А начиналось так красиво...
Часам к восьми, если Мише не изменяет память, к нему в покой бесцеремонно ворвалась Машка, пока он, как истинный аристократ, занимался... Да ничем он не занимался, начало девятнадцатого века, чем здесь вообще можно заниматься? Читать да в стену смотреть разве что. Михаил, кстати, выбрал второе, а Маша, наоборот, первое. Прибежала вся запыхавшаяся, рукой на дверную арку оперлась, отдышалась, каштановую прядь со лба сдула, выдохнула и затараторила: — Короче, читаю я, значит, французскую литературу... Откуда Халберг её брала не знал даже Миша, а он, воистину, многое о ней знал, даже то, чего для его хрупкой мужской психики знать не надо было. Лучший друг как-никак. — Читала? — Мидлбрук вскинул одну бровь, зелёные глаза насмешливо блеснули. — Опять на голых девушек пялилась? Халберг этот вопрос застал врасплох, откровенно говоря. Не то, чтобы она не пялилась, ну там, одним глазом, но говорить об этом с Мишей явно не входило в её планы. — ...Это французская литература. — Вечный и обычно работающий аргумент. Как будто Машка виновата в том, что эти французы там себе рисуют, она вообще не при делах, вы что. — Маш, там сплошные голые женщины. — Мидлбрук хоть и англичанин, но в душе, наверное, русский, а русские не сдаются, и Миша, соответствен, не стал. — Это ФрАнЦуЗкАя ЛиТеРаТуРа! — Халберг опасно быстро и опасно близко подлетела к Мише. Спорить она не любила, особенно с ним. Мидлбрук, кстати, тоже, потому что их споры всегда заканчивались одним и тем же непоколебимым аргументом, а именно лёгким или не очень подзатыльником со стороны девушки. Это раз, как вы понимаете, исключением не стал. — Та за что? — Непонимающе и почти обиженно спросил Миша, потирая затылок. Он, конечно, не особо пострадал, но вот гордость... — Чтобы в следующий раз знал, когда нужно заткнуться в разговоре с хрупкой дамой. — Сказано это было как бы с намёком, мол, будешь выпендриваться, ещё раз звездану, да так, что твои пшеничные кудри в рожь превратятся, и Миша это понял, не дурак. — Смысл в чём. Читаю я литературу свою и там вижу: девушка с цветами. Внезапно подумала о Соне... — Враньё, вообще-то Маша стабильно думает о Соне, а внезапно может думать только о чем-то ещё. Иногда две мысли переплетаются, как сейчас, и получается либо великолепное сочетание, либо уродец человеческой мысли, которого стоит убить ещё в зародыше. — Так вот, ты помнишь, когда я ей в последний раз цветы дарила? Мидлбрук на секунду задумался, а потом уверено, со знанием дела, ответил: — На прошлой неделе, когда залезла к ним в поместье через второй этаж. Произошло сие чудо не без помощи Миши, конечно. А что? Когда у тебя под рукой всегда находится бесплатная стремянка, грех это не использовать. Зря что ли Михаил вымахал в конце-то концов, почти сто семьдесят сантиметров, гигант. — А потом навернулась с лестницы, упав прямо Соне в ноги, объяснив это тем, что, цитата "не могу устоять перед такой красотой". — Я уже это рассказывала? — Откровенно говоря, Маша абсолютно не помнит, что она рассказывала Мише. Что уж там, Халберг не помнит, когда в последний раз не говорила о своей жене. Вспоминать Сонечку и говорить о том, как Маша её любит, нужно хотя бы раз в день, это уже традиция. — Да, шестнадцать раз как минимум. — Мидлбрук равнодушно пожал плечами, не сумев вспомнить точную цифру. Он вообще-то не против, ему нравятся как загораются тёмно-карие глаза и то, какой счастливой выглядит Халберг. — В общем, моей жене нужны цветы. — Маша наконец-то озвучила тезис, ради которого сюда прибежала, не прошло и получаса. — Нужны. — Согласился Миша. Он так-то за любой кипишь, кроме голодовки. — Только вот зимой цветы не растут. Пораскинув мозгами, Халберг поняла, что не биолог, даже не близко. Посему пришлось использовать помощь друга: — А что растёт? — Ну сосны там... — Мидлбрук тоже так себе в естественных науках. — Ёлки всякие... — Я подарю ей сосну. — Стукнув в ладонь кулаком, заявила Машка. Вот он верх романтики, а не эти ваши розовые сопли. Халберг уже представила, как она, вся такая крутая, приносит сосну, и Соня вся в восхищении и... — Может ёлку? — Миша своими здравыми рассуждениями вывел девушку из фантазий, что последней не особо понравилось. — Её и спилить легче, и нести удобнее. — Ага, да, конечно. — Отмахнулась Маша. Ну не сосна, так ёлка, главное впечатлить. Секунд через пять выдохнула, мотнула головой, отгоняя остатки фантазий разной степени распущенности, и скомандовала. — Почапали. И наша великолепная двоица, будучи буквально олицетворением мема "одна мозговая клетка на двоих", почапала.* * * *
Вернёмся в настоящее, где два идиота, старательно пыхтя, тащат ёлку уже вторую милю. На самом деле Мидлбрук, вскоре пожалевший о том, что согласился на эту авантюру, выбрал бы первое попавшееся дерево, в идеале самое близкое, и приволок бы его, но нет, Сонечка же заслуживает только лучшего, поэтому все ели проходили жесточайший отбор под строгим наблюдением Халберг. В конце концов, зайдя в какую-то чащобу они нашли то самое деревце, спилили его, приложив немало усилий, кое-как подняли и потащили. — То, как ты стараешься во имя своей любви, просто очаровательно. — Миша правда восхищён, а ещё жутко устал нести эту чёртову ель, которая слишком часто для неодушевленного предмета пыталась пырнуть его ветвями. Кроме того, Мидлбрук, взявшись за пень, шёл сзади, что крайне ухудшало обзор, а ещё из-за Маши, которая была, очевидно, ниже, и их разницы в росте ёлка так и норовила сползти, поэтому держать её надо было с двойным усердием. Ужас в общем. — Ой, кто бы говорил. — Фыркнула Халберг и слегка ускорила шаг, пусть пострадает. Нужно отвечать за свои слова, ей вообще-то тоже не легко, но она же не ноет. — К сведению, я стараюсь не для Саши. — Миша закатил глаза и, во имя мести, тоже ускорился. Один — один. — Я не уточняла~ — Ехидно заметила Маша, через плечо глянув на друга, что тут же слегка покраснел. — Хватит говорить о нас, будто мы влюблённая парочка. — Раздражённо выдохнул Мидлбрук. И вообще он не смущён, это всё холод. — В последний раз повторяю, я не влюблён. Поверьте, Маша бы его ударила, да вот печаль-беда руки заняты. — Но ты хочешь его поцеловать? — Халберг решила зайти с другой стороны. — Ну да. — Спокойно согласился Миша, словно не придавая этому значения. — Прямо в губы? — Маша ответ, конечно, знала, но хотела, чтобы именно Мидлбрук его произнёс. Может хоть так пазл сойдётся. — Да, и? — А Мидлбрук откровенно не понимал, к чему она клонит и что он него хотят. — Ну, я же хочу по-дружески... Сказать, что Миша был глупым парнем, было бы откровенной клеветой, однако в делах любовных посоревноваться интеллектом он мог только с пеньком, и то непонятно кто бы победил. — Хорошо. — Выдержав некоторую паузу, согласилась Халберг. Спор бессмысленен, Мидлбрук тупит беспощадно. Рано или поздно до него дойдёт, ну она надеется. — Очень православно, очень по-христиански. Больше вопросов Мише не задавали, пройдя остальную долгую и мучительную часть пути в тишине. Когда они наконец оказались на холме, с которого открывался прекрасный вид на поместье, где в одном из окон виднелся неяркий свет, честно говоря, почти расплакались. Спуск, конечно, занял минут тридцать, но, слава Есусу, эти двое добрались. Осталось только торжественно внести ёлку и ура победа. Вежливо, насколько это можно было сделать ногой, постучавшись, два местных гения ожидали хозяев дома или хотя бы одно из них. Прислуга им бы, к сожалению, не открыла, ибо её не было: с разрешения владельца все разъехались к семьям на праздники. Через несколько минут напряжённого ожидания, наши герои облегчённо выдохнули, услышав характерные звуки по ту сторону двери. Металлический ключ повернулся несколько раз в замочной скважине, дверь тяжело скрипнула и перед ними предстала фигура недовольного владельца, то есть Саши. Волосы, цвета вороньего крыла, слегка растрепались, васильково-голубые глаза выглядели уставшими, однако сна в них не виднелось, да и одежда, совершенно не походящая на пижаму, говорила о том, что спать здесь никто не собирался. Видимо, опять зачитался, Миша уже начинает беспокоиться о здоровье этого книжного червя. Фендерсон весьма опешил от данной картины, даже проморгался несколько раз, но галлюцинация почему-то не соизволила исчезнуть. Он, средним пальцем поправив очки, переводил взгляд то на незваных гостей, то на дерево, усилено стараясь придумать хоть одну причину, из-за которой не должен захлопнуть дверь прямо сейчас. В конце концов, так и не найдя её, сдался. Саша многозначительно посмотрел на двух дурачков с ёлкой. Два дурочка с ёлкой не так многозначительно посмотрели на Сашу. Искра, буря, дверь захлопнулась. Через несколько секунд, поняв, что Фендерсон не шутит и открывать, видимо, не собирается, ребята запаниковали. — Саша! — В унисон крикнули пострадавшие. — Саша, это несмешно! — Саша, мы эту ёлку два часа тащили! — Машка уже начала тарабанить ногой в дверь, возможно, стараясь её выбить. — Саша, я спину надорвал, Саша! — А у Миши, кажется, начал дёргаться глаз. Если все эти жертвы окажутся напрасными, он Фендерсону лично это дерево в одно место запихает. К счастью, ситуацию спасла Найтингейл, проснувшаяся от этих криков. Она, не переодеваясь, босиком спустилась на первый этаж и, будучи слишком сонной, чтобы думать о холоде, машинально открыла дверь. Затем, проморгавшись и поняв, что происходит, удивлённо ойкнула, немного отступив назад. Сонечка, с очаровательно заспанным лицом, прямыми локонами цвета кофе с молоком, аккуратно спадающими ей на плечи, и ангельски-голубыми глазами... Маша не святая, но точно вознеслась и, решив, что её жена слишком мила для этого мира, почти выронила ёлку. Однако наша двоица, должна отметить, тоже не промах: Маша в шерстяном сюртуке и лучших штанах, украденных у Миши, и Миша, в таком же сюртуке, но штанах уже более посредственных, ведь лучшие на то и лучшие, потому что единственные. — Извините, я спала. — Пытаясь исправить свой неподобающий вид, Найтингейл слегка пригладила чёлку так, чтобы она лежала более-менее ровно. Халберг только захотела возразить, мол, ты прекрасна в любом виде во всех существующих вселенных, но её перебили. — Проходите скорее. — Вспомнив о холоде, Соня тут же добровольно-принудительно позвала гостей в дом. — Вы, наверно, ужасно замёрзли. Не то чтобы ужасно, но забота всё равно приятна. А Найтингейл получила ещё больше очков к репутации лучшей девочки. Кое-как, по-дедовски кряхтя, затащив ель и установив её в таз для стирки, заполненный песком, ради добычи которого Сашу выпнули на мороз, виновники торжества смогли наконец расслабиться и хоть немного размять то, что у них затекло. — Это тебе. — Гордо выпрямившись, торжественно объявила Маша, но потом, решив подсобить ещё и Михаилу, исправилась. — Точнее вам. — Аввв, спасибо. — Сонечка, слегка привстав на носочки, поцеловала Халберг в щёку, вызвав глупую улыбку и смущённый смех. — Я не буду так делать. — Переведя спокойный взгляд на собеседника, предупредил Фендерсон. Издевается ведь, засранец. — Пф, не очень-то и хотелось. — Отмахнулся Мидлбрук, закатив глаза, мол, ерунда какая, стараясь не показать, что хотелось очень и он сейчас расплачется. Утешать Мишу пришла Сонечка, что в благодарность крепко-крепко его обняла, но целовать не стала. Маша ревнивая. Саша тоже. Немного постояв в раздумьях, Мидлбрук, наконец-то вспомнив о чём мечтал с середины пути, стянул шапку, вытер ею же пот со лба и облегчённо выдохнул. И тут понеслось: Найтингейл тактично сдержала смешок, Фендерсон тихо прыснул в кулак, а вот Халберг расхохоталась. Чёрт. Непослушные кудри плюс вода — не лучшее сочетание, и это мягко говоря. Конечно, Миша теперь выглядел как прототип ёршика. — Да харе смеяться, у тебя не лучше. — Почти обиженно выпалил Миша, стягивая шапку с отбивающейся подруги. Маша, даже будучи поваленной на пол, боролась не на жизнь, а не смерть, понимая, чем всё закончится, ведь волосы у этих двоих по текстуре примерно одинаковые, вьющиеся, из-за чего их часто ошибочно принимали за родственников. По длине, кстати, тоже. Ну практически: Халберг, идя наперекор родителям, что назвали её Машей в честь Девы Марии, взяла и бахнула каре. А тем временем Мидлбрук победил, и теперь на полу лежало целых два одуванчика разной степени злости. — Тебя расчесать? — Саша в беде не бросит, лишнего не спросит, гребень помощи подаст. Настоящий друг. — Не надо. Поверь, это невозможно. — Предупредила Маша, имевшая опыт в борьбе с этими непослушными кудрями. Как-то раз она часа два расчёсывала Мише волосы, пытаясь довести их до идеального состояния. Боролась, боролась и проиграла. По голове, правда, гребешком получил Мидлбрук, но это мелочи. А пока два пуделя, даже не предприняв попытки встать, лениво снимали верхнюю одежду, попутно закидывая её друг на друга, Найтингейл опомнилась: — Может вы чая хотите? Наш дуэт синхронно замер, а затем посмотрел на девушку как на божество: в их глазах Сонечка окончательно закрепила за собой статус лучшей девочки. И Саша, давно вернувшийся в кресло, как всегда, отрешённо наблюдающий за происходящим, почему-то совсем не удивился, когда эти два хаотика приползли к Найтингейл на коленях и начали кланяться, разглагольствуя о том, какая она прекрасная, благодаря через каждое слово. — Я все руки себе отморозила с- — Маша явно хотела ругнуться, но под взглядом Фендерсона, мол, как тресну, передумала, выбрав более мягкий вариант. — -вятые коровки. Соня фыркнула, а Мидлбрук шутливо ткнул подругу локтём, тут же получив в ответ. — Какой чай вы любите? — Уточнила Найтингейл и тут же, не давая вставить свои два цента, начала перечислять. — У меня есть чёрный, зелёный с ромашкой или мятой, ягодный каркаде. У Миши, если честно, голова кругом пошла, и если вкус зелёного и черного чая он представить ещё мог, то кто такой этот ваш каркаде в душе не чаял. Что забавно, ведь это его любимый чай, но у Мидлбрука плохая память на официальные названия, поэтому он всегда просил прислугу заварить "тот вкусный". — Ну так какой? — Соня сжала руки в замок около груди, воодушевлённо ожидая ответа. — Я буду то же, что и Миша. — Выкрутилась Маша, бросив Мидлбрука утопать, мол, разбирайся с этим сам. Все уставились на Михаила, из-за чего тот нервно сглотнул. Момент ощущался каким-то неправдоподобно важным, словно от его решения зависел не вкус напитка, а судьба вселенной. Решив, что главное сейчас не упасть в грязь лицом, Мидлбрук вдохнул, выдохнул, собрался с мыслями и уверенно выдал: — Чай. — Я люблю просто чай. — Вообще, это должно было звучать как "выбери на своё усмотрение", но мысль формулироваться отказалась, и Миша ничего с этим поделать не смог. — Пожалуйста. — Хорошо, я приготовлю зелёный с ромашкой. — Сообщила Найтингейл. В поместье этих засушенных полевых цветов много: кому-то надо лечить нервишки. — Мой любимый. Сонечка уже собралась уходить, но ей не дали этого сделать, нежно схватив за руку. — Стой, подожди. — Халберг, спохватившись, наконец встала и, всё также не отпуская свою любовь, свободной рукой покопавшись в сумке, достала оттуда маленький мешочек с шоколадными изделиями. — Я тебе тут конфеток добыла. Найтингейл умилённо улыбнулась и, с тихим "спасибо", ласково провела большим пальцем по костяшкам чужой руки. — Это мои конфеты... — Депрессию ещё не изобрели, но, я клянусь, Миша туда уже впал. — Были... Мидлбрук сделал ну очень грустное лицо, настолько грустное, что Саше пришлось закусить губу, чтобы не рассмеяться. — Тогда я ещё печенья принесу. — Предложила Сонечка, одновременно извиняясь перед Мишей и успокаивая Машу, которая уж очень угрожающей водила пальцем у горла. — Мы с бабушкой Анной недавно приготовили. Халберг, конечно, знала, что её жена умеет готовить, но почему-то каждый раз выпадала с этого факта, думая о том насколько же ей повезло. — Теперь ты точно выйдешь за меня. — Заявила Маша, резко встав на одно колено, и для убедительности мягко прикоснулась губами к кисти своей возлюбленной. — Обязательно, дорогая. — Найтингейл быстро и легко чмокнула Халберг в макушку и ушла нагревать воду. Машка, вспыхнувшая, как рождественская свеча, замерла в секундном ступоре, затем откинулась на спину, закрыв лицо руками, начала кругами кататься по покою с воплем "Я так её люблю!" — Зачем ты это сделала... — Раздражённо выдохнул Фендерсон, одной рукой угрюмо потирая переносицу, а другой опасно вцепившись в книгу. Миша понял, что ещё секунд пять и она в какого-то полетит, поэтому пришлось спасать. Кого, правда, непонятно. То ли Машу от сотрясения, то ли Сашу от последствий. К сожалению, калачик этот словить оказалось не так просто: Мидлбруку пришлось вежливо отобрать у Фендерсона плед и уже в него, резко напрыгнув, поймать Халберг. Когда угрозу барабанным перепонкам устранили, Миша полез доставать украшения из небольшого сундука, заполненного всяким хламом. Немного порывшись, Мидлбрук обнаружил две металлические гирлянды и стеклянные игрушки, в виде звёздочек, шишек и просто цветных шариков. Они лежали на самом дне: видимо, их давно никто не доставал. Ударившись о крышку, парень вытащил всё, что было, и аккуратно сложил это сокровище на пол. С наводки Саши ещё и звезду нарыл где-то в глубине сундука. К этому моменту вернулась Сонечка с тарелкой печенья, которую поставили к Фендерсону, на подлокотник. Маша взяла несколько штучек на пробу и пошла украшать ёлку, Миша же, по принципу "кто не убивает свиней, тот не есть кровяную колбасу", получив не печенье, а по рукам, возмущённо присоединился к подруге. Тем временем Найтингейл, сбегав в свою комнату, принесла ярко-синюю мишуру — подарок от папы. Дуэт М, будучи воронами, впечатлились. Затем ёлку условно разделили на три части и каждый занялся своим делом: Халберг, взявшая на себя левую половину, принесла табурет и зачем-то полезла наверх; Мидлбрук, посередине, отчаянно пытался присобачить мишуру, ну понравилась она ребёнку, что поделать; Сонечка, получившая, соответственно, правый кусок, изо всех сил старалась сделать красиво; Саша сидел в кресле, хрустел печеньем и осуждал. Почему? Потому что он может, вот почему.* * * *
Прошло минут пять. Десять. На пятнадцатой минуте Миша, усердно игнорировавший, что его непрерывно сверлят взглядом, наконец не выдержав, повернулся, мол, чего тебе. Фендерсон, подперев щёку кулаком, красноречиво-разрчаровано помолчал несколько секунд, после, прикрыв глаза, выдохнул: — Лучший способ доказать глупому, что он неправ — предоставить ему свободу действий. — А? — Мидлбрук так и не понял, какое плохое зло он сделал и за что его так. — Он намекает, что у тебя интеллект ниже, чем у камушка. — Съязвила Маша, за что тут же получила мишурой, использованной в качестве хлыста, и чуть не умерла почти естественной смертью, уворачиваясь. — Ладно, прошу прощения, на уровне. Захотелось ли Мише придушить подругу этим же украшением? История умалчивает, но по взгляду — определённо да. — Я говорю: убери руки от моей ёлки. — Дерево, как видите, Александр уже присвоил, теперь можно и чужие вкусы оценить. — Словно ты не видишь, что эта мишура здесь абсолютно не к месту. Униженного и оскорблённого Мидлбрука мало того, что жестоко раскритиковали, так ещё и выпнули из покоев, послав готовить чай вместо Сонечки, которая устроила этим засранцам очень серьёзный разговор. Михаил, к его чести, со своей задачей справился. Частично. А пока он старательно колдовал над травами, оставшиеся любовались на проделанную работу. Игрушки, развешанные в шахматном порядке, и гирлянды, лежащие крест-накрест — выглядело минималистично, но стильно. Весьма неплохо. — Ах, можно же ещё свечей добавить! — Восхищённо вздохнула Найтингейл, сжав руки в замок около груди. — А мы не сгорим? — На себя Фендерсону так-то плевать, но вот поместье жалко. — Будем надеяться. — Беззаботно пожала плечами Халберг. Действительно, не её же дом сгорит. — Зная вас, моя надежда крайне стремительно испаряется. — Саша посмотрел на Машку таким испепеляющим взглядом, словно был готов припомнить буквально все демонстрации безответственного поведения, так что спорить девушка не решилась. Даже снизу вверх Фендерсон смотрит пугающе. Талантище просто. — Будет светло и красиво. — Аргумент так себе, но Халберг понадеялась, что у этого парня есть малейшая тяга к искусству. — Светильники прекрасно справляются со своей задачей. — Парировал Саша, скрещивая руки на груди. — Скучны ты. — Закатила глаза Маша, в который раз убеждаясь, что у Миши определённо нет вкуса. — Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста... — Поняв, что они проигрывают, Сонечка перешла в наступление, сделав щенячьи глазки. Фендерсон, стараясь не поддаться на эту провокации, попытался отвернуться, избегая зрительного контакта, но сия моська везде следовала за вращением его головы. — Ладно. — Наконец согласился Саша, признавая поражение. — Но как насмотритесь, тут же потушите. Найтингейл радостно закивала, встряхнула кистями, выражая крайнюю степень воодушевления, и побежала за свечами. Когда ликующий силуэт скрылся за лестничным поворотом, Фендерсон, не глядя на Халберг, тоном, по которому нельзя было понять шутка это или всё же угроза, произнёс: — Назовёшь слабовольным, закопаю на заднем дворе. Маша вовсе не удивилась, лишь хмыкнула: — И не планировала.* * * *
К Мишиному возвращению ёлка уже была украшена свечами, а рядом стояла Соня со спичечным коробком, ибо остальным двум доверять подобные предметы просто опасно. В оставшуюся мишуру нарядили Сашу, потому что она, хоть и никуда не подходит, вообще-то дорогая, не пропадать же добру. Фендерсон, к удивлению, не сопротивлялся: уже смирился с вакханалией, что здесь происходит и просто ждал. Маша же сидела чуть поодаль и рисовала его портрет, чтобы потом продать Мише за дорого. В общем, все ожидали Мидлбрука, чтобы наконец насладиться зрелищем. И он появился, с деревянным подносом, на котором стаяли четыре фарфоровые чашки, причудливо изрисованные пионами. Поставивив подношение в середину покоя, Михаил подошёл к креслу и уселся, оперевшись спиной на подлокотник, одну ногу выпрямив, а другую согнув. Найтингейл, дождавшись, когда он наконец займет неподвижное положение, заметно посуровела и приказным тоном спросила: — Что надо сказать? — Прости, пожалуйста, нам очень стыдно. — Совсем не саркастично, вложив в это весь свой актерский талант и ужасно старательно произнесли виновники. — Не прощаю. — Мидлбрук, с чего-то решивший повыделываться, высунул язык. — Придётся. — Халберг, отложив листок с карандашом, стремительно подползла к другу и схватила его за щёки, начав растягивать их в разные стороны. Фендерсон, игнорируя чужие страдания, вздохнул, мол, как дети малые, и кивнул сестре, разрешая начинать.* * * *
Когда все свечи загорелись, а последний светильник был потушен, покой погрузился во мрак: лишь огонь, сам по себе завораживающий, отражаясь в стеклянных игрушках, разными цветами играл на стенах, предметах и, конечно же, людях. — Красиво... — Наклонившись к самому уху, прошептала Маша. — Ага... — Не отводя взгляда, согласился Мидлбрук. Настолько красиво, что дыхание перехватывает: то, как сияет мишура; то, какое у Саши сейчас расслабленное лицо; то, как он еле заметно улыбается. Невероятно красиво. — Я про свечи. — Ехидно уточнила Халберг, тут же получив локтём в ребро от смутившегося друга. — Я на них и смотрел! — Грозный, почти громкий шепот Миши, к сожалению, вывел Фендерсона из раздумий. — Налюбовались? — Спросил Саша, потягиваясь. — Н- — Машка всего лишь хотела подарить другу ещё несколько прекрасных мгновений, но это неблагодарный закрыл ей рот рукой и сам ответил. — Да! Найтингейл, посмотрев ещё несколько секунд, грустно вздохнула, но, как и обещала, пошла тушить свечи.* * * *
Когда магия испарилась и всё пришло в норму, ребята расселись в импровизированный треугольник: Миша всё также у кресла; Саша, так и не сняв мишуру, в позе йога перед ёлкой; Маша с согнутыми ногами, между которыми отлично поместилась Сонечка, удобно улёгшаяся на свою жену, справа, у камина. Мидлбрук, как подопытный, для общей безопасности пробовал своё творение первым. Он сделал всего один глоток и замер в ожидании конца. Конец не пришёл, так что напиток нарекли безопасным. Или медленно действующим. А Миша, решив, что чай слишком горячий, оставил его до лучших времён. До времён, когда он, например, наконец получит печенье, что Халберг, оккупировав тарелку, уплетала за обе щеки, запивая чаем. Сие чудо испекла её жена, конец предложения. Маша съела бы его полностью, даже если бы вкус напоминал грызение сосновой шишки. — Не подавись, пожалуйста. — Найтингейл такой комплимент, безусловно, приятен, но о здоровье любимой тоже побеспокоиться надо бы. Соня мягко поцеловала Халберг в шею, от чего та действительно чуть не подавилась. Чрезвычайно быстро покраснев, она уткнулась смеющейся Найтингейл в затылок, пряча лицо. Фендерсон и Мидлбрук одновременно переглянулись, ощущая, что они тут, кажется, лишние. Миша отчего-то хмыкнул с такой синхронности, а Фендерсон утопил полуулыбку в чашке. Правда, отпив немного, тут же скривился, но, будучи культурным человеком, не плюнул чаем Мидлбруку в лицо, что было бы оправдано, а лишь тяжело вздохнул. — Чай сладкий. — Прокомментировал Саша, отставляя чашку вбок. — Не люблю такое. Мишу словно лично ножом в печень пырнули. Он-то, наоборот, ужасающе сладкий чай любит, просто в этот раз себе решил не добавлять ничего, ведь в этом доме и так сахара нет практически, а разорять хозяев некрасиво. А для других* * * *
Светает. Первые лучи солнца робко касаются земли. Снег хрустит под ногами. Щёки от мороза щипет. Две девочки идут, взявшись за руки. Идут встречать рассвет, читать стихи и целоваться-целоваться-целоваться. У Маши перчатки, у Сони варежки. Халберг глупо шутит, Найтингейл смеётся. Чудесно смеётся, прикрывая рот рукой и очаровательно морща носик. А Маша не может перестать думать о том, как Сонечка прекрасна, как солнце зависло над ней, словно нимб на иконе, как свет разливается по волосам. Это похоже на искусство. Сама Найтингейл — искусство. И Халберг останавливается. Стоит неподвижно, боясь спугнуть момент. Почти не дышит, лишь иногда выпуская пар изо рта, стараясь подобрать слова достаточные для описания её любви. — Ты красивее сонаты. — Сонечка успевает раньше, а Маша отчаянно краснеет. — Хватит. — Халберг, решительно махнув головой, идёт вперёд, потянув за собой Найтингейл, что всё ещё видит прелестный румянец. — Я ненавижу, когда меня смущают, и ты об этом знаешь. Конечно, знает, более того Сонечке это нравится. Весьма нравится. Какое-то время они идут не разговаривая, лишь Найтингейл поёт что-то тихое и мелодичное, давая Маше время успокоиться. Когда Соня замечает, что цвет лица её жены пришёл в норму, лукаво улыбается и начинает атаку. — Я люблю тебя. Я люблю тебя больше, чем цветы любят воду. — Я солгу, если скажу, что Найтингейл неприятно лицезреть то, как Халберг превращается в алую розу. Я солгу, если скажу, что Найтингейл делает это не специально. — Я люблю тебя сильнее, чем ты любишь книги. Я люблю тебя... — Хватит! — Приказывает Маша, стискивая чужие щёки в ладонях. Пытается, искренне пытается сквозь сердитое дыхание ответить что-то такое же смущающее и, не придумав ничего лучше, шепчет на ухо что-то невообразимо пошлое. — Маша, нет! — Сонечка, закрыв лицо руками, падает на корточки: жар от её лица, кажется, вот-вот растопит снег. — Но ты такая милая, когда краснеешь — Халберг смакует сладкую месть, триумфально улыбаясь. Найтингейл слышит звонкий смех, слишком заразительный, чтобы злиться долго, слегка приоткрывает лицо и, поджав губки, отвечает: — Ты тоже. Чёрт, даже в такой ситуации Маша проигрывает. Она отворачивается и, скрывая румянец, закрывает ладонью нижнюю часть лица: — Нечестно. — Честно. — Найтингейл стремительно вскакивает, в одно движение оказываясь около Маши, обвивает руками шею, навалившись всем небольшим весом. Халберг чрезвычайно старается удержать равновесие, но запнувшись о собственные ноги, спотыкается, и девочки с грохотом падают на снег. Он мягкий, но падать всё ещё досадно. Игнорируя боль, волнующуюся Сонечку и возможные синяки, Маша усердно отыгрывает крутую: — Ты хочешь поцеловать меня тааааак плохо~ Расстояние между ними всего несколько сантиметров, и Халберг ждёт свой заслуженный поцелуй. — Может и хочу. — Соглашается Найтингейл и, обхватив чужие щёки руками, изящно целует Машу в носик, и со смехом укатывается чуть поодаль. Затем, не вставая, начинает водить по снегу руками и ногами, определённо нечто вырисовывая. — Что ты делаешь? — Халберг несколько разочарована и скрыть это не пытается. — Снежного ангела. — Найтингейл так искренне радуется, что предъявлять ей что-то сейчас просто грешно. — Да ты сама ангел. — Маша знает. Чувствует. Видела. Точно видела. Они смотрят друг на друга. У Сонечки снежок на ресницах и в глазах небо отражается. У Халберг губы обветрились и нос от мороза красный. Несколько минут они лежат молча, прекрасно понимая друг друга без слов. Они разговаривают взглядами. Очень искренне, очень много и очень о любви. Вставать совсем не хочется, но надо, обязательно надо это сделать: холодно, вдруг Найтингейл простудиться. Саша тогда голову открутит, возможно, им обеим. И Маша выдыхает, лежит несколько секунд, собираясь с мыслями, неохотно встаёт, отряхивается, и подаёт Соне руку: — Спасёшь мою грешную душу? — С удовольствием. — Найтингейл улыбается, хватается за протянутую руку и, по инерции оказавшись около Халберг, невесомо касается чужих губ собственными. Секунду, не более, смотрит в глаза, затем кладёт одну руку Маше на щёку, другой обвивает шею и вновь изящно целует. А Халберг тает, как снег по весне. И отвечает нежно-нежно. И, обнимая за талию, прижимает крепко. И ничего не слышит: не то, как сосны шелестят; не то, как ветер шуршит. Ничего. Только Сонечка. Её тихий шёпот, ласковые речи, тёплое дыхание. Она.