это не нравится: на мгновение немеющая под алыми каплями воска кожа, болезненно-острый холод скользящего по животу лезвия. Что-то сродни адреналиновой наркомании. Алтан умеет вести сессии, даже с самыми опасными практиками. Он никогда не нарушает собственных правил. Не то чтобы Вадима сильно заботила безопасность, когда молодой босс ёрзает на его бёдрах, то и дело стискивая острые колени, на выдохе бросает очередное: «В глаза мне смотри», – расплываясь в плотоядной ухмылке. Раскалённый воздух липнет к коже. Вадим бы, наверное, выругался, если бы ему было позволено говорить. — Я оставлю тебе шрам? Наёмника разбивает смешок. То, как Алтан спрашивает у него разрешения, будто он здесь хоть что-то решает... То, как сильно даже этот вопрос похож на утверждение. Вадим едва успевает мелко кивнуть, и в следующую секунду клинок с золотым теснением остриём упирается ему в грудь, чуть ниже линии контура татуировки... Позволить мальчишке навсегда въесться неровным рубцом в его кожу – пожалуй, идиотское решение, но с того момента Вадим ни разу о нём не жалеет. Алтан – древняя хтоническая сущность, с его безукоризненной осанкой, невозможным цветочным садом и поэтично-двузначным именем: золото и алая заря. Это вязко-горький паралитический яд в человечьем обличии, это фарфоровые скулы, фарфоровые плечи, огненные опалы глаз. Он стоит того, чтобы носить его клеймо над сердцем. Вадим не может отделаться от мысли, что секс с ним – нечто сродни изощренной пытке. Это всегда будоражаще хорошо, но мучительно недостаточно. Как жажда, которую невозможно утолить. Алтан раскачивается на нём – медленно и самозабвенно, полностью контролируя ритм. Едва слышно лязгают золотые пластины в его косах. Желание к нему прикоснуться – невыносимое, отдающее вибрациями в огрубевшие подушечки пальцев. Вадим наблюдает – пристально и голодно – за движением кадыка под молочной кожей, за биением жилки на гибкой шее – её бы сдавить в руках, расписать фреской синяков, увидеть, как мутнеет постепенно пронзительно-ясный взгляд. Нельзя, но… чёрт возьми. Их игра не будет игрой без повышения ставок. Он не знает, откуда на этот раз берётся такое демонстративно-развязное бесстрашие, но, когда с губ Алтана слетает очередной полустон, подхватывает его под мраморные бёдра и валит на кровать. Нависает сверху и перехватывает тонкие запястья прежде, чем мальчишка успевает вывернуться. Алтан сильный и крепкий, но весовое преимущество оказывается явно не на его стороне. — Что ты, блять, себе позволяешь..? В его лице – прогорклая ярость, и голос – не человеческая речь – шипение взбешённой, сжатой в тисках змеи. Чёрные ногти – блеск гладкой глянцевой чешуи. — А что не так, Ваше Золотейшество? — звучит тягуче, игриво-насмешливо. Обжигает горячим выдохом на ухо. Прошибает Алтана дрожью вдоль линии позвоночника: выгибается он, как от проходящего по телу электрического разряда, как от бьющего лихорадкой озноба. Алтан под ним – слоновая кость, тонкость кружевной барочной лепнины: напряжённо перекатывающиеся мышцы, крутящиеся под пальцами узкие запястья. Бьющееся в руках Вадима тело – трепет крыльев пойманной под стеклянный купол бабочки. Мгновение пьяняще-сладкое, как вкус сахарно-белой кожи над острой ключицей, оно распаляет долгожданной вседозволенностью, тянется приторной вязкой карамелью. Оно длится ровно до той секунды, пока Вадим не заглядывает Алтану в лицо. Выражение всегда самодовольно прищуренных, искристых глаз – та самая грань, которую наёмник не хотел переступать. Он ожидает напороться на всё ту же высокомерную злобу, привычную, практически игривую, но внезапно видит – ужас. Застывшее на лице выражение непонимания и паники. — Отпусти меня, — говорит Алтан голосом не своим – странным, сдавленно-мальчишеским. Алтан смотрит на него и в этом взгляде – самое страшное, в этом взгляде – потерянный контроль. Свободное падение без страховки. Чувство абсолютной беспомощности. Его побелевшие губы, резкий излом чёрных бровей, дрожащее дыхание – ощущаются дико, противоестественно, отзываются морозом по разгоряченной татуированной коже. — Чёрт, — выпаливает Вадим почти растерянно, но тут же вкрадчивым шёпотом: – Простите. Всё ещё под контролем. Твоим. Вашим. Ослабляет мёртвую хватку на покрасневших от сопротивления – блять – запястьях: увлёкся, не рассчитал силу. Руки убирает совсем, упирается в матрас по обе стороны от Алтана, нависая над ним, и отвечает – серьёзным взглядом на серьёзный взгляд. — Я могу уйти. Вадим за долгие годы работы головорезом успел порядочно отвыкнуть от правильных решений, но это – однозначно одно из них. Алтан опаснее всех, с кем ему доводилось иметь дело. Богатый и влиятельный, безупречный. Всемогущий. Он, конечно, тот ещё псих, отмороженный, эдакий садист-эстет, в нём ни жалости, ни сострадания. Может быть, скоро и людского не останется совсем. Но сейчас, в расплескавшемся вишнёвом взгляде, в упирающейся Вадиму в грудь (на уровне уже зарубцевавшегося шрама) ладони – мальчик, застрявший в машине на Площади Восстания. Мысленно он навсегда в ловушке из искорёженного металла, в запахе дыма и крови, в истошном вопле о помощи и наковальней колотящей по ногам боли. И всё возвращается. Стоит ему лишь на секунду почувствовать в себе слабость... — Я уйду, — повторяет Вадим, на этот раз скорее для себя. Алтан – золото с картин Климта, янтарная мозаика Екатерининского дворца, каолиновый фарфор династии Хань. С Алтана нужно с придыханием сдувать пылинки, прикасаться – только невесомо, бережно. Вадим смотрит на него и, кажется, чувствует себя почти влюблённым. Во всяком случае, достаточно, чтобы не ломать мальчишку против его воли. Достаточно, чтобы не хотеть причинять ему вред. — Нет, — доносится глухо, на выдохе. Алтан – расфокусированно мечущийся взгляд, поджатые губы... — Останься. Он это говорит и словно собственному голосу не верит. Глядит на мужчину напротив озадаченно, с до смешного искренним удивлением. Алтан вообще, похоже, своих же слов пугается, будто ещё не разучился бояться. Будто ещё способен испытывать страх. Он говорит: «Останься», и Вадиму кажется, что это какой-то трюк, фокус, иллюзия. Что само демоническое существо Алтана пытается его наебать. Странные, напряженные перипетии в лице, в нахмуренных бровях, в сжатых тонкой полоской губах, странно цепляющиеся за плечи наёмника руки, странный, до одури странный мутнеющий взгляд. Идея всё ещё паршивая, говоря откровенно. Алтан – поверхностное сбивчивое дыхание, быстро пробегающий по нижней губе кончик языка, терпкие винные глаза. Мальчишку минуту назад едва не разбила паническая атака, а теперь он... предлагает что? — Остаться... так? — у Вадима озадаченность в голосе не меньшая. Возможно, Алтан захочет вернуться в изначальное положение, возможно, решит руки наёмнику перетянуть, чтобы не повадно было, возможно, сейчас прикажет ему откинуться на место и не двигаться... но Алтан молча и напряжённо кивает, шумно сглатывает – вязкую слюну в пересохшем раскалённом воздухе – и худыми ногами обвивает Вадима за поясницу, скрещивает у того за спиной иссечённые шрамами лодыжки, укалывает в бока острыми коленями. Это всё – нереально, сюрреалистично. Это едкое выражение рубиновых глаз – одновременно загнанное и решительное, этот цветочно-пряный запах бархатистой белой кожи, и их перемешивающееся тяжёлое дыхание, когда Вадим всё же решается склониться чуть ниже, сократить расстояние между их лицами до пары сантиметров. Алтан никогда не позволял себя целовать. На мгновение Вадиму думается, что и сейчас не позволит: брезгливо отвернётся, отплевываясь оскорблениями, скажет, что это слишком... Но Алтан медленно прикрывает глаза, пряча пронзительно-острый взгляд под сплошное покрывало чёрных ресниц, оцепенело замирает, словно в ожидании. Вадиму кажется, что он разоряет храм и оскверняет святыню, не меньше, когда он сухо прижимается к губам Алтана в первом коротком поцелуе. Пробная попытка – сперва невесомая, почти целомудренная: быстрое сдержанное прикосновение к верхней губе, и более долгое, с жарким выдохом – к нижней. Отстраниться всего на пару секунд: давая то ли Алтану возможность передумать, то ли себе – перевести дух. Вадим готов поклясться, что слышит оглушительный звон лопающейся струны-напряжения, когда возобновляет поцелуй, на этот раз жадно, собственнически, впиваясь в приоткрытые губы. Ощущения – крышесносные. Сердце колотится бешено – непростительно сильно для опытного хладнокровного наёмника. Дышится сквозь поцелуй тяжело, каждый глоток воздуха пламенем лёгкие опаляет – непростительно удушливо для огнедышащего существа. Ногти Алтана царапают загривок, вычерчивают слабые красноватые следы поверх татуировок. Вадим углубляет поцелуй, мажет кончиком языка по припухшей нижней губе, словно спрашивая разрешения, толкается в приоткрытый рот и, шипя, усмехается, когда Алтан с силой прикусывает его язык. Сглатывает липнущий к нёбу металлически-солоноватый привкус, целует невесомо-дробно: в уголок рта, в гранёные скулы… — Только кровью своей не надо меня пачкать, — хриплым шёпотом выдыхает Алтан и, резко притягивая его за шею, целует сам. Запальчиво и голодно, до стука зубов. Под сомкнутыми веками ослепительно взрываются снопами искр фейерверки. Растворяющаяся вокруг реальность, укутывающее их ощущение невесомости… Вадим прислоняется лбом к высокому белому лбу Алтана и чувствует себя…I'd like for you and I to go romancing Say the word, your wish is my command.