Идеал рациональности

      Химический свет галогена терялся в свежевыкрашенной чёрной стене. Сенку сам выбрал цвет, сказал: раз проблема носит систематический характер, пора решать её кардинально — и залил обсерваторию беспросветным графитовым, на котором можно писать мелом.       Так будет удобнее, — сказал тогда Сенку.       Будет так, как ты захочешь, — ответил тогда Ген.       Он сидел у телескопа, потягивал колу и делал вид, что занят любительской астрономией. В окуляре торчала Венера. Нереальная, голубая, чуть размытая, как наскоро нарисованный пастелью образ. Будто бог сегодня устал, поэтому решил прилепить на небо меловую иллюзию. А потом черти опять отвлекли старика, и он случайно смахнул рисунок рукавом.       Ну и ладно, — сказал тогда бог.       У тебя фокус съехал, — сказал тогда Сенку.       Он сел рядом и покрутил шестерёнки. Венера обрела границы, но интереснее так и не стала. Внимание Гена уже давно застряло на длинных пальцах Сенку, настраивающих телескоп, точно и уверенно. Только благодаря этим пальцам машина жила и выполняла приказы. Беспрекословно. Непререкаемо.       Идеально.       — Ген, ты чего?       Целовать руки Сенку хотелось бесконечно. Грубые подушечки, каждую фалангу, острые косточки на сгибах, нежную кожу кистей, спрятанную под жёстким рукавом неизменной рубашки… Ген мечтал, чтобы им управляли так же, как только что телескопом. Чтобы касались, а он отзывался на команду с бездушной чёткостью совершенной машины.       — О чём бы ты ни думал, остановись.       Пусть Ген только что и грезил о пальцах Сенку, но ощущение их на собственной щеке испугало. Ген вздрогнул.       — Рассказывай, что случилось?       — О, ну что ты, Сенку-чан, что могло случиться? Ничего не случилось…       Сенку опасно поднял бровь. Желание шутить отпало, в груди поселилась беспокойная дрожь.       — Ничего важного и действительно серьёзного, – Ген с трудом не отвёл взгляд. – Просто… Глупости.       — Я не телепат, – Сенку понизил голос, как делал каждый раз перед просьбой без права на обжалование.       — Очень странно, разве у нас в планах нет пункта с чтением мыслей?       — Предлагаю оставить человечеству личное пространство.       — Ого, какие слова ты знаешь!       — А кто меня им научил?       Ген фыркнул и с грустной улыбкой потёрся о гладящие руки. Сенку терпеливо выдохнул.       — Ну? По существу тезис будет?       Ген несколько раз выдал себе ментальную затрещину и наконец набрал воздуха в лёгкие.       — Я… Совершенно нерационально думаю о том, что бесполезен. И боюсь, что ты бросишь такого никчёмного придурка, как я, когда поймёшь, что есть вещи поинтереснее моей гнилой персоны. А я не вынесу одиночества. – Удержать взгляд так и не удалось. – Как-то эгоистично получается, скажи? Ха-ха… Глупо. А главное, непродуктивно. Так что… Круг замкнулся. Бесполезный я бесполезно страдает из-за бесполезных переживаний. Жду заявления на развод.       Пальцы Сенку, как всегда, чуть прохладные, скользнули за ухо, зарываясь в волосы Гена.       — Если я решу развестись, то предпочту просто убить тебя.       — О, это обнадёживает!       Сенку чуть сжал седые пряди на затылке, заставляя Гена с тихим стоном прикрыть глаза и чуть не выронить баночку колы.       — И когда уже ты перестанешь накручивать себя?       — Никогда?       — Неправильный ответ. – По линии челюсти прошлось несколько лёгких поцелуев. – Рискуете завалить экзамен, доктор Асагири.       — Доктор Ишигами-Асагири, между прочим!       — Теперь больше похоже на то, что я хочу услышать…       Поразительно, как легко Сенку удавалось держать Гена на плаву. Мимолётная улыбка — и всё возвращалось на круги своя. Ни одна кола не могла сравниться с пузырящимся в крови чувством счастья, когда посреди семинара приходила столь типичная и знакомая в своей лаконичности смска «19:00 15.1.310». Тогда Ген чувствовал, что его ждут. Что он всё ещё нужен. Ему нужен. И пусть они не виделись всего шесть часов, пусть с момента быстрого поцелуя в машине перед университетом прошёл лишь один рабочий день, пусть у них запланированы выходные, составлен список из ста фильмов на посмотреть и простаивает десятилетний план исследований, но, боги, как же сложно…       — Всё, Ген, возвращайся.       Если Ген на самом деле лежит в дурке и обдолбан феназепамом — насрать, лишь бы его приход никогда не кончался.       Настоящее походило на сложное, затрагивающее все ноты вкуса блюдо из мишленовского ресторана — прошлое валялось в закромах памяти протухшим пережаренным бэдтрипом: разбить бы тарелку об лицо повара.       А ведь с того дня они правда трудились.       И ссорились, и мирились, хлопали дверьми и чинили замки, кусались до крови и виновато зализывали раны… Иногда сутками не находили слов, но чаще разговаривали до раннего утра, забыв, что утром их ждут дела. Оба боялись сделать больно. И оба хотели доказать, что их чувства выше телесного влечения.       Брехня.       Зажимать Сенку в подсобке лаборатории, изводиться вместе с ним, сдерживать хрупкие стоны грубыми поцелуями, а через мгновение уже самому быть пригвождённым к стене…       Несдержанный придурок, — шептал тогда Сенку.       Твоими стараниями, — отвечал тогда Ген.       Они разбирались как могли.       После Америки понадобилось время. Много времени. В первые дни Ген без преувеличения с размаху и по самые уши окунулся во все прелести депрессии. Между прочим, так глубоко Ген нырял только после Акихабары. Его ломало с хрустом палочки Pepero. Дни слились в грязную мешанину из мыслей об ошибках прошлого, бессонницы, непроходимой тревоги и желания сбежать. Стена стала лучшим другом. Вставать не хотелось. Работать тоже.       И вот что странно: Сенку не пытался отмахнуться, сделать вид, что проблемы не существует, даже не сказал ничего похожего на свою вечную манеру «Асагири сломался, почините». Наоборот. Он умудрился через Хрома убедить Рури и Кохаку, что их ненаглядному доктору Асагири требуется хотя бы две недели отгула. Правда, это всё равно не помешало Цукасе вломиться в квартиру с требованием доказать, что Ген жив и его права соблюдаются если не по японской конституции, то хотя бы по законам о правах животных.       Ген тогда мужественно начистил яйца блендамедом, поднял задницу с кровати и вышел к Цукасе, пытаясь изобразить из себя нечто приемлемое. Судя по реакции, дерьмо в Ганге и то симпатичнее выглядело. Ген смог сказать «привет», по старой дружеской традиции послать нахрен и тут же споткнуться. Ловили его в четыре руки.       Ну пиздец, — сказал тогда Цукаса.       Согласен, — ответил тогда Сенку.       Попытки приготовить еду или хотя бы организовать быт кончались ещё бóльшими проблемами. Давай, Ген, уговаривал он себя, действие без мотивации — лучший друг для таких конченных идиотов, как ты. Аппетит приходит во время еды — желание жить, когда делаешь шаг с крыши. Что-то в этой схеме не работало, но… Где Ген, а где способность думать наперёд?       А потом любимая мензурка Сенку выскальзывает из дрожащих рук и превращается в осколки. Ген не нашёл сил даже на испуг. Он думал только о том, как заставить себя убраться.       Сенку влетел на кухню через секунду. Он тут же схватил зажмурившегося Гена и принялся осматривать его руки.       — Я в порядке, — еле выдавил из себя Ген.       — Ты не в порядке. Не ходи босиком, брысь.       Сам Сенку не то чтобы был в тапках, но Ген спорить не решился. Он на цыпочках вышел, добрёл до ближайшей горизонтальной поверхности в виде дивана и упал лицом в подушку. С кухни доносился приглушённый звон. Как Сенку собирал стекло, так и Гену хотелось, чтобы собрали его: в кучу и в помойку.       А ведь Ген опять всё испортил.       Только и может, что создавать проблемы.       Никчёмный кусок мяса.       Он даже жаловаться не в праве. Сам виноват.       На спину неожиданно приземлилась прохладная рука.       — Не переживай, всё хорошо.       — Нет, – пробубнил Ген.       — Это утверждение.       — Это отрицание.       Ген ждал, что его сейчас покинут, но, судя по промявшемуся рядом матрасу, он зря надеялся.       Его обняли.       Они лежали долго. Молча. Пока руки Сенку не согрелись и не стали горячими. Удивительная рептилоидная способность: быть вечно холодным, но при контакте с чужим теплом, начинать продуцировать своё в тройном объёме. По ночам Гену приходилось даже выползать из-под одеяла, чтобы не свариться, но сейчас Ген не сдвинулся.       Скоро Сенку понял, что схема не работает, и решил добавить поглаживания. Жаркие волны разливались по спине, плечам, шее, затухая только на кончиках пальцев.       Запрещённый приём. Ген почти забыл, чего он, собственно, страдает.       А, ну да.       Его простейшей манипуляцией выбили из равновесия, заставили усомниться в праве жить и раскрутили на самоубийственную авантюру, в центре которой цвела и пахла идея использования любимого человека.       Чудесненько.       И ради чего?       Интереса? Развлечения? Научного прогресса?       Или, может, ради мести проклятому миру, в компании с которым Гена обрекли на страдания?       И который породил Прометея, подарившего Гену надежду?       — Прости меня.       Смазанное извинение заглушила подушка.       — Я без понятия, что ты там только что вякнул.       Произошло чудо, не меньше: Ген оторвал морду и повернулся к Сенку. Тот смотрел насмешливо и попытался аккуратно убрать с лица Гена налипшие пряди.       Пламя вины обожгло горло.       — Так что ты там сказал?       — Я сказал… Прости меня. Пожалуйста. Если сможешь.       Сенку усмехнулся и быстро чмокнул Гена в лоб.       — Успокойся, это просто тара. Обычное стекло, организованное в удобную форму.       — Не обычное — любимое стекло, организованное в удобную форму!       Сенку наконец не выдержал — Гена ущипнули за щёку.       — У меня таких в лабе штук десять.       — Они отличаются, – обиженно засопел Ген, – я же знаю. Та была единственной, старого образца, из лаборатории твоего детства. Она была идеальной!       — Не драматизируй.       Не драматизировать? Ещё чего! Вся жизнь — цирк, а мы в нём клоуны. Как же без фарса в середине трагедии?       Пока Ген примерял метафорический красный нос, его притянули ближе. Сенку греховно пах цитрусовым гелем, жаром кожи… И немного реагентами.       — Расслабься, – Сенку продолжил гладить. – Вещи ломаются, это естественно. Всё нормально.       На то и был расчёт: Ген сломается и всем будет «нормально».       Но Сенку упорно не хотел умещаться в категорию «все».       Это пугало.       Потому что если бы Гена спросили раньше, что происходит после смерти, он бы обулся в свою самую обворожительную улыбку и сказал:       Ничего.       После смерти ни-чер-та не происходит.       Дальше лишь пустота, которую даже осознавать некому.       Но сейчас Ген слишком хорошо понимал, как это работает. Не важно, о какой религии речь: синтоизм, единобожие или вера в макаронного монстра, да даже если ты атеист — не имеет значения. Потому что в сути своей всё очень просто.       После смерти кто-то будет очень сильно скучать.       И в его случае, самое страшное, Ген даже знал, кто.       — Я просил прощения за другое, – признался тогда он.       — Я знаю, – ответил тогда Сенку.       Раны заживали. Первой после вины проснулась агрессия. Однажды, в порыве очередного громкого выяснения, можно ли использовать для гранта те деньги, что пришли от Шнайдера, Сенку не выдержал.       Он развернулся к кухонному шкафу, дёрнул дверцу, схватил первое попавшееся под руку и кинул это об пол. Дребезг стекла смешался с расслабленным выдохом. Кажется, приём сработал.       Но лично Ген забыл, о чём они спорили, по другой причине.       — Откуда у тебя… Такая же мензурка?       — Да какая в жопу разница! Из лаборатории принёс, – прорычал Сенку.       — Но… Второй такой же не существует, и ты не ходил в лабораторию…       — Отстань, сейчас речь о другом!       — Ты что… Склеил её?       Сенку смотрел на Гена, как на смертника, решившего прогуляться с железной палкой в грозу. Ген смотрел на Сенку, как на шаровую молнию посреди кухни.       — Блядь, да не склеивал я, вернул атомы на места, доволен?       Ген молчал, боясь сделать шаг. Сотни острых кусков разлетелись по всему полу — одно неосторожное движение и…       Невозможно.       Их невозможно собрать обратно.       — Покажи, – трепетно шепнул Ген, – умоляю. Покажи, как.       Сенку сжал губы, раздражённо закатил глаза…       А через мгновение отдал Гену ту самую мензурку с таким скепсисом, как будто ничего и не произошло. Да, она снова целая, да, по меркам вчерашнего человечества, это чудо — ничего, скоро привыкнут, бери и не психуй.       Ген вцепился в мензурку деревянными пальцами. Стекло проводило тепло, блестело в свете дня, искажало мир, на боку виднелись истёртые временем риски с литражом…       Такая же.       Точно такая же, как и минуту назад.       Она же.       А если я её опять разобью, ты соберёшь? — спросил тогда Ген.       Идиот, — ответил тогда Сенку.       — Ау! Ген! Проснись!       Перед глазами щёлкнули пальцы, Ген крупно вздрогнул и неуклюже грохнулся с табуретки, умудрившись задеть рукой окуляр телескопа и пролить на себя остатки колы из банки. Мокро, громко, небольно… Но обидно, чёрт побери! Дурацкая ориентировочная реакция — сердце чуть не выпрыгнуло из груди! Ген приподнялся на локтях и потерянно огляделся.       Кажется, он… Заснул. Прямо так. Сидя. В обсерватории. В пятницу. В девять вечера. Позорно разнежившись под поцелуями вот этого невыносимого, смеющегося и предлагающего руку помощи мужчины.       Его мужчины.       Мужчины, которому почему-то всё равно на сбитый дорогущий окуляр. Мужчины, сосредоточенному лишь на несовершенстве Гена.       Мужчины, в объятиях которого Ген мог позволить себе потерять бдительность.       — Поехали всё-таки домой: ты засыпаешь на ходу.       — А как же перигелий Венеры? – принял руку Ген.       — Вернётся через год. Я должен был догадаться, что тебе сейчас не до неба.       Ну начинается! Ген просто закрывает очередной грант, ничего страшного! Перед финалом их с Сенку эпопеи события развивались стократ хуже! Вот тогда была жара. А сейчас? Ну подумаешь, спал часов восемь с понедельника. Подумаешь, пятница на дворе.       — Не надо делать вид, что после нашего гранта тебе уже ничего не страшно.       Развившаяся чуткость Сенку даже немного пугала. По всем психологическим законам, как только Сенку осознал собственные проблемы с пониманием эмоций, тут же в дело пошла компенсация. Точнее, раз уж речь о Сенку, — гиперкомпенсация. Он начал спрашивать у окружающих, что они чувствуют и по каким причинам, чуть ли не чаще, чем до этого просил их заткнуться и заняться делами. Сбор информации об источниках человеческих переживаний обрёл статус научного интереса. И чем дальше Сенку пробирался, тем лучше выводы он делал. Он аж умудрился найти своей несчастной трудоголичной лаборантке нового парня, отправив её в Токийский НИИ, чтобы она показала «местным бездарям» алгоритм сложной химической реакции и подняла самооценку. Так наказ и звучал: без чувства собственного достоинства и успешно проведённой реакции Прилежаева не возвращаться. В НИИ, оказалось, её уникальные навыки так впечатлили коллег, что один из них в тот же день пригласил девушку на свидание.       А Сенку ей всегда говорил, что встречаться надо только с теми, кто ценит смысл сложных процессов!       Хром и Тайджу от этой истории традиционно сползли под стол. Ген смахнул скупую слезу счастливого учителя. Сенку закатил глаза и продолжил есть рамен.       Что-то в жизни никогда не изменится, — понял тогда Ген.       Добавки, — затребовал тогда Сенку.       — Ген…       Кажется, Ген опять провалился в дрёму.       — Ген, эй, ну я серьёзно, пора отдохнуть.       А Ген и отдыхал. Его выцепили после тяжёлого дня, утащили в логово дракона, вручили колы и позволили смотреть на небо. Как быстро привыкаешь к хорошему. Ничего уже не напоминало о прошлом. Хотя, признаться, секстанты Ген до сих пор старался не трогать.       — Дай мне ещё немного побыть здесь, – он поднял табуретку, отдал Сенку вывалившийся окуляр и донёс банку колы до мусорки. На чёрном хаори осталось мокрое пятно, ну ладно. Высохнет. – Я всё равно не собираюсь сегодня спать, у нас с Кохаку по плану созвон в три ночи. Она как раз вернётся из лаборатории, а ты и сам знаешь, какая с Америкой разница во времени. Короче, позволь хотя бы на час переключить мозги.       — Может, лучше этот час поспать?       — С тобой я и так как во сне.       Сенку прыснул.       — А в твоих психологических книжонках тоже есть главы с дешёвыми пик-ап фразочкам?       — Вот ты мне и скажи, думаешь, я не в курсе, что ты прочитал каждую мою «психологическую книжонку»?       Если Сенку резко закрывает компьютер, когда рядом оказывается Ген — там либо страница киллера, либо что-то, над чем сам Ген будет долго смеяться. И почему-то Гену казалось, что Сенку хотя бы посоветуется, прежде чем нанимать ему убийцу.       Тебя переехать грузовиком или вздёрнуть на осине?       Такого вопроса, увы, никто не задавал.       Идея о сайте с секс-игрушками отпадала сама собой. Эту стадию они прошли вместе со всем популярным ассортиментом. Смотреть, как Сенку по несколько минут прячет глаза в ладонях — бесценно.       Для всего остального была банковская карта.       В целом, Ген не акцентировал внимание на происходящем, просто делал вид, что не замечает воровски смахнутых вкладок в браузере, пока однажды не подслушал, как Сенку, обсуждая что-то с Тайджу, использовал логический довод из недавней статьи Гена. Тогда всё встало на свои места. От мысли, что его работы оценил важный человек веяло теплом принятия.       — Не сердись, тьма бездушия моего, обещаю, как отправим с Кохаку отчёты, лягу спать на трое суток.       — Тебе в понедельник на пары.       — Приступлю к исполнению полномочий, не приходя в сознание!       Сенку хотел бы выглядеть устрашающе, но получалось только обеспокоенно. Тема срочно требовала смены.       — Ксено, кстати, спрашивал, когда ты к нему в JSC заедешь, у него там тоже гранты горят, он хочет твоего экспертного мнения.       — Пусть снимет штаны, сядет на ракету и улетит в космос, так ему моё экспертное мнение и передай. – Сенку вставил окуляр обратно в телескоп и опять настроил резкость на Венеру.       — Это значит, что ты ему хотя бы позвонишь, да? – Ген подкрался со спины.       — Я подумаю.       Для стороннего наблюдателя отношения Ксено и Сенку выглядели токсичнее отходов Детройта, Стенли же уверял, что они сейчас лучше, чем когда-либо. Сенку его не прощал — Ксено и не просил. Сенку увёл в тот год у Ксено нобелевку — Ксено посмотрел на пылившуюся в шкафу первую золотую медаль и просто открыл десятилетний коньяк в день награждения. В человеческом понимании они не общались год, зато исправно посылали друг другу критические комментарии на вышедшие статьи. Каждому хватало.       Оба считали себя выигравшим.       То время вообще вышло сумбурным.       Сначала до мира не дошло. Ну подумаешь, какое-то там очередное никому, кроме профессионалов, не понятное открытие, что-то там про квантовую физику и психологию… Короче, опять этим умным учёным выдают нобелевки за сложные слова. А потом началась катастрофа. Одна половина человечества кричала о конце света, другая с горящими глазами требовала скорейшего прогресса. СМИ возвестили о начале новой эпохи, Токийский университет взмыл в рейтингах, а в Японию потекли толпы желающих прикоснуться к волшебству. В любом случае, от спокойной жизни не осталось и следа. Пришлось переезжать загород, чтобы вызнавшие старый адрес журналисты и вестники апокалипсиса перестали доставать как Гена и Сенку, так и остальных жителей района.       Зато в новом доме стены оказались толще.       Внутри них Ген позволял себе даже срывать голос.       Сенку уже так просто не давался. В его душе поселилась власть. Первобытная и неисчерпаемая. А самое прекрасное: он мог ею управлять. Быть спокойным и тёплым, под стать пустынным озёрам, а мог одним взглядом сносить самые весомые аргументы. Порой Ген думал, что сумасшедшие сектанты, окрестившие Сенку реинкарнацией Будды, правы. Вот только с Буддой промашка. Шива — лучший выбор. Будда не стал бы соревноваться сам с собой в способах изъять из исступлённо бьющегося в экстазе тела новый звук.       Ген чувствовал себя музыкальным инструментом в руках священника перед древним ритуалом.       Его чутко настраивали, касались струн души и не прощали фальши. Единственный способ заслужить милость — признаться в грехах до их совершения.       Святой отец, я думал о вас весь день и теперь я голоден.       Святой отец, я закончил семинар на десять минут раньше и прибежал к вам отвлекать от работы.       Святой отец, почему бы вам не сесть, раздвинуть ноги и не дать мне доступ к вашей ширинке?       Святой отец... Святой отец?       Обычно на этом этапе исповедь заканчивалась. С одной стороны индульгенция сама себя не заработает, а с другой — с набитым ртом неприлично разговаривать.       Ген не помнил, когда Сенку окончательно освоился в роли ведущего, но его собственнический взгляд и крепкая хватка, от которой тело само выгибалось навстречу, работали лучше наркотиков. Боли Ген не боялся. Пугало, что её не хотел причинять Сенку. Его нежность резала страшнее ножа. Ген ощущал себя недостойным. По великому плану, он должен быть приговорён к вечному одиночеству — страдать и бесконечно гореть в адских муках… Но почему-то горел он только в объятиях под поцелуями.       Самое страшное наказание.       Расслабиться получилось не сразу. И беспокоил Гена не внутренний демон, твёрдой волей Сенку превращённый в безвольное прошлое, а сбитый от стресса прицел. Раньше было удобно: сменил режим, выключил внутреннюю критику и выживаешь, как можешь. Вполне успешно, между прочим! А теперь всё смешалось. Мозг перестал разделять страх и возбуждение, включая аварийную тревогу каждый раз, когда эмоции зашкаливали. Одна секунда до экстаза — полчаса панических атак. И если бы не мягкие объятия и тихий успокаивающий шёпот, Ген бы считал панику своим искуплением.       Сенку опять всё портил.       Разбираться с проблемой пришлось долго. Шаг за шагом. Начиная с безостановочных слёз, а заканчивая острым желанием отдаться Сенку прямо в той самой подсобке лаборатории.       Мурамото-сенсей усмехался и честно признавался, что нужен Гену только как последний оплот морали.       — Нормальны ли вы относительно принятых стандартов? – спрашивал он, флегматично сидя в огромном мягком кресле, теоретически вмещающим в себя три Мурамото-сенсея. – Нет. Были ли вы общественно опасны? – Мурамото-сенсей выдержал паузу и развёл руки. – Удивительно, но нет. Создали ли вы вместе больше, чем всё человечество за последний век? Определённо. Счастливы ли вы?..       В промежутке между словами закралась липкая тревога.       — …Сам мне скажи.       Ген думал, как же ему хочется домой, затащить Сенку под бок, включить простенькую документалку на BBC и не смотреть её, потому что, боги, да кому нужны синие киты, когда рядом сидит он — ворчливый монстр — человек-катастрофа — ядерная бомба замедленного действия — самый красивый парень на всём благочестивом востоке… Ген глупо улыбался и, кажется, правда никогда не чувствовал себя столь незаслуженно счастливым.       — Пока вы не хотите убить себя, друг друга или окружающих, я буду на вашей стороне, — сказал тогда Мурамото-сенсей.       Спасибо, что верите в нас, — так и не ответил тогда Ген.       Прежде, чем благодарить за веру других, он хотел бы поверить сам.       — Тебе никогда не вылечиться от себя же самого, расслабься и получай удовольствие, — Цукасе не хватало выпустить скептическую табачную струю и снова затянуться, но вместо сигаретного дыма в холодном воздухе растворился клуб пара. Январь безбожно проигрывал разгорячённому от физических упражнений Цукасе.       — Мне кажется, это не совсем так работает… – Ген облокотился на бортик катка и загадочно посмотрел в серое токийское небо.       — А у тебя есть выбор?       — А вы точно психолог?       Цукаса усмехнулся и тоже удобнее расположился у бортика. Ген решил на всякий случай сменить тему.       — А не рано Мирай нагружаться?       — Она очень просила.       — Ну это же тоже не так работает…       — А у меня был выбор?       — Какие мы с тобой, оказывается, безвольные.       С того дня, как Мирай открыла глаза и пошевелила пальцами, прошло не больше полугода, и вот, полюбуйтесь, она уже на коньках. Еле стоит, дрожит, как новорождённый оленёнок, и смеётся. Кохаку держала её за руки и тоже смеялась.       — Они хорошо ладят.       — У них уже даже есть от меня секреты, прикинь. Женщины…       — Они просто берегут твою психику.       — В отличие от тебя... – Цукаса тоже посмотрел на небо вслед за Геном. – Как у вас, кстати?       Ген не сдержал уголки губ и скромно опустил взгляд.       — О, смотрю, ты всё ещё ведёшь себя, как влюблённый школьник.       — Может даже хуже, чем два года назад…       В плечо Гена пришёлся мощный дружеский удар, чуть не сбивший с ног. На льду и так фиг устоишь, а тут ещё и Цукаса задачу усложняет.       — И что, ты теперь прям вообще нормальный? Даже можно звать на алкозабеги?       — Не желательно… Но не потому, что я всех поубиваю, а потому что свалюсь на первом же метре.       — Так в этом же и смысл!       — Не-не, мужики, давайте без меня. Мне достаточно позора в жизни.       В смехе Цукасы наконец поселилась убитая семь лет назад лёгкость беззаботного мальчика. Он заслужил. Он справился. Отказался от участия в отборе на олимпиаду ради того, чтобы быть с Мирай, но уж кто-кто, а он всегда умел расставлять приоритеты и не жалеть о принятых решениях. Тренер повозмущался, покричал, порыдал, прошёл все стадии принятия да выдал бессрочный отпуск вместе со списком контактов лучших физиотерапевтов. Кохаку тоже подсуетилась и тут же оккупировала квартиру, объявив, что с этих пор берёт быт и помощь по уходу за Мирай на себя. Рури с радостью выпнула сестру во взрослый мир и завела себе вместо неё Хрома. Все счастливы. Тем более, восстанавливалась Мирай быстрее, чем предполагалось даже в самом оптимистичном исходе. Отчасти, виноват в таком прогрессе был Сенку. Ген больше не подходил к медузе, зато Мирай с удовольствием проводила в ней по несколько часов, разгоняя мозг до невероятных скоростей. Она уже обогнала Кохаку. Вот что бывает, когда живёшь внутри собственной головы столько лет — границы реальности стираются. Оказывается, без разницы, по какому миру гулять. Среди квантов тоже весело.       Цукаса продолжал самозабвенно смеяться.       — Тебе идёт быть счастливым, – сказал тогда Ген.       — А тебе идёт быть живым, – ответил тогда Цукаса.       Ген так и не понял, что значит быть живым. Формально, он никогда и не умирал, если не считать клинической смерти в реанимации почти двадцать лет назад. Но это так. Мелочи. Несколько секунд передышки, разряд, и погнали дальше качать кровь по телу. Ну подумаешь, со всеми случается. Как ни крути, а Гену до сих пор казалось, что всё человеческое несчастье сосредоточено только в одном: даже если очень громко думать: «Я хочу умереть!» — почему-то не умираешь. Надо ещё, оказывается, что-то, блядь, для этого сделать.       Но окружающие почему-то воспринимали ситуацию менее прозаично.       Сато-сама оставила три годовых нормы слёз на футболке Гена, а потом достала заначку на чёрный день и вылила её на рубашку Сенку. Вот и зашли на миску рамена. Внуки Сато-самы разъехались по университетам, и Гену показалось, что навестить «одинокую бедную старушку» не такая уж и плохая идея… Идея всё ещё была отличной, но кто бы мог подумать, что «одинокая бедная старушка» просечёт отношения «просто хороших друзей» с порога. А потом всё, не отвертишься.       — И почему я обо всём узнаю последней?!       Ген на всякий случай прикрылся тарелкой. Если повезёт, может даже не прилетит палочками в лоб.       — Да ладно вам, Сато-сама, я не скрывал, просто… Не афишировал… На всякий случай…       — Негодник! Засранец! Сенку-кун, и как ты его терпишь?!       — Никак, я даже не пытаюсь.       Сенку доедал вторую порцию рамена и явно получал удовольствие от словесного избиения Гена.       — Несносный мальчишка! Приводит, значит, своего мужа, а мне ни слова не сказал?!       — Ну, мы же так и не расписались… Де юро, мы и не можем это сделать как граждане Японии…       — Так поехали бы в Америку!       — Можно, но вы же знаете, Сато-сама, как у нас здесь с подобным, – Ген виновато выглянул из-за тарелки. – Для государственной машины мы всё ещё не будем полноценными родственниками, дадут сертификат, но в родовое дерево не впишут, ограничения останутся…       — Да я просто собирался тебя усыновить.       Ген чуть не сломал тарелку пополам, а Сато-сама задохнулась на полуслове. Оба уставились на невозмутимо мешающего суп Сенку.       — Ну, если ты не против, конечно, – сказал тогда он.       — Кажется… Я не против, – ответил тогда Ген.       — Конечно ты не против! – погрозила тогда Сато-сама.       И снова, сквозь смех, заплакала.       На подъезде к аэропорту разразился вечный спор.       — Первый терминал! Первый, Асагири!       — А я говорю, что нам нужен второй, и поворот на него вот здесь!       — Ребята, давайте я в билетах посмотрю…       — Тихо, Тайджу! Нам в первый!       — Второй!       — Первый!       Очень хотелось затормозить прямо посреди шоссе, перелезть на соседнее кресло к Сенку и придушить его. А если Гена попытаются посадить за убийство и создание аварийной ситуации на дороге, он скажет, что был в состоянии аффекта, потому что…       — Не мешай водителю вести, он знает, что делает! А основной пул международных перелётов из второго терминала!       — Из первого! Да твою мать! Не поворачивай тут! Не повора-а-а…       Но Ген повернул. С ощущением прекрасной светлой мерзости на душе он включил поворотники и свернул туда, куда вёл его инстинкт водителя и указатель. Обиженный вой Сенку идеально попал в ноты Богемской рапсодии. Гармония.       — Теперь мы опоздаем на регистрацию!       — Сенку, но нам правда во второй... – Тайджу аккуратно подсунул билеты.       — Что за чёрт! В Стамбул всегда летели из первого!       — Из второго.       Ген устал спорить, он ездил по этому пути уже лет пятнадцать, хоть глаза завяжи — доберётся. Кажется, Сенку жизненно необходимо начинать любую поездку в аэропорт с выяснения терминала.       — Да не может быть… Почему второй?.. – не унимался он.       — Ха-ха, Сенку опять проснулся не в той вселенной! – А вот Тайджу всё как с пекинской утки вода.       — Ещё раз пошутишь, и твоя экспедиция в Сакарью не случится во всех возможных вселенных!       Сенку так и возмущался до таможенного контроля. Дальше уже Ген его просто не слушал. Проверка всегда была самым тяжёлым испытанием. Проходить через металлодетекторы с пистолетом и ножами — развлечение для отбитых, а Ген, конечно, отбитый, но не настолько, чтобы срывать командировки. Особенно те, которые норовили перерасти в отпуск. Поэтому каждый раз ему приходилось снимать с себя амуницию заранее, класть в чемодан, прикрывать кипой бумаг с разрешением на транспортировку оружия и забивать ногами дурную мысль о том, что аэропорт — лучшее место для теракта. Так было до Сенку. После Сенку ситуация усугубилась. Теперь пистолета и ножей не было даже в чемодане. Пришлось срочно начать верить в безопасность мира.       До таких глубин лжи самому себе Ген ещё не опускался.       В тот раз летели вместе. Тайджу — разбираться с газовыми месторождениями посреди Чёрного моря, а Ген и Сенку — штурмовать музеи Стамбула после ICOP. Сенку музеи были до лампочки, зато Ген считал их лучшей частью поездки. Все эти физические научные собрания вводили его в лавкрафтовский экзистенциальный ужас. Без шуток, каждый раз он чувствовал себя пятым колесом. Ему, конечно, в детстве хотелось стать астрономом, чтобы искать инопланетян, но он и русалкой быть хотел, так что резко переквалифицироваться из никому не нужного скромного психолога в известнейшего физика столетия он готов не был. Его жизнь вообще ни к чему не готовила и мнения Гена не спрашивала. Кто-нибудь знает, какой идиот придумал медиа-рейтинги? Вот это тебе читать можно, вот это смотреть только под присмотром родителей… А это жди совершеннолетия? Что за бред? Ты рождаешься и всё: «NC-21», «Adults only»,«Blood and Gore» — идёшь по улице, хренак, и отца сбивает грузовик, а на мать набрасывается маньяк с ножом. Тебе двенадцать. Страдай и радуйся, что живой, если сумеешь. И на конференции тоже: стой, пожимай руки, многозначительно кивай, да мысленно прокручивай сутры, потому что на фоне Сенку ты многопрофильный дилетант и всесторонне недоразвитая личность одновременно.       Ген просто хотел вернуться обратно, в родной Токио, к клиентам, студентам… Хьёге! Да, он был готов свалить даже к Хьёге! Хьёге же спустили приказ не вызывать Асагири Гена на экстремальные миссии под страхом смерти, иначе страна лишится национальной гордости, а Хьёга головы и звания. Именно в таком порядке.       В общем, не брали Гена больше на реально крутые тусовки.       Катастрофа.       — Сенку-ча-а-ан, ну когда ты уже телепорт изобретёшь, я хочу домо-о-ой, хочу на дива-а-ан, не хочу тащиться одиннадцать часов по воздуху…       Ген катил чемодан, не поспевая за шагом Сенку. Тот, спасибо соматотропину, наконец-то перестал расти, но всё равно вымахал выше Стенли и с лёгкостью баскетболиста мерил напольный кафель аэропорта за двоих. Да где же таких штампуют?       — Не ной, менталист, быстро доберёмся.       — Одиннадцать часов — это не быстро…       Ген устало выдохнул, когда Сенку остановился у огромного табло. Люди оборачивались, кто-то их узнавал, кто-то просто бессознательно реагировал на странного вида парней.       — Какой у нас рейс?       Сенку не ответил. Ген попробовал найти ближайшее отправление до Токио сам…       — Пойдём.       Не успел.       Сенку уверенно двинулся к стойкам регистрации. Пришлось довериться и последовать за ним, опять еле синхронизируясь с исполинским шагом. Вокруг шумели люди, перекрикивались всевозможными языками, и Ген думал, как же странно, что человек умеет приписывать случайному набору звуков собственный смысл. Порой настолько абстрактный, что и на пальцах не объяснишь, а иногда настолько очевидный, что получишь по почкам за такие звуки и в Японии, и в Нигерии… А ведь это всего лишь случайно закрепившаяся последовательность.       — Стоп. Какой нахуй Белград? – Ген прочитал экран, у которого остановился Сенку.       — Ты не хотел лететь одиннадцать часов, поэтому я нашёл рейс длиной всего один час и сорок пять минут.       — Слушай, ну так и из Турции можно было бы не выезжать… – Ген ждал, когда затянувшаяся шутка закончится. – Если что, Белград не сильно ближе к Токио.       — Я в курсе, но мы едем в Белград.       «Оке-е-ей…» — сказал тогда Ген.       — Причина прибытия в страну? – спросил тогда офицер на пограничном контроле.       Ген всё ещё не знал ответ.       — Туризм.       Офицер смерил Гена взглядом, полистал страницы, поставил штамп и вернул паспорт.       — Хорошего отдыха.       — Хорошего дня.       И вот Ген стоит посреди аэропорта имени Николы Теслы и уже нихрена не понимает. Всё странное. Буквы на указателях странные, архитектура странная, Сенку странный — вцепился в ручку чемодана, смотрит в никуда и явно не интегралы вычисляет.       — Эй, всё в порядке?       — Да… Просто… – Сенку встряхнул головой. – Нам туда.       В такси они оказываются быстрее, чем Ген успевает изучить хвалёный конструктивизм Советского Союза. Здесь всё пахло чем-то поразительно устаревшим и в то же время утилитарно бессмертным. Вечные прямые грани серого бетона пришлось рассматривать уже из окна машины.       Водитель что-то спросил. Сенку что-то ответил. Ген ничего не понял, но такси тронулось, значит, всё в порядке.       — Я прощу тебе все капризы, если в ближайший час мы поедим, – наконец поставил условие Ген. Он весь полёт пытался вытащить из Сенку, что происходит, но, кажется, пришло время сдаться. И теперь ему просто хотелось проверить в настолько серьёзную задницу они влезли.       — Мы… Поедим. Да.       — В ближайший час?       — А? Да. Наверное.       Назревал какой-то пиздец.       Сенку нервничал.       Сенку, чёртовы синапсы, нервничал.       Кусал губы и сидел неподвижно, уставившись в окно. Он видел что-то иное, не то, что было доступно Гену. Ген аккуратно прикоснулся к запястью — Сенку дёрнулся, выпадая из прострации.       — Прости, ты что-то спрашивал?       — Эй… – Ген решился и всё-таки взял ладонь Сенку, неестественно горячую. – Всё будет хорошо. Я не знаю, что ты задумал, но всё точно будет хорошо. Я тебе доверяю.       Плечи Сенку тут же опустились вместе с громким выдохом.       — Ха-ха, менталист, ну ты даёшь. Тебя внезапно увозят чёрт знает куда, а ты ещё и считаешь, что меня тут надо успокаивать?       — О, поверь, – Ген посветлел, заметив тень улыбки на лице Сенку, – я боюсь только, что мы едем на очередную конференцию, больше меня ничего не может испугать!       — Тогда тебе действительно не о чем волноваться.       — Ура!       Таксист неожиданно затормозил и припарковался.       — Уже?       — Да, видимо, приехали. Выползаем.       Выползти-то Ген выполз. Даже чемодан не забыл. А дальше? С одной стороны Дунай, с другой — огромное здание, неизменно состоящее из бетонных блоков и больше похожее на космолёт времён первых Звёздных войн… Ну и Сенку. Опять смотрит в никуда и виснет.       — Ну? Что дальше?       — Не знаю, так далеко мы ещё не заходили.       Ген с трудом подавил в себе паникующего эгоиста и тихо спросил:       — Тебе дать время?       — Да, – так же тихо шепнул Сенку. – Пожалуйста.       Они медленно шли вдоль улицы. Чемоданы неуклюже отбивали колёсами рваный ритм по плитке, Ген пытался читать надписи на домах, но его хватило вспомнить только, что кириллица похожа на греческий алфавит, а значит, даже выглядящие латинскими буквы почти наверняка были не тем, чем казались. И на этом эрудиция Гена заканчивалась. Хотя бы вывеску на отеле Югославия сделали интернациональной. И на том спасибо.       В просторном, современно отделанном фойе всё равно остался флёр прошлой эпохи. Сенку оставил Гена глазеть, а сам пошёл к стойке. Через пару минут он вернулся с ключом.       — Давай бросим вещи и пойдём? Я, кажется, задолжал тебе ужин.       — О, дорогой, ты мне такими темпами должен будешь десять ужинов.       — Дёшево продаёшься, – Сенку быстро чмокнул Гена в лоб. Он теперь часто пользовался разницей в росте, без зазрения совести выкидывая подобное.       — Ты бы хоть людей постыдился.       — Переживут.       Переживёт ли Ген, никто не спрашивал.       В ближайшей забегаловке атмосфера незнакомой культуры накрыла с головой. Ген ощущал себя героем старого фильма. Ему даже казалось, что цвета тут чуть приглушённые, вот-вот норовящие выцвести до чёрно-белой плёнки. Главное, в сербский фильм не попасть.       Сенку флегматично листал меню, пока Ген развлекался и читал непроизносимые названия через фото-функцию переводчика.       — Че-е-е-ва… Ва-а-а... Ап-чи-чи. Ничего не понятно, но очень интересно!       — Хватит юморить. Лучше сходи, руки помой.       — Ну пап!       — Очень смешно. Вали давай. И скажи, какое теоретически блюдо ты хочешь получить?       — Да мясо какое-нибудь. Мне много не надо. О, и колу хочу.       — Ну конечно, куда же без колы, мог бы не напоминать.       Ген заметил, что к ним двинулся официант, но Сенку так уверенно отсылал Гена в туалет, что Ген, так уж и быть, решил довериться. Ладно, Сенку взрослый мальчик, в войне с местной кухней не проиграет.       А может и сам Ген не хотел углубляться в нюансы чевапчичей.       По возвращению он действительно получил кусок мяса. И колу.       — Доволен? – Сенку ковырялся в каком-то супе.       — Придраться не к чему. Я хотел мясо — я получил мясо. – На вкус тоже оказалось ничего.       — Это плескавица.       — Твои артикуляционные способности поражают!       Сенку невнятно хмыкнул и продолжил мешать суп. Вся эта меланхолия очень не нравилась Гену. Конференции здесь не будет. Никаких дел ранее у них в Сербии не планировалось. Страна маленькая, богом забытая, с экономикой по меркам Европы на уровне плинтуса. И единственное, что Ген заметил, так это, как органично сам Сенку смотрелся среди выстиранной временем обстановки.       А Ген не дурак.       Ген знает, что если человек выговаривает названия национальных блюд с первого раза, значит, он тут не впервые.       Официант подошёл и что-то спросил. Сенку кивнул. Через минуту им принесли чек.       К Сенку же всё это время обращались на сербском, да?       Ген взял салфетку, делая вид, что испачкался, а сам, прикрывшись, беззвучно заорал.       Вот теперь точно пиздец.       Солнце село. Они стояли на берегу широко разлившейся реки, недалеко от той самой улицы, где поужинали, и смотрели в темноту вод. Точнее, на воду глядел Ген, Сенку уставился себе под ноги.       — Может… Всё-таки пришло время сказать, что мы тут забыли? – Ген смягчил голос как мог, лишь бы не звучать пассивно-агрессивной истеричкой.       — Кажется… Мы стоим на том месте, где был мой дом.       Ген тоже посмотрел под ноги.       Трава.       Обычная, зелёная, специально высаженная…       — Я так и думал.       Речной ветер путал волосы и нёс в себе свежесть ночи. Но мурашки побежали по лопаткам не от холода.       — Я ведь даже не… Я мог бы… Мне же ничего не стоит… – Сенку сел на корточки и вцепился в волосы. Он лихорадочно шептал. – Я помню язык, на котором так никогда и не говорил, помню некоторых ребят, тётю Нину… Но ни родного дома, ни лиц родителей… Как я могу чувствовать себя отсюда, если… Если…       Ген сел рядом и приобнял дрожащего Сенку.       Сенку неуклюже уткнулся лбом в плечо.       — Спасибо.       Ген не плакал.       Это просто брызги Дуная попали на лицо.       Через час Ген знал всё самое важное. Про бомбёжки и про Бьякую, про детство в приюте и как Сенку впервые заговорил уже в Японии. Сидя на траве, над отражающимися от воды огнями города, прижавшись друг к другу… Ген слушал и гладил постепенно расслабляющегося Сенку.       — Ты замёрз.       — С тобой мне тепло.       Ген взял руки Сенку и картинно содрогнулся, опрометчиво засунув их под толстовку.       — Ледышка!       Сенку опасно оскалился и навалился сверху. Ген понял — дело дрянь, но было поздно: его уже прижали в попытках добраться до самого чувствительного к холоду места на теле. Ген хохотал, выл и отбивался. Не очень успешно. Его облапали всего, пока обжигающие пальцы не заползли под край штанов. Сенку блаженно выдохнул, вытягивая драгоценные джоули.       — И кто из нас теперь замёрз, болтолог?       Близость к Сенку разбудила успокоившееся сердце, щёки залило жаром.       — Точно не я.       Может быть, где-то там по улице ходят люди. Может быть, улица не так уж и далеко. Может быть, уличные фонари добивают до берега реки.       Может быть… Но Ген не может оторваться от губ Сенку.       Он не может не быть счастлив рядом с ним.       В номере горел приглушённый свет. Кровать скрипела от каждого движения, и Гену казалось, что весь отель слышит этот отвратительный, перекрывающий родные вздохи звук. Он не хотел так далеко заходить, ему нужно было только удостовериться, что с Сенку всё в порядке, но, кажется, Сенку решил, что Ген и станет его лекарством.       Медленно, не торопясь… Они даже не сняли одежду. Просто неспешно любили друг друга, прислушиваясь к собственным инстинктам. А инстинкты урчали сытыми котами и лениво ластились под тягучими поцелуями. Возбуждение топило тело в жаре, перетекало через переплетённые пальцы, вздымалось от тонких стонов. Когда-нибудь плотину прорвёт, но не сейчас. Сейчас им обоим катастрофически не хватало спокойствия. Мягкой неги, окутывающей забвением.       Сенку выгнулся, выдохнул чуть громче, чуть несдержаннее, но справился. Он обхватил горячими ладонями лицо Гена, как если бы просил передышки, и заглянул в самую глубь. В его глазах тлела грусть. Она всегда была там. С первого дня знакомства. Взрослая печаль одинокого ребёнка, которому не с кем играть. Омытая слезами, она обнажилась сильнее. Вместе с чем-то новым.       Сенку ничего не говорил.       Но Ген всё понял.       — Я буду с тобой до самого конца. – Он поцеловал Сенку в лоб, в хмурую складочку на переносице между шрамами. – Обещаю.       Сенку зажмурился и крепко обнял Гена. Как давно они никуда не бежали, не строчили отчёты, не неслись в командировки или лаборатории? Им нужна была передышка, чтобы выдохнуть, но на вдохе испугались, что кислорода не хватит на двоих.       И оба задержали дыхание.       Всякий раз, когда Сенку глотал воздух, Ген испытывал облегчение, которое так долго искал. Очерчивая кончиком языка изгиб шеи, зарываясь носом в закрутившиеся от пота лёгкими кудряшками короткие волосы у виска, шепча всякие глупости… Ген бесстыдно заменял прошлое вселенной по имени Ишигами Сенку и не чувствовал себя ограниченным. Он чувствовал себя единственным, познавшим свободу.       Сенку невесомо провёл по ушам Гена, сжал чёрные пряди и снова потянулся за поцелуем. Таким крадут душу и никогда не возвращают. Как жаль, что красть уже нечего: Ген позволял бы обворовывать себя каждый раз.       Их губы разомкнулись.       Сердце стучало в горле, как перед прыжком.       — Останови меня, если я сделаю что-то не так, хорошо?       Сенку саркастично выгнул бровь, но смолчал, согласно кивнув.       Раз пуговица, два пуговица…       Они знали тела друг друга наизусть и всё равно каждый раз находили что-то новое. Ген не понимал, кто тот идиот, которому становится скучно с одним партнёром. Как можно устать, когда уходить вглубь — копаться в субстрате по локоть — гораздо интереснее, чем хватать по верхам.       Научные специализации так же и создаются, правда?       Правда, Сенку-чан?       Сенку заметался по постели, стоило чуть надавить языком на солнечное сплетение. Точка расхождения рёбер, беззащитная, скрытая лишь мышцами и кожей… Ген боялся уязвимости этого места больше всего на свете, и то, что Сенку пускал к себе настолько близко, сводило с ума. Ген потерялся во времени. У него чесались клыки, сводило пальцы от напряжения, но он держался. Голодно сглатывал, но не позволял себе большего. Ему и так дали слишком много.       Край брюк возник неожиданно. Ген чуть не впился в него, рыча как собака, желая растерзать дурацкие брюки в наказание за то, что они посмели оказаться между ним и бёдрами Сенку, но лишь лизнул кожу на стыке и горячо выдохнул в мокрый след, разбудив колкие мурашки.       — Можно?..       Ген не хотел поднимать взгляд. Иначе его уже ничего не оправдает. Нет ни шанса, что ему удастся спрятать свои желания. Его поймают с поличным, как муху накроют стаканчиком и точно, совершенно точно…       Горячие пальцы скользнули по щеке, утягивая за собой.       — Тебе не надо каждый раз спрашивать. Делай, что хочешь.       В глазах Сенку безмерная власть и такое же бесконечное доверие. Ген ощущал себя бедняком, которому дали несметные богатства и ничего не попросили взамен. Он потёрся о гладящую ладонь, обречённо засмеявшись.       — Ну почему ты такой?       — Это какой же?       — Невозможный.       Ген уже вернулся к брюкам и ловким движением карманника расстегнул пуговицу с молнией.       — Бесстрашный. Сумасшедший.       С каждым словом Ген спускал брюки ниже, отпечатывая на открывающейся коже новые поцелуи.       — Наглый. Невероятный… – Ген провёл языком от основания до самого верха. – Как же я люблю всё это в тебе.       Сенку благодарно застонал и тут же прикусил пальцы, зачем-то пытаясь сдержать звуки. Сдерживаться тут надо только Гену. Ведь он последняя тварь. Потому что Сенку так красив в своей потерянной грусти, потому что так открыт и доступен, потому что так уязвимо дрожит под руками…       Ген тварь только оттого, что сжигает фитиль нежности и подменяет его страстью.       — Ген, Ген, тихо-тихо, медленнее, мед…       Пока Сенку не успел сказать больше, Ген увеличил темп, срывая тормоза. Ему стыдно, но он не может заставить себя прекратить. Не сейчас. Не когда Сенку дёргается особенно сильно, поджимает ноги, откидывает голову и, кажется, опять на грани слёз. Ген ломался. С треском собственных нервов и порванной простыни. Ломался и хотел только, чтобы его остановили, пока он опять не натворил глупостей.       Сильная хватка на волосах выдернула из транса не хуже пощёчины. Ген зажмурился, сипло дыша. Его потянули вверх, мокро поцеловали… Он весь перепачкан, но Сенку почему-то плевать. От тихих ласк в начале не осталось ни следа.       — Я почти довёл тебя!.. – обиженно прохрипел Ген в покусанные губы.       — А я тебя ещё не довёл.       По комнате витал мускусный запах секса, а Сенку лежал на кровати, смаргивал пелену возбуждения и не мог совладать с больно сжимающими волосы Гена пальцами. Смешной — одна штанина застряла на ноге, а рукав рубашки скомкался у запястья. Кажется, Ген поторопился.       Ген совершенно точно поторопился.       Марево развеялось. Он протрезвел.       Сенку наконец выдохнул и смог отпустить Гена. Ген же чуть отполз, сел и смиренно положил руки на колени.       — Хочешь остановиться? Принести воды?       Сенку фыркнул и тоже сел, наконец освободившись от лишней одежды. Он так и остался худым, но одно дело — хрупкий мальчик, на уровне биохимии застрявший в пубертате, другое — взрослый мужчина с пропорциями древнегреческого бога. Талию двумя руками уже не перехватишь. Скорее, тут тебя самого одной ладонью прижмут.       Ген облизал нагого Сенку взглядом, сглатывая:       — Что… Что мне сделать для тебя сейчас?       — Сейчас? – глаза Сенку опасно сверкнули. – Ничего. Потому что сейчас я тебя наконец раздену... – Сенку мягко толкнул Гена и навис сверху. – Вытащу из скорлупы… И заберу дело в свои руки.       Ген отдался в его руки без боя.       Сенку с детства привлекал процесс. Результат, конечно, тоже имел значение, но само превращение одного соединения в другое, метаморфоза куколки в бабочку, рождение ответа из небытия… Завораживало. В процессе даже запоминалось лучше: всегда приятнее иметь дело с реальностью. А реальность Сенку в тот момент лежала взмокшая, растрёпанная, еле выпутавшаяся из принудительно стащенной толстовки, и заносчиво улыбалась. Под толстовкой оказалась водолазка. Ген не человек, а капуста. Ну зачем он вечно кутается в десять слоёв?       Ну давай, вылезай…       Ген завибрировал, стоило Сенку нащупать край водолазки и запустить под неё руку. Контраст температур испугал. Кажется, Ген конкретно перегрелся. Идиот. Глупый-глупый идиот. Идиот, с которого хочется сорвать всё и довести до состояния выжатой тряпки. Чтобы не возникал. Чтобы не смотрел так нагло. Чтобы лежал безвольно и задыхался.       Сенку прикусил тонкую кожу на оголившемся животе, еле удержав вздрогнувшего Гена, и тут же зализал место. Бурная реакция привела мозги в порядок. Надо действовать аккуратнее.       — Ген, ты… Тоже останови меня, если я перейду границы, хорошо?       Ген приподнялся на локтях. Теперь уже пришла его очередь иронично усмехаться. Сенку на показное пренебрежение щёлкнул бесстыже улыбающегося идиота по носу.       — Не ёрничай.       — Сам такой.       У них было только одно правило: три раза произнесённое «стоп» значит действительно «стоп».       Штаны Ген дал стянуть без пререканий. Водолазка наконец полетела к чертям.       Сенку неосознанно задержал дыхание. Он видел их столько раз… И каждый как в первый. Гладкая тёплая кожа пересекалась паутиной шрамов — картина ненависти к самому себе длиной в восемнадцать лет. Сенку помнил, каким ему казался Ген раньше: неуловимым, неуязвимым…       Но будучи пойманным, так искренне выгибающимся под очерчивающими беспорядочный узор пальцами, он нравился Сенку гораздо больше.       Несоизмеримо больше.       На вкус Ген как кусок мяса. Сенку не любил десерты и на дух не переносил сахарные метафоры. Не подносите их близко. Только не к Гену. Только не к тому, чья соль на возбуждённой коже никогда не станет сладкой. Как и слёзы. И кровь.       Сенку не насытится.       Длинная шея и плечи уже давно истерзаны, а Ген всё принимал. Быстро дышал и подставлялся, пользуясь природной гибкостью. Кожа к коже. Он закинул ноги на бёдра Сенку и прижался сильнее. Там, где они касались, горели полосы ожогов. Это было почти невыносимо. А потом Ген вскрикнул, проехавшись пахом по животу Сенку.       Кажется, Ген сам себе сделал хуже.       Он облизал пересохшие губы, повторил опасное движение ещё раз и ещё… Сенку понял, что происходит.       — О не-е-ет, так дело не пойдёт.       Одним махом он перевернул Гена грудью к матрасу и с силой надавил ладонью меж лопаток. Ген обиженно застонал, нетерпеливо выгибая поясницу.       — Сенку-ча-а-ан… Ну за что?..       Кокетливый хитрый тон не соотносился с сорванным дыханием. На лицо упали длинные пряди, скрывая глаза, но Сенку и так чувствовал, что Ген на грани.       Очень хотелось его уронить.       Сенку выцеловывал каждый позвонок, каждый сантиметр. Ген трогательно скулил, пытался вывернуться и сам себе противоречил, прося ещё. Он пах тем же гелем для душа, что и Сенку, а ещё долгим перелётом и травой. С его шеи так и не смылся сухой флёр обивки сидения самолёта вместе с пряной нотой земли у Дуная. Сенку размашисто лизнул это ярко пахнущее место и спустился вниз.       Глубокие ямочки на копчике могли бы стать отдельным религиозным фетишем, если бы не соседствовали с задницей и ногами Гена. О чёртовы кварки, Сенку каждый раз обещал себе обходиться нежнее и каждый раз оставлял чёткий след зубов на бёдрах. Иногда следы не сходили неделями. Этот тоже должен продержаться дней десять, не меньше. Гена колотило в лихорадке.       Сенку нравилось держать Гена в руках. Спрятав клыки и лёжа лицом в подушку, он казался особенно хрупким. Как же разрывало между порывом превратить Гена в растёкшуюся лужу и стремлением замотать его в одеяло, прижав к груди. Оба пункта Сенку собирался исполнить последовательно.       Он дёрнул бёдра Гена на себя, заставив его выгнуться сильнее, и мокро лизнул меж ягодиц.       — Сенку… Не надо, просто… Просто возьми уже презерватив и трахни меня!       — И лишить себя удовольствия?       Гена нет смысла разрабатывать, но разве Сенку ещё не сказал, что обожает процессы? Прерываться ради поиска смазки по всем нишам чемоданов, когда здесь и сейчас под ладонями горит столь податливое тело? Не в этой вселенной.       Ген стонет на одной низкой ноте, стоит впустить в него сразу два пальца. Одним слитным движением Сенку загоняет их по костяшки и сам жмурится от удовольствия. Внутри ещё жарче, внутри особенно мягко и крышесносно приятно. Это не противно, не когда точно знаешь, куда жать, чтобы Ген повторил тот низкий, резонирующий с самыми низменными желаниями Сенку звук. Божественно хорошо и дьявольски мало.       На трёх пальцах он перестаёт издавать звуки в принципе. Интересно, что будет на четырёх.       Они занимались сексом столько раз, но может только сегодня Сенку ощущал себя по-настоящему открытым. Надо было отвезти Гена в Сербию раньше. Да. Сильно раньше. И чего Сенку боялся? Непонимания? Уж точно не от жертвы Акихабары. Насмешек? Нет, Ген бы никогда так не поступил. Он же не Ксено. Обесценивания? С какого перепугу? Отторжения? Страха?       Громкий вскрик пробился через водопад мыслей. Надрывный, болезненный: Сенку даже не сразу понял, что произошло.       Он даже почти не чувствовал, как тесно пальцам.       А потом в грудь прилетело ногой и Сенку тут же прижали лопатками к кровати.       Ген сел сверху. Красный, измученный, взъерошенный, он загнанно дышал и зло смотрел чёрными глазами. Ресницы слиплись от слёз, а губы кровоточили от прокусов.       Пальцы покалывало.       — Я просил остановиться. Пять раз.       Господи, какой же он красивый.       Сенку пьяно хмыкнул и потянулся к бледному, так хорошо контрастирующему с пылающей кожей шраму на щеке Гена, но руку тут же перехватили, тоже прижав к кровати.       — Ты не слушаешь меня.       Смотря в бездну расширенных зрачков, Сенку вдруг осознал, чего он боялся.       — Прости. Было больно?       Ген терпеливо прикрыл глаза и вздохнул.       — Всё в порядке. Я знаю, ты не хотел.       — Боюсь, что как раз-таки хотел.       Сенку мягко погладил бок Гена свободной рукой. За извинения не примут, но хоть что-то. Кажется, Ген контролировал ситуацию лучше. Пока Сенку учился жить с добром и злом в сердце одновременно, Ген дышал этим годами. На удивление, успешно.       — Хвалю за честность.       Ген целовал медленно, осторожно. Сенку томился от контраста. Только что его распирало изнутри, и вот тело расслабляется в спокойствии прощающих поцелуев.       — Теперь я поведу, – шепнул в ухо Ген. – А ты наказан.       — Как мне загладить свою вину?       Ген явно неправильно понимал слово «наказание». Он развратно улыбнулся, кошкой вытянулся на груди Сенку и лизнул его в уголок губ.       — Твой чемодан — левый карман. Смазка и презервативы там. Даю тридцать секунд, – Ген отпустил зажатую руку.       — В смысле, мой чемодан? Я их не брал, откуда ты знаешь, где они?       — Я их туда положил.       — Почему не к себе?       — Чтобы на таможенном контроле после просвета багажа все сотрудники аэропорта знали, что у доктора Ишигами есть личная жизнь.       — Ген!       — Двадцать пять, двадцать четыре…       Пока Сенку спотыкался через весь номер и нёсся к чемодану, он всё понять не мог, как Гену удаётся так легко им вертеть? Сенку, между прочим, лучше него знает, что прошло всего лишь одиннадцать секунд, а не пятнадцать и что развалившийся среди подушек Ген считает вслух быстрее, чем отмеряют атомные часы в этой точке пространства!       Смазка и презервативы действительно лежали в левом кармане. Там же и влажные салфетки, всё продумано. Сенку вернулся к кровати за пять секунд до окончания срока.       — Тридцать!       — Вообще-то, у меня было ещё пять секунд.       — Препираться будешь с Хромом на защите.       — Но я же всё равно успел!       Сенку хотел было уже залезть обратно на кровать, но Ген его остановил. Он сел на край, притягивая Сенку к себе.       — Ладно-ладно, успел. Хороший мальчик. Держи награду.       — Ох.       Ох.       Сенку еле догадался бросить смазку и остальное на простынь, иначе он не знает, что случилось бы с тюбиком. Ген снова. Ген опять. Опять он демонстрирует патологическое отсутствие рвотного рефлекса. На этот раз он действовал осмотрительнее, но эти оглушительно пошлые звуки… Сенку прикрыл глаза и вздёрнул подбородок, из последних сил стараясь не смотреть вниз. Он жалел, что не может закрыть уши. Руки были заняты немного другим.       Мягкие волосы Гена, похоже, созданы, чтобы путать в них пальцы, оттягивать и заставлять принимать глубже. Остановите Сенку. Кто-нибудь. Иначе вечер кончится, толком и не начавшись. Иначе он позорно кончит прямо в глотку самого безумного менталиста на этой чёртовой планете. Способность бесконечно болтать не должна же коррелировать с мастерством в минете. Правда же? Да?       Остановиться стоило нескольких нервных клеток и прикушенного языка.       Сенку опустил взгляд. Он так и не разжал пальцы, только отстранился, продолжив держать Гена за волосы. И теперь наблюдал самое развратное зрелище во вселенной. Спутанные чёрно-белые пряди, стекающая слюна, мутный взгляд, дорожки слёз… Ген вряд ли представлял, насколько греховно смотрелся сейчас. Его будто специально создали в аду из первозданных похоти и жадности.       Сенку рисковал кончить прямо так.       — Хорошо постарался, менталист, – он попытался улыбнуться, но лицо подвело. По ощущениям вышел только голодный оскал. – Мне понравилась награда.       — Это аперитив, – просипел Ген, облизываясь и демонстративно зашуршав лентой презервативов. – Ложись.       Сенку уже давно перестал управлять происходящим, но что бы там Ген ни решил, Сенку примет всё.       Он послушно лёг, предусмотрительно раздвинув ноги.       — Нет-нет-нет, сведи, мне надо сесть.       Грации Гена хватило бы на десятерых. Он опять оказался сверху, чуть поёрзал и вскрыл зубами упаковку.       — Слышал, что сегодня в самолёте сказали? Сначала маску надевают на себя, – Ген парой чётких движений довёл себя до готовности и раскатал резинку, – а потом, – он повторил действия с Сенку, – на соседа.       Сенку непонимающе поднял бровь.       — Я не уверен, что у меня хватит сил на душ после, – тут же пояснил Ген, – но спать в беспорядке потом тоже не хочу.       Сенку рассмеялся, даже не пытаясь сдержать влюблённого взгляда. Интересно, в Гене всегда была эта практическая жилка или она появилась только после тяжёлого опыта жизни с одним педантичным доктором трёх наук?       Каков бы ни был ответ, Сенку восхищён.       Смех прервался обиженным кусачим поцелуем. За ним последовал ещё один. И ещё. Сенку сам не заметил, как опять распалился. Он до сих пор не верил, что его счастье — вот оно — добровольно отдаётся в руки, мелодично стонет и просит не останавливаться.       Вокальный диапазон Гена поражал. Иногда из его горла вырывался низкий дикий рык, иногда он за один выдох мог сменить две октавы, а иногда Сенку удавалось выжать из него почти собачий скулёж…       Но когда Сенку добрался до разлёта ключиц, в комнате на секунду воцарилась тишина.       Здесь, у застарелого шрама, Ген был особенно чувствительным.       — Тише… Тише… – Сенку успокаивающе лизнул ярёмную впадину. – Дыши.       Ген хрипло выдохнул. Сенку чувствовал, как тот весь сжался и покрылся мурашками. Сердце пропустило такт.       — Я хочу тебя, – вдруг шепнул Ген. – Позволишь мне?       Ген высвободился из объятий и упёрся ладонями в грудь. Горячий, оголодавший, он выглядел до предела порочно. Тогда Сенку понял, что вопрос был задан не из страха получить отказ, а только чтобы обозначить собственные намерения.       Я тебя выебу, держу в курсе.       — Ну так что?       Сенку положил руки на бёдра Гена и кивнул.       Вот совпадение, у них одинаковые цели.       Смазка нашлась быстро, ещё быстрее оказалась в ладони Гена. Стекающие по длинным пальцам густые капли — отдельное удовольствие. Предвкушение ударило в голову.       Ген изящно завёл руку за спину и томно прикрыл глаза. Сенку не видел, но услышал тихое, в другой ситуации совсем не возбуждающее хлюпание. От понимания происходящего свело пальцы на ногах. Гену безумно хотелось помочь, и единственное, о чём Сенку действительно жалел, так это о том, что сегодня он уже облажался. Он просто надеялся, что Гену не больно. Ген же, даже если и чувствовал боль, определённо наслаждался ею. Из-под дрожащих ресниц прорывался горящий, прожигающий до нервов взгляд. Ген вздрагивал, постанывал, в сумраке комнаты его кожа блестела серебром, и, если бы не предательское чувство вины, Сенку бы уже давно…       Он терпеливо ждал, оглаживая бёдра Гена, и отсчитывал секунды.       Наконец наигравшись, Ген влажной ладонью провёл по основанию Сенку, вырвав несдержанный вздох, подставил ко входу и…       Остался в этом положении, не двигаясь.       Просто смотря и ухмыляясь.       — Ген… – Сенку облизнул губы. – Ген, не дразнись.       — Хочешь?       Мягко сказано. Сенку мечтал об этом уже почти час.       — Очень.       — А что надо сказать?       Иногда Ген, видимо, забывал, что смертен.       — Пожалуйста…       — Что пожалуйста?       Ген сжал руку, а Сенку не справился — рефлекторно толкнулся вверх. Ген ушёл от движения, привстав на коленях.       — Чёрт, Ген, всё, хватит.       — Что хватит?       — Хватит… Издеваться.       — О чём ты?       Вверх-вниз, вверх-вниз — влажная ладонь провоцировала, но не давала разрядки. Только отступивший кайф опять барабанил в крышку самообладания.       — Ген… Прошу… Не надо… Дай мне…       — Что тебе дать?       У Гена всегда так: изощрённо и со вкусом. Он никогда не мстил сразу, сначала выжидал момент, делал одолжение, а потом хватал за яйца и добивался желаемого с процентами.       Даже если в конечном итоге речь шла о том, чтобы его трахнули.       — Пожалуйста… Просто дай мне войти в тебя.       Сенку сжимал пальцы на бёдрах Гена, но на большее не решался. Ему ничего не стоило взять Гена силой. Сенку же правда сильнее: пригвоздить бы к матрасу и отыметь.       Ничего же… Не стоит.       Давай.       Гену понравится.       Сенку нахмурился и замотал головой.       Ничего не стоит доверия Гена.       — Прости… Я тогда… Ха… Был неправ… Я задумался… Думал… Как хорошо, что теперь ты знаешь правду… И отвлёкся… Прости ме… А-ах!       Сначала Сенку опалило обволакивающей жаркой теснотой, а потом он захлебнулся словами. Бёдра сами вздёрнулись вверх, ища больше ощущений. Какой-то чудом уцелевшей частичкой сознания Сенку понял, что ему наконец позволили, и что теперь можно. Можно в бешеном ритме вбиваться в разомлевшее тело, кусать, оставлять синяки…       Можно.       Сейчас никто из них не попросит остановиться.       Для чувства времени не осталось места. Весь свой разум Сенку занял Геном. Его вздохами, криками, стонами, его первозданным, лишённым масок и актёрской игры лицом, его идеальным гибким телом — всем им. Ослепительно живым и честным. Пытающимся подстроиться под ритм и ещё немного подержать вожжи в своих руках.       О, Сенку обожал этот момент, когда Ген уже сдался, но зачем-то продолжал взбрыкивать и пытаться управлять. Он и дышал-то через раз, откуда взяться ресурсам на контроль?       Мышцы начало жечь, но это лишь подстёгивало. Внутри Гена так мягко и так тесно, как будто они и не занимались сексом регулярно, как будто у них не было этого месяцами. Разработанный, привыкший Ген не должен так тесно сжиматься.       Не должен. Он просто сам по себе узкий.       Сенку знает, как глубоко достаёт. Когда всё ещё чудом держащийся в вертикальном положении Ген выгибается назад, Сенку даже видит конкретное место.       И от подобного вида сносит крышу.       Ген умел смотреть сверху вниз, даже если сам был ниже на десяток сантиметров, но не мог сказать ни слова, когда внутри него оказывалось в два раза больше.       Он поднимался вверх, почти до конца, и со шлепком падал вниз. До конца — и снова вниз, до упора. По белой коже стекали капли пота. Сенку не сдержался, провёл ладонью, оставляя за собой смазанный след. На Гене хотелось рисовать узоры, как на заиндевевшем стекле — согреть его пальцами, а потом царапнуть ногтём, соскаблив иней вместе с вскриками.       У Гена чертовски красивый голос.       В голове подозрительная тишина, Сенку на мгновение испугался, что провалился в квантовое пространство, но наваждение тут же отступило. Просто он уже на пределе. Просто Ген в его руках тоже на пределе.       Они оба не здесь и не сейчас.       По венам растеклось нечто удивительное, похожее на вдохновение. Сенку открыл в себе второе дыхание. Он уронил Гена на бок, затем на спину, закинул его ноги себе на плечи и продолжил.       Трахать Гена — одно удовольствие. Его честные реакции смешались в коктейль Молотова. В спину впились ногти, и Сенку решил, что это минимальная плата за всё, что испытывает. Даже боль была приятна.       Они целовались сквозь движения и двигались сквозь поцелуи. Оргазм медленно стягивал удавку, но Сенку столько ждал... Плевать. Он мог потерпеть и ещё. А вот Ген…       Ген сорвался первым.       Напрягся, как струна, сжался, вскрикнул: «Я сейчас! Сенку, я сей!..» — и взвыл, распахнув глаза. Эмоции затопили. Эти грубые, нерациональные, биологически устаревшие приспособления для выживания — Сенку дышал ими и чувствовал, как хочет ещё.       И ещё.       Потому что эмоции Гена были самым дорогим сокровищем. И потому что жадным драконам всегда мало.       — Кончай, кончай…       По телу Гена прошлось несколько крупных судорог, а Сенку не прекращал двигаться, погружая Гена сквозь оргазм ещё глубже, чуть дальше, чем можно вынести, почти в сумасшествие. Бешено бьющаяся под губами жилка на горле дала сил продержаться дополнительные несколько секунд, а потом сознание померкло.       И родилось заново вместе с взрывом.       Результат не важен, всю жизнь думал Сенку. Но вместе с Геном он обретал смысл.       Ген дрожал и не отпускал ещё минуту. Обычно его так не выворачивало, но, видимо, перелёты и эмоциональная нагрузка сыграли не последнюю роль. Только спустя время он наконец расслабился и блаженно выдохнул. По его вискам стекали слёзы.       — Ты как? – Сенку аккуратно уложил Гена на подушку.       — Я кончился как личность, – Ген шевелил только губами.       — Как личность ты конченный, это точно.       Ген выдавил из себя смешок и еле открыл глаза.       — Бля, я давно так не выдыхался.       Сенку быстро привёл их обоих в относительный порядок, накрыл одеялом и включил кондиционер       — Запишешь в дневник тренировок?       — Ага… И читмил завтра устрою. С чева… Чевапчичами, ха-ха. Что бы это ни было.       — Это что-то вроде кебаба.       — Ммм… – Ген повернулся на бок и сонно уткнулся в грудь Сенку. – Звучит прекрасно.       Столько нежности родилось от одного невинного движения Гена. Пару минут назад Сенку думал, что ему мало, а теперь его переполняло. Чем-то тёплым и похожим на бесконечность. Он заключил Гена в мягкие объятия, потерявшие любую страсть: ей не осталось места. Не когда Ген кротко сопит, даже не подозревая, сколь беззащитно выглядит.       Быть может, когда-нибудь, после смерти, ангелы посмотрят на Гена, подумают, что он местный, и случайно заберут его раньше дьявола.       Сенку хмыкнул.       Вот это наказание подстать неугомонному болтуну: скучать в раю.       — Спишь?       Ген не ответил. Только продолжил неслышно греть дыханием кожу.       Ангелы или черти, если за Геном придут, Сенку им его не отдаст.       — Спокойной ночи, – сказал он тогда.       «Я люблю тебя», – подумал он тогда на самом деле.       И вот, спустя два года, в Токио, всё по-старому.       Ген спал, прикорнув в машине. Его всё такой же беззащитный вид отвлекал, и Сенку то и дело переставал следить за дорогой. Главное доехать до дома, довести Гена до кровати и разбудить в три ночи. Или, может, спросить у Кохаку, точно ли ей так нужен сегодня её ненаглядный босс? Может, он сможет поправить документы утром? Сенку же сам такой: перерабатывает только из желания сделать идеально, а не потому что идеально кому-то, кроме него, надо.       Раньше «идеально» равнялось цифрам в отчётах, теперь личное «идеально» Сенку пыталось наверстать упущенные тридцать пять часов сна за двадцать минут и пускало слюни на кожаную обивку мерса. Раньше «идеально» означало успеть три проекта в один день, теперь «идеально» — уговорить Гена спать не меньше восьми часов в сутки, пить что-то приличнее колы с сахзамом и иметь выходные.       Кажется, они поменялись местами.       Сенку тихо хмыкнул и вцепился в руль, давя в который раз желание полюбоваться Геном.       Может, правда стоит написать Ксено? И в Америку к старику сгонять. И Гена с собой взять. Он опять будет ныть и требовать телепорты, но Сенку уже знает, что подарит ему на семидесятилетие. Должен успеть.       Сенку подъехал к перекрёстку и включил поворотник, машина сзади тоже замигала фарой. Сенку вздохнул и выключил поворотник, проезжая вперёд. Машина сзади… Свернула за угол. Сенку всё равно знал: за ними слежка. Весь дом понатыкан жучками, о каждом шаге докладывается двадцать четыре на семь. Как же Сенку достали вечные проверки и попытки контролировать. И как же Сенку не хочется во всё это вмешивать Гена. А самое страшное, Сенку понимал: то, что за ними не ходят толпы людей в костюмах — исключительно заслуга Гена. Сенку пытался оградить от проблем того, кто на самом деле огораживал его самого.       Ничего. Мир изменится.       Мирай — у неё высокие шансы стать следующей, кому медуза уже не понадобится. Не в этом году, так в следующем. У неё получится. А дальше — дело за малым.       Сенку верил: скоро человек сам будет решать, где кончается его свобода.