***
Свежие простыни приятно холодили кожу, ярко контрастируя с ну очень тёплым пледом. Вставать не хотелось, особенно если у тебя под боком мирно сопит Никита. Также можно вспомнить лёгкий сквозняк, настигавший любого, кто решит покинуть тёплое ложе. Хоть на дворе и весна, но в лесу границы времён года ощутимо стираются. Несмотря на позеленевшие деревья, яркое солнце и отсутвие ветра, холодно было, да ещё как. Градусник не показывал выше семнадцати градусов уже как два дня. Не знаю, может за остальное время нашего здесь пребывания ситуация изменится. Очень хочется верить. Спустя полчаса препираний с собственным "Я", все же нашёл в себе силы убрать руку с кота и пойти в ванную. Коридор ослепил меня солнечным светом: зря вчера не зашторил окна. Уже чистя зубы задумался о времени, наверняка часов десять, надо бы написать Алёне, а то обещал ей пару файлов прислать. На кухне царило мягкое освещение, приятное глазу, не то что в коридоре. Часы уверено показывали полдесятого – неплохо, Никита наверняка ещё полдня проспит, не меньше. Увлекшись приготовлением завтрака, я не заметил, как второе солнце появилось на горизонте. Так оно ещё и обожгло своими горячими объятиями. — Проснулся, соня? — я закончил с блинчиками и обернулся, чтобы поцеловать любимого. Это совместное утро началось идеально. – Ничего я не соня, – возмущённо, но с лёгкой наиграностью, – Одиннадцати нет! – надул свои пухлые губы и мигом получил поцелуй, специально ведь разыгрывает спектакль. Тот ещё актёр. – Хорошо, садись, я блинчики и омлет приготовил, – толкаю парня в плечо, дабы тот пошёл хотя бы зубы почистил. Гигиена как никак. – Ух ты, так мало блинов! – удивился Никита, отчего, признаюсь, я оторопел. – А тебе много надо? Доешь – ещё напеку, – я сел рядом с пожирателем блинов на диван. Сидеть друг напротив друга как по мне не очень, хочется телесного контакта и поцелуев. А тянуться через ширину стола – не ахти. – Нее, я просто привык что мамы, бабушки всегда много пекут, так что ещё на пару приёмов остаётся. – Так я специально сделал только на завтрак, остывшие не такие вкусные! – Садовский отставил тарелку с омлетом, накинувшись на блины с джемом. Яблочным, его любимым. – Хочешь, каждый час печь буду? – Ну тебя! Загнёшься ещё! Ты мне живой нужен! – а рот ведь перемазан в джеме, минута не пройдёт – облизывается – точно кот. – Иди сюда, – легко притянул его за затылок, нежно, ласково. Ведь с Никиткой по-другому нельзя, просто не возможно. Он сам воплощение всего светлого и непорочного, и сам с охотой делится всем этим через поцелуй. Чересчур сладкий поцелуй, сколько джема он уже съел? Губы пухлые и липкие – до одури приятно. – Сладкий... – это всё что я могу произнести после такого прекрасного зрелища и слияния губ – ложись и помирай, всё на свете узрел. – Ты теперь тоже! – смеётся, так звонко и громко, заразительный смех. – На, а то и твои съем! – придвинул мою тарелку, заботливый, его забота проявляется во многом. Никита очень искренний и открытый человек, даже на сцене, интервью и прочих светских мероприятиях виден он, настоящий он. Никита любит искусство, детей и надеюсь меня. А то зачем всё это? – Ээй! Опять задумался о сложностях жизни? Колись что тревожит! – аккуратно вытер рот уже не белоснежной салфеткой и отставил недоеденную порцию. – Да так. По стандарту... – по какому ещё стандарту? Сам себе выдумал стандарт называется. – Так не пойдёт, – полностью обернулся ко мне, даже одну ногу под себя подогнул. – Колись, опять о том что не любим? – Опять его щенячие глаза, хуже – кошачие. Я промычал в ответ что-то неопределённое и тут же почувствовал тёплые руки на щеках, немного жирные от блинчиков. – Тимур... Ну ты чего, я же тебя воот так люблю! Да на тебя смотреть тошно, такой умопомрачительно красивый, и глаза твои все время грустные что ли. Смотрю и таю, тебя целовать и целовать можно! – свои слова он потверждал лёгкими поцелуями в щеки, лоб, нос, губы: все лицо исцеловал, а я как дурак сижу тут, грущу. – Да ты тогда в туалете, с разбитой губой, помнишь? Стоял, а глаза испуганные, не понимают ничего, драться-то не умеешь. – Он вновь растёкся в улыбке, попутно гладя уголок губы. – А сам-то!? Так стыдно за тот цирк в туалете, двое здоровых мужиков покувыркались... – теперь я пошёл в наступление, утыкаясь в его шею. Никита парень здоровый, с мышцами, но боевые искусства ему явно ни к чему. Зато рельеф его тела просто превосходно ощущается под ладонями, прямо как сейчас. Сильная мужская грудь – что ещё нужно как женщине так и мужчине? Что-то я уже в лирику ударился. –Тим, ну давай хоть в спальне? – промычал и веки прикрыл – кайфует, мурашки по коже пошли. – Неет, давай сегодня на диване или столе – на выбор! Разнообразие, как никак. – Дьявол-искуситель... – опять же мычит и целует, руками по груди моей волосатой проводит. У самого главное волос светлый – не увидишь. Прекрасен во всём! Немного отодвинул стол, уперевшись ногой об ножку стола, завалил кота на спину, а тот лежит, глазки строит. А потом как притянет к себе и целует, воздух из груди выбивает. Миг, и мы снова сидим, Никита, от губ неотрываясь, сползает с дивана. Другой край стола ногой двигает, теперь точно стол в безопасности. Редко отрываясь от пухлых губ, вдыхая воздух, смотрю на раскрасневшегося Садовского –прекрасен, чёрт! Он в очередной поцелуй тянет, губы губами сминает, зубами покусывает, добавляя ощущений. А руки его своей жизнью живут: то торс оглаживают, то к соскам переходят, тут уж и стонам позволяю выйти. Да вот стоны эти в поцелуй вырываются, это Никите до ужаса нравится. Сквозь поцелуи улыбается, к трусам моим тянется, видит ведь, что жмут. Сам он в шортах пижамных спит, свободу любит, тут можно удариться в психологический портрет, но думать не хочется – пальцы члена касаются, поглаживают. Никита отстраняется и на колени окончательно встаёт, пол холодный, благо хоть ковёр есть. Дышит часто, прерывисто и всё на промежность мою – ирод. Рукой двигает, смазку расстирает, глаза на меня поднял – любит на меня такого смотреть. Красного, тяжело дышашего, буквально умоляющего. Я колени посильнее раздвинул, разваливаясь на диване, а он ещё ближе придвинулся, начиная действие. Медленно сначала, одними губами, а потом язык добавляет, щекочет, облизывает как кот сметану. Руки свои мне на ноги пристроил, я своей его ладонь сжал, поглаживая. При каждом минете тот туалет злочастный вспоминаю – лучшее что со мной происходило. Вот и сейчас Никита насаживается ртом на член, сопит немного, шумно дышит. Садовский не любит когда его голову направляют и за волосы тянут, поэтому сам начинает действовать активнее. Берет по самые яйца – как же заезжено звучит, но, сука, правда же! Головой то быстро, то медленно двигает, губами обхватывает, язык под член кладёт. Полупрозрачная жидкость на губах размазывается, по подбородку стекает, я салфеткой вытираю аккуратно. А Никита все пуще старается, довести меня хочет, вот только до чего? До оргазма или смерти? Слишком уж хорошо, хоть отключайся. Шорты пижамные топорщатся всё же, даже, вон, пятно мокрое образовалось. Терпит, ни разу не дотронулся. Я за щёку Садовского беру, отстраняя мягко, с колен поднимаю. Тот целует, глаза горят, нездоровый блеск прям! Разворачивается спиной, локтями на стол опирается, попутно тарелки в другой угол убирая. Шорты бросаю на диван, подцепив ногой. Задница у Никиты что надо, округлая такая, розовенькая, пару синяков на бёдрах осталось от моих же рук – аккуратнее надо быть. За смазкой лишний раз бегать не хочу, поэтому собираю с члена, тот ей так и сочится. Маленькая дырочка приветлива для одного пальца, Никита лишь пуще прогинается, выпячивая пятую точку. Второй палец быстро находит дополнительное место, двигаю осторожно, прощупывая стенки. Недолгие поиски и маленький бугорок найден, Никитка головой в стол утыкается, стонет. Третий палец ввожу, стараюсь по простате чаще попадать, анус не сжимается, да и парню хорошо – можно действовать. Головку ввожу аккуратно, член гораздо больше трёх пальцев, руками талию и живот глажу, пресс прощупываю. – Тимур, не тяни, не в первый раз же! – стонет, нетерпеливый, решаюсь и одним движением вхожу полностью. Стенки обхватывают всю длину, внутри тепло, даже горячо. А Никита опять головой об стол ударяется, несвязную речь бормочет. Двигаться начинаю сначала медленно, после ускоряюсь. Стол заметно шатает, но несильно, он частично в стену упирается. Я наваливаюсь на спину Садовского, активнее двигая бёдрами, на что Никита лишь громче стонать начинает. Я лица его не вижу, лишь красные щеки с ушами, голову к локтям пристроил, волосы на глаза падают. Вбиваюсь сильнее – всё как он любит, целую спину, плечи, шею, слегка тормошу волосы, помня про условный запрет. Руками по груди его скольжу, соски порой массируя, движениями своими стоны и всхлипы выбиваю. Чувствую что Никита на пределе: чуть сильнее сжиматься стал, да и член едва заметно пульсирует. Увеличиваю амплитуду, почти выходя и вновь заполняя, рукой его член массирую, уретру оглаживаю – любит такое. Не в силах терпеть все же кончает, марая мне руку и чуть-чуть пол. Анус сжимается, пульсирует, тут уже я ловлю момент, изливаясь внутрь. Так и стоим около минуты. Выхожу из него аккуратно, дырочка приоткрытая, сперма вытекает, по ногам стекая, я быстро предотвращаю это, вытираю салфетками. Никита ко мне разворачивается, краснющий, взор затуманен, на губы мои смотрит, а после целует, так же сладко как и всегда. С ним по-другому не получается. Он вообще сам по себе сладкий мальчик. Никитка в душ идёт – обмыться, я тряпку отрываю кухонную, первой себя протираю, второй – пол. Трусы натягиваю, халат ищу, а то холодно стало, надо тапки или шлёпки раздобыть. Стол на своё прежнее место возвращаю, блинчик надкусаный доедаю – остыл, завтрак явно закончен. В спальню возвращаюсь, кровать не застелена – ничего удивительного. Убираю всё по своим местам, решаю надеть штаны и водолазку и выйти прогуляться. На улице солнце светит, хоть глаза выколи, вокруг ели и сосны возвышаются, ветер сдерживают. Между хвойными гигантами берёзы и фруктовые деревья проскакивают – смешанный лес как-никак. Вот только яблок или слив такие деревья не приносят, солнце сквозь хвою не доходит, некоторые даже не цветут. Если пойти направо сквозь лес, наткнёмся на озерцо. Хозяйн дома в сарае пару удочек держит – повод для рыбалки, я считаю. Под ногами хрустит сухая трава, листья, шишки. Солнце припекает, сквозь листву видна водная гладь – идиллия. Да, именно это слово подходит для данной жизни. Всё встало на свои места после появления Никиты в моей жизни. Нельзя его отпускать, пропадёт без меня, да и я хорош буду – потону с горя если позволю себе такое. Возвращаюсь обратно, под ноги смотрю, роюсь в мыслях. Взгляд поднимаю, а кот стоит возле двери – лыбится, на меня смотрит, счастливый такой, я и сам при взгляде на него улыбаюсь.ЛЮ – БО – ВЬ