Fallen stars

      Кэйа, пожалуй, мог бы написать целую книгу, гордо подписать своей — хах — фамилией, и размашисто вывести на обложке — «как прохерить свою жизнь за двадцать четыре часа, краткое руководство». Десять лет под откос за пару слов — обращайтесь! С его именем ещё и заработает пару миллионов, сотню разборов каждой строчки на форумах и десяток другой приглашений на ток шоу. «Кэйа Альберих, приёмный сын главы одной из крупнейших корпорации, наконец приоткрывает завесу над своим прошлым после таинственного исчезновения со страниц светских хроник год назад». А что, неплохие заголовки получатся, можно будет вырезать их из дешёвых журналов, чтобы перечитывать на старости лет и смеяться над собственным идиотизмом. Если доживёт, конечно, что с его работой маловероятно.       Из мыслей вырывает внезапно появляющийся в поле зрения стаканчик ароматно пахнущего кофе, и приходится спешно натягивать благодарную улыбку. Лиза лишь понимающе хмыкает — мол, всем нам утром понедельника в гроб хочется, — а через секунду стук каблуков уже доносится из другого конца коридора; там, где для всех, кроме Лизы, висит табличка «беспокоить лишь по важным вопросам». Кажется, её оставил ещё Варка, прежде чем сбежал в романтическое путешествие. От этого порой даже начинало тошнить, без метафор: у Варки есть красавица жена, у Лизы — Джинн, как бы последняя не пыталась скрыть, да даже Бэйдоу в последние недели не умолкая болтает о своей Нингуан. Кэйа, правда, рад за них, вот только у самого — лишь знакомая дорога в бар на соседней улице, смятая фотография в ящике стола и вечное «всё в порядке» на повторе. Ни черта всё ни в порядке, вот только разве есть хоть кто-то, кому не плевать? Так что Кэйа справляется — паршиво, неумело, зато вполне успешно. В конце концов, жизнь прекрасна, пока ещё не кончена; как-то так ведь говорят.       Незнакомый мальчишка-стажёр переворачивает лист тоскливо висящего на стене календаря. Кэйа по привычке отмечает дату — так, профессиональная привычка, никогда не знаешь, что придётся вспоминать, — и лениво перебирает скопившиеся на столе отчёты. Раскрытое неделю назад дело на бумаге больше похоже на сюжет одной из серий любимого сериала Лизы — секта, жертвоприношения, распятия и прочая прилагающаяся атрибутика. На деле — очередной психопат с манией величия, обведший доверчивых идиотов вокруг пальца. В голове мысль о календаре щёлкает лишь через пару минут, прежде чем на лице появляется привычная усмешка. Ноябрь. Снова чёртов ноябрь, как и каждый год. Кэйа, по правде говоря, никогда не верил в судьбу и предначертанное, но в ноябре всё стабильно катилось к чёрту, и ему, пожалуй, даже любопытно, что жизнь приготовила на этот раз — удачи разрушить то, чего и без того нет, а я посмотрю со стороны с бутылкой виски.       Отчёт, подписанный и отмеченный датой, отправляется в одну из излюбленных начальством пронумерованных толстых папок; всё должно выглядеть порядочно, и тогда мы закроем глаза на ваши методы. Джинн, правда, до сих пор иногда неодобрительно смотрит, но Кэйа в ответ лишь обворожительно улыбается, отдавая честь и исчезая из уютного кабинета. И все же даже она вынуждена признавать — с появлением в их отделе Альбериха дела пошли куда лучше. И плевать на шёпотки за спиной и украдкой брошенные взгляды; Кэйа давно уже привык к недоверию и подозрению в чужих глазах. В конце концов человек либо привыкает, либо помирает… или же учится притворяться так хорошо, что способен обмануть даже себя. Не так уж и много вариантов.       Кэйа недовольно цокает языком и заставляет себя подняться с мягкого кресла, выпрошенного месяц назад заместо премии. Как всегда — не займёшь мысли работой, их займёт рефлексия, а там и до отсутствующего смысла жизни рукой подать. Так что Кэйа подмигивает стажёру и, насвистывая заевшую с утра мелодию со случайной радиостанции, направляется к кабинету «начальницы», надеясь выпросить заковыристое дело, которым можно будет забить голову на ближайший месяц. Жаль, ничего достойного в последнее время не находилось; так, мелкие склоки или бытовые убийства, не считая культа с их святым Барбатосом. Кэйа так и не понял, чем они его считали — то ли святым, то ли самим антихристом; да и чёрт с ними. — Прошу меня извинить, могу я… — вежливый стук прерывает распахнувшаяся без предупреждения дверь, и Кэйа не успевает отскочить прежде, чем в него врезается нечто белобрысое и явно торопящееся. — Мои извинения за это неудобство, — чужой голос звучит спокойно и — Кэйа уверен на все сто — без капли раскаяния.       Незнакомец, подхватив с пола упавший планшет, проскальзывает мимо, и Кэйа даже не успевает ничего ответить. Лишь невольно провожает взглядом, подмечая — красивый. Аккуратно собранные в невысокий хвост светлые волосы, стройная фигура… Жаль, лицо запомнить не удалось. Придётся вылавливать ещё раз, да ещё и извиниться не помешает в ответ. Из вежливости. — Новый криминалист, — подаёт голос Лиза, и Кэйа вспоминает, что он, как идиот, застыл на пороге кабинета, глядя вслед незнакомцу, и спешно захлопывает дверь, игнорируя смешок не спешащей слезать со стола девушки. — Надеюсь, хоть этот будет знать, что улики необходимо собирать, а не терять по дороге. — Его на два голоса рекомендовали Алиса и Рейн, так что в квалификации сомневаться не приходится. — Не ожидал, что Рейн вообще умеет хоть кого-то хвалить, — хмыкает Кэйа, пока Джинн закатывает глаза и жестом просит подойти ближе.       Рейндоттир и Алиса, по правде говоря, больше напоминали призраков из легенд, чем живых людей — вечно на слуху и в любом расследовании на шаг впереди всего отдела, хоть официально и не работали больше в полиции. Кэйа до сих пор своё знакомство с Алисой забыть не мог: ворваться в кабинет Варки, бросить на стол папку с бесценными доказательствами, извиниться за устроенный поджог, пообещать возместить весь ущерб, пригласить ничуть не удивлённого происходящим Варку на свидание и тут же испариться, словно бы её и вовсе тут не было — и всё это за чёртовых полминуты. Ровно тридцать секунд, Кэйа считал, параллельно слушая выпуск новостей о неудачном ограблении, в ходе которого по случайности пострадал городской музей. С неизменной напарницей Алисы, Рейндоттир, Кэйе тоже доводилось сталкиваться пару раз, когда расследование упиралось в тупик из-за идиотизма штатского аналитика, и этого хватило, чтобы вызвать немалое восхищение. Хоть и, признаться честно, Кэйа считал их обеих ненормальными, и это ещё самое мягкое слово. Так что рекомендованный ими специалист вызывал одновременно и уважение, и опасение. — Ты не хотел бы взять отпуск, Кэйа? — мягко начинает Джинн, откладывая в сторону ручку. — Тебе ли говорить об отпуске, — вяло отшучивается Кэйа, в то время как в мыслях начинают скрестись подозрения об исходе этого разговора. — Следствие по делу об убийстве Крепуса Рагнвиндра было возобновлено несколько дней назад. Нынешний… — Джинн на секунду запинается, — глава корпорации выдвинул обвинения против «Фатуи» сегодня утром. Мы подумали, что… — О, не продолжай. Разумеется, бывший подозреваемый, а также член семьи привлечёт внимание, и не лучше ли мне отсидеться и заодно отдохнуть, верно? Джинн виновато улыбается, и Кэйе даже немного неловко; свалился ей на голову, недо-знаменитость, и ведь не избавишься от хорошего работника. Доходит запоздало — снова разборки-суды-следствия, недоверие в чужих глазах и кровь на руках; кошмар проносится перед глазами киноплёнкой на повторе. Стеклянная стена между и поиски лжи в каждом слове; пожалуйста, просто поверь, умоляю — Не вышло тогда, не выйдет и сейчас. Сотни фотографий в альбомах на телефоне и пепел сожжённого чужими руками завещания — вот и всё, что осталось. «Проваливай, Кэйа.»       Кэйа и проваливает — уходит, не оборачиваясь, бросает все вещи, забывая дорогу домой, напоминая себе раз за разом — нет больше ни дома, ни семьи. Снова. Прямо как тринадцать лет назад. Ничего. И виноват в этом лишь он сам. Чёртова насмешка судьбы; непонимание за непониманием, до нелепого смешные ошибки — и понимание конца за секунду до взрыва. -- … Кэйа! — окликает взволнованный голос, и приходится вынырнуть из тягучих воспоминаний, растерянно улыбнувшись замершей Джинн. — Благодарю за предложение, однако вынужден отказаться. В конце концов, не в первый раз. Не найдётся лучше работы? — А я говорила, что так и будет, — устало вздыхает Лиза, подталкивая одну из папок со стола, — Кстати! Его зовут Альбедо, не благодари.       Кэйа исчезает из кабинета, подмигнув Лизе, прежде, чем Джинн успевает хоть что-то добавить. Альбедо, значит. Альбедо из отдела криминалистики. Поиски будут легче лёгкого.       Вот только на следующий день Лиза с самой доброжелательной улыбкой водружает на стол папку бумаг, и Кэйа едва сдерживает мученический стон. Худшее в любой работе — вся прилагающаяся бюрократия. Конечно, если только её не на кого свалить — Кэйа довольно усмехается, окидывая взглядом кабинет… И удивлённо моргает, видя, как стажёр спешно захлопывает дверь. План с треском провалился.       Иронично, что сталкиваются они через неделю в клубе на вечеринке по случаю закрытия пустячного дела. Кэйа определённо точно пьян, но взгляд за белобрысую макушку цепляется мгновенно, и выпускать из поля зрения упорно не хочет. Удивительно, что вообще заметил. — Мистер криминалист, а я и не думал, что вы ходите на подобные мероприятия, — тянет Кэйа, протиснувшись сквозь толпу. — Вы правы, мистер, в которого я врезался на прошлой неделе, — пожимает плечами Альбедо, — но моя подчинённая настаивала на моём присутствии. — Кэйа. Давайте уж по имени. — Приятно познакомиться. — Позволите угостить вас? Коктейли здесь более чем хороши. — Боюсь, мне нужно идти, — Альбедо косится в сторону, и Кэйа, проследив за его взглядом, видит раскрасневшуюся девушку, с жаром доказывающую что-то толпе. В голове по привычке щёлкает — что-то сладкое, приторное… Сахароза, кажется? Точно. Застенчивая криминалистка, помогавшая им пару раз и вечно извиняющаяся за каждое слово. Вне сомнений, в другое время Кэйа был бы рад милой девушке, но сейчас та лишь вызывает раздражение. — До завтра, капитан Альберих.       Кэйа торопливо оборачивается — Альбедо едва заметно усмехается, прежде чем исчезнуть в толпе вместе с повисшей на плече девушкой. Стоило бы задуматься, не вместе ли они, но он отчего-то уверен абсолютно точно, что нет. Может, причина в той самой ухмылке, а, может, и в брошенном на прощание «до завтра»; всё равно что обещание встретиться.       И это причина, по которой вечером Кэйа улыбается, закрывая глаза и проваливаясь в сон. Не страшно засыпать, зная, что завтра принесёт новые встречи.       Кэйа не запоминает, что ему снится; так, отголоски сожалений на подкорке подсознания — жар горящего пламени и холод от кончиков пальцев до кости, знакомая ненависть в алых глазах и смазанные слова обиды. Кэйа, честно говоря, давно уже привык; калейдоскоп чужих историй проносится перед глазами почти каждую ночь, оставляя на утро лишь странную горечь. Помнится, как-то раз он даже пытался описать это чувство Дилюку — представь, что огромный паззл разобрали на тысячи кусочков, перемешали их, а потом стали показывать тебе по одному, и ты должен понять, что же было изображено на картинке. Дилюк тогда посмотрел, как на идиота, и заявил, что сны как сны, и нечего тут выдумывать сложные метафоры, которые никто кроме самого Кэйи не понимает. Кэйа тогда даже обиделся на пол дня — не его ведь вина, что брат идиот.       Воспоминание невольно вызывает лёгкую улыбку. Забавно — столько старался забыть, а всё равно невольно вспоминает почти каждый день. Кэйа потягивается до хруста, на ходу доедая приготовленную на скорую руку яичницу, кидает взгляд на часы, мысленно хваля себя за пунктуальность. В конце концов, работа не ждёт. Как и Альбедо, обещавший встретиться. Они и встречаются — сталкиваются снова у кабинета Джинн, и у Кэйи возникает забавное чувство дежавю. — Всё ещё не позволите вас угостить ужином? — С чего вы взяли?       Назойливое чувство дежавю преследует всю дорогу; да и чёрт с ним. Кэйа, по правде, всю жизнь с ним живёт; словно каждый новый человек в жизни откликается забытым воспоминанием. Альбедо же откликается целым ворохом чувств и эмоций, и Кэйа никак не может их разобрать и различить, а вместо этого терпеливо дожидается Альбедо после работы, чтобы утащить в ближайшее кафе. И совсем не важно, что у него хватило бы денег хоть на самый дорогой ресторан в городе, потому что рыбный шашлык здесь куда вкуснее чем в любом другом месте. Впрочем, Альбедо и сам выбирает что-то рыбное; мудрёное название вылетает из головы уже через минуту.       Так всё и начинается — банально и глупо, согласно всем канонам американских фильмов в жанре романтики. С редких ужинов посреди рабочей недели и прогулок по ночным улицам, разговорах о красках картин и неловких прикосновений; а потом — краткие поцелуи каждый вечер и обещания не задерживаться, мелкие побрякушки на каждый пустячный праздник и слова о пустой философии. И Кэйа счастлив, ведь Альбедо — спокойный и интересный, — не отталкивает и не уходит прочь, и этого достаточно для неуверенной улыбки.       Говорят, служебные романы обычно не заканчиваются ничем хорошим; по мнению Кэйи, утверждение спорное и глупое. Справедливости ради, они ещё с первой встречи условились не упоминать трупы, убийц и — Альбедо, я искренне восхищён, но я не хочу знать, кого и что ты заставил делать с трупом ради этого, — новейшие методы криминалистики. И договора старательно придерживаются, особенно после того, как парочка на улице в панике звонит в полицию, утверждая, что прямо рядом с ними два психа, виновные в недавней резне. А ведь Кэйа всего лишь рассуждал о ходе расследования… что и пришлось объяснять едва сдерживающей смех Лизе и гневно хмурящейся Джинн.       В один день Кэйа упрашивает Альбедо показать ему свои картины, и тот наконец соглашается. Квартира Альбедо встречает белизной стен и ярким солнечным светом, разбросанными всюду толстыми фолиантами и тюбиками краски, пустыми чашками из-под кофе на каждом столе и чёрно-белыми набросками куда ни глянь. Альбедо замирает на пороге, вскользь бросая извинение за бардак, аккуратно вешает пальто на крючок, прежде чем гостеприимно махнуть рукой. А после начинает рассказывать, и Кэйа пропадает.       Ровный голос Альбедо завораживает. Сложности сочетания цветов и важность оттенков, идеально вымеренная перспектива и правильно подобранная тень. Кэйа мягко улыбается, слушая чужой восторженный рассказ — и замирает, стоит только перевести взгляд на картину.       Зелёные росчерки северного сияния. Далёкие звёзды в безмятежном небе. Парящие облака над горной вершиной. Нетронутые временем слои льда.       Кэйа не видит похороненных под снегом руин королевств и останков проклятого вестника погибели, не видит запечатлевших историю фресок под сводами пещер и багряных следов пролитой столетиями назад крови. Кэйе не нужно видеть, чтобы узнать. — Где это? — В Альпах, — Альбедо отвечает с заминкой. Кэйа знает, что он врёт.       В набросках Альбедо — города, что никогда не должны были существовать, и люди, что никогда не должны были рождаться. Яркие всполохи пламени и холодная сталь мечей, обманчивое сияние звёзд и таинственное переплетение рун. А ещё в набросках Альбедо никогда нет Кэйи. И это самую малость обидно. — Почему ты никогда не рисуешь меня? — Кэйа спрашивает случайно, во время быстрого перекуса кофе с утра пораньше. Просто любопытство, только и всего. — Ты никогда не просил, — пожимает плечами Альбедо, отводя взгляд. Кэйа почему-то ему не верит.       Это становится привычкой — заглядывать через плечо в чужой альбом, случайно мельком разглядывать разбросанные всюду рисунки. Кэйа не знает, что на них изображено — но что-то внутри отзывается незнакомым эхом, и Кэйа теряется, не в силах найти ответ. Знает — если спросит, не ответят, даже если поймут. И всё же порой едва сдерживается, желая узнать ответ столь же сильно, на сколько и нет.       Под кистью Альбедо на холсте строятся тронные залы и выдуманные дворцы, переплетается ярко-синий со сверкающим золотом и рождается прошлое, что никогда не существовало. Кэйа невесомо очерчивает пальцем знакомый герб — чувство дежавю отзывается эхом памяти и туманными мыслями. — Что ты рисуешь? — не выдерживает Кэйа. — В посвящённых алхимии текстах зачастую предполагается существование более древней цивилизации, — Альбедо осторожно выводит ещё один символ, не глядя на Кэйю, — представь — целое королевство, чьим главное достижение было создание жизни из неживого. Они считали вселенную опрокинутым небом, а мир — пеплом, простейшим состоянием сложной структуры, зовущейся жизнью. Особенно большую роль они отводили мелу, считая его материалом для создания человека, и со временем научились создавать не только простейших существ, — закатное солнце отбрасывает отблески в полутьме комнаты, и Кэйе на мгновение мерещится янтарное синение в ладонях Альбедо, — но и людей. Однако конечной целью всегда являлось создание философского камня, он же ребис или пятый элемент. Впрочем, — Альбедо на секунду запинается, — в конечном итоге, очевидно, королевство было уничтожено, как и вся цивилизация. Разумеется, ничего из этого не может быть подтверждено, и большинство из этого основано на легендах и мифах, однако средневековая алхимия основывалась на тех же принципах. — Ты веришь в это? Ну, в возможность создания жизни, — Кэйа бесшумно подходит со спины, заглядывая на холст. — Пожалуй, больше да, чем нет. Хоть я и не могу отрицать долю мистицизма в алхимии, всё же она основывается на науке. Однако… Я считаю, что нельзя создавать из ничего. Всегда придётся отдать что-то в замен, — пожимает плечами Альбедо, отводя взгляд, — а теперь, пожалуйста, не мешай.       Кэйа бросает «есть, сэр», прежде чем исчезнуть на кухне. «Всегда придётся отдать что-то взамен». Чужие слова отдаются всё тем же знакомым эхом, и Кэйа отчего-то уверен, что он уже слышал их.       Растворимый кофе обнаруживается в верхнем шкафу, пара кружек с тихим звоном ставятся на стол. Кэйа щедро сыпет кофе, прекрасно зная, что чёрта с два Альбедо согласится отложить незаконченную картину и пойти спать. Самому же… попросту не хочется, вот и всё. Куда приятнее растянуться на диване в гостиной с кофе и документами, прислушиваясь к шуму дождя за приоткрытым окном. «Тогда тоже шёл дождь.»       Кэйа на секунду прикрывает глаза, наслаждаясь пустотой мыслей в голове. Из-за стены доносится тихая ругань Альбедо, и Кэйа едва заметно улыбается. Капли дождя всё сильнее стучат по крышам и асфальту, раскаты грома заглушают шум машин и крики спешащих по домам людей, и, должно быть, где-то совсем рядом бьёт молния. Запах петрикора смешивается с ароматом кофе, и Кэйе совсем не хочется просыпаться, ведь в этом сне ему есть, куда возвращаться после тяжёлого дня и, что важнее, есть, к кому.       Но проснуться всё же приходится, потому что стоит только задремать, как Альбедо начинает трясти за плечо, твердя, что Кэйа сам себя проклинать с утра будет, если сейчас не заставит себя дойти до кровати. И в любое другое время Кэйа бы даже с ним согласился, но сейчас ему хочется лишь упасть на первую попавшуюся горизонтальную поверхность, желательно ещё и прихватив с собой в охапку Альбедо, и уснуть на ближайшие двенадцать часов минимум. Жаль только, что Джинн его внезапного стремления к здоровому сну не одобрит, особенно с тем учётом, что завтра необходимо сдать отчёт, покоящийся на диване. Вот только сейчас Кэйе на него искренне плевать. Альбедо недовольно шипит, когда его утягивают следом на кровать, вот только на деле не так уж и сопротивляется, лишь бросает «дай переодеться», и Кэйа даже рад, ибо вымазаться в краске вовсе не хочется. Надо будет завтра глянуть законченный вариант картины — мысленно делает себе пометку Кэйа, прежде чем окончательно провалиться в сон.       В этот раз там, на изнанке, Кэйю встречает звонкий детский смех, и он улыбается в ответ совсем ещё мелкой девчонке. Кэйа не знает её имени, но почему-то зовёт её искоркой, и девчонка откликается, торопливо рассказывая о хитроумном побеге из замка страшного чудовища. Вот только на этой фразе почему-то за спиной появляется разгневанная Джинн, и маленькая искорка в притворном испуге верещит, прося храброго рыцаря спасти её от ещё одного дня в мрачной темнице. Храбрый рыцарь долго не раздумывает — подхватывает искорку на руки, показывает язык Джинн и бросается прочь. Искорка заливается смехом, размахивает руками, радостно кричит что-то — и Кэйа не может сдержать собственный смех.       Утро оказывается совсем не таким весёлым. Кажется, его желание поспать хотя бы полдня всё же сбылось, потому что часы показывают десять утра, и Кэйа едва сдерживает нецензурную лексику, выбираясь из-под пледа и расталкивая Альбедо. В ответ доносится лишь сдавленный стон, и приходится начать угрожать благополучию картин и красок, прежде чем тот наконец сонно потягивается и поднимается с постели. Кэйа торопливо собирается, в панике бегая по квартире в поисках вчерашнего отчёта, дописанного на скорую руку, пока случайно не оказывается перед едва высохшей картиной.       На ярком небе вспыхивают стремящиеся к земле кометы, оставляя за собой полыхающие хвосты. Яркие росчерки чужих судеб, что неизбежно будут оборванны. Кэйа не знает, почему это так важно, и у него уж точно нет времени, чтобы расспрашивать.       День проносится в суматохе и спешке — бумаги, отчёты, зарплаты, расписки и подписи; Джинн под конец дня едва ли не засыпает прямо за столом, и Кэйа может ей лишь посочувствовать. Всё ещё не удалось забыть, как глава отдела отправилась в отпуск вместе с сестрой и дочерью кого-то из начальников, временно назначив Кэйю своим заместителем. Опыт, бесспорно, увлекательный и полезный, но повторять он бы точно не хотел. Всё же, у него куда лучше выходит разбираться с убийствами, чем с бумагами и начальством.       Когда Кэйа возвращается в квартиру Альбедо — домой, поправляет он себя, — то всё же спрашивает о символизме падающих звёзд на картине. У Альбедо ведь никогда не бывает всё просто: всегда есть скрытый смысл и пересказ длинных статей из учебников истории или книг. Вот только сейчас тот лишь скомкано бросает, что просто захотелось, и спрашивает, что заказать на ужин. Кэйа не настаивает — не хочет, так не хочет, — но не верит: потому что звёзды есть на каждой из картин, и на каждой они падают. — Ты пересекался с новеньким? — невзначай интересуется Альбедо, пытаясь отмыть пролитую вчера краску.       Кэйа на секунду задумывается, пытаясь вспомнить, о ком идёт речь. Точно, новенький. Вежливый мальчишка, торопящийся помочь всем и каждому. А на деле лишь желающий разобраться с пропажей сестры. Последнее, впрочем, тот не особо и скрывал, и, исключая этот факт, казался довольно-таки приятным человеком. — Пару раз. Но Джинн очень лестно о нём отзывалась. — Вот как. — А что? — Нет, ничего. Кэйа пожимает плечами, продолжая листать ленту новостей. Очередные митинги, выборы да скандалы. Ничего интересного. «Новое заседание по обвинению «Фатуи» в причастности к гибели главы корпорации «Рассвет» назначено на двадцать второе марта.»       Кэйа невольно фыркает. Бесполезно пытаться выиграть законным путём. Дилюк ведь наверняка это и сам понимает, но что толку. Впрочем, не его дело. Он и так уже достаточно сделал.       Никто из них не замечает, в какой момент дни сливаются в однообразную рутину. Будильник, кофе, работа, отчёты, дом. Где-то между — картины с выдуманными городами и незаданные вопросы, сны киноплёнкой воспоминаний и повисшая тишина. Кэйа хотел бы сказать, что он счастлив. Но на самом деле лишь может сказать, что сейчас лучше, чем раньше. Всё, что угодно, лишь бы не чувствовать удушающего одиночества и не заполнять тишину голосами воспоминаний. В новостях всё чаще говорят о тщетных попытках доказать вину «Фатуи». Кэйа говорил об этом с самого начала.       Однажды Кэйа понимает — он никогда не говорил Альбедо, что любит его, и никогда не слышал ответного признания. И это, наверное, неправильно для людей, живущих вместе уже не один месяц, но отчего-то никак не получается заставить себя сказать всего три слова. Кэйа не хочет думать о причинах.       Вместо этого он зовёт Альбедо прогуляться по вечерним улицам и заглянуть в пару любимых магазинчиков, даже заботливо вручает собственный шарф и прихваченные из дома перчатки. Альбедо извиняется, говорит, что сегодня договорился встретиться с другом. — Давай завтра. — Ловлю на слове.       Альбедо всегда исполняет то, что обещал; Кэйа в этом ещё в первую встречу убедился. Поэтому на следующий день они и правда гуляют допоздна по узким улочкам города, пока не зажигаются все фонари и не появляются звёзды, ярко сияющие на безоблачном небе. Кэйа замирает на месте, поднимая голову к бескрайнему космосу и по привычке отыскивая глазами созвездие Большой медведицы. — Некоторые люди считают, что по звёздам можно узнать будущее, — внезапно говорит Альбедо, останавливаясь рядом, — однако другие утверждали, что когда рождается особенный человек, чьи заслуги в будущем будут столь велики, что их заметят даже боги, на небе появляется созвездие, отражающее его судьбу. И ни в чьих силах будет пойти ей вопреки и изменить собственную историю. — Тогда что происходит, когда звёзды падают? — Значит, история подошла к концу. — А я-то надеялся, что они и правда исполняют желания. — Глупость.       Кэйа никогда не верил, что звёзды и правда могут что-то исправить. Но всё же порой так отчаянно хочется верить в возможность всё изменить по щелчку пальцев. Уж всяко лучше, чем знать, что всё уже предначертано, и ты ничего не можешь сделать. Хоть иногда и хотелось бы знать, чем всё закончится. Или чтобы кто-то просто пообещал, что всё будет хорошо. Отец всегда умел подбодрить и утешить. Дилюк терялся и просто молча обнимал, но это помогало. Альбедо словно бы в упор не замечает. Тишина повисает всё чаще.       Розария как-то раз спросила его, чего ему не хватает. Кэйа тогда ещё рассмеялся, залпом выпил всю рюмку, прежде чем ответить, что всё все у него нормально. Кэйа и сам бы хотел знать, чего ему не хватает. Кроме, конечно, семьи, но на кладбище всегда можно прогуляться, а Дилюк сам сказал, что он ему больше не брат.       В пятницу Кэйа просыпается с предчувствием неминуемой катастрофы. Словно ты знаешь, что на тебя несётся цунами, и что тебя непременно погребёт под огромной волной, но бежать некуда, потому что оно настигнет всюду. И неизвестно, выплывешь ты или утонешь. — Кэйа. Я устал, — Альбедо начинает без предупреждения. Просто приходит домой, вешает промокшую куртку, заходит на кухню и останавливается в паре шагов, опираясь на стену. Можно было бы притвориться дурачком, посоветовать взять отпуск или что-то в таком духе, но Кэйа и сам устал. — Прости, — и это искренние слова, потому что Альбедо не виноват, что всё так получилось. Иронично. Никто никогда не виноват, что с ними случился Кэйа, но это неизбежно приводит к катастрофам.       Стоило понять раньше, что ничего хорошего не начинается с побега. Это ведь он и был — сбежать от себя, от тишины в пустой квартире и гулкого одиночества. Отличный план, браво — вот только замкнутый круг получился.       Альбедо не отвечает. Наверное, просто не знает, что сказать. «Мне жаль, что всё так вышло?». Бред. Может, им и правда просто было не суждено, но Кэйа ни в судьбу, ни в звёзды не верит, признавая — виноват лишь он сам. Это похоже на спасение утопающего, где утопающий на деле вовсе не хочет спасения, но и утянуть за собой свой спасательный круг не хочет; и потому Кэйа отпускает Альбедо, отталкивая того обидной до искусанных губ правдой — я хочу тебя любить, но я не могу. И вот ведь ирония — сперва отец, после «брат»; разрушать собственную жизнь раз за разом и жить дальше. Продолжать танцевать свой одинокий танец, выходя раз за разом на бис, играть роль вечно улыбающегося арлекина, не смея закричать от отчаянья. И понимать — поверят; ведь больше нет никого, кто бы смог разглядеть. Друзья? Хах. Да словно они могут понять, какого — умолять о прощении за несовершенное и пытаться заново научиться дышать, не зная как. — Чуть не забыл, — Альбедо разворачивается, спешно подходит к столу. Выдвигает верхний ящик, осторожно доставая белый лист. И протягивает Кэйе, прежде чем развернуться и уйти. Кэйа хотел бы кинуться следом. Хотел бы умолять остаться, просить прощения, обещать невозможное. Но вместо этого лишь опускает взгляд на тонкий лист.       С него, — Кэйе хочется рассмеяться от иронии, — смотрит он сам, только будто не из этого мира и не из этого времени. Словно точка в разговоре — у тебя никогда никого не будет, кроме тебя самого. И даже для самого себя ты всегда будешь чужим и непонятым. Кэйа разглядывает рисунок, пытаясь понять сокрытый смысл, но видит только причудливые одежды и знакомый блеск льда, притягивающий взгляд. Ни подписи, ничего. Лишь незнакомые руны и росчерк пера. И даже сейчас он не может понять Альбедо. Кэйа перерывает сотню сайтов с описанием всевозможных рун, но так и не может узнать значение чужих слов. Пока не находит их в собственных снах. — Vale, altius celsitudinem, — во снах Альбедо грустно улыбается, прежде чем развернуться и уйти, и Кэйа — не он, а тот, с сиянием льда во взгляде и обожжёнными пламенем руками, — знает, что они никогда не встретятся вновь. А с неба падают звёзды, рисуя последние огненные росчерки на ночном небосводе, и пустой небосвод идёт трещинами, рассыпаясь на сотню осколков.       Порой Кэйе кажется, что это никогда не закончится, и он никогда не забудет, не сможет, не отпустит. Когда Альбедо уходит, — разбитые фоторамки и забытые прикосновения, — хочется выть и кричать, лишь бы избавиться от ноющей боли и чувства собственной ненужности. «Давай притворимся, что ничего не было» на повторе — и Кэйа старается, смеётся над шутками Бэйдоу и беззаботно болтает о работе, подначивает Розарию и даже начинает снова ходить в спортзал. А потом видит Альбедо рядом с тем самым Итером, и всё внутри ломается.       Альбедо счастлив — Кэйа видит это в его глазах и в его улыбке, в случайных жестах и брошенном взгляде. Альбедо смеётся — и Кэйа понимает, что ни черта он не знал его. Ничего, кроме стандартного набора клише; детство и хобби, любимые фильмы и сколько ложек сахара в кофе. Не знал мыслей и чувств, не знал, какого ему было — потерять всех и обрести вновь семью, распрощаться с единственной близкой и вырастить Кли. Для него Альбедо — сухой список фактов, а вовсе не чувств. И Кэйа хотел бы знать больше, но так и не смог достучаться до и понять. Он мог бы часами слушать рассказы о всполохах красок на белом полотне и скрытых за тонкими линиями историях, но так и не смог бы понять любви Альбедо к ним. Пора бы признать — он разрушил всё, что у него было. — Ты любил его. Поэтому так больно, — Бэйдоу ободряюще похлопывает по плечу, словно бы может понять. Вот только Кэйа знает — не может, потому что у неё на заставке телефона — смеющаяся Нингуан на фоне бушующих волн, на руке — золотой браслет с обещанием вечности, а под ключицей — следы от чужих укусов. И Кэйа уверен, что, когда ночью Бэйдоу вернётся домой, Нингуан непременно будет ждать её хоть до самого рассвета, а потом поворчит пару минут и утащит за собой спать, повторяя, что завтра рано на работу, и Бэйдоу уже взрослая, и должна бы наконец научиться следить за временем. И Бэйдоу обязательно улыбнётся, притянув к себе Нингуан, и ей будет плевать на поздний час и на весь мир, ведь у неё есть всё, что ей нужно, и даже немного больше.       Когда Кэйа возвращается домой, его встречает тишина. И в каждой вещи напоминание — пустые фоторамки и поблёкшие воспоминания, — о том, что он потерял и о том, что осталось позади. Кэйа отчаянно хотел бы любить — вот только любовь плохой способ сбежать от горькой правды. И Кэйа не хочет тащить за собой Альбедо в эту бездну апатии и меланхолии, потому что Альбедо не заслужил такого. Альбедо заслужил быть счастливым и быть любимым; но не им. Кэйа уверен — кто-то обязательно принесёт в жизнь Альбедо всё это, может, даже тот же Итер; и он будет рад, потому что Альбедо — волшебный и удивительный, — должен быть счастлив, и Кэйа не хочет, чтобы он узнал, какого это: сожалеть о каждом брошенном слове и случайном жесте, мечтать сбежать от реальности в воспоминания и из мечты в кошмары. Бэйдоу сказала — потому что ты любил его. Кэйа поправляет — потому что я люблю его. Вот только Альбедо его любовь не нужна.       И Кэйа может сколько угодно раз повторять ненужные признания, но это не изменит ровным счётом ничего. И это не так уж и важно. Потому что Альбедо счастлив, а Кэйа не заслуживает быть счастливым. Пора бы просто понять и признать столь простую истину — не получается даже этого       Так пусть Альбедо будет смеяться вместе с Итером, а он будет любоваться его улыбкой издалека. И Альбедо не будет ещё одним дорогим ему человеком, чью жизнь он разрушил. Та ещё насмешка судьбы; что предпочтёшь в этот раз — тонуть в одиночку или же вместе? Кэйа выбирает первое — Альбедо о выборе задумываться не приходится. Это ведь… правильно, да?       Кэйа невольно вспоминает детство. У маленького Дилюка ещё веснушки такие забавные были — мелкие совсем, зато щедро рассыпанные по щекам и даже на носу. А ещё у него был огромный картонный меч, которым тот чуть не зашиб сперва Кэйю; зато потом они вместе сделали ещё и второй. Конечно, можно было просто попросить отца купить меч, хоть и не настоящий, зато крепкий и не рвущийся каждый день, но так ведь не интересно. Куда интереснее воображать себя кузнецами, мастерящими оружие для доблестных рыцарей, а потом и самими рыцарями, храбро стоящими на страже целого города и ничего не боящимися. У них даже был свой герб — стремительно летящий на врагов огненный феникс, гордо расправивший крылья. И совсем не важно, что он был больше похож на павлина, зато он был ярко-красный, совсем как вся комната после того, как его рисовали. И, конечно, доспехи — куда же без них! Кэйа гордо называл их капитанами кавалерии — Дилюк как-то притащил целую книгу о рыцарях, и Кэйа потом целый день разбирался в хитроумных названиях крепостей и отрядов. Правда, Дилюку почему-то хотелось защищать город тайно по ночам, как Бэтмен, но Кэйе это казалось той ещё глупостью. Ну правда, это ведь совсем неудобно, да и ночью ничего не видно, не с фонарём же рыцарю ходить. Поэтому спор пришлось разрешать только-только вернувшемуся с работы отцу — вот только Кэйа уже не мог вспомнить, чем тогда всё закончилось. Даже самые дорогие воспоминания рано или поздно стираются из памяти. — Вернись, — голос срывается на жалкий скулёж, отдаваясь эхом от стен пустой ванной. И Кэйа не знает, кого он зовёт, но отчаянно хочет сбежать от чувства собственной ненужности. Люди в отчаянье бегут домой — вот только у Кэйи дома давно уже нет. Разрушен его же руками, и не исправить ровным счётом ничего; лишь продолжать блуждать меж бережно хранимых воспоминаний, поблёкших от времени. Ничего не вернуть — Кэйа понимает столь простую истину отчётливо и ясно, вот только принять всё равно не может. Забыть, переступив невидимую черту, отбросить прочь, научившись жить вновь — не получается даже этого. Ногти до крови впиваются в ладонь; вот только не слышна боль за собственным криком. И хочется сбежать, захлопнуть дверь и перелистнуть чёрную главу — но кто пообещает, что следующая будет лучше? — Знаешь, я ведь… просто скучаю по нему, — шепчет Кэйа, скользя невидящим взглядом по барной стойке. — Знаю. По тебе видно, — в голосе Розарии ни капли насмешки, лишь едва уловимая жалость; вот только толку от той никакого.       И Кэйю прорывает: обида на весь чёртов мир через каждое слово и ненависть к себе между строк. И надо бы остановиться, пока голос не сорвался на жалкий скулёж, но Розария молчаливо кивает, и Кэйа не может — рассказывает о нарушенных обещаниях, сообщениях без ответа и совпадениях, перечёркивающих судьбы. Путается в словах, пытаясь объяснить, начинает сначала, пересказывая собственные воспоминания. И вновь утопает в горечи сожалений; ошибка, ещё одна ошибка — и пора бы уже привыкнуть, что всегда всё пойдёт наперекосяк, вот только Кэйа отчаянно хотел верить, что в этот раз всё будет иначе. В мире катастроф счастье подобно пороху; одна искра — и не останется ничего кроме пепла.       Розария не отвечает; окидывает задумчивым взглядом, размышляя о своём, постукивает ногтями по стойке, отбивая ритм. И Кэйа благодарен — хотел бы сочувствия пошёл бы к Джинн. С Розарией всегда было проще; правда, врезать она могла куда больнее. И все же это лучше натянутых улыбок и скрытой жалости; молчание всегда приятнее лжи, не так ли? — Попробуй ещё раз, — подаёт голос Розария, вырывая из мыслей. Кэйа с трудом фокусирует взгляд на подруге, пытаясь понять, о чём речь. Ещё раз? Который по счёту? Сотый? Тысячный? Он не простит. А Кэйа не хочет вновь видеть ненависть в чужом взгляде. — Попробуй, — повторяет Розария, и Кэйа не знает, как объяснить. Она ведь даже не знает Дилюка, так почему настаивает? Словно он не пытался снова и снова. Словно не умолял, повторяя слова извинений вновь и вновь. Словно не хотел этого больше всего на свете. — Ты просто ошибся. Так бывает, Кэйа. «Так бывает» — повторяется эхом в собственных мыслях. Так бывает, что пара брошенных в разгаре спора слов перечёркивают годы счастливого детства. Так бывает, что порой обстоятельства сильнее доверия. Так… просто сложилось, вот и всё; вот только куда проще обвинить себя. Когда Кэйа возвращается домой, его вновь встречает лишь тишина.       Кэйа на мгновение замирает — а после тянется к телефону, нерешительно кусая губы. Неуверенно находит нужный контакт, — так и не смог удалить, — заставляет себя набрать пару слов.       Палец зависает над кнопкой «отправить», и Кэйе отчаянно хочет выбросить телефон куда подальше. Знает — ответа даже не будет. И всё равно надеется, так глупо и наивно.       Взгляд невольно скользит к фотографиям на стене. Кэйа вспоминать не хочет — но иначе не может. В воспоминаниях у Дилюка смешной рыжий хвостик и беззаботная улыбка, а ещё очень-очень крепкие и тёплые объятия . Там, в прошлом, Кэйа не подбирает тщательно каждое слово, а радостно бросается навстречу, болтая о всякой ерунде, пришедшей в голову. За спиной — тяжёлый рюкзак, а в кармане очередное письмо от одноклассницы, и Кэйа непременно покажет его брату, и тот в шутку обидится, что сам получает меньше любовных записок (всего-то на две, Кэйа считал). А дома встретит отец, посмеётся над их очередным глупым спором и позовёт ужинать, расспросит об успехах в школе и взъерошит волосы. И там, много лет назад, они все втроём будут счастливы, а, даже если и нет, то они бы справились вместе.       И Кэйа готов отдать всё, лишь бы вернуть разрушенное прошлое, но отчаянно боится вновь увидеть ненависть в чужих глазах. Люди всегда предпочитают неведенье, даже есть хотя бы маленький шанс. Довольствоваться воспоминаниями, боясь столкнуться на улице. Притворяться счастливым, позабыв, какого это. Словно кто-то провёл черту, разделив всю жизнь на две части — и за ней пустота. Лишь жалкие осколки памяти и натянутая улыбка. Кто-то ломается, кто-то смеётся — Кэйа устал и от того, и от другого.       Остаётся лишь попытаться ещё раз всё исправить, не зная исхода. Забавно — он ведь привык всё просчитывать. С ухмылкой называть мотивы и причины преступлений, заранее угадывать последствия и будущие действия. Во всём. Кроме собственной жизни. Что с Альбедо, что с Дилюком — Кэйа не способен предсказать ровным счётом ничего. «Как насчёт встретиться?. Кэйа откидывает телефон в сторону, едва не нажав тут же «удалить», падает на диван, прикрывая глаза. Плевать. Плевать, какой будет ответ.       Потому что Кэйа устал. Сожалеть, мечтая переписать прошлое. Умолять простить, повторяя мысленно одни и те же слова. Жить, ненавидя себя. Улыбаться, заглушая боль алкоголем.       Потому что он не может вернуть Альбедо, но может последовать совету Розарии и ещё раз попытаться вернуть свою семью. Звук пришедшего сообщений нарушает тишину.