Должник

      Откровенно говоря, Бейкеров было уже достаточно, чтобы у Итана развилась паранойя и перманентное недоверие ко всем окружающим. Не то чтобы он теперь шарахался от каждого человека, но ожидать очередную тварь за маской стало назойливой привычкой. Уже после того гребаного дома с поехавшей семьей ему нужно было с кем-то поговорить. Желательно, со специалистом. Психологом. Мозгоправом — да как угодно. Но после вымершей деревни стало очевидно — нет, не прокатит. Ни один психолог и даже психиатр после такого мозги не вправляет. Так что выбрать на следующие пару тройку лет в качестве «тихой гавани» отдаленный от цивилизации домик казалось хорошей идеей. Как минимум потому, что окружающих почему-то крайне напрягают пистолет за поясом и нож, да и на каждый неожиданный шорох дуло этого самого пистолета могло оказаться направленным кому-то между глаз. Ну так, на всякий случай. После всего пережитого дерьма иногда лучше сначала делать, а потом думать — инстинкты и рефлексы спасали его такое количество раз, что сложно сосчитать. А здесь, практически в лесу — может это Стокгольмский синдром по отношению к местности? Как еще объяснить, какого черта он забрался в глушь, из которой дважды еле выбирался живым? — можно немного расслабиться и не держать практически постоянно руку рядом со стволом или ножом.       Единственное, что его теперь расслабляло — Роза и время, проведенное с ней. В такие мгновения он казался себе вполне обычным человеком, без пережитого кошмара за плечами и без навязчивой идеи фикс таскать с собой везде оружие. Однако, как бы ему не хотелось, проводить все свое время с ней не выходило — нужно на что-то жить и охотиться, а оставлять младенца на несколько часов предоставленного самому себе — отвратная идея. Спасал от этого частный детсад — отдать туда дочь было одним из самых сложных решений в его жизни, и перед тем, как это сделать, он тщательно проверил работников и даже мельком семьи воспитанников. Никаких ликанов, кровопийц или других мутировавших тварей, обычные люди. Первые дни Итан был буквально как на иголках, каждый раз с замиранием сердца возвращаясь за дочерью. Но с той все было в порядке: никто ее не похищал и даже не собирался — кто-то из желающих это сделать вообще жив? Через пару месяцев нервозность улеглась, по крайней мере, большая часть, и отводя туда практически на день Розу, он мог заниматься своими делами без грубых осечек.       Стоит ли говорить, что при стуке в дверь он напрягся? Случайных прохожих тут быть просто не могло — территория огорожена и хрен ты тут случайно окажешься, потому что для начала нужно преодолеть забор. Подходит к двери Итан медленно, в руках уже заряженный пистолет, и он, Уинтерс, готов в любой момент стрелять на поражение, но когда он оказывается практически рядом с дверью, необходимость открывать оную отпадает.       Потому что ее выбивают с ноги.       В него. От удара пистолет, как и сам Итан, валится на пол. Перед глазами от удара на миг темнеет, и хочется верить, что еще и слуховые галлюцинации появляются, потому что: ну какого хера? — Давно не виделись, Итан Уинтерс, — преувеличено довольный и вечно самоуверенный тон, от которого раскалывается голова. Да, он уверен, что на него не только удар повлиял, но и живое воплощение всех его мерзостных воспоминаний. Карл Гейзенберг, со своим молотом на плече и сигарой в зубах, а еще со своей раздражающей ухмылкой и аурой абсолютного превосходства. — Блять, — хрипит он, резко поднимаясь с пола и выхватывая нож из-за пояса. Потому что серьезно? Вот серьезно, блять? Какого хера все монстры нацелились именно на его задницу? На нем весь свет клином сошелся? А потом становится не до глубокомысленных вопросов в пространство, потому что до него доходит, что он идет с ножом на Гейзенберга.       С ножом. На Карла Гейзенберга.       Кажется, на лице у него все написано, потому что наглая ухмылка бывшего лорда становится шире, а нож выскальзывает из его пальцев и крутится в опасной близости с горлом, наворачивая круги. — Туго доходит, да? Хоть что-то в этом ебаном мире не меняется, — Карл над ним, кажется, смеется, снова затягиваясь сигарой и подходя ближе. Едкий дым обжигает лицо, практически выедает глаза, но Итан смотрит на того, кто должен был быть мертв, не мигая. В любой миг готовый сорваться с места и броситься либо наверх, либо на улицу. Здравый смысл шепчет, что лучше валить на улицу — больше свободного пространства для маневров и попыток сбежать, привычки говорят — в кабинет, туда, где еще лежит дробовик и снайперка, хотя в случае с Карлом они одинаково бесполезны. — Дерьмовые у тебя манеры. А как же гостеприимство? Мы так давно не виделись, а ты первым делом пытаешься всадить мне пулю в лоб, — определенно, за прошедшее время бывший лорд не изменился ни на йоту, и это не только не успокаивало, это заставляло убеждаться с каждой секундой в бедственности своего положения. Гейзенберг был последним, кто мог бы сойти за человека, прощающего былые обиды и сваливающего из чьей-то жизни, а если учесть, что в последнюю их встречу он в его же танке обстреливал ту тварь, которой Карл стал, не было никаких надежд даже на быструю смерть. Радовало, что Роза сейчас не дома, и даже если с ним что-то случится, она не пострадает.       Когда молот уперся Итану в грудь, он дернулся, намериваясь все же выскочить или в окно, или за дробовиком, но его резво прижали к стене, о которую он в очередной раз ударился затылком, болезненно выдыхая и часто моргая, избавляясь от темных пятен перед глазами. Ребра и позвоночник ныли, и хоть из-за того, что с ним произошло у Бейкеров, регенерация у него была быстрой, от боли его особенность не избавляла. — Итан, я здесь с дружеским визитом. Ты мне, парень, крупно задолжал, — заверяет его Карл, бесцеремонно хлопая ладонью в перчатке по плечу, пока парящий молот продолжал ощутимо давить на грудную клетку, и при каждом неловком движении давление это усиливалось. Ладонь у Гейзенберга тяжелая и никуда с его плеча не уходит, пока тот другой рукой снова затягивается сигарой и, выдыхая дым в сторону, начинает рассуждать: — Я тут подумал, что должен отблагодарить тебя. За суку крылатую, — уточняет бывший лорд, хотя слова его так разительно расходятся с действиями, что Итан не сдерживается и наступает на те же грабли, что и в их вторую встречу — грубит: — Так благодарен, что ребра мне сломать хочешь, ублюдок? Соскучился по Миранде и ее гребаной семейке? — Гейзенберг качает головой, словно Уинтерс неразумное дитя, а потом в солнечное сплетение прилетает ребро ладони, и если бы не молот, Итан согнулся бы пополам, откашливаясь и пытаясь привести дыхание в норму. — Дружеский совет: закрой свой рот, у тебя от этого в жизни вселенский пиздец, — очень хочется послать в жопу, но сначала нужно вернуть себе способность хотя бы нормально дышать, так что Итан смотрит на Карла разъяренным и загнанным в угол зверем, но молчит, отчего Гейзенберг удовлетворенно кивает сам себе и вновь затягивается табачной дрянью. — Но видишь ли, в чем проблема, ты вроде как Миранду убил, но до этого чуть не грохнул меня. Из моего же творения. Чувствуешь парадокс? — Карл небрежно опирается спиной о стену, закидывая руку на чужое плечо, тем самым немного приобнимая, а его нож снова маячит перед глазами: проходит легонько лезвием по щеке, спускаясь ниже. По шее, ключицам, упирается в ворот свитера, но не режет ни ткань, ни его кожу. — Чувствую желание послать тебя нахер, — хрипит Итан, вызывая у Гейзенберга откровенный смех, и пальцы в перчатках зарываются в волосы, заставляя запрокинуть голову и скосить взгляд на осточертевшее лицо бывшего лорда. И он настолько близко, что от него с легкостью можно уловить запах гари, сигар и металла. А еще появляется липкое ощущение, словно его уже раздели взглядом и разложили прямо у этой стены, потому что аура у Гейзенберга такая... блядская. Веет и абсолютным превосходством, и извращенным сексом, потому что такой, как Карл, нагибает и систему, и окружающих. — С таким гонором на хер сейчас пойдешь ты, — Карл перекладывает сигару в другую руку, пока пальцами проходит между губ, по плотно сжатым зубам. Возмущенный вопрос, какого черта он творит, превращается в несуразное мычание, потому что стоит только разжать зубы, как пальцы в перчатке проводят по языку, царапают потертой кожей и грубыми швами, и Итан пытается укусить, но перчатки слишком плотные, кроме небольшого давления вряд ли Гейзенберг что-то почувствовал. — Как же мне не хватало этого, — ухмыляется Карл и отходит, осматривая дом. Безошибочно определяет кухню и роется в шкафах, словно пытается что-то найти. Первым на ум приходят коньяк или виски, хотя после деревенского пойла любой алкоголь будет казаться настоящим изыском. Вот только в доме Итана алкоголя нет: гостей он не ждет, чтобы хранить стратегический запас для встреч, а сам пить в первые месяцы откровенно опасался — после пережитого могло увлечь беспамятство и легкость в голове, и это было ему не на руку.       Гейзенберг недовольно цыкает, пока Итан пытается убрать от себя молот, прижимающий к стене. Он ничего не понимает, начиная с цели визита инженера и заканчивая тем, как его вообще нашли. Но судя по тому, что его черепушку не размазали этим самым молотом по полу, убивать его не собираются. По крайней мере, пока. А с послужным списком дел Гейзенберга это ни черта не успокаивает, потому что живым экспериментом становиться не хочется.       Не добившись успеха в своих поисках, Карл останавливается в дверном проеме, опираясь плечом о косяк и скрещивая руки на груди, отчего Итан прекращает трепыхаться: не то чтобы его накрыло смирением, просто продолжать тратить впустую силы нет никакого желания. Взгляд не опускает, смотрит прямо на Карла и даже не испытывает страха: он просто устал это делать. После Бейкеров и деревни то ли он напрочь разучился бояться, то ли боится перманентно, превращая это чувство в фон и переставая обращать на него внимание. — Даже не спросишь, что мне от тебя нужно? — уточняет Гейзенберг, пока его сверлят взглядом, и тушит сигару о стену, оставляя характерный круг на обоях, отчего Итан скрипит зубами, борясь с очередным желанием послать незваного гостя в пешее путешествие в места не столь отдаленные. — Мне нужно перекантоваться где-нибудь. Вы со своим ебанутым другом разнесли всю деревню, и мою фабрику в том числе, — и это Крис-то ебанутый? Да в сравнении с чокнутыми лордами и жителями деревни, он там самый адекватный. И это при том, что Итан до сих пор злится на него и за Мию, и за то, что в неведении держал, словно нельзя было открыть рот и по-человечески все ему объяснить. Но куда там, по-человечески — это не с Итаном и не в его жизни. Но свое, безусловно, ценное мнение Уинтерс оставляет при себе: до врача здесь ехать далеко, если он дойдет до переломанных ребер, а склянок с восстанавливающей жижей у него после последнего кошмара не осталось. — Серьезно? Ты думаешь, что после твоей фабрики я тебя пущу на порог дома? — Так меня не надо впускать, я и сам войду, — красноречивый взгляд в сторону выбитой двери, и Итан шепчет сдавленное «блять» и «за что мне все это». Кажется, или в прошлой жизни он сильно налажал, или в этой его кто-то проклял, потому что не может же ему так сильно не везти. Но эти споры надо прекращать, ему скоро за Розой ехать, и было бы неплохо, чтобы он был способен вообще ходить и было, куда возвращаться. — Хрен с тобой. Живи. Но если ты хоть пальцем тронешь мою дочь, если будешь заниматься здесь своими гребаными экспериментами, я перегрызу тебе глотку, — угрозы в его положении звучат забавно, и Гейзенберг даже не скрывает своего веселья. И от чужого веселья раздражение только растет, но один раз он уже отказал ему в сотрудничестве, и не то чтобы это потом облегчило его жизнь. Только принесло новые проблемы на его задницу, так что если с бедствием нельзя справиться, стоит попробовать смириться?       Боже, и это он говорит? Как же низко он пал...       Оставшиеся до отъезда за Розой полчаса Итан ходит на нервах, дергается от каждого шороха и напряженно наблюдает за перемещениями бывшего лорда. Которому его внимание, кажется, вообще до лампочки: завалился на диван, оставив шляпу и плащ на спинке рядом стоящего кресла, и начал щелкать телевизионными каналами, занимая себя чем-то. Видимо, интересного там не было, раз каналы мелькали и ничего внятного разобрать не выходило. А еще больше никакими философскими вопросами Уинтерс не задается, потому что они ни черта в его жизни не помогают, только обещает себе изучить в интернете оружие, которое Карл не сможет вырвать у него из рук. И это желание расплывается приятной негой по телу, потому что на горизонте мелькает хрупкая надежда на безопасность его и Розы.

* * *

      Первую неделю Итан буквально следит за каждым действием Карла, пока не занят Розой, доставляя тому какое-то детское удовольствие. Еще через неделю на задворках сознания возникают некоторые подозрения, потому что «перекантоваться» под собой подразумевает, что его незваный гость будет искать, куда бы свалить, но судя по тому, что творит бывший лорд, уходить он не планирует. А через месяц сомнений не остается, только тонкое чувство, что его где-то в этой жизни наебали. По-крупному так, без жалости.       После того, как Уинтерс в очередной раз увез в детсад Розу и вернулся домой, он направился в свой бывший кабинет, переделанный для Гейзенберга: чтобы тот реже маячил перед глазами и чтобы Итана не хватил утром удар. Потому что он рано встает и на кухне, расположенной совсем близко к гостиной, гремит кофемашиной и другой кухонной утварью, а Карла раздражает любой шум, так что, когда Уинтерсу вновь чуть не прилетело в голову сковородой от чужого неудачного пробуждения, стало понятно, что будет проще выделить отдельную комнату. Заходит к нему Итан без стука: в конце концов, это его дом, имеет право. Да и обычно Карл возится с какими-то деталями за столом, и первое время Уинтерса это сильно беспокоило, но после месяца совместного проживания он просто забил: при особом желании Гейзенберг вполне мог убить его вилкой в любое время, так что создает он оружие или нет — особой разницы нет. Главное, чтобы не было угрозы взрыва и чтобы в его дом не таскали трупы: подпольных лабораторий в жизни Итана и без этого было слишком много.       Сегодня он зашел однозначно не вовремя: Гейзенберг склонился над столом, явно что-то изучая, вот только на нем из одежды только полотенце — да какого хера его-то? На бедрах оно держалось хлипко, пока он другим полотенцем вытирал волосы и во что-то вчитывался. Но у Итана после всего дерьма в жизни такое ступор не вызывает, это вообще цветочки, хотя он все же проходит взглядом по мощной спине, былым шрамам, по плечам и лопаткам. Ловит себя на желании прикоснуться и реагирует на это, мягко скажем, не очень. — Нравится вид? — самодовольно уточняет Карл, успев повернуться лицом к хозяину дома и опереться бедрами о стол. И Итан зависает окончательно: из-под полотенца в области паха до пупка тянется темная дорожка коротких волосков, и это чертовски сексуально.       Твою-то мать, на мужиков у него еще не вставал. Особенно, на бывших врагов. — Не нравится, — и это провал года, потому что у него севший голос и взгляд от дорожки он отрывает только спустя несколько секунд, переводя на лицо. На котором уже во всю играет ухмылка, ну да, кто бы сомневался. — Это еще долго будет продолжаться? Ты здесь на постоянной основе решил устроиться? — А мою фабрику кто-то восстановил за это время? — ухмылка остается, а вот голос становится жестче, от этого у Итана встают волосы на загривке и пробегают мурашки по спине. Когда запястий касается что-то холодное, Уинтерс вздрагивает и на автомате хочет одернуть руку, но сцепленные шестеренки сводят руки вместе за спиной и тянут к стене, отчего его накрывает гребаным дежавю. Гейзенберг подходит ближе, от него теперь пахнет хвоей, но гель все равно не перебивает запах металла. — Какого хера ты творишь? — в голосе слышатся раздражительность и зарождающаяся злость, но это почему-то не мешает члену болезненно упираться в ширинку, заставляя сцепить зубы и недовольно дернуть руками. — Да у тебя встал, — у Гейзенберга мимолетная агрессия из-за вопросов хозяина дома сменяется откровенной заинтересованностью, и он проходит ладонью по его плечам, пока не обхватывает сзади пальцами шею: не сильно, но ощутимо. Должно быть унизительно, а его только сильнее накрывает возбуждением. А бывший лорд склоняется ниже, и в глазах его столько неприкрытого веселья и энтузиазма, что становится не по себе. И от него настолько сильно веет харизмой, что невольно мелькает мысль, что Карлу не в инженеры надо было идти, а в дипломаты: с его языком — самое то. Хотя приходится от этого мгновенно отказаться, потому что с его импульсивностью каждая встреча могла бы обернуться пепелищем и горой трупов.       А еще вопрос о продолжительности пребывания здесь Гейзенберга как-то отходит на второй план, он даже собирается озвучить это, но так и замирает с приоткрытыми губами, когда по ним скользят большим пальцем. Поглаживают. И ему совсем невдомек, что Карл творит и, главное, зачем. Но взгляд у Итана не затравленный и даже не испуганный, скорее напряженный и выжидающий. Ему интересно, что будет дальше, хотя вполне возможно, что думает он сейчас не головой, а тем, куда прилила кровь. И это его не смущает, потому что пережитый стресс нужно как-то снимать, и знакомство с новыми людьми, пусть и ради одной ночи, стресс не снимают, а только увеличивают: у него в черепушке теперь сотни сомнений при взгляде на случайного человека. С Гейзенбергом проще: он уже знает, что он на всю голову поехавший, так что сомнений никаких нет, а вот сексуальное влечение есть. Особенно, когда его окидывают таким взглядом, словно уже трахают, и это при том, что он все еще в одежде. А вот скованные руки напрягают, неудобно и странно. И беспомощно, а это чувство он больше всего терпеть не может. — Освободи руки, — с нажимом, но все же просит Итан. Но куда там, это же Карл, и срать он хотел на все обращенные к нему просьбы. И от этого кроет мстительным раздражением и у него дергается колено, чтобы заехать в пах и стереть с чужого лица надменное выражение и самоуверенность. Но вместо этого Гейзенберг разводит коленом его ноги в стороны и ощутимо так давит на пах, заставляя поперхнуться и удариться затылком о стену. Потому что и ширинки было достаточно, а когда давят сильнее, внизу все полыхает огнем и болезненно ноет. — Ублюдок, — шипит Уинтерс и вставшим членом трется о колено, потому что слишком сильно захлестывает возбуждением и с этим нужно что-то делать, ему буквально это необходимо.       Карл ухмыляется шире, размашисто проводит языком по шее и зубами впивается совсем рядом с бьющейся жилкой, оставляя кровоточащий укус, пока другой ладонью поглаживает член через плотную ткань джинс и сжимает, и у Итана от этого сносит крышу, потому что слишком хорошо, потому что слишком давно не было таких ощущений. Потому что до одури хочется еще, и его тихое на выдохе «блять» тонет в поцелуе. И это дико, с Гейзенбергом вообще все дико, потому что у него никакой нежности, только жесткость и властность, и Итан неожиданно легко думает, что он и сам псих. Просто поехавший на всю голову, если ему хочется еще. Если ему этого мало, и он с такой прытью отвечает. И теперь на губах привкус его крови, а в глазах все плывет от жгучего желания. И все его претензии, все раздражение просто исчезает в один миг, словно сработал какой-то катализатор.       Когда его отводят от стены, Уинтерс думает, что и руки сейчас освободят, но все его ожидания в очередной раз игнорируют. Его просто толкают на кровать, от чего он неуклюже валится на нее, утыкаясь в подушки лицом и плечом, пытаясь встать на колени, потому что руки все еще за спиной, и это крайне неудобно. Оторваться от пропитанного чужим запахом белья у него не выходит, потому что ему вновь давят на шею, пока освобождают лезвием ножа от одежды. И от прикосновений холодной стали к коже передергивает, заставляя напрячься все мышцы, потому что один раз Гейзенберг уже вставил ему в грудь арматуру, и ничего ему не мешает повторить этот «чудный» опыт. А потом холодное лезвие сменяется горячими руками, и Итан горит. У него дрожат ноги и он унизительно близко к оргазму, а его члена еще даже не коснулись. — Ты вертишь задницей, как течная сучка, — замечает Гейзенберг, оставляя на бедрах след от ладони и заставляя тем самым Уинтерса дернуться вперед от неожиданности, хотя сменить свое положение особо не выходит, пока чужая ладонь вжимает за шею в постель. — Иди нахер, — хрипло просит Итан и еще раз дергает руками. И пока Карл не успел красноречиво объяснить ему, что ему это как раз не грозит, добавляет: — Блять, просто заткнись, — и бедрами подается назад, сдерживая порыв потереться членом о постель, но это будет уже совсем унизительно. — Как раз планировал предложить это тебе, — со смешком возвращает Гейзенберг и трется о внутреннюю часть бедра членом, от чего Итан кусает губы и его дыхание становится тяжелее. Когда в него проникает палец, он сдавленно мычит и задается вопросом, чем воспользовались для смазки, потому что в этой комнате вряд ли нашелся бы нормальный лубрикант. Но желание что-либо спрашивать как-то быстро отпадает, когда ладонь с его шеи перемещается на член, поглаживает его, спускаясь к мошонке, едва ощутимо сжимая в ладони и возвращаясь обратно. — Не дергайся, — советует Гейзенберг. Видимо, его уткнувшееся в подушки лицо возбуждает бывшего лорда, но огрызаться или спорить Уинтерс не планировал. У него сейчас в мыслях только ладонь на члене, в которую он бесстыдно толкается, и пальцы в заднице, методично его разрабатывающие. И вся эта ситуация кажется тем еще абсурдом, но думать об этом не хочется, по крайней мере, не сейчас, когда так отчаянно требуются разрядка и извращенное расслабление. А еще он сдавленно мычит в подушку, когда на его плечах оставляют очередные укусы, потому что такой контраст доводит до исступления только сильнее. И долгожданный оргазм наступает слишком быстро, заставляя часто хватать ртом воздух и сильно зажмурить глаза в ожидании, пока он придет в норму. Вот только быстро спохватывается, когда из него выскальзывают пальцы и в него упирается крупная головка. Расслабленные оргазмом мышцы позволяют головке проникнуть внутрь без особых проблем, вот только болезненный дискомфорт от вторжения все равно есть. И это заставляет Уинтерса задержать дыхание и нетерпеливо дернуться вперед, но соскочить с чужого члена ему не дают. Одаривают увесистым шлепком — кажется, у Гейзенберга на это стоит крепче — и пальцами впиваются в бедра, удерживая на месте. И Итан терпит, пока в него погружаются глубже, а еще вздрагивает, когда ладонь опускается к его практически опавшему члену и лениво надрачивает, вырывая из его легких сдавленный стон. Постепенно он привыкает к заполненности, особенно, когда головка впервые попадает по простате, заставляя член вновь налиться кровью. Вся его беспомощность и безропотное подчинение чужой воле перестают вызывать глухую ярость и острое желание к сопротивлению, и это перекрывает былые мрачные ассоциации новыми. Такими откровенными и пошлыми, но все же в разы более приятными, чем чьи-то смерти и бесконечные погони. — Надо было тебя еще тогда трахнуть, — рычит Гейзенберг за его спиной, сильнее вбиваясь в возбужденное тело. Дергает рукой в сторону, и шестеренки безвольной грудой опадают на постель, освобождая запястья. Уинтерс опирается на локти, трет покрасневшую кожу, а потом впивается в костяшки пальцев зубами, когда чувствует приближение новой разрядки. Но достигнуть ему ее не позволяют, останавливаясь. Карл дергает его за плечо на себя, приобнимает, проходясь ладонью по грудной клетке и прижимая к себе, а потом опирается подбородком на плечо, делая короткий, но грубый толчок. — Может это сподвигло бы тебя согласиться на сотрудничество и не ебать мне мозг, — чужое дыхание обжигает шею, а очередное желание послать его в задницу прерывается возобновившимися ласками члена вкупе с толчками внутри. Уинтерс хватается ладонями за запястье Карла, потому что чужие пальцы с его груди переместились на шею, опасно сжимая. Кислорода и без того не особо хватает, а с давлением на адамово яблоко и вовсе выбивает из груди, особенно, когда его все же настигает второй оргазм, и он пачкает постель и свой живот вязкой спермой, пока Гейзенберг изливается внутрь, вцепившись зубами в холку.       — Иди нахер, — как-то удовлетворенно шепчет Итан, переворачиваясь на спину и выставляя вперед средний палец. Жест, конечно, вышел совсем беззлобным, даже вызвал у Карла смешок, когда тот завалился рядом на бок, опираясь на локоть и подпирая щеку ладонью. А внутри как-то внезапно накрывает давно забытым и утраченным спокойствием, а еще кроет осознанием, что да, у него в жизни все по-человечески быть не может, но может оно и к лучшему?