Тревожная кнопка

— Здравствуйте. Покажите паспорт, пожалуйста, — Олежа слышит колокольчики над входом и рефлекторно повторяет слова из методички. — Олеж, давай на «ты» и без паспорта. Я на год старше тебя. Я живу на твоем этаже. Я у тебя на той неделе чай выпрашивала. Девушка опускает глаза. Зашла бойко, громко звякнув колокольчиками над дверью, а увидела знакомое лицо за кассой — стушевалась, спряталась. — Действительно. Сейчас, я так понимаю, не за чаем? Девушка нервно смеется, плечи слегка расслабляются. Уже лучше. — Сволочь ты. Мог куда-нибудь в другое место устроиться? Мне некомфортно. — Извини. — Ладно, быстрее начнем — быстрее закончим. Мне нужно что-то маленькое, крутое и не сильно привлекающее внимание. Общага, сам понимаешь. И… Ну, не фаллическое, — девушка выпаливает на одном дыхании, аккуратно обходя конкретные слова. Олежа смотрит в краснеющее лицо и искренне не понимает, зачем так переживать и, тем более, зачем бояться слов. Просто слова. — Клиторальный стимулятор? — Не заставляй меня это тебе повторять. Олежа задумчиво обводит взглядом ряды блестящих коробочек и пятизначных ценников. — Вакуум, волна, вибрация? — Не матерись. Олежа вздыхает. Олеже тяжело с клиентами, которые сами не знают, чего хотят. Будто ожидают, что знает он. — Ладно, пойдем от дизайна. Есть сатисфайер пингвин — вакуум, безопасный выбор, нравится почти всем. Есть кадли берд, похож на птичку, это еще и ночник, кстати. Есть еще сатисфайер в виде мороженого — в жизни не догадается никто. Но по ощущениям он, говорят, своеобразный. — А ты что посоветуешь? Мозг перезагружается несколько секунд. — Я похож на человека с клитором? Девушка закрывает лицо руками. — Отстань, у меня стресс, хрень несу. Показывай этих птичек. Сворачивая чек в черный пакет без опознавательных знаков, девушка спрашивает тихо: — Ты же не расскажешь никому? Олежа не понимает, к чему столько эмоций. — Врачебная тайна. Расслабься, нормально все. — Спасибо. Девушка звенит колокольчиками над входной дверью. — Удачи. И приятного! — Иди к черту, Олеж. Смешная. Однокурсники, соседи по общаге, какие-то еще люди из универа — все смешные, когда узнают. Бросают потом многозначительные взгляды на общей кухне, прячут глаза в коридорах. Кто-то, наоборот, начинает здороваться. И все это кажется абсолютно избыточным. Просто работа — куда столько внимания? Работа удобная и не пыльная. Магазин совсем рядом с общежитием, гибкий график, ночные смены, на которых почти ничего не происходит. Даже зарплата неплохая, если считать с премиями от продаж — Олежа умеет убеждать. Менеджер, конечно, ворчит иногда — мол, засунь уже свое мнение куда-нибудь, клиентов распугаешь. Клиенты не пугаются. Сдаются, соглашаются, возвращаются. — Привет, — парень лет двадцати пяти. Олежа пытается не поморщиться от панибратского обращения. — Мне надо телку чем-то удивить, а я в душе не разбираюсь. Есть варианты? — Берите вуманайзер, не прогадаете. Парень косится на ценники, поджимает губы. — А подешевле чего-нибудь? Тысяч до двух, — облокачивается на стойку, а взглядом тянется к чудовищно безвкусным реалистикам. — Возьмите себе тенгу, и будет вам счастье. — А тенга это… — Мастурбатор. Мужской. Не мучайте девушку, тут цветочный напротив. — Грубо, — парень смотрит озадаченно, трет небритый подбородок. — Как есть. Через пару дней парень возвращается. Берет несчастный вуманайзер, высыпая из карманов тонну мелочи. Менеджеру приходится молчать. Чудовищные реалистики пылятся на полке, и Олежа надеется, что там этот кошмар из девяностых и сгниет. Олеже работается легко. У Олежи есть методички, подписка на десяток секс-блогеров в целях научно-познавательных и каменная невозмутимость. — Металлические хорошо смотрятся только в кино, в жизни будут натирать запястья. Лучше кожаные. — А вы пробовали? Вместо ответа Олежа удивленно поднимает брови. Серьезно? «А вы пробовали?» Нет. «А по личному опыту не подскажете?» Не подскажу. «А вы лично что посоветуете?» Леденцы на палочке. Оверпрайс, но реально вкусные. — Представляешь, рассталась с парнем, и совершенно не с кем все это пробовать, — девушка облокачивается на стойку, сверкая декольте. — Сочувствую. — А ты, кстати, что сегодня после работы делаешь? — Работаю. — А завтра? — Скачайте тиндер. Олежу учили заправлять рубашку в брюки, держать вилку в левой руке, а нож в правой, и вежливо общаться с людьми. Олеже плевать. Олежа чувствует смертельную усталость — от учебы, от недосыпа и от людей, которые не понимают, что он на работе. Что на работе личную жизнь не обсуждают. А еще от людей, которые постоянно проверяют, насколько легко его смутить. До дедлайна курсача неделя, а научник притворяется мертвым — вот это действительно неудобная ситуация, а слово «член» не игнорит в почте и правок не присылает. Олеже нравится работать с людьми, которые понимают, куда и зачем пришли. Приходят с запросом — необязательно по конкретному бренду и модели, хотя бы с четким описанием. И задают вопросы, на которые хочется отвечать. Не «что лично вы посоветуете?», а «у вас есть что-то подобное, но водонепроницаемое?». Не «что вы делаете после работы?», а «мощности переключаются пультом или приложением?». Олежа понимает — психология у всех разная. И абсолютно у всех клиентов не такая, как у него. Для кого-то пойти в секс-шоп — целое испытание для нервной системы. Кто-то переживает, кто-то чувствует себя неловко, кто-то вообще надеется, что чертовы консультанты под землю провалятся. Кто-то мнется и обходит слова, кто-то вымещает стресс на продавце. Неуместными вопросами и странными комментариями. Олежа понимает. Олежа не понимает одного — ему это все зачем? Олеже работается легко. За исключением того, что ему не платят за борьбу за собственное личное пространство. — Ребят, нам такую штуку завтра завезут, это умереть и не жить, — Валя, веселая второкурсница какого-то педа, гремит колокольчиками над дверью, опять опаздывая на свою смену. — Парная еще, подарю своему мужику на годовщину. Вер, отложи мне, как зп придет, так сразу. — Олеж, а тебе не отложить? Не нашел себе никого? Бабы вон заглядываются, — Вера, которая работает дольше всех, прекрасно знает, как Олежа любит вопросы о личной жизни. Прекрасно знает, как Олежа любит, когда девушек называют «бабами». Прекрасно знает, спрашивает и улыбается. — Асексуальность — это не настроение и не причуда. Это ориентация, Вер, — Олежа не знает, который раз говорит что-то подобное и, что важнее, не знает, зачем продолжает это повторять. — Ага, — Валя переодевается в форму прямо посреди магазина. Носить черный бюстгальтер под белую рубашку на работу — новый уровень худших цветовых решений. — Ориентация. Ладно, береги себя для своего Дипломатора. Олежа поднимает глаза от пестрящей красным ленты новостей. У Вали какой-то южный говор, и с ним все звучит еще хуже. Становится отвратительно. Ничерта Олеже легко не работается. Валя придумала свою тактику продажи. Валя обаятельно улыбается клиентам и каждое предложение начинает с «я». «Я вот больше с нагревом люблю, но это кому как». «Я бы взяла ребристые, с ними интереснее». «Я по личному опыту скажу — веревку лучше брать метров от пяти, трех на нормальное шибари не хватит». Врет безбожно. Сама рассказывала на обеде, что нагрев терпеть не может, гладкие от ребристых отличаются одним названием, а на веревки ей даже смотреть страшно. Тактика. Военная хитрость. Продает все равно больше, чем Олежа своими рассуждениями о футуристических дизайнах, обращением на «вы» и уважением личного пространства. — Как тебя вообще угораздило в сфере оказаться? Ты же, мягко говоря, последний человек, который мог бы для нее подходить. — Когда ты в ресторане стейк ешь, тебя сильно интересует, вегетарианец твой официант или нет? — Мне плевать. — Тебе и должно быть плевать. Олеже хочется на кого-нибудь накричать. Олежа чувствует смертельную усталость от учебы, недосыпа и людей, к которым, кажется, такт и эмпатия в комплект не входили. Олежа не понимает, почему его просто не могут оставить в покое. Почему ему приходится напоминать о своей ориентации, почему вообще приходится раскрывать ее едва знакомым людям. А еще из-за этого Олежа чувствует себя ханжой и снобом — подумаешь, никто такие вещи так близко к сердцу не принимает. Вера та же при любом удобном случае напоминает, что лесбиянка — и не боится, не чувствует себя так, будто заставили выдать что-то личное. Олеже кажется, что он единственный из мира как-то выпадает, ни в один поворот удачно не вписывается. — Олеж, можешь со мной сменами поменяться? У меня свидание завтра ночью. Я потом за тебя смену поработаю. Олежа хочет сказать, что ему совершенно неинтересно. Что ему совершенно не хочется жертвовать ночью, на которую он запланировал подготовку к защите. — Выйду, конечно. Отвратительно. Научиться бы говорить коллегам «нет» так же легко, как клиентам. Олежа пытается не уснуть на ночной смене. Вертит в руках тревожную кнопку — на всякий случай, мало ли, что ночью может случиться. Листает ленту новостей, пестрящую красным — сегодня прошел очередной митинг. Цифры задержанных сливаются в единую пелену. Что-то в голове больно укалывает — почему ты не с ними? Что-то в голове тут же отвечает — бюджетное место в государственном универе. И, вообще-то, работа. И, вообще-то, все это не имеет никакого смысла — Олежа просто трус. Как ставить на место бестактных клиентов — так мы первые, а как сделать что-то действительно важное — прячем голову в песок. Что-то душит, больно ввинчивается в мозг. Звенит колокольчик над дверью. Олежа повторяет слова из методички, не отрываясь от телефона: — Здравствуйте. Покажите паспорт, пожалуйста. — Извините. Паспорта с собой нет. Олежа поднимает глаза от экрана. Видит в телефоне и прямо перед собой одно и то же лицо. Совсем крыша поехала. Все слова из методички испаряются. Олежа произносит первое, за что цепляются мысли: — Я сплю? — Вроде бодрствуете, — глаза смеются. А вокруг — красное, красное, красное. Так красно, что сознание можно потерять. Олежа зачем-то верит бредовому видению. Тревожная кнопка нервно перекатывается в пальцах. Слова из методички всплывают спасательным кругом: — Вам что-нибудь подсказать? Тупо, максимально тупо. Был бы в фильме — номинировали бы на «Золотую малину». — Подскажите, можно ли забрать у вас тревожную кнопку. Напрягает, — голос совершенно спокойный, низкий. Ничего особенного вроде — а окончания слов тонут в каком-то бархате. Твою мать. Через мегафон звук плоский, невыразительный, совсем не такой, как в жизни. Какая-то струна у позвоночника мелко дрожит. Олежа пытается положить несчастную тревожную кнопку на стол. Пальцы ощущаются деревянными. Кнопка неловко выпадает из рук, медленно-медленно катится по столу, падает куда-то к тяжелым ботинкам. Гость наклоняется, кладет тревожную кнопку в карман. — А еще подскажите, пожалуйста, можно ли у вас переодеться? Олежа молча кивает на примерочную слева. Гость продолжает уже из кабинки, шурша одеждой: — Вам приходилось общаться с силовиками? — пытается завязать разговор или забалтывает, чтобы Олежа не вызвал полицию? — Пару раз просили показать паспорт в метро, — слова приходится из себя выжимать. Слова кажутся нелепыми, нестройными, просто отвратительно звучащими. — Уже неплохо. Надеюсь, вы умеете с ними общаться, потому что за мной хвост. Но здесь они вряд ли будут искать. Олежа пытается проанализировать ситуацию. Тупо рассматривает сверкающие коробочки и пятизначные ценники. Он на работе. И вроде не спит, но надо себя ущипнуть на всякий случай. Нет, точно не спит. Точно на работе. Запах стеллажа массажных масел за спиной по идее должен успокаивать, но не успокаивает ничерта. А тревожная кнопка — в примерочной. В кармане человека, который на фотографиях казался ниже. И — совершенно неуместная мысль — вообще таким красивым не казался. Олежа зажмуривается и считает до десяти. Сейчас он откроет глаза и с облегчением поймет, что у него на фоне стресса просто поехала крыша, и ничего на самом деле не произошло. Поехавшая крыша хотя бы лечится. Семь, восемь… — У вас не найдется чего-нибудь для снятия макияжа? Твою мать. Галлюцинации так громко не разговаривают. Галлюцинации не касаются случайно теплыми пальцами, когда вручаешь им упаковку влажных салфеток. Галлюцинации абсолютно точно не забирают тревожные кнопки. Олежа не может придумать ситуации тупее. Он не на своей смене. На работе, которая ему, мягко говоря, не подходит совершенно. Справа — сетчатые чулки и безвкусные реалистики, слева — футуристические клиторальные стимуляторы и длинные-длинные веревки для шибари. За спиной — массажные масла, запах которых начинает раздражать. А в примерочной — человек, чей голос на видосах вообще ни разу не действовал на сознание так гипнотически. У него салфетки, Олежина тревожная кнопка и хвост из силовиков, которые могут его выследить, а могут и не выследить. «Золотая малина», не иначе. Даже сатисфайер пингвин смеется, издевательски пялится единственным глазом. — Олегсей, — собственное имя этим невозможным голосом — как ведро холодной воды на голову. — Откуда вы… — Бейджик. Господи, как же тупо. Статуэтки «Золотой малины» множатся, и Олежа думает, что в этом году он один соберет все. Гость стоит перед кассой, вертит в руках упаковку салфеток. Олежа совершенно неуместно замечает, что без маски ему идет больше — маска съедала половину невозможно идеального носа. Олежа обещает себе, что после этой смены обязательно ляжет в ганнушкина. Потому что крыша едет, едет и бибикает. — Олегсей. Фамилию-отчество не подскажете? — зачем? Просто зачем? — Душнов. Олегсей Михайлович, — бесполезно же у самого себя спрашивать «зачем»? Совершенно бесполезно. Олежа думает, что, будь он на допросе, сдал бы все и вся, не задумываясь. — Прекрасно. Вы же рядом где-то живете? — В общежитии, — Олежа понимает, что зря в начальной школе делал целый доклад о Зое Космодемьянской. Ничему не научился. — Еще лучше. Олегсей Михайлович, боюсь, я теперь знаю, где вы живете. И очень прошу вас не запоминать мое лицо, — это угроза? Кажется, угроза. Мягкая и очень гипнотическая угроза. — У меня ужасная память на лица, — Олежа впервые смотрит гостю в глаза. Лучше бы не смотрел. — А у камер?.. Олеже хочется стукнуть себя чем-нибудь по голове. Точно, есть же камеры. — Знаете, с них иногда таинственным образом пропадают записи. Олежа смотрит гостю в переносицу, потому что когда он улыбается, смотреть в глаза становится совсем невозможно. — Действительно, мистика какая-то. Не чините их никогда. — Не будем. Верните тревожную кнопку. Гость смотрит пристально и улыбается еще шире. — Мне кажется, вы не в том состоянии, чтобы такой опасной вещью орудовать. — Потеряю — оштрафуют. — Вы сами мне ее отдали. — Вы не доверяете мне тревожную кнопку? Гость чуть наклоняет голову, внимательно изучает Олежино лицо. Говорит очень серьезно: — Я вам свою жизнь доверил, если вы не заметили. Не все же сразу. Сколько с меня, кстати? Мозг пытается перезагрузиться и выдает ошибку. — Вы о чем? — Салфетки. Я не собираюсь их красть. Олежа пытается посчитать, который раз за смену чувствует себя тупо и неловко. Понимает, что если бы он каждый раз бил себя чем-то по голове, заработал бы сотряс. Пробивает несчастные салфетки. — Двести семьдесят пять, — и слова из методички всплывают в голове совершенно внезапно и неуместно: — У вас есть наша карточка? Гость смеется беззвучно. — Я не помню. Проверьте по номеру телефона. Диктует номер медленно и четко. Голос врезается куда-то в сознание и не дает сфокусироваться на цифрах. Пальцы по клавиатуре не попадают. Сколько цифр пропустил — две, три? Олежа делает глубокий вдох, мысленно благодаря зрителей за очередную «Золотую малину». — Можно еще раз? — Давайте я вам на бумажке напишу. Переворачивает какой-то флаер, вытягивает ручку чуть ли не из-под Олежиной ладони. Олежа влипает глазами в широкие руки, выводящие аккуратные цифры. Можно из этого почерка шрифт отрисовать? — Держите. Не потеряйте, — протягивает флаер в руку. Мог бы по столу передвинуть. Олежа переписывает номер в базу, пытается как можно быстрее находить цифры на клавиатуре. Но гость, кажется, не торопится. — Карточки нет. Хотите завести? Глаза напротив всеми силами стараются быть серьезными. Получается плохо. — Как-нибудь проживу без нее, спасибо. — Наличные, карта? — Наличные. Очередная «Золотая малина» прилетает на голову. Карта. Конечно, сейчас бы скрывающимся оппозиционерам в масках с карточками разгуливать, с именем-фамилией. Широкая рука протягивает три купюры. — Сдачу себе оставьте. Сейчас надо что-то сказать. Что-то нормальное, не тупое. Надо что-то сказать, даже если это галлюцинация. Олежа набирает в легкие воздух. Гость опережает: — Вы чем завтра заняты, кстати? Воздух из легких куда-то уходит, и Олежа готов поклясться, что не выдыхал. — Собирался лечь в ганнушкина. Гость смеется. Смех низкий, гипнотический. — Если передумаете, позвоните. Поспите, успокоитесь, отдам вам вашу тревожную кнопку. Олежа смотрит на аккуратные цифры и все еще хочет отрисовать из почерка шрифт. Ситуации тупее придумать невозможно: Олежа сидит не на своей смене на какой-то совершенно абсурдной работе, нос щекочут массажные масла, а в руках мнется флаер с самым красивым почерком в мире. А перед ним — человек, который никогда в ленте новостей не казался таким… просто таким. А может, и галлюцинация. Только у галлюцинации Олежина тревожная кнопка, нервная система и окончательно растерянные остатки профессионализма, а у Олежи — всего одиннадцать цифр, аккуратно выведенные на флаере. Говорить таким голосом все-таки совсем незаконно. — Только не записывайте меня как «Дипломатора», умоляю.