Я солдат, И я знаю своё дело. Моё дело — стрелять, Чтобы пуля попала В тело врага… 5' Nizza — Солдат
Вывернет, выставит в нас наизнанку война все людское! Снова собою закроем страну, что для нас тюрьмы строит. Храбро, с игрушечной сабелькой, живой и багряный, как капелька, Безногий мальчишка бросался в атаку на танк… Порнофильмы — Уроки любви
Когда ему предложили контракт в Дамаске на пять лет, Олег согласился почти без раздумий. Ему надоело ютиться в старой, обшарпанной хрущёвке — бетонной коробке с потрескавшимися стенами, которая досталась ему по закону, — и сражаться с периодически набегавшими усатыми и ползучими незваными гостями. Серёжа его всё к себе звал жить, потому что «у меня там не так плохо» и «вдвоём жить всё же легче, чем по одиночке, Олеж», но Олег всё отнекивался, мешать не хотел, навязываться, понимал ведь, что у Серёжи квартира едва ли лучше его собственной. Олег всегда мог похвастаться крепким здоровьем и живучестью тихоходки, из любой драки выходил победителем и прекрасно обращался с оружием. За службу в горячих точках неплохо платят, а деньги лишними не бывают, особенно, когда ты сирота, на которого государство давно положило болт. Особенно, когда ты не Серёжа Разумовский. Серёжа обрастал знаниями, как новой кожей. Пока Олег с другими пацанами гонял мяч на заднем дворе в школе или курил дешёвые сигареты за углом, он занимался домашними заданиями или сидел в библиотеке, уходя с головой в книги о Ренессансе, о звёздах, об истории и о чумных докторах, о политике и философии. Он потом часами мог рассказывать об этом Олегу, который всегда слушал с искренним интересом, хоть и мало что понимал в живописи, космосе или мироздании. В классе Серёжа был лучшим учеником, вечно пропадал на олимпиадах и конкурсах, с которых возвращался неизменно — в лаврах. Ему точно было уготовано великое будущее, и Олег боялся в нём безвозвратно затеряться. Ведь он кроме войны ничего не знал. С восьми лет Олег словно стоял на поле боя. Сначала — на метафорическом: со страхом и болью после смерти родителей, с собственными кошмарами и кошмарами Серёжи, слепленными из липкой темноты, крови и огня, с пустотой в груди — чёрной дырой между рёбер. Потом — на вполне физическом: с мальчишками, которые норовили их обидеть (на дворе стояли лихие девяностые, Серёже часто доставалось за слишком длинные волосы и за огромное количество веснушек, Олегу — за неславянскую внешность и нерусское отчество) или отобрать Серёжины рисунки. В кабинет медсестры Олег попадал, кажется, чаще, чем в их с Серёжей комнату. Он и не помнил, когда его лицо не было исполосовано ссадинами и царапинами, а костяшки не кровоточили. А потом была заваленная на первом курсе сессия и позорное отчисление из универа. Даже Серёжа ему не смог помочь, из-за чего потом очень переживал, хотя виноват в этом точно не он, а безалаберность Олега и его нежелание нормально учиться (на самом деле, все эти бесконечно скучные лекции и семинары в душных аудиториях Олегу попросту осточертели, он хотел свалить куда подальше и как можно скорее, но Серёже в этом он почему-то так и не признался). Был призыв в армию и звонкий подбадривающий смех Серёжи («Лысым тебе не так уж и плохо, Волков!»), а затем — возвращение с дурацким ёжиком на голове, Серёжины тёплые ладони на затылке и абсолютно беззлобное «Я же говорил». Сама жизнь без слов твердила Олегу: «Ничем, кроме войны, не занимайся, это всё, на что ты способен». И Олег не представлял себя никем среди гражданских — разве что Серёжиным телохранителем, если тот разбогатеет и прославится. Да и сердце, молодое и глупое, жаждало опасности, адреналина: Олег был молод и чувствовал, что не усидит на спокойной работе. Олег думал, что Серёжа заругается, едва услышит про контракт в горячей точке, и примется читать ему эмоциональные лекции о правительственной пропаганде, что переубедить попытается — мол, никакие деньги не стоят человеческих жизней и разорённых городов. Война для него — всего лишь священная ложь богатых людей, большая игра больших дядек в солдатики, только живыми людьми с запудренными мозгами. Серёжа ведь всегда яркой спичкой горел для других больше, чем для себя. Серёжа ходил бледный и похожий на вопросительный знак, потому что денно и нощно торчал перед компьютером, корпя над своей социальной сетью. «Олеж, — говорил он, — у простых людей должно быть место, где они могут высказывать всё, что угодно, и не бояться, что их за это посадят… Благодаря децентрализованной системе шифрования никто не сможет отследить данные пользователей моей сети, понимаешь? Проще говоря, «Вместе» будет гарантировать абсолютную свободу слова и анонимность!». Серёжа мечтал сделать город чуточку лучше. Он ненавидел продажную власть и цепных псов режима и ругался каждый раз, когда новости видел об очередном богаче, который сбил кого-то насмерть и избежал правосудия, или депутате, построившем себе особняк на ворованные деньги. Отчаяние порой рождало в нем жестокие мысли, но Серёжа в ужасе душил их в зародыше. Он тушил в себе искры прежде, чем они успевали разгореться губительным пламенем, словно лесной пожар. Даже ублюдки, опьянённые деньгами, властью и собственной безнаказанностью, по его мнению, не заслуживали смерти — насильственной, по крайней мере. Олег боялся, что Серёжа, этот рыжеволосый луч солнечного света, посчитает его убийцей. Что разочаруется в нём. Серёжа был и правда не рад услышать про Сирию. Серёжа задумчиво поднёс к лицу подрагивающие руки. Между его бровей легла морщинка. Синие глаза потускнели. Олег видел, как в них, словно бы, что-то безвозвратно разбилось. Возможно, это был его рассыпавшийся мир. — В Сирию?.. — В Сирию. — Я не смогу тебя отговорить? — Нет. — А если я на колени встану?.. — Серёж. Я был в военкомате. Я уже всё решил. Олег испугался, что Серёжа действительно был на колени перед ним броситься готов: так тяжело вздохнул и резко затих, словно задумался. Но Серёжа быстро взял себя в руки: сглотнул шумно, так, что дёрнулся кадык, подпёр дрогнувшими руками подбородок и взглянул на него. — Если не вернёшься, я себе волосы отрежу. Понял? Или даже сбрею! Буду тоже лысый ходить. Мне вряд ли пойдёт, так что вот тебе мотивация. — Это угроза? — Это констатация факта, Олег. Серёжа попытался это скрыть, но Олег всё равно заметил, как он подавил вставший в горле отчаянный всхлип. В аэропорту через несколько дней Серёжа надел ему на шею сдвоенный кулон в виде волчьего черепа и когтя. — У воинов должен быть оберег. Пусть это будет твой. Олег обхватил Серёжино лицо ладонями и взглянул в его глаза — глубокие, искренне любящие и блестящие. Он прижался своим лбом к его, запустил руки в лоснящиеся рыжие волосы и позволил себе на несколько секунд вот так замереть. — Спасибо, Серёж. — Вернись. Едва уловимое в шуме толпы, это слово — не мольба, а приказ. Армия вскормила в Олеге привычку любому приказу подчиняться. — Вернусь, — пообещал Олег. — Спасибо. Серёжа неподвижной рыжей тенью смотрел, как Олег исчезает за стеклянной дверью паспортного контроля. Тогда у них не было ни черта, кроме друг друга и их пылающей между рёбер любви. Наверное, им стоило в ней вдвоём раствориться. Наверное, стоило позволить ей, этой любви, спалить их дотла в тот самый момент. Олег вполне осознавал, на что шёл. Хороший парень бы наверняка испугался, когда ему впервые пришлось бы стрелять по живым, а не по мишеням. Хорошие парни, добрые и мягкие, здесь не выживали: ломались первыми. Олег немало видал во время службы таких юнцов, зелёных и невинных, не готовых забирать чужие жизни, невесть как оказавшихся на поле боя, и почти все из них полегли под пулями или снесли себе полбашки. Один запомнился ему особенно: рыжий, веснушчатый, очень славный пацан, который так мечтал вернуться домой героем, а вернулся по кускам, развороченный бомбой. Его добродушное лицо потом ещё долго стояло перед глазами: на его месте невольно представлялся Серёжа. А Олег никогда не был хорошим парнем. Ещё в детстве он опасно клыками клацал и готов был чужим глотки перегрызть, смотрел на всех грозным взглядом и вечно кулаки сжимал, никого, кроме Серёжи, близко не подпуская. Настоящий хищник, не зря ведь носил фамилию Волков. В этих обезьянах-радикалах не больше человеческого, чем в тренировочных манекенах. В глазах у врага плещется твоя смерть. Их нужно только стрелять, а другого они не заслуживают. Эти идеи так плотно засели в его голове, что он не чувствовал ничего, выполняя свою работу. Вот так нужно к этому относиться — как к работе. Кто-то зарабатывает тем, что лечит людей или живёт в клетках стабильных графиков, кто-то открывает свой бизнес, а кто-то получает деньги за то, что истребляет арабских боевиков. Рука у Олега дрогнула, наверное, лишь однажды: когда пришлось огонь по детям открыть, по вчерашним мальчишкам, таким же, как они с Серёжей, со слишком взрослыми взглядами, с гранатами в руках или обмотанным поясами смертников. Их, лишённых настоящего и будущего, уверенных, что они совершают геройство, потому что им это внушили взрослые, Олегу по-настоящему было жаль. Других он жалеть не умел. Дома и люди на войне горят особенно ярко. Иногда это даже красиво. Иногда крики боли и звуки выстрелов превращаются в музыку. На войне тебя уже не волнует, что твоя кожа вся в бороздах трещин и напоминает высушенную жарой землю, а пальцы покрыты мозолями от спускового крючка и пахнут порохом и кровью. На войне перестаёшь замечать и солнце, опаляющее до волдырей лицо и руки, и удушливо-жёлтое от поднятого в воздух песка небо, и раскалённый хамсин, и обезвоживание, из-за которого ловишь жутковатые галлюцинации, точно под наркотой. На войне непроизвольно запоминаешь саляты:они въедаются под кожу, даже когда языка не знаешь. Повторять их начинаешь уже почти машинально, когда слышишь азан. Не потому, что в Аллаха уверовал, — чтобы за своего сойти и не вызвать подозрений. Иногда ловишь себя на мысли, что скучаешь по сыпящейся штукатурке, плесени на стенах, тараканам и вечно холодной воде в ванной, но потом вспоминаешь, что здесь, на чужой земле, ты по собственной воле. Дышать от этого становится… немного легче. На войне быстро привыкаешь к тому, что люди, свои и чужие, убивают в себе людей. Олег за чернуху никогда не брался, но головорезов и зверья, которым лишь бы помучить, поиздеваться, среди его сослуживцев и без него хватало. Здесь, на самом деле, плевать всем на конвенции ООН. К одному только никак не привыкнуть — к дышащей в спину собственной смерти. От неё пытаешься отвлечься сигаретами, пустыми разговорами о гражданке («Эй, Поварёшкин, есть баба у тебя или ты одинокий волк, а?») или выпивкой, а она всё равно маячит где-то за плечами каждый день. С ней играешь в прятки и можешь даже выигрывать, — один, десять, пятнадцать раз подряд — от неё спасаешься и спасаешь (второе — не всегда удачно), но однажды она всё равно тебя найдёт, сколько бы раз ты ни менял правила и тактику. Ресурсы его феноменального везения однажды должны были закончиться, и тогда, во время операции в Аль-Кадаме. Олег услышал, как смерть тихо смеётся на ухо и грохочет автоматной очередью. Они патрулировали военный лагерь. Они попали в засаду — кто-то явно сдал обезьянам их местоположение (крысу, конечно, потом отыскали — точнее, обнаружили с простреленной башкой: видимо, тварь сама себе мозги вышибла потом от чувства вины). Олег не успел даже среагировать, когда пять пуль разом прошили его тело. Олег пытался дышать и держать глаза открытыми, но каждый вдох обжигал между рёбер: кажется, пули пробили лёгкое. Вязкая кровь хлюпала в горле, тянулась у него изо рта и багряным окрашивала горячий сирийский песок. Спрятанный ото всех под формой волчий оберег грел его грудь. Олег представил, что это ладонь Серёжи осторожно ловит его сердцебиение. Глупо и по-детски, наверное, но ему хотелось, чтобы последним, что он запомнит, было это невесомое прикосновение, а не чужое молчаливое и безразличное небо, которое рассекали выстрелы и выкрики на арабском и русском. В этом прикосновении было что-то тёплое. Что-то… почти забытое. Что-то из дома. Из другой жизни там, в нескольких тысячах километров отсюда, за оружейными залпами, залитой кровью пустыней и горами трупов. Как там дома? Как там Серёжа?.. Когда лежишь рядом с чьим-то трупом среди руин и цепляешься слабеющими пальцами в собственную жизнь, непроизвольно начинаешь молиться. Олег не знал, кому, поэтому молился Серёже — единственному богу, которому хотелось быть верным. Он надеялся, что настоящий далёкий Серёжа мог его слышать. Он надеялся, что Серёжа простит его за то, что не сдержал обещание. Ветер сорвал такое родное имя с его окровавленных губ и унёс прочь. Умирать среди белых песков выжженной войной пустыни было страшно. Страшнее — очнуться в медпункте с кучей трубок, присоединённых к тебе, с залатанными сквозными дырками на груди, которые превратятся в уродливые шрамы со временем, и вдруг понять, что совершенно не чувствуешь ног. Олег изо всех сил пытался ими пошевелить, напрягался так, что на висках надувались вены, но они продолжали просто лежать. Неподвижно. Неощутимо. Словно Олег уже не человек, а мешок из плоти и раздробленных костей с пылающей жёлтой лавой вместо крови. Кровь его, алая, солоноватая, грязная, осталась там, под Дамаском, среди полуразрушенных домов. Серо-жёлтый мир перед глазами вмиг залился чёрной краской — скрылся за тенями с Серёжиных рисунков. Олег чувствовал горечь на кончике языка, а на зубах хрустел смешанный с кровью песок. Слова медиков, вернувших его с того света, выстрелили в него шестой пулей — фатальной, в голову или сердце. Нужно привыкать к жизни на коляске. В детстве в жутких снах вместо птиц и пламени, крыльев-теней, разбитых зеркал и сочившейся из трещин тьмы, которые заставляли Серёжу задыхаться от слёз и затравленно жаться в стену, Олег видел трупы своих родителей. Сейчас впервые за почти двадцать лет кошмары вернулись. В них Олегу ломали ноги, и он полз по чёрному коридору к свету впереди, а вокруг сжимались стены, и воздуха не хватало, а выход лишь отдалялся, а потом и вовсе исчезал. Кошмары Серёжи всегда рассеивались: в детстве — от объятий Олега, потом — от таблеток. Кошмары Олега теперь оставались его реальностью. Одна из пуль задела правое плечо, и рука теперь слушалась очень плохо: простейшие действия требовали неимоверных усилий. Голос страшно хрипел из-за поврежденных во время интубации голосовых связок, а дышать с пробитым в двух местах лёгким — словно пламя живое глотать. Олег всегда полагался на собственное тело, физическая сила была его козырем, но как доверять тому, что работает лишь наполовину — и то с перебоями? Он больше не мог даже самостоятельно подняться с кровати, чтобы выйти покурить, и было до одури стыдно из-за того, что ему теперь требовалась помощь в бытовых мелочах. Внутренний стержень, которым Олег раньше всегда гордился, безвозвратно крошился. Олег так и не узнал, кто вытащил его оттуда, но этого человека не благодарить хотелось, а хорошенько встряхнуть. Задать ему единственный вопрос: «Зачем спасал?». — Ты… Т-ты так давно не выходил на связь… Я подумал, что ты… — сбивчиво пролепетал Серёжа, не успев даже поздороваться, когда Олег наконец ему позвонил, но, сделав пару глубокий вдохов, он успокоился. — Ты в порядке, Олег?.. — Я возвращаюсь в Россию. Насовсем. — Ты… возвращаешься? Господи, Олег! — В удивлённом голосе Серёжи звенела такая искренняя надежда, такая живая радость, что чувство вины остро полоснуло поперёк сердца. Стыд встал камнем в горле. Олег больше всего боялся, что Серёжа будет жалеть его. Жалость — худшая из отрав, ведь она заставляет привыкать к собственной беспомощности. — Как твоя соцсеть? — спросил Олег, пытаясь разрядить атмосферу. Пытаясь оттянуть время. — «Вместе» цветёт и пахнет! Уже почти девяносто миллионов активных пользователей, представляешь? До сих пор не верю, что это правда происходит со мной! — воскликнул Серёжа воодушевлённо. — Вот только журналисты теперь покоя не дают, всё разузнать пытаются, кто мои спонсоры, в чём секрет моего успеха и прочее. Пчёлкиной особенно неймётся! — Я всегда говорил, что у тебя всё получится, Серый! Ты компьютерный гений. А с журналюгами тупыми разговор короткий будет! Пусть вон на Исаеву копают. Или на Бехтиева, чтоб его! — Бехтиев вообще казино открывать собрался в центре города! Он собирается снести ради этого историческое здание! Понимаешь, да, как он документы необходимые получил?! И никому дела до этого нет, всем интересно про меня грязь найти! — Ты только скажи, и я расправлюсь со всеми, кто тебя достаёт, жёстко и радикально. Внезапное воспоминание блеснуло в голове у Олега лезвием перочинного ножа, приставленного к горлу одного из детдомовских задир, которые разбили Серёже нос. Серёжа тогда больше не был боязливым взъерошенным лисёнком и уже умел за себя постоять, но один против троих высоких лбов под два метра он ничего не мог сделать. «С кем ты расправишься теперь, Олег? Ты же в десятку больше не попадёшь!» — сказал Олег себе мысленно и повёл больным плечом. — Олег! Ладно уж, пусть копают, мне скрывать нечего. Боже мой, я по тебе так соскучился! Поскорее бы ты вернулся! Жду не дождусь, когда покажу тебе мой… наш новый офис!.. — Вдруг он остановился, едва договорив, и Олег почувствовал, как он нахмурился. — Погоди… П-почему ты возвращаешься так рано? Ты же… Тебе же ещё чуть больше года осталось… Что… Ч-что случилось?.. Олег тяжело вздохнул, понимая, что тянуть дальше будет жестоко, — и глупо! — и глухо повторил вердикт врачей: — Я попал под обстрел. Повредило позвоночник, и я теперь… — Нехороший кашель не вовремя защекотал горло и заставил согнуться пополам от боли в грудной клетке. — Я теперь на колёсах буду, Серый. Серёжа шумно выдохнул и замолчал на несколько мгновений. — Когда мне тебя встречать?.. — только и спросил он почти бесцветным тоном. Олег ожидал увидеть в аэропорту совсем другого Серёжу, — в новеньком костюме-тройке, в вычищенных кожаных ботинках, с мини-гарнитурой в ухе и с надменно-деловитым выражением лица. Но встречал его тот, которого он знал с самого детства, — одетый в растянутую футболку со смешной надписью и ветровку, в старых джинсах с дырками на коленках и в изношенных почти до дыр кедах, с неаккуратным пучком на голове. Такой… обычный. Такой родной. Серёжа стиснул лихорадочно трясущиеся руки, впившись ногтями в мягкую кожу, когда они встретились и Олег сказал, что, наверное, им сейчас нужно расстаться. Слушать об этом Серёжа не желал. Серёжа теперь жил на верхушке высокой стеклянной башни, а не в крошечной однушке на окраине Питера. Он с гордостью, с почти детским восторгом рассказывал Олегу про Венеру и скульптуры, про зеркальный лифт, виртуальную помощницу по имени Марго, к которой у Олега был личный доступ, про дорогущий сенсорный стол, за которым он работал. Технологии и эстетика всегда были Серёжиными слабостями. Он говорил, что теперь это их дом, но Олег чувствовал, что ему здесь не место. Когда-то они были молоды и влюблены. Они лежали на кровати и переводили дыхание после очередной особенно бурной ночи. Серёжа водил пальцами по его обнажённой груди, закинув на Олега ноги. Олег вдыхал запах его волос, — они пахли всегда Серёжиным любимым клубничным шампунем — красивыми рыжими волнами рассыпанных по подушкам. Они представляли, что в светлом будущем будут стоять у длинного панорамного окна, переплетя пальцы, и смотреть на город, как в той сцене из «Бойцовского клуба» с Марлой Сингер и Рассказчиком на фоне пылающих небоскрёбов. Романтичные грёзы пожирало жёлто-красное пламя с Серёжиных детских рисунков, и Олегу казалось, что они сейчас стояли на выжженном пепелище. В первую ночь после возвращения Олега не спал ни один из них. Они лежали, прижавшись друг к другу, отдавая друг другу своё тепло, и смотрели в потолок. Теперь было и панорамное окно, и красивый вид за ним, — прямо на Неву и на Исаакий вдалеке, гордо возвышающийся над городом таинственным исполином, а не на безлюдную и жутковатую промзону и никак не заканчивающуюся уже много лет стройку. Вот только… — Не о таком мы с тобой мечтали, Серый, — грустно усмехнулся Олег, крутя в пальцах волчий кулон. — Ты мечтал. Серёжа почти невесомо скользнул пальцами по шрамам от пуль, на несколько секунд задержался на самом страшном и прикрыл глаза, тяжело выдохнув. — Я мечтал, чтобы ты вернулся, Олег. И ты вернулся. — Уголки его рта едва заметно дёрнулись вверх. — Твоё везение снова тебя спасло. — Везение! Какое же это везение, раз я вернулся таким? — Мы с тобой оба понимали все риски. Вероятность, что ты вернёшься из горячей точки в цинковом гробу или с отбитой башкой, была гораздо выше, так что да, Олеж, это везение. — Ага, спасибо, что живой. — Марго, — Серёжа обратился к виртуальной помощнице, и на экране высветилась летающая голова с белыми волосами, — выведи на экран последнюю открытую вкладку. — Вывожу, Сергей, — механизированным голосом отозвалась Марго, и на большом экране напротив высветился сайт на английском. Английский Олег знал ужасно, — на хилую школьную «тройку» — но, когда его взгляд выхватил отдельные слова («Venice», «rehabilitation», «innovative technologies»), он сразу понял, о чём Серёжа собирался говорить. — Я много… думал. Много читал, пытался понять, что нам теперь делать… И вот, нашёл. — Облизнув сухие губы, Серёжа ткнул пальцем в экран. — Я уже всё оплатил, через два дня полетим в Венецию, вот в эту клинику! Тебя там поставят на ноги. Должны!.. Окончание последнего слова утонуло в рваном выдохе, и Серёжа закусил губу и часто заморгал. Олег сжал его руку в своей. — Серёж, посмотри на меня. Пожалуйста?.. Серёжа всё-таки повернулся к Олегу и вымученно взглянул на него. Они лежали почти нос к носу. Когда-то — им тогда только исполнилось восемнадцать — Серёжа нашёл на улице ворону со сломанным крылом, притащил её домой и стал выхаживать: таскал в ветеринарку, кормил, лечил, заботился о ней больше, чем о себе самом, и спускал всю стипендию на лекарства и на специальный птичий корм. «Она же без меня погибнет», — говорил он Олегу, осторожно кутая её в старый свитер, а она благодарно тёрлась клювом о его руки. Вот только Олег не ворона со сломанным крылом, а человек в инвалидном кресле. Тащить на себе калеку — это вместе с ним утянуть себя в трясину и больше не выбраться никогда. Олег снова скользнул взглядом по фотографиям на экране, и ему показалось, что эта клиника стоила больше, чем он мог когда-либо заработать. — «Вместе» — дело всей твоей жизни! Я не хочу, чтобы ты всё это угробил из-за меня, Серый. Я туда сам шёл. Сам выбрал такой путь. У меня есть средства о себе позаботиться, я для этого на службу шёл. — Олег провёл рукой по Серёжиным волосам. — Если понадобится, если совсем уж невмоготу будет — найму себе сиделку. Пожалуйста, не нужно ради меня всем этим жертвовать! Шанс, что я встану, если он есть вообще, минимальный. — Если он есть, ты его точно вытянешь. Сам мне говорил когда-то, или уже не помнишь? Полтора года назад Олег специально отпускные брал, чтобы презентацию Серёжиного детища не пропустить. Руки у Серёжи тогда тревожно дрожали, зато лицо всё сияло, без слов говоря, что он очень собой доволен — наверное, впервые за всю свою жизнь. — Серёжа… Серёжа покачал головой. — Я ждал тебя, чтобы ты всё это со мной разделил, неужели не понимаешь?! Олег, ты идейный вдохновитель «Вместе»! Я бы… Я бы ничего этого не смог, если бы ты много лет назад во мне что-то особенное не увидел, если бы не научил за себя постоять. Если бы ты в меня… не поверил. И вообще, ты моя семья! — Серёжа коснулся рукой его щеки. — Всегда был. Всегда будешь. Из всего, что нас ждёт, только в этом я уверен на сто процентов, понимаешь?.. Когда их губы соприкоснулись, поцелуй оказался солёным от слёз. Уезжал в Сирию Олег глупым мальчишкой, а вернулся поломанной тенью. Лучше бы не возвращался. Лучше бы ослушался Серёжиного приказа и умер там под палящим восточным солнцем, истёкши кровью, наступил бы на мину или подорвался на фугасе, но пять пуль спустя в нём особенно билось желание жить.