Успокойся.

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

      — Успокойся, — тихо говорит Чан. — Я, правда, в порядке. Просто выглядит хуже, чем есть на самом деле.        Руки Сана неподвижно лежат рядом с Чаном, но он не касается — боится сделать больнее. Чан понимает и не понимает одновременно. Правда ведь, бывало хуже. Много хуже, чем сейчас. И да, выглядит он не лучшим образом. И не только гематомы и ссадины тому виной. А и наложенные восемь швов на боку, два на брови и один на скуле.        — Я вообще-то молчу и ничего не говорю, — Сан раздражённо сопит, глядя в сторону. Но пальцы всё равно подрагивают. То ли от злости, то ли от желания коснуться.        — Ты очень громко хмуришься, — фыркает в ответ Чан, и накрывает чужую руку своей, показывая в который раз, что он не фарфоровый.        Сан знает, но всё равно осторожничает, когда Чан возвращается таким. Каждый раз. И за это Чан чувствует вину, потому что будь Чан на его месте, он бы вообще пылинки сдувал и выполнял малейшие прихоти, потому что испугался бы до чёртиков.        Даже сейчас страшно. Чан сползает по кровати, утыкается носом в чужой бок, обнимает напрягшегося под его рукой Сана и замирает. Через некоторое время слышится усталый вздох и пальцы Сана запутываются у него в волосах. Осторожные, чуткие, тёплые. Такие, как и он сам.        Сан молчит, но Чан будто слышит его мысли, и его окатывает кипятком. Нет, он бы не выдержал вот так. Раз за разом видеть новые и новые раны. Но и иначе он не может. Это его работа, его долг, его жизнь.        Под пальцами напряжённые мышцы, не особо отличаются рельефом, но всё равно будто перетянутые тросы. В животе расплывается что-то тугое и горячее, пульсирующее внутри, разрастающееся наружу. Тело ощущается как внезапно подключённый к сети компьютер, в котором соединяются воедино все цепи и микросхемы.        Внутри как-то страшно и немного больно озвучить то, что клубится в нём. Нелепо. Чан по-глупому надеется, что Сан догадывается обо всём по стеснённости дыхания и тихому шёпоту, по прикосновениям и объятиям. Чану страшно признаться даже самому себе.        Он никогда прежде так не привязывался, никогда так не горело внутри, никогда не хотелось возвращаться домой вопреки всему. Потому что ждут. И не кто-то там. А Сан. Хочется оставить на нём след, как Сан оставляет в его сердце. Но Сан не тот, кому он посмеет сделать больно, потому даже об укусах не задумывается.        Хотя от мысли, что можно увидеть и прикоснуться к метке на чужой коже, сдавливает в солнечном сплетении. От этой мысли чешутся зубы желанием вонзиться в подставленную шею, чтобы вместо укуса легко сжать челюсти и по-глупому поставить засос. Чтобы от Сана пахло им. Чуть больше, чем сейчас.        Чан поднимает край домашней футболки и всё-таки впивается зубами в напряжённый бок, тяжело дыша. Хочется выжечь себя на чужой коже, чтобы показать, что это взаимно. У него в груди будто разворочено, больно и сладко одновременно. Так непонятно и незнакомо.        К ранам он давно привык, но не к такому. Удушающе острому, огненно-горячему, неизведанному. Едва слышный скулёж срывается с губ беспорядочным выдохом вместе со спазмом диафрагмы.        Он поднимает глаза на Сана и давит в себе желание стиснуть зубы сильнее, хотя в крови бурлит так, что на них падает пелена. А вот в глазах Сана сумрачная темнота. Напряжённая и непредсказуемая.         Любовь всегда ощущается вот так?         — Успокойся, дыши, — шепчет Сан, и на губах играет отзвук улыбки. Мягкой, понимающей, родной.        Сан проводит пальцами по затылку, обводит контур уха и ведёт от него к губам. Чан сжимает зубы крепче, ощущая в глазах горячее стекло. Потому что Сан говорит то, что в чём Чан боится признаться даже себе:        — Я тоже тебя люблю.