Апокалипсис, пожалуйста

Райли Беккет, пожалуй, самый раздражающий человек во всей Вселенной, которого могло только придумать чертово Провидение. Мать его, Избранный, один взгляд на которого, и красный ползунок личной шкалы ненависти Чака Хэнсена плавно и ненавязчиво переваливает через цифру десять и продолжает свое неторопливое восхождение к новым рекордам. Тот, в чей адрес не прекращающимся потоком летят восхищение напополам с воодушевлением и неосознанным еще, не ухваченным за хвост желанием соответствовать. Золотой мальчик. Тот тип героев, которым в конце достается победа, девчонка и гулкие овации восторженной аудитории. Тот, кто вторым в истории сумел управиться с кайдзю на «Егере» в одиночку, без помощи второго пилота. Великое достижение, ничего не сказать, которое в нынешних реалиях с лихвой перекрывает досадную оплошность, случившуюся минутой ранее. Какого тебе быть героем, попирающим память умершего брата? Как тебе только удается держать это внутри себя, не дрогнув ни единым мускулом лица? Как ты засыпаешь с мыслью о том, что вынужденное величие рождено смертью того, кто был ближе и надежней брони? У Чака никогда не было братьев, но он знает ту боль, которая может родиться от одной мысли, от одной только мысли о потере второй половины души, которую зовут близким родственником. И дело даже не в том, что они ежедневно внутривенно получают дозы друг друга в дрифте и давно уже знают каждый закоулок в чужом мозгу. Дело в том, что нет никого ближе, чем тот, в чьем течет та же кровь, в чьей памяти тот же, по сути, нехитрый набор воспоминаний, разнящийся лишь в количестве прожитых лет. Все его злые, неправильные вопросы готовы сорваться и он знает, что они ударят по обнаженным нервам и тогда с громким хрустом разламываемых костей спадут все маски, обнажая истинную суть. Чаку кажется, что его уже облили напалмом и подносят спичку — секунда, и пламенеющий ад. Младший Хэнсен, всегда ранимый, принимающий близко к сердцу. Он не мог, не умел и не желал учиться десяткам вещей. Не умел не думать о том, о чем, по сути, думать не надо. Не мог выразить собственных мыслей в моменты, когда это было крайне необходимо. Не слышал голос разума, звучащий ласковым голосом матери, даже когда он переходил на крик. Не мог стерпеть повышения голоса в свой адрес и оспаривания собственного авторитета. Сказать «люблю» людям, которые этого заслуживают. Обнять их. Не мог пересилить себя и сказать «отец» взамен панибратского «старик». Все эти прозвища, короткие фразы, несущие, на первый взгляд, поверхностный, не глубинный смысл отгораживали от мира, выстраивая стену, которая защищала от точечного попадания непрошеных эмоций и обещала, что он еще вернется. Обязательно вернется, чтобы назвать «отцом», кого-то обнять, кому-то сказать «люблю». Он весь — искалеченная душа, нанизанная на позвоночник. Немного эгоистичная, но остро чувствующая, а от того понимающая. Слова бьют сильней, чем идеально поставленный удар, и он молчит.