От безумия к безумию

Я проснулся. Через открытую балконную дверь в комнату проникали звуки с улицы, разбудившие меня. Солнце пыталось спасти от мрака, но я спрятался от него за плотной стеной шторы. Зачем-то глянул на часы — шесть утра. Прекрасно. Секундная стрелка спешно описала круг, и еще один. Оторвав от нее скучный взгляд, я тяжело вздохнул и потер глаза — это невыносимо. Снова то же самое. Полежав так еще совсем недолго, я встал с теплой, мятой постели, и вышел на балкон. Они стояли у соседнего дома: компания, каждый с рюкзаком на плечах, а паренек играл на гитаре. Признаться, неплохо. И своевременно. Я закурил, наблюдая за ними с полным безразличием. Они торопились, как я уже успел понять, но ждали, пока за ними приедут. В гостях были, или, наоборот, готовятся. Как и полагается веселым товарищам, собравшимся у подъезда в шесть утра, они бурно обсуждали что-то, и ржали над чем-то, понятным только им, а потом красный жигуль увез их подальше от меня. Сигарета потухла, и музыка из машины постепенно затихла где-то вдали. Я постоял еще какое-то время — а дальше вдруг решил, что тоже должен торопиться, если хочу успеть. Ну и бред. Туша снова плюхнулась на кровать, вялым взглядом пробежалась по комнате: ничего не изменилось; стрелка часов все так же бессмысленно отстукивала мгновения. Мир за стенами затхлого подвальчика все больше отталкивал, казался невыносимым. Хотя и пребывание здесь начало вызывать рвотный рефлекс… Да к черту. Вдавленная кнопка лифта; монотонный голос, проговаривающий номер этажа; открытая дверь. Хоть что-то. Я вышел из дома впервые за несколько дней. Казалось, меня хватило бы только на то, чтобы доползти до скамейки возле подъезда, но сонный, пустой двор как-то неожиданно сменился многолюдным проспектом: шумным, пестрым, удушливым. Куда и зачем шел, я не знал. Понял это, правда, не сразу: передо мной, как в перемотке, успело пронестись много локаций, прежде чем запоздалая мысль догнала. Не хотелось думать ни о чем. Или, по крайней мере, удалось убедить себя в этом. Я без толку бродил, рассматривая все как сквозь мутное стекло. День прошел подозрительно быстро, так, будто кто-то просто украл у меня это время. Я остановился, чтобы поглядеть на небо, которое было большим и пустым. Раскаленный шар на нем слепил глаза в предсмертной агонии и испепелял бледную кожу. Слишком бледную для середины июля. В отражении стеклянного гиганта я пытался отыскать что-то, но там не могло быть ничего нового и удивительного. Только тело. Я видел его каждый день, каждый божий день, и мне становилось больно. Может, трудно заметить, но тело это гнило заживо. Оно, как и все, занималось чем-то по большей части бессмысленным, сливалось с остальной толпой в метро, могло поддерживать глупые разговоры, и даже вымученно смеялось над неплохой шуткой. По инерции. Выдавали его глаза, синева которых, отражала всё ту же мертвую пустоту, если вдруг отвлечься и взглянуть. Молодой, двадцатисемилетний, труп. Пришлось оторвать от него взгляд, когда заметил, что с той стороны, из кафе, за мной наблюдал ребенок. Он весело помахал рукой. Беззаботный. Я хотел улыбнуться, но не смог. Все вокруг давило бетоном на грудь. Дальше снова поплелся куда-то. Город разрывался на яркие и громкие осколки жизни, нещадно ранящие меня. Я сновал призраком между прохожими, наблюдая за ними. Громкий смех девушки вызвал отголоски чего-то неприятного внутри, но она отдалилась стремительно, и это недочувство потухло, как спичка, брошенная в воду. Они все спешили куда-то: люди со своими проблемами, заботами и радостями. Только вот я знал правду. Я, они, все мы — иллюзия. Не больше, чем затянувшийся сон, в котором нет ни малейшего смысла. И мне пора проснуться. Я очнулся в парке, стоя возле фонтана. Многолюдно, шумно, душно — все это так противно и тягостно. Рядом музыканты исполняли какую-то песню про боль, последний куплет солист вообще проорал, надрывно так — людям нравилось, они слушались, собравшись вокруг, а какая-то компания даже уселась на землю и подпевала. Я ушел оттуда, у меня это никаких эмоций вызвать не могло — все уже давно одинаково серо и одинаково никак. Почему? Не знаю. Но пора уже что-то решать. Не может ведь это продолжаться вечность? Я сел на лавку и закурил. Сигареты не помогали, меня выворачивало наизнанку, но бросить не мог. Сквозь пустоту сознания иногда пробегали бредовые мысли, но я тут же отгонял их подальше. К чему это, если все позади и ничуть не волнует? Куда важнее думать о том, что происходит сейчас. Лица вокруг — наверняка вытащенные из глубин памяти — проживали свои мгновения, не подозревая, что все это происходит с ними уже далеко не в первый раз. Я очень устал, я больше не мог их видеть. Хотелось ощущать жизнь. Настоящую, не картонную. Я решил уйти. Все равно смысла оставаться здесь не было - все это я уже видел. Тот мужик уже орал на кого-то по телефону, и две симпатичные девушки пробегали мимо меня. Что еще? Я повернул голову влево и замер. Сигарета выпала из рук. Олеся. Она неподвижно стояла вдалеке и смотрела на меня, только рыжие волосы развевались на ветру. Тело пронзила боль, сюжеты, тщательно спрятанные где-то в глубине, тут же вырвались наружу. Хреново прятал. Не смог я забыть ни Алтай, ни горные пейзажи, ни мою обавницу с отблеском доброго колдовства в глазах. Тут же рванул к ней. Олеся искренне улыбалась, и я почувствовал, как отвечаю ей тем же. Мой ангел. Казалось, она была реальнее всего, что меня окружало, и я даже подумал, что смогу выбраться из этого ада, если она будет рядом. Как же я хотел выбраться. Хотел снова стать реальным, а не осколком себя настоящего. Я был в нескольких шагах от нее, и «жизнь» вокруг вроде даже замедлилась, а сам я несся с небывалой скоростью. Как вдруг - упал. Совершенно глупо, запнувшись о собственную ногу, рухнул на асфальт и ударился подбородком. Сначала боль почти не чувствовалась. Я тут же поднял голову и открыл глаза. Но Олеси не было. И не могло быть. Твою мать… Где-то вдалеке слышался голос музыканта, чуть ближе — птицы. В воздухе оседала вечерняя свежесть, город освобождался от зноя. Небо озарял нежный закат с оттенками от голубого до розового, и было много людей вокруг. Живых, чувствующих все это. Я дотронулся до раны, она кровоточила. И вдруг к горлу подступили слезы. Стало так погано, что сдержаться уже не получилось. Я сидел на асфальте посреди парка и плакал. Истерически рыдал — искреннее, настоящее чувство впервые за долгое время. Реальность оказалась ближе, чем я думал. Все было так просто.