17,5

Вступление: В обучение в Бамаррене, доктор, входили не только академические занятия и тренировки. Вся жизнь здесь была обучением, необходимым для будущих «потерянных кусочков мозаики Кардассии». Я понял это много позже, чем должен был. Для этого в моей жизни должно было произойти одно из самых постыдных и смущающих событий, которое до сих пор периодически приходит ко мне в снах, заставляя просыпаться со сбившимся дыханием. Я остановился перед дверью в кладовую, на мгновение прикрывая глаза и спрашивая себя, стоит ли мне это делать. Я не знал, почему я решился на такой шаг, но знал, что мои колени дрожат, а ладони вспотели. В этот раз я не взял с собой никого из своей группы, и урок, который мне преподали в первый день, напомнил о себе неприятным чувством в затылке: ощущением, что мне оттягивают голову за волосы, как это случилось тогда. По моему телу прошла дрожь. Чего я хотел добиться, придя сюда в одиночку? Да, я знал, что меня будет ждать. Я знал, что меня будет ждать Первый Чарабан, теперь я обладал этой информацией. Я знал, как его зовут на самом деле, я знал, что мы с ним связаны: ночами, которые мы проводили вместе, Паландиной, обществом друг друга. Но достаточно ли этого, чтобы я мог вот так просто нарушить правила Бамаррена? Я взялся за ручку двери и сглотнул. Теперь было поздно бежать обратно и просить помощи. К тому же, я был уже не тем новичком, которого прислали сюда в первый раз. Я проходил обучение в Яме, я был лучшим на Пустоши. Я больше не был тем Десятым Лубаком, которого побили в кладовой. Я был новым Десятым Лубаком. Десятым Лубаком, который мог дать сдачи. В кладовой было темно, и на мгновение сердце остановилось в приступе паники. Я ненавидел темноту и маленькие пространства. И я заставил себя шагнуть внутрь. — Десятый Лубак! — раздался грубый голос из темноты, и меня схватили, как в прошлый раз, больно ухватив за волосы и заставляя откинуть голову назад. Грубый Голос был таким же, каким был тогда, только теперь я знал, что это Чарабан, и так же знал, что он улыбался, произнося мое имя. По моему телу прошла дрожь. Чужое дыхание прошлось по моей шее, и я замер, загипнотизированный, не в силах противостоять или начать вырываться. В помещении были и другие, я это чувствовал, но мое тело напряглось, замерло, не замечая никого более. Зажегся свет, и ухмылки появились на лицах группы Чарабана. Его самого я не видел. Мне не позволяли, удерживая голову. — Десятый Лубак, — произнес он, — мне казалось, ты усвоил свой урок. — Я... — Молчи. Мне казалось, ты понял, что ходить в одиночку небезопасно. — Я... да... — в горле пересохло, и я мог только жалко хрипеть, глядя перед собой. — И я говорил тебе, чтобы ты не появлялся здесь один, не так ли, Десятый Лубак? Я попытался кивнуть, но смог только по-дурацки дернуть головой, морщась от боли, после чего голову оттянули сильнее, заставляя ещё больше выгибать шею, как будто выставлять ее напоказ его группе. Ситуация выходила из-под контроля. Ноги дрожали сильнее, как бы я это ни скрывал, в горле было сухо, и тело отказывалось двигаться. Что сейчас будет? Они снова меня побьют? Чарабан снова меня побьет? И в этот раз — сильнее, чем тогда, понял я. Потому что я — сильнее, чем был тогда. Самомнение, возник в голове голос Каликса. Самомнение — еще один злейший враг во время вашего обучения и всей дальнейшей жизни. Всегда опасайтесь. Опасайтесь всего. Всегда оставайтесь начеку — это залог выживания. Лучше отойти в сторону, где необходимо, чем лезть на рожон. Лучше выжить и выполнить задание, чем геройствовать и не выполнить его. Я тогда не обратил на его слова должного внимания, но сейчас понял, о чем он говорил. Мои внутренности сжимало в нехорошем предчувствии. Я был самонадеян, я позволил самомнению взять верх над здравым смыслом. Я думал, что Чарабан меня не тронет. Я думал, что то, что нас связывает, имеет какое-то значение. Меня бросили на пол, и я рухнул на колени, не в силах удержаться. Кто-то из группы Чарабана (Пятый? Третий? я не мог рассмотреть) засмеялся и замахнулся ногой, чтобы меня ударить. Я видел все как в замедленной съемке. Первый удар пришелся на ребра, выбивая из меня дух, и я смог только сжаться, как будто был новеньким в Бамаррене, словно не я — выигрывал уже очередную охоту в Пустоши. Восьмой бы не позволил себе оказаться в такой унизительной ситуации, подумал я. Никто бы не позволил, добавил я про себя, когда мне пришлось прикрывать голову от ударов и сжиматься, надеясь, что чем быстрее они растеряют пыл — тем быстрее уйдут, оставив меня, жалкого, униженного и побитого, в покое. Но как только я смирился с тем, что не уйду отсюда без очередной порции избиения, я услышал голос Чарабана, взревевшего: — Хватит! Хватит с него! — Я услышал недовольные голоса остальных, но Чарабана послушались. — Уйдите все, — произнес Чарабан, и его голос был настолько властным, что никто не посмел ему перечить. Я слышал и чувствовал, как пространство освобождалось, но не смел поднять голову или хотя бы опустить руки, которыми ее прикрывал. Все происходящее было унизительным, но даже несмотря на это я не мог перестать восхищаться тем, как Чарабан справлялся с ролью лидера. — Десятый, — обратился он ко мне. — Поднимайся, Десятый. Десятым он звал меня только тогда, когда хотел показать разницу в нашем положении. Сейчас я не мог сказать ничего против этого, потому что только Десятый мог оказаться в такой ситуации. Я наверняка разочаровал бы дядю Энабрана, узнай он об этой ситуации. Я кое-как, чувствуя, как болят мои ребра, встал на ноги, стараясь не качаться. Ноги дрожали, но я мог оценить повреждения: скорее всего, мне не оставили ничего сильнее синяков, которые большими пятнами расплывались сейчас по моему телу. Я должен был быть благодарен за это. Я все еще не видел Чарабана. Я боялся поднять на него взгляд и увидеть улыбку, которая неизменно возникала на его лице при моем виде. Эта улыбка очаровывала меня и заставляла слушаться Чарабана, слушать его голос и благоговеть перед ним. Он меня гипнотизировал. Он гипнотизировал всех вокруг: он был истинным лидером. Чувствуя себя маленьким ребенком, я смотрел в пол, ожидая, что будет дальше. Чарабан грациозно и мягко приблизился ко мне: я видел, как движутся его ноги в моем направлении. Мое лицо подняли за подбородок — и мое дыхание от этого перехватило, а по телу пробежала волна электрического заряда. Я старался никого не касаться без нужды. Это еще одно из негласных правил культуры Кардассии — запрет на прикосновения. Землянам, как и многим другим расам, не понять этого чувства личного пространства, которое необходимо кардассианцам, я сталкивался с этим множество раз. Каждое прикосновение на Кардассии является значимым. Несет определенный знак, который необходимо расшифровать. Что хотел сказать этим жестом Чарабан? Что он хотел до меня донести? Мысли панически начали носиться в моей голове, когда наши с Чарабаном взгляды столкнулись. Он смотрел на меня ласково и мягко, и это каждый раз выбивало из колеи: тот ли это человек, который только что хватал меня за волосы и который позволил своей команде меня побить? Ребра заныли сильнее, напоминая о недавних событиях. Я попытался не показать, какую реакцию на меня оказала такая близость Чарабана и его действия. Это было выше моих сил, но я изо всех сил старался контролировать дыхание и свое волнение. Я подсознательно чувствовал, что это было бы неверно — показать Чарабану, что он превосходит меня, что он так на меня действует. Чарабан коснулся костяшками пальцев моей щеки, проводя по щеке линию, которую я чувствовал, потому что кожа начинала гореть в том месте, где он касался меня. Я, словно загипнотизированный, смотрел на него, не смея разорвать зрительный контакт. — Ты дрожишь, Лубак, — произнес Чарабан мягко, и нежность его голоса ударила по мне сильнее, чем если бы это был удар стека. — Почему ты дрожишь? Ты меня боишься? Я не чувствовал, что дрожу. Я не чувствовал своего тела вообще, кроме как тех мест, которых касался Чарабан, и болящих ребер. — Нет, — произнес я, стараясь звучать твердо. Я больше не был тем Десятым Лубаком, который встретил Чарабана в первый раз. Я знал Чарабана. Я верил, что я знал его. Только и Чарабан знал меня. Он рассмеялся, мягко, обволакивающе. Это было выше моих сил. Его голос заставлял меня начинать чувствовать свое тело: энергия жара прошла по нему, от головы, от лица, вниз, и я едва сдержал короткий судорожный вдох. Что это было? Что означали эти чувства, всколыхнувшиеся во мне от его прикосновений? Что означали эти чувства, что появлялись во мне, когда он просто находился рядом? Я знал, что означали мои чувства к Паландине, но распознать подобное к девушке мог любой кардассианец, достигший определенного возраста. Любой школьник мог понять, что значит тяга к противоположному полу. Но что значила эта моя тяга к Чарабану?.. — Ты врешь мне, Лубак, — приблизил ко мне свое лицо Чарабан так, что я смог почувствовать его дыхание на своей коже. Разумеется, я врал. Как я мог не врать? Я не боялся его, в этом не было лжи, но я не знал, как расценивать его действия и как вести себя, поэтому я мог только смотреть на него расширившимися зрачками и... ждать. Ждать чего? спросил я сам себя, но не смог найти ответа на этот вопрос. Я знал, что что-то грядет. Сгущающийся между нами воздух подразумевал продолжение, говорил, что Чарабан задумал что-то, что изменит наши с ним отношения. Я знал, что не смогу ему сопротивляться. Что я не захочу сопротивляться. Я ждал того, что приготовил для меня Чарабан, с непонятным для меня самого нетерпением и вожделением. Я молчал и ждал, что будет дальше. Мое тело напоминало мне натянутую струну. Напряжение, которое витало между нами, можно было ощутить, и я поднял руку, чтобы коснуться ладони Чарабана на своей щеке, но не смог себя заставить. Зачем был нужен этот жест? Почему мне хотелось коснуться Чарабана? Чарабан возвышался надо мной, стройный, поджарый, с красивыми чертами лица и четко очерченными дугами и гребнями, которые приковывали к себе внимание и заставляли собой любоваться. По крайней мере, я не мог отвести от них взгляд. Я не мог отвести взгляда от Чарабана. Он казался мне ненастоящим, он был идеалом кардассианца, идеалом воина и дипломата. Конечно, я был еще только первокурсником, но я знал, что никогда не смогу стать таким, как он. Чарабан был моим идеалом. Он улыбнулся, завидев мое желание, и склонился еще ближе. Если бы я немного поднял голову, то коснулся бы кончика его носа своим. Я знал, что меня бы не удовлетворило подобное простое касание. — Почему ты пришел сюда? — донесся до моего слуха его обволакивающий голос. — Ты знал, что за этим последует. Я знал. В тот момент, когда он это произнес, я понял, что действительно знал, что будет, когда я приду сюда. Я мог обманывать себя, что не знаю, я мог гадать, но все это было лишь играми разума, который отказывался принять ответ. Я открыл рот, чтобы ответить ему, но не смог выдавить ни звука: мое дыхание перехватило, я не мог бы сейчас произнести ничего, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Что значила моя жизнь в данный момент? Я словно завис между жизнью и смертью, словно в Червоточине, о которых столько читал, и не от меня зависело, куда я двинусь дальше. Я ждал, что последует, как ждет ребенок наказания или похвалы родителей. Чарабан с улыбкой смотрел на меня, читая как открытую книгу. Он добивался именно этого — понял я в этот момент. Он знал, что я приду. Он знал, что я приду один. Он знал, что мы окажемся в этой ситуации: погруженные в это напряжение и молчание, которое прерывалось только нашим поверхностным дыханием. Я только в этот момент заметил, что у Чарабана оно тоже сбилось. Что его пальцы чуть дрогнули, прежде чем коснуться моей щеки снова, на этот раз пальцами, и пробежать ниже, к шее. Я замер, совсем не в силах вдохнуть. Я ждал, что будет дальше. И знал, понял в тот момент, что он ждет этого так же, как и я. Ждет действия, движения. Я не мог обмануть его ожиданий. Мы оба хотели, чтобы это тягостное мгновение закончилось, чтобы ситуация смогла начать развиваться. Перед моими глазами замелькали черные точки: я вспомнил, что надо попытаться вдохнуть. Чарабан улыбнулся шире, следя за моими тщетными попытками взять себя в руки. Улыбнулся так, что мое сердце сжалось, что-то в моей груди стянуло острой болью предчувствия, сладостной болью восторга, предвкушения грядущего. Я потянулся к Чарабану, почти уверенный, что я прав в том, что собираюсь сделать. И замер буквально в миллиметре от его губ, зажмурившись, не в силах больше смотреть в его глаза. Каким-то седьмым чувством я знал, что Чарабан ответит, склонится ко мне. Я старался не думать о том, что делаю. Я был взвинчен до предела, все мои чувства были напряжены, перед зажмуренными глазами мелькали точки, и я жаждал разрядки этого напряжения, я жаждал ответа Чарабана. Это была игра, вроде Соревнования, только в эту игру мы играли вдвоем. Играли уже давно, и сейчас она должна была перейти на новый виток. Сейчас она должна была... Подрагивающие пальцы остановились у самой шеи, не коснувшись гребней. — И что ты делаешь, Десятый Лубак, скажи мне? — донесся рокот грозного голоса до меня. Я распахнул глаза, и увидел, как на лице Чарабана маска улыбки сменилась маской более привычной для этого места. Его грубый, хриплый голос прошелся по моей спине, гоня вслед за собой мурашки, но все, что я мог сделать — это глотать воздух, жадно вдыхать его, как рыба, выброшенная на воздух, потому что я понял, что я сделал что-то не так. Я понял его не так. Я был слишком настойчив. Чарабан даже не предполагал ничего того, что предполагал я. Я был обманут. Я был... Я был опозорен. Мне всучили умывальные принадлежности, которые кончились в нашей общей комнате, и я был выставлен из кладовой, в то время как Чарабан остался внутри. Меня трясло от позора, который я только что испытал. Мне оставалось надеяться лишь на то, что Чарабан никому не расскажет о случившемся. Что ты хотел, Десятый Лубак, спросил я самого себя, но теперь я уже не знал ответа на этот вопрос. Я знал лишь то, что снова обманулся в ком-то. Что я был недостаточно хорош, чтобы прочитать чужие действия и мотивы. Я задался вопросом — хотел ли Чарабан того, чего хотел я? Но я не смог найти ответа на этот вопрос. Я не хотел искать ответа на этот вопрос. Я был подавлен. Обесчещен. Глубокое разочарование поселилось в моем сердце, пока я шел обратно до комнаты моей группы. И еще я знал, что этот случай останется со мной навечно, запертый в моем сердце.