Веснушки

       Поместье Аннет Сильвер-Харрис, ныне теперь принадлежащее её племяннице — Агате Харрис — восстановлено. И хозяйка приглашает в него своих друзей, которые за всё это время стали ей дороги. И они охотно соглашаются. Рэйчел, Сэм и Александр располагаются в своих прежних комнатах. Будто ничего не было. Не было никаких убийств, никаких приключений и похищений, погонь, аварий, казино, русской мафии, близнецов. Ничего не было. Агата улыбается на общем ужине. Сэм ищет глазами лазурную бездну чужих, но тут же уводит взгляд, когда видит, что Нильсен обращает на него своё внимание. Недомолвки. Но девушки этого не замечают. По крайней мере, Агата, что прикасается стеклом своего бокала к бокалу Рэйчел, уже прилично выпившая и с широкой улыбкой вспоминающая все приятные моменты. Макото тихо отодвигает стул и поднимается с места. Вежливая и мягкая улыбка.        — Спасибо за ужин, Бекки. Встретимся завтра? — уже обращаясь ко всей их компании, ловит одобрительные короткие ответы и чувствует, как кое-кто прожигает его упорным взглядом. — Тогда прошу простить, вынужден удалиться. Доброй ночи.        Третья по счёту ступенька лестницы, ведущей на второй этаж, уже не скрипит. Хотя, Сэм ждёт, что так и будет. Алькова нет, очевидно, сгорел. Но внешний вид коридора сохранён таким, каким и был. Это невольно навевает воспоминания, как он нашёл Агату и Александра целующимися за красной занавесью. Кто бы знал, что спустя столько времени ревновать он будет совсем не Агату. На ходу поправляет ненавистный удушливый галстук, но потом ослабляет, а как только заходит в комнату — вовсе откидывает его в сторону. К чёрту всё. Слишком трудно скрывать эту бурю эмоций, что его съедает с головой. Всё в его жизни с делом об убийстве Харрис старшей пошло кувырком. И теперь, когда можно сделать выводы из результата, Сэм не знал, что ему стоит испытывать. Облегчение? Злость? Досаду?        Он тяжело приземляется на кровать и расстёгивает пару пуговиц рубашки. Запускает пальцы в волосы, чуть оттягивает их, взъерошивает. Прикрывает глаза. Запрокидывает голову назад. Дверь приоткрывается, и порыв от этого движения устремляется в лицо, заставляя ресницы дрогнуть. Затем в тишине комнаты звучит медленный, тихий щелчок замка. Сэм не открывает глаза, он знает, кто зашёл. Но когда кровать прогибается под весом того, кто опёрся на неё коленом и прижимается горячими губами к открытой шее, японец поднимает веки. Чтобы встретиться взглядом с этой острой глубиной глаз Александра и снова утонуть в них.        — Алекс, не сейчас.        Не слушает. Тёплые, крепкие ладони скользят по плечам, оглаживают напряжённую спину, спускаются на мышцы пресса. Цепляют пару мелких, непослушных пуговиц.        — Алекс, пожалуйста.        Сухие губы прижимаются к вздувшейся венке на шее, самый кончик языка пробегается по ней. Он чуть прикусывает зубами.        — Алекс! — Макото упирается ладонями в грудь мужчины, не резко, но настойчиво отталкивая от себя.        Нильсен послушно приземляется с боку, вперив в японца цепкий, колкий взгляд. Будто в немом вопросе: «Почему? Почему не сейчас?». Сэм не может ответить на этот вопрос, поэтому падает на спину и вновь прикрывает глаза. Чувствует и слышит, как со вздохом ложится рядом Александр и размеренно дышит. Молчит.        — Нам нужно подготовиться к нему.        — К расставанию? — проницателен и догадлив, как всегда.        — Да, — так и не открыв глаза. — Ты понимаешь, что это будет трудно для нас обоих.        И пока Нильсен не успел ничего сказать, Макото перекатывается на бок, подпирая голову рукой. Чтобы видеть его лицо.        — Я возвращаюсь в Японию, Алекс. Открою своё частное детективное агентство, буду работать. У тебя дело в Швеции. Ни я, ни ты не можем бросить свои планы. Это ты тоже понимаешь.        — Понимаю, Сэмми, — даже сейчас не отказывается от этого прозвища, хотя тон серьёзен. — Отношения на расстоянии — гиблое дело, это так. Но что, если я не хочу тебя отпускать? Я могу тебя убедить открыть бизнес в Швеции и остаться рядом со мной. И это не вопрос, — придвигается ближе, когда расстояние между лицами сокращается до нескольких сантиметров и кожу обжигает дыхание. — Я могу.        Он протягивает руку и подушечкой большого пальца ласково проводит по мягкой щеке, оглаживая еле заметные веснушки. Хочется поцеловать каждую, нежно, трепетно. Но Нильсен в любом разговоре предпочтёт оставаться серьёзным, к тому же, если и Сэм поддерживает этот тон. Поэтому убирает руку, когда видит, что Макото готов снова поспорить.        — Можешь, но я не хочу. Я давно не был дома. Мне нужно вернуться, соскучился. И я знаю, что ты способен с холодной головой принять этот факт. Рассудительно.        Небольшая пауза. Японец тихо вздыхает.        — Нужно смотреть в будущее, Алекс. Тебе ли как успешному предпринимателю не знать это. Наши отношения не будут вечными. Всё приестся, мы будем оглядываться назад, думая, что бы могли сделать, чтобы предотвратить это. Я не хочу такого. Тем более прийти к осознанию, что я больше не… не…        Ему не дают договорить. Нильсен толкает Сэма в плечо, вынуждая перевернуться на спину. Нависает над ним, хватая пальцами за обе щёки. Такие мягкие щёки, что сразу подминаются под крепкими тисками. И прижимается губами к искусанным губам детектива. Без мокрого поцелуя, только с желанием заставить его замолчать. Пусть Александр всегда был приверженцем холодной головы, отторгал чувства, первым ставил разумные выводы, сейчас его необыкновенно взбесила эта рассудительность японца. Его дальновидность. Он не привык не получать того, чего хотел. Любыми способами, упорством и трудом он достигал цели. Но не сейчас. И больше всего в этом его раздражало то, что Макото был прав.        Швед целовал отчаянно, не умоляя подчиниться, не оставляя места для свободы. Подминал каждый сантиметр, покрывал пухлые губы сыпью касаний, от самых уголков, в которых любил видеть искрящуюся улыбку. Поднимался выше, бережно оставляя мимолётные прикосновения на веснушках, что осветили округлые щёки. Медленно, чувственно, будто никогда до этого не делал подобного. Вспоминал, как Макото прижимался к нему вздымающейся грудью. Как кусал кожу на плече, лишь бы не сорваться на протяжный, хриплый стон. Как сминал руками простынь, отчаянно сводил челюсть до того, что ходили желваки. Обнимал его сильными бёдрами, притягивал к себе. Грел своим горячим, подтянутым телом. Гладил тазобедренные ямочки, пробегался самыми подушечками пальцев по позвонкам. И тихо-тихо, на самое ухо, опаляя дыханием от нетерпения, шептал что-то на японском. Что-то нежное. И как Александр в ответ ему произносил:        — Liten kattunge.*

*«Маленький котёнок» — на шведском.

       И как обещал уронить на постель все его веснушки.        Руки пробегаются по ткани светлой рубашки, избавляясь от пуговиц короткими рывками. В сторону. Гибкие ладони японца гладят плечи, спуская с него верхнюю рубаху, а затем дёргая за края футболку. В сторону. Мышцы в районе паха напрягаются, стоит только Алексу расслабить ремень и приспустить брюки. Сэм закусывает губу, слизывая языком алую каплю. Швед наклоняется ещё ниже.        И прижимает Сэма к себе до того крепко, что готов услышать хруст его костей. Японец явно такого не ожидал. Секунда. И обхватывает его руками в ответ, обнимая. Открыто и тепло. Нильсен шумно дышит. Носом тычется в горячую шею, вдыхает этот знакомый и приятный запах одеколона. Запах дома, запах родного тела. Понимает, что совсем не хочет отпускать. Ни на секунду. Вот так всегда сидеть, качая его в объятиях, знать, что никуда не денется, никуда не уедет. Не придётся расставаться. Не придётся снова сталкиваться с суровой реальностью и сохранять стойкое, равнодушное выражение лица. Потому что взрослый, потому что рассудительный. Потому что должен уже привыкнуть.        — Алекс, я… люблю тебя, — тихо, почти одними губами. Потому что это только для него.        — Я тоже, Сэмми, — тихая усмешка со стороны японца. И улыбка на губах у шведа. — Тоже люблю тебя.        — Хочу запомнить нас любящими, — Сэм запускает пальцы в волосы Александра, поглаживая массирующими движениями.        И всю ночь. Как в воспоминаниях. Тогда они ещё даже не думали, что однажды придётся смириться с фактом. Не потому что были беспечны, напротив. Хорошо знали, просто не хотели тревожиться. А тревожиться пришлось. И утро было совсем скоро, но всё ещё непостижимо далеко. А объятия не размыкались.        В комнате пахло свежестью из-за открытого окна. На улице совсем недавно прошёл тёплый дождь.