street dance

Танец – это твой пульс, биение твоего сердца, твое дыхание. Это ритм твоей жизни. Это выражение во времени и движении,в счастье,радости,грусти и зависти. По-настоящему танцевать любят лишь те,кто танцует голыми ногами на колючей траве.

***

tinie tempah — pass out

— Порвите всех!       По округе разносится подбадривающий крик. На импровизированной площадке (небольшой площади, возле фонтанчика в спальном районе Сеула) вновь музыка льется из музыкальных центров, стащенных из дома, да так, что ее определённо слышно в соседнем квартале. Публика (в основном молодежь, которой поздними ночами не сидится дома) хлопает в ладони в такт громким басам, пританцовывает, свистит и дарует трем парням в центре бурные овации. Будто они на большой сцене перед миллионной аудиторией.       Юнги, Тэхен и Чимин выстраиваются в уверенный полукруг — и совершенно не важно, что он чертовски маленький из-за нехватки места и людей, — и начинают в степе раскачиваться из стороны в сторону, привлекая еще большее внимание. — Давай брейк, Юн, — кричит какая-то девчонка из первых рядов, и Юнги хищно улыбается ей, отправляя воздушный поцелуй.       Тэхен с Чимином возле него заливисто смеются, их не слышно из-за долбящих басов, но они все равно расходятся по сторонам, открывая для друга больше пространства. Юнги, будучи в невероятном опьянении музыкой и танцами, совершенно откровенно флиртует с публикой: то губу прикусит, то бровью поведет, то язык вытащит, облизывая губы, и, наконец, выполняет пару элементов брейкданса. Вокруг раздаются радостные визги девчонок, что откровенно пускают слюни на Юнги, желая стать его единственной, и парней, которые восхищаются грациозностью и пластикой парнишки с района.       В то время, как Мин, забывшись в эйфории, крутит на асфальте кульбиты, Тэхен с Чимином в степе медленно подходят к нему, призывными жестами заставляя поклонников их «творчества» разразиться подбадривающими криками. Парни вновь сходятся в полукруг, переходят на грув, склоняя корпус при каждом шаге к коленям, и движутся к финишу своего перфоманса. Они немного разбегаются, насколько позволяет место, и с разбега выполняют сальто назад. Синхронное, четкое, будто отточенное часами в зале (на самом деле обговоренная за десять минут до начала импровизация) сальто с идеальным приземлением на ноги.       Толпа визжит. Толпа ликует. Вновь раздается что-то похожее на «несите тазик, я, кажется, потекла» от девушек, что влюбленные глазки уличным танцорам строят, и «охуеть, мне бы так» от парней, что не менее влюбленным взглядом смотрят на троицу.       Танцоры отбивают друг другу «пять» и с широкими улыбками, посылая воздушные поцелуи и сердца, сложенные из пальцев, скрываются в толпе, чтобы попить воды, покурить и передохнуть. — Блять, я в шоке! — радостно скачет Чимин, когда они остаются наедине, а толпа полностью переключает свое внимание на новых добровольцев показать себя в уличных танцах. — Это было идеальное окончание импры! Охуеть, я не знал, что мы так умеем!       Тэхен, зачесывая пятерней густые чёрные волосы, смеется и прикуривает, выпуская из легких густой сизый дым. — Я, блять, думал, что упаду! Отвечаю! — не менее восторженно подмечает Ким. — Да ладно, парни, вы че? — выпрямляется Юнги и нагло выхватывает из рук Тэхена пачку сигарет, чтобы выудить оттуда одну. — Я был в нас уверен, мы ж профи! — Ага, — усмехается Пак. — В хуиваляниях, если только. — Эй, а че? — Тэхен пинает Чимина по колену и куксится. — Мы профи в стрит-дэнсе. И хуй кто с этим поспорит! Я сейчас обкончаюсь, девочки, они такие... — Ким закатывает глаза и пытается спародировать визги девчонок из толпы.       Парни рядом громко смеются, принимаясь повторять за Тэхеном, и расслабляются, присаживаясь на бордюр. — Бля, а прикиньте, мы станем известными... — задумчиво тянет Юнги и прикрывает глаза, выпуская дым в воздух. — Широко известны в узких кругах, — парирует Пак. — А че? Юн прав, — поддерживает друга Тэхен. — Вы ж только подумайте! Я бы хотел хоть раз на сцене станцевать, а не на асфальте костями трясти. Не, я обожаю стрит, обожаю эти настоящие эмоции, которые получаю только от исписанных графити стен и толпы зевак, которые каждую ночь тут, по факту, ради нас собираются, но...как бы было пиздато на сцене, — Тэхен говорит так воодушевленно, что Юнги ненароком засматривается на друга, что прикрыл глаза и уперся руками в края бордюра, подставляя лицо потокам прохладного ветра. — С проф освещением, со стерео годным, костюмчиками там всякими охуенными... Бля, мечта, да и только! — А говорила мне мать, иди в эту балетку, Чим, — мотает головой Чимин. — Может, я бы сейчас и плясал на сцене в трикошках под софитами. Ток умерла она не вовремя. Все деньги, что на учебу откладывал, пришлось на ее похороны вбухать. — Зато честь матери отдал! — гордо подмечает Тэхен. — Она у тебя вообще святая, блять, была! Меня б моя так в детстве поддерживала, мож, я бы и не вырос таким распиздяем!       Парни снова громко смеются, делая по затяжке в память о погибшей матери Чимина, которая, вообще-то, всем троим парням была опорой по жизни. Они знакомы с самого детства. В детскому саду вместе колготки протирали и девчонок за косички дергали, вместе в школе первошей гоняли и курили в школьном толчке, вместе после уроков потом наказание за это отбывали, драя этот же самый толчок и спортзал плюсом, вместе потом на выпускном нажрались, как свиньи, и полезли в фонтан плавать, откуда их стражи закона вылавливали, и вместе потом за это пятнадцать суток в отрезвителе сидели, перебрасываясь в карты с мужиками за сорок, чтобы время скоротать. И все это время их не журила только мать Чимина. Ей не было плевать на сына и его друзей, наоборот она понимала, что они молоды, что в их крови гормоны играют и что им хочется всякого безрассудства. Конечно, она и не упускала возможности за ними следить, чтобы те случайно наркотиками не увлеклись или не стали спать со всеми нежелательными личностями во избежание венеричек. Только парней это вовсе не интересовало. Они постоянно кутили втроем, и им хватало пива и обычных сигарет, чтобы повеселиться. Никакой синтетической дряни для этого им не нужно было вовсе. А насчет секса с кем попало они особо не парились. Тусили втроем, а первым сексом вообще только после восемнадцати занялись. Тэхен с одногруппницей из университета. Чимин с подружкой, с которой в клубе познакомился, но там все чисто было, так что переживать не о чем. А Юнги... Юнги как-то напился так, что даже не помнит, с кем переспал на одной из вечеринок. Помнит только, задница болела дня два. Юнги и думать не хотел, почему она у него болела. Только спустя дня три до него дошло, что походу, его предпочтением стала не девушка, а парень, который ему еще и засадил. Так и сошлись, что раз пьяный мозг Мина решил подставить задницу парню, значит, он голубых кровей. Для него это не стало ебать какой проблемой, и он не загонялся по этому поводу от слова совсем. Ну любит он, оказывается, члены вместо вагин. Ну и что? Парни его не осуждали, парни поддержали, не забыв при этом, конечно же, подъебать. А родителям на Юнги откровенно похуй было. С отцом он не общался лет с одиннадцати, после того, как тот пьяный завалился домой с какой-то бабой и трахнул ее почти у матери на глазах. Мать тогда по какому-то непонятному вообще обстоятельству оставила мужа дома, не выгнала, простила, а вот Юнги не смог. Так до сих пор и держит обиду на ублюдка, что его мать предал. Не разговаривает с ним, да и срать. А мать Юнги, как только ему исполнилось шестнадцать, гулять начала и на сына забила. И вот он с ней уже года четыре тоже не разговаривает. Перекидывается дежурными фразами по типу «привет», «как дела?» и «я в уник». На этом, собственно, все.       Про родителей Тэхена вообще и говорить не стоило. Отца у него никогда и не было. Тот еще до рождения сына слинял с какой-то барышней в Японию, и так там, вроде, и живет. А мать умерла, когда ему десять исполнилось от рака легких. Мальчик вырос под наблюдением бабушки, но и той не стало год назад. Тэхен теперь разделяет свою жизнь на три стадии: утром он учится в универе на экономиста, конечно, на бюджете (он самым умным всегда был среди них, поэтому и поступил без проблем), днем подрабатывает в кафе официантом, чтобы на жизнь себе заработать — он теперь один остался, — а ночью вот уличными танцами дышит, наслаждаясь битами.       А мать Чимина любили все. Муж от нее ушел, едва Паку исполнилось пять, и женщина переключила все свое внимание на ребенка, чтобы отвлечься от ноющей боли в груди. Она следила за тем, как ее мальчик гулял во дворе с двумя другими, следила за тем, как они в садике делили горшок один на троих, как в школе из-за парт дрались и устраивали истерику директору, чтобы тот для них трехместную парту купил, ибо сидеть по одиночке они напрочь отказывались. Они втроем рыдали на ее похоронах, оплакивая. Тэхен с Юнги особенно. Они в этой женщине свою отраду видели, и ее смерть им далась куда тяжелее, чем смерть их собственных родственников.       Собственно, танцами парни тоже стали увлекаться вместе. Началось все, конечно же, с Юнги. Он часто залипал на музыкальных каналах в детстве, пока его мама убиралась под ритмичные треки, смотрел клипы разные и наблюдал за тем, как мужчины и женщины бедрами вертят и всякие крутые штуки телами вытворяют. В пять лет маленький Мин узнал, что все то, что он по телевизору видел, называется танцами. До десяти лет Юнги просто крутился у телевизора, пытался повторить что-то подобное, но выходило из рук вон плохо. Только в одиннадцать он осознал, что хочет заниматься этим. Танцами. Он никогда не был гиперактивным, но энергию свою Мин всегда направлял именно в хореографию, если таковой ее можно было назвать. На профессиональных учителей и школу танцев у родителей, конечно, денег не было, поэтому Юнги свои навыки улучшал самостоятельно. Сначала это все было похоже на движения креветки во фритюре, но Юнги, желая достичь хотя бы пластичности и умения красиво двигаться, стал усердно работать. Включал какие-то видео на ютубе и просто повторял за тем, что видел, тренируясь до дрожи в коленях.       К своим увлечениям Юнги приобщил и Тэхена с Чимином. Они даже не стали отпираться. Чимин сам любил пританцовывать при каждом удобном и неудобном случае, а Тэхен... А Тэхен просто Тэхен. Выбора у него так-то особо не было, поэтому он «за компанию» стал с парнями заниматься стритом. Поначалу, они собирались за гаражами, включали музыку на маленькой старенькой колонке, купленной мамой Чимина, а потом, со временем стали развиваться. Танцевали на каждом шагу, и плевать, что на них порой люди смотрели, как на сумасшедших. Им это нравилось. Наоборот, внимание стало для них необходимым элементом. Так парни и пришли к тому, что имеют сейчас: из-за выматывающих тренировок, которые они проводили самостоятельно, они добились успеха в узких кругах. На районе их знал каждый второй, как «самых охуенных стрит-дэнсеров десятилетия».       Молодые, амбициозные и горячие!       Прелесть. — Юнги, ебанный ж ты в рот! — пихает Мина в ногу Чимин.       Юнги, предавшийся воспоминаниям об их тернистом пути на пьедестал стрита, тут же выныривает из раздумий и круглыми глазами смотрит на друга, сплевывая вязкую слюну на асфальт. — По больному бьешь, Чим, — ржет над его ухом Тэхен. — Да, Юн? Кстати, каково это быть оттраханным в рот?       Юнги косится на Тэхена и со всей силы бьет того по бедру рукой. Юнги-то пусть и маленький на вид, но рука у него тяжелая, поэтому за нескончаемые шутки в адрес своей ориентации всечь может – мало не покажется (плюс Юнги ответ на этот вопрос не знает, не доводилось ему как-то члены сосать). Ким вскрикивает, и трет ладонью ушибленное место. Мин, закатив глаза, поднимается с бордюра и чешет затылок, полной грудью вдыхая ночной сеульский воздух. Он Юнги сил придает, не дает рукам опускаться, заставляет двигаться вперед... — Да что с тобой, Мин, сука! — снова шипит Чимин, но в этот раз не бьет – встаёт напротив опять задумавшегося Юнги и машет рукой перед глазами. — Хватит в облаках витать! Пошли, парни на баттл зовут! — Да пойдём уже, развизжался, как свинья резаная, — хмыкает Юнги и, разворачиваясь, уходит снова в центр площади.       Чимин что-то бубнит себе под нос в стиле «я тебе покажу, блять, свинью, пидорасина мелкая, будешь у меня визжать еще хуже, когда я тебе член в глотку затолкаю, хотя тебе, наверное, геюга сраная, понравится», Тэхен рядом смеется в голос, заставляя толпу, что уже вновь была достаточно близко, обернуться, а Юнги внимания не обращал, вновь вернувшись в реальность, где есть лишь он, музыка и танцы.

***

— Думаю, собраться сегодня стоит у памятника... — щебечет Чимин на ухо Юнги на следующий день, когда парни, кое как подняв свои задницы с кроватей из-за позднего прихода домой, приперлись в универ (учатся они вместе, прости господи) на пары. — Эй! Ты меня слушаешь?       А Юнги не слушает. Он, уткнувшись в телефон, вставил беспроводные наушники в уши, которые купил на первую стипендию, и смотрит новое видео с танцевальной практикой.       Чимин пересаживается ближе к Мину, хотя ближе-то уже некуда, разве что на коленки к нему сесть, только это вряд ли кто-то одобрит, особенно преподаватель по праву, который ярый гомофоб (слава всем богам, что Мин о своей ориентации не распространяется), и заглядывает ему через плечо, тут же фыркая и закатывая глаза. — Опять на этого балетника смотришь? — тянет усмешку Пак. — Он не балетник, придурок, блять, необразованный, — рявкает Юнги и толкает Чимина в бок локтем. Тот хмурится и тихо посмеивается в ответ, все равно продолжая наблюдать за происходящим на экране мобильника. — Это классическая хореография. — Я так и сказал, — не унимается Чимин. — Сразу видно эту осанку, как будто палкой по спине ебанули. — Если ты сутулишься, как псина, и у тебя спина колесом, это не значит, что все, у кого она ровная, балетники, дибил, — громким шепотом шипит Юнги и оглядывается по сторонам, надеясь, что их перепалки не слышит профессор. Получать пизды не очень-то хочется. — Не суть, — Чимин отмахивается и еле слышно присвистывает, когда на видео парень из плие подскакивает и уходит в идеальный перекат по полу. — Вау! А балетник то может! Признаю, есть чему поучиться! — Чимин, ты заеб... — Пак Чимин! — прерывает пламенную речь голос профессора. Все-таки услышал.       Чимин поднимает взгляд на пожилого мужчину лет пятидесяти и тихонько хихикает, совершенно не имея никакого инстинкта самосохранения, потому что нагло игнорировать предупредительный тон от препода по праву мог либо отличник, коим Чимин уж точно не является, либо отбитый нахуй на всю голову придурок, как раз, как Пак Чимин. — Да, профессор? — Чимин старается сохранить спокойствие в голосе, но предательские смешки все равно срываются с губ. — Вижу, Вам смешно, Пак, — закипает препод. Юнги, прикрывая рот ладонью, смеется. — Пересядьте на третий ряд. И к следующей паре подготовьте реферат на сегодняшнюю тему, — мужчина поправляет очки на переносице.       Чимин куксится, ему никак не хочется отсаживаться от Юнги, как минимум, для того, чтобы подонимать друга своими бесполезными, но смешными подколами, но тут уже спорить с профессором было не то что опасно, а смертельно. Он собирает свои вещи, прихватив тетрадь, в которой даже тема-то не написана, и спускается на два ряда вниз, плюхаясь рядом с Минхо, который только качает головой и снова утыкается носом в учебник, строя из себя прилежного студента.       А Юнги, ничуть не взгрустнув из-за ухода Пака, якобы открывает учебник, и, вытащив один наушник, а второй прикрыв рукой, чтобы тоже не словить от злого преподавателя выговор, прячет телефон, продолжая завороженно смотреть на то, как танцует парень на экране.       Чон Хосок — студент третьего курса художественной эстрады и классического танца лучшей академии искусств Южной Кореи попался Юнги совершенно случайно. Пару лет назад, когда Мин решил, что пора добавить в стрит чего-то профессионального, он стал искать что-то похожее на современную профессиональную хореографию. После двух дней поиска он, наконец, наткнулся на видео, выставленное с аккаунта академии в твиттере. Это был минутный отрывок с мастер-класса, который лучший студент первого курса проводил для абитуриентов, и...залип. Он пересматривал его раз по пятьсот на дню точно, из-за чего часто пропускал мимо ушей то, что говорят ему друзья и преподаватели, потому что даже на лекциях Юнги умудрялся залипать в телефон и глупо пялиться на танцующего парня.       Юнги поразила его пластика.       Через аккаунт академии Юнги нашел личный акаунт этого парня, как позже выяснилось — Чон Хосока, а там и наткнулся на ссылку на канал академии на ютубе, где этот самый Чон Хосок выставлял раз в два дня видео с танцевальной практикой «для чайников», которые точно так же грезили танцами, но не имели возможности заниматься ими профессионально. И тогда Юнги залип окончательно. Бесповоротно. Потому что то, что он видел каждые два дня, сводило его с ума и заставляло испытывать эстетический оргазм от происходящего. От танцев Чон Хосока. Он чертовски грациозен. Он умеет подавать себя, и это видно невооруженным глазом. Он умело управляется со своим телом, заставляя его двигаться, как запрограммированное.       Чон Хосок, по мнению Юнги, блядский бог танцев.       Прошло два года с тех пор, как Мин впервые наткнулся на его видео, а он все ещё не может успокоиться. Ждет каждые два дня новое видео, чтобы потом, после пар, сидеть и разбирать элементы (а лучше практиковать их), надеясь на то, что когда-нибудь Юнги удастся, возможно, даже выступить с Чон Хосоком на одной сцене.

***

      По стечению обстоятельств (или судьбы, в которую Мин не верит нахуй совсем), когда они с парнями вечером сидят в парке, где через пару часов снова соберется толпа, чтобы побаттлиться в стрите и попускать слюни на молодых красивых танцоров, Юнги на телефон приходит оповещение. Он тушит сигарету о ручку лавочки и упирается локтями в колени, раскрывая рот в недоумении. — Охуеть, — все, на что его хватает.       Мин глупо хлопает глазами, пока в его голове хлопает обезьянка большими металлическими тарелками, и сглатывает, перечитывая текст еще раз. — Че, парнишка на свиданку позвал? — подначивает Чимин.       Пак двигается ближе к Юнги, пока Тэхен поднимается с лавочки и подходит к Мину с другой стороны, и пытается понять, почему вдруг у его друга лицо вытянулось так, будто он увидел самый красивый член в своей жизни. — Не, это просто, блять, пиздец, — извергает один мат парень.       Чимин хмурится, вырывает из рук Юнги телефон, пока тот находится в прострации от неизвестно чего, и, наконец, вчитывается в текст, присвистывая. — Реально, прикольно! — не уступает Пак. — Че там? — перед ним является Тэхен и присаживается на корточки, теперь вырывая телефон из рук Чимина.       Ким быстро пробегается глазами по тексту и хмыкает, облизывая губы. — Блять, ребят, это ж шанс! — подает голос Юнги спустя минуту его пугающего молчания.       Он забирает телефон из рук Тэхена и вновь вчитывается в короткое объявление о том, что Сеульская Академия искусств набирает протеже для выпускников хореографических отеделений в качестве их дипломной работы. У Юнги глаза горят, и он этого даже не скрывает. — И...? — не выдерживает молчания Чимин. — Только не говори, что... — Да! — Юнги подскакивает с места и тянется вновь за сигаретой. — Я хочу пойти попробовать. — Это из-за балетника твоего этого? — играет бровями Чимин. Тэхен рядом смешок пропускает.       Юнги закатывает глаза и, сжимая губами фильтр сигареты, чиркает зажигалкой, не упуская возможности и средний палец показать насмехающимся друзьям. — Слушай, а ты уверен, что он по твоей заднице и члену мелипизерному? — стебется Тэхен. Он знает, что Юнги такие шутки не жалует, но пройти мимо просто не может. Уж больно он любит трепать Мину нервы. — Да пошел ты нахуй, — огрызается Юнги. — Мне на него в этом плане насрать. Я хочу пойти к нему, как к танцору, а не как к парню. — Ты уверен? — осторожно спрашивает Чимин. — Ты можешь и пролететь. Сомневаюсь, что ты один такой желающий на весь Сеул. — Я знаю, Чим, спасибо, — неосознанно бурчит Юнги, а у самого в груди тревога зарождается. — Но попробовать же стоит? — Юнги спрашивает скорее сам у себя, чем у Чимина.       И попробовать Юнги решается как раз в первый день объявленного «кастинга».       После пар в своем университете, Юнги прямиком на метро рванул к зданию Сеульской Академии искусств. И сказать, что Юнги волновался — не сказать ничего. Еще на последней паре чувство тревоги, зародившееся в тот самый вечер, когда он только узнал об этом, начинало усиливаться. У него пиздецки дрожали руки и, кажется, голосовые связки отказывались слушаться, потому что как только он подошел к охране у входа, чтобы сообщить, что он «подопытный», голос задрожал и его обыденный низкий тембр и хрипотца превратились в визги ободранного петуха. Благо, охранник оказался весьма воспитанным и не заржал в голос от голоса Юнги.       Уже за это стоило любить эту академию.       Его проводили прямиком к кабинету декана хореографического отделения и оставили трястись перед широкими металлическими дверями с золотистой табличкой «Ким Намджун. Деканат хореографического отделения».       Юнги вообще-то не из трусливых. За это, наверное, стоит благодарить его родителей, из-за которых молодой парень и не знает, что такое страх. Он легко вступал в драки на районе, легко врал служащим закона, легко приходил подавать заявление в свой университет и разговаривал с деканом юридического на равных, не стесняясь в выражениях. Но сейчас, стоя возле заветного кабинета, в который он хотел попасть последние три года, Юнги откровенно волновался.       Он дважды постучал по двери, поджимая губы, и тихонько приоткрыл дверь, заглядывая внутрь. — Можно? — ровно спрашивает Мин и мысленно себя хлопает по плечу за то, что голос в этот раз решил не выставлять его в свете ободранного петуха. — Да, проходите, — ему отвечает весьма молодой мужчина на вид лет тридцати пяти максимум, в дорогом темно-синем костюме и очками на переносице, солнечный свет в линзах которых, кажется, мог ослепить всех присутствующих в радиусе пяти метров.       Юнги, переминаясь с ноги на ногу, заходит в кабинет и, прикрыв за собой дверь, останавливается напротив рабочего стола. — Вы...простите... — А, я Мин Юнги, — выпадает из своеобразного транса Юнги. — Я...на кастинг? Как протеже дипломников.       Декан отрывается от своих документов, снимает очки, аккуратно их укладывая на поверхность дубового стола (Юнги сразу отмечает, что все здесь выглядит чертовски дорогим и ухоженным, аккуратным, и это все точно отличается от всего того, что Юнги привык видеть в своём универе — там двери на одном честном слове держатся), потирает переносицу и поднимает взгляд на Мина, что застыл напротив стола и пальцами сминает спинку кресла до побеления костяшек. Нервничает, пиздец как. — Хорошо, — кивает мужчина и складывает руки перед собой. — И...к выпускнику какого отделения Вы бы хотели попасть?       Юнги в эту секунду кажется, что он слышит речь инопланетянина, ибо из-за шума в ушах нормально слов не разбирает. Он прокашливается, жалея, что решил покурить перед приходом сюда, потому что горло начало першить, и вздыхает, вспоминая, как правильно называется отделение, на котором учится Чон Хосок. — Художественной эстрады и классического танца, — на одном дыхании выдает Мин, сосредотачивая взгляд на серьезном лице декана. — Даже так? — в голосе мужчины усмешка. Он с ног до головы осматривает Юнги, и совсем слабо улыбается. Юнги только сейчас понимает, что он больше похож на хип-хопера и брейк-дансера, потому что широкие джинсы с рваными коленями и черная худи с незамысловатым рисунком, больше напоминающим граффити, что ежедневно рисуют на стенах местные хулиганы, точно не говорит о нем, как о человеке, что любит классику или художественную эстраду. — Может, Вам на хип-хоп? Чонгуку Вы понравитесь! — О, нет, нет, спасибо, — тут же отпирается Юнги. Он знать не знает, кто такой этот Чонгук. А вот кто такой Хосок – знает. — Я именно это направление выбрал. — Ладно, — кивает декан. — Значит, Вы хотите стать подопечным Чон Хосока?       «Да, да и еще раз да!» — Юнги безумно хочет закричать. Но сдержанно кивает и цепляется за лямку рюкзака, чтобы его поправить (ну и потому что руки нужно куда-то срочно деть). — Раз Вы так уверены, тогда пройдемте сразу в студию. Я на самом деле не решаю, кого будут тренировать мои студенты для своей дипломной работы, поэтому хочу услышать, что скажет о Вас Хосок. — Он...здесь? — зачем-то задает очевидный вопрос Юнги.       За такую глупость ему самому себя хочется по голове ударить, желательно посильнее, желательно этим креслом, в которое он вцепился еще сильнее, потому что осознания того, что он сейчас увидит своего кумира в мире танцев, пришло слишком быстро и не даёт теперь покоя. — Эм...да? — декан даже замирает, когда встает со своего кресла и смотрит на Юнги. — У нас занятия могут длиться вплоть до самой ночи. В этом студенты не ограничены. Особенно, такие, как Хосок, — слабо смеется мужчина. — Он трудоголик до мозга костей и идеалист. Поэтому, да. Он сейчас в студии. — Простите, — за свою глупость извиняется. — Конечно, пойдёмте.       Юнги вдруг становится стыдно. Ему вообще начинает казаться, что он покраснел, как школьница, хотя и сам не знает почему. Такие реакции ему в принципе несвойственны, но контролировать свой организм Юнги не в силах.       За своими мыслями Мин совершенно не замечает, как перед ним раскрываются две пластиковые двери, а в нос забивается запах спелых апельсинов, перебитый запахом пота, а по ушам долбит какая-то лирическая музыка которую Юнги, вообще-то, терпеть не может. — Хосок? — раздается рядом голос декана, и Юнги вздрагивает, только сейчас обращая внимание на парня, что сидел на полу.       Короткие каштановые волосы, осветленные на концах с пепельным отливом, собраны в нелепый хвостик, который никак, по мнению Юнги не помогает, потому что он отчётливо видит, как все те пряди у лица, что, видимо, желал убрать Хосок, снова вылезли, грудь часто вздымается, поэтому Юнги делает вывод, что Чон только присел, потому что до их прихода репетировал, а серая промокшая насквозь футболка тому подтверждение.       Юнги гулко сглатывает. Хосок красивый. Намного красивее, чем на всех тех видео, что он смотрит изо дня в день. — О, господин Ким! — и голос у Хосока красивый. На видео парень танцует, поэтому его голоса Юнги никогда не слышал.       Теперь услышал. И эта чертова мелодия, что намного приятнее той, что играет сейчас на фоне.              Хосок поднимается с места и подходит к музыкальному центру в углу студии, чтобы убавить звук и спокойно поговорить с деканом. — Вы что-то хотели? — возвращаясь, интересуется Чон. — Если студия нужна, то могу освободить. Я только закончил. — Нет, Хосок, не переживай, — успокаивает его Намджун. Декан выпрямляется и полубоком поворачивается к Юнги. — Ты уже нашёл себе протеже для диплома? — Нет, — Хосок мотает головой и переводит взгляд на Юнги, наконец, кажется, понимая, что за странный парень рядом с деканом. А у Юнги, кажется, кожа горит, потому что взгляд у Чона пламенный. Радужка янтарная, а в свете закатного солнца, что просачивается через огромные окна, она, кажется, пламенем горит. — Это... — Это Мин Юнги, — наконец представляют и его. — Он сказал, что хочет работать с тобой.       Хосок пару секунд внимательно рассматривает Мина, а потом складывает руки на груди и тихо хмыкает, возвращая взгляд на декана: — Может, его к Гуку? — Я предлагал, — кивает господин Ким, — но Юнги уверенно заявил, что желает заниматься с тобой.       А Юнги стоит и вообще сказать ничего не может. Его как будто пригвоздило к одному месту и рот степлерными скобами скрепило, потому что Хосок, чтоб его, реально очень красивый. — Юнги? — и Юнги вздрагивает снова, когда слышит свое имя мелодичным голосом Хосока. — Можешь мне продемонстрировать то, что умеешь? — Без проблем!       Юнги тут же оживляется. Он подскакивает с места, бросает в сторону свой рюкзак и совершенно внезапно по-хозяйски подходит к музыкальному центру, чтобы вставить в него флешку с одной единственной композицией. Композицией, под которую танцевал Хосок два года назад на видео в твиттере академии. Эту хореографию Юнги знает наизусть — разбуди его в три часа сковородой по голове, и он выдаст все от и до без единой заминки.       Хосок, заслышав знакомую мелодию, довольно ухмыльнулся и остановился возле балетного станка (в студии занимаются все отделения, в том числе и балетники, коими любит козыряться Чимин) вместе с деканом.       А Юнги, отключившись от всего мира и погрузившись в музыку с головы до пят, начинает танцевать. Он вслушивается в каждый мелизм скрипки и плавно управляет телом, отдаваясь эмоциям. Правда, плавность видит лишь сам Мин. Он в жутко неудобных джинсах, явно непредназначенных для той хореографии, что он выбрал, и толстовке, в которой уже через полминуты становится душно, и появляется непреодолимое желание раздеться, что вздохнуть полной грудью. Но Юнги не из тех, кто сдается. Он на секунду открывает глаза, пока музыка совсем не заполонила его сознание, и встречается с насмехающимся взглядом своего потенциального учителя и немного сконфуженным декана.       Кажется, Юнги облажался.       Мин старается совершенно не думать о том, что сейчас, в надежде показать себя с лучшей стороны, заваливается, начиная лажать, потому что... Да хуй его знает почему! Еще вчера, когда он, уставший после универа неоднократно прогонял свой псевдо-номер за гаражами и выслушивал смешки со стороны Чимина и Тэхена, он был уверен в том, что делает. А сейчас его буквально разъедает карий взгляд, прожигающий дыры и отмечающий, где и как лажает Мин, и снисходительный декана. Конечно, не он же выбирает протеже для дипломников, поэтому ему-то это в какой-то степени никуда не уперлось, ему главное, чтобы студенты сами с подопечными определились в назначенный срок.       Юнги закрывает лицо двумя руками, как делал это Хосок в конце видео, и музыка обрывается, погружая студию в тягостное молчание. Мин садится на пол, игнорируя присутствие посторонних людей в помещении, и дышит тяжело, облизывая губы. Хосок усмехается: — Почему именно эта хореография? — вопрос поистине важный.       Юнги и сам им частенько задавался. Ещё с того дня, как увидел ее впервые. Но объяснить, что его так зацепило в этой композиции плавных и нежных движений, для которых сам Мин, если честно, не годится, будучи заядлым приверженцем чего-то более андеграундного, он не мог и не может до сих пор. Ну понравилась она ему, и все тут.       Мин вздыхает и пожимает плечами, потому что ответа реально нет, а врать нет желания. Или подлизываться, типа «потому что на ней ты как чертов лебедь, что рассекает по водной глади, гордо задрав голову, чтоб показать свое достоинство». Юнги не жополиз.       Просто...он правда так думает.       Но вслух не скажет. — Сухо, — одним кратким словом разрезает Хосок тишину. Парень отходит от балетного станка и обходит Юнги вокруг, будто пытается в нем что-то разглядеть. — Безэмоционально. Никакого огня в глазах я не увидел. Двигаешься, как пришибленный, очень резко, хипово слишком... — Может, все-таки к Чонгуку? — вновь пытается господин Ким. Декан все еще стоит у станка и поглядывает то на Юнги, то на Хосока, что теперь остановился напротив Мина и прожигает его все тем же взглядом. — Ты реально хочешь заниматься со мной? — игнорирует слова Намджуна Хосок. И Юнги на секунду уходит к мысли о том, что проигнорируй он декана в своем универе, давно бы уже получил тысячу выговоров или вылетел бы с треском. — Ты же как бревно! Я вообще не понимаю, зачем... — Я позову Чонгука, — вступает декан. — Ему Вы точно подойдёте.       Господин Ким, с тем же настроем игнорируя слова Хосока (может, они друзья хотя бы, потому такие отношения между студентом и деканом непозволительны), уже уверенным шагом движется к выходу из студии, Юнги в этот момент уже успевает пожалеть о том, что пришел, потому что его тут немного оскорбили (да, заслуженно, но Мина это не ебет), и собирается сказать, что не нужно, он все понял и вообще танцы это не его и он, нахуй, полено, но их обоих прерывает раздавшийся, как гром среди ясного неба, голос Хосока: — Но, пожалуй, я возьму тебя!       Намджун за ручку взяться не успевает, так и держит руку на весу, а Юнги сглатывает. Это что, его мечта только что осуществилась? Он будет танцевать с тем, на хореографию кого уже почти три года слюни пускает? — Хосок... — Нет, господин Ким, — парень отворачивается от Мина и смотрит на декана, что, наконец, отвис, убрав руку, — я возьму его. Всегда хотел поработать с такими деревяшками и сделать из них пластилин.       Юнги на очередное оскорбление в свой адрес хмыкает. Конечно, давайте, господин Чон, обсирайте своего нового ученика, почему бы и нет?       Хотя на самом-то деле Юнги особо и не обидно. Он ведь и сам знает, что он уличный танцор, без грамма пластики в угловатом теле, но отчего-то слова Хосока все равно бьют по самолюбию. Неприятненько. — Что ж, — декан вздыхает и натягивает улыбку, — тогда оставлю вас на пару минут, чтобы вы немного пообщались, и подготовлю документы для Юнги.       Декан коротко кивает парням, как и они мужчине в знак уважения, и выходит из студии, из-за чего в студии на некоторое время повисает гробовое молчание, которое никто и нарушать не собирался. Юнги так и сидел на полу, закатав рукава худи по локоть, чтобы хоть какой-то участок кожи оголить, а Хосок подошел к огромному окну, приоткрывая одну из форточек, чтобы впустить в душное помещение немного свежего воздуха. Мин смотрит в пол, кусая губу и до сих пор не понимая, почему при всем том, что высказал ему сейчас Хосок о его навыках, он взял именно его. — Не обольщайся, — вдруг посреди тишины снова мелодичный голос разливается. Хосок как будто мысли читает. — И не надумывай лишнего. Я взял тебя не потому что ты охуеть какой уникальный или что-то типа того, что привыкли в фильмах показывать, — фыркает Чон. Юнги в голосе парня слышит стальные нотки, которые не слышал у него при разговоре с деканом, и усмехается, мысленно представляя, что, кажется, он, блять, влип. — Ты реальное бревно, Мин Юнги. — Тогда я побуду идиотом и спрошу еще раз: на кой хер тогда взял меня? Уверен, что еще сотня желающих есть на мое место.       Юнги в долгу не остается. Он поднимает взгляд на Чона, что сидит у балетного станка и пьет воду, запрокинув голову чуть назад. — Я же сказал. Или у тебя с памятью проблемы? — усмехается Хосок. — Буду из тебя пластилин делать, чтоб ты перестал, как соломенная трубочка гнуться под прямым углом. — Любишь сложности? — зеркалит усмешку Мин. — Просто кто не рискует, тот не пьет шампанское, а я в конце года хочу нажраться от души. — Хосок, не выражая никаких эмоций на своём лице, поднимается и поправляет на себе одежду, выпуская волосы из хвостика, от чего темные пряди со светлыми концами красиво рассыпаются по всей голове в ровном проборе, обрамляя худое лицо с острыми скулами, которые уже успел подметить Юнги. — И да...чуть не забыл, — резко разворачивается к Мину Чон, застывая в одной позе с выставленным в сторону Юнги указательным пальцем. — Запомни одно простое правило, Мин Юнги: хочешь танцевать со мной – будь готов к поту и крови!

***

      Пот и кровь у Юнги начинаются уже в эту пятницу. Он, теперь уже в нормальной одежде, если конечно обычные серые спортивки и простую черную футболку можно было назвать чем-то обычным, пыхтя, от того, что ему уже третий час не дают покоя и у него откровенно ноют мышцы, терпит жуткую режующую боль в связках, упивая собственным потом. В прямом смысле этого слова: он течёт уже ручьем по вискам, попадая в рот, пока Мин, усевшись на полу напротив огромных зеркал, пытается развести ноги. Его Хосок в шпагат посадить собрался. — Шире! — грубо цедит Хосок, вставая позади парня, готового уже распластаться на полу от бессилия (а это только первый день, блять!), и наблюдая за ним через зеркало. — Мне, блять, связки в первый день порвать?! — в тон Хосоку отвечает Юнги.       Они еще со дня кастинга не поладили, и Юнги так-то все еще таил обиду на Хосока за то, что его бревном, поленом, деревяшкой и безэмоциональным обозвали. А с каждой минутой, что они находятся рядом друг с другом, все больше и больше накаляется воздух.       Юнги с утра в приподнятом настроении сначала сходил в свой университет на пары, потому что они договорились с Хосоком, что его обучение будет проходить в послеобеденное время, чтобы и Мин успевал свое образование получать, и Хосок свои пары посещал (диплом дипломом, а другие предметы даже лучшим студентам курса усваивать необходимо),а потом, после небольшого обеда с парнями в виде рамена и литровой бутылки колы на троих, на метро двинулся в академию. К слову, не опоздал. Хосок уже в зале разминался у балетного станка, прогибая поясницу так, что у Юнги мысли пошлые на секунду голову одолели, и заметив своего нового протеже, ухмыльнулся. Ухмылка у Хосока очаровательна. Но вот ее обладатель — чертов тиран.       Уже спустя первые полчаса Мин готов был проклясть все, на чем белый свет стоит и отказаться от своей глупой затеи стать учеником Хосока, потому первые полчаса Юнги просто бегал. На вопрос: «а нахуя?» он получил что-то вроде: — Беги молча. У тебя ещё двадцать девять минут.       Нет, Мин-то, может, и обиделся бы, если б Чон его отправил периметр комнаты на пальцах изучать, а сам бы хуи валял и сидел насмехался, но Хосок в этот момент за растяжку принялся прямо посреди студии, пока Юнги вокруг него наворачивал круги. Первые минут десять Мин даже не замечал, что бежит, потому что...Хосок в шпагате занял все его мысли. А точнее крепкие бедра и упругая задница, на которую Юнги, как бы не хотел, но внимание обращал.       Он потом себе признается, что Хосок очень даже секси и во вкусе Мина.       Но только не сейчас, когда позади него встают на колени и за бедра разводят ноги еще шире, вынуждая мычать от боли в мышцах. — Блять, да больно! — Юнги почти рычит. Он уткнулся взглядом в пол и прикусил губу, лишь бы не заорать в голос. Потому что...ну реально больно. — Терпи, — холодным тоном отвечают ему на ухо. — Я предупреждал тебя о том, что тебя ждут кровь и пот, ты изъявил желание пойти на обучение ко мне, а не к Чонгуку. — Хосок выжимает из кое-какой растяжки Юнги максимум, разведя его ноги в градус около ста, отчего мышцы парня дрожали неимоверно, и наваливается грудью на его спину, чтобы склонить вперед еще сильнее. Цель: уложить грудью на пол. — Он бы сейчас с тобой уже что-то из хопа разучивал, пока я тебя тут пытаю какой-то растяжкой. — Так ты об этом сказал уже после того, как сказал, что берешь меня! — возмущается Юнги, но выходит у него не так убедительно звучать, как хотелось бы, потому что он отчаянно хрипит и выдавливает из себя звуки умирающей чайки каждый раз, как Чон давит на определенные ноющие мышцы. — А ты бы отказался и убежал от меня к Чонгуку? — хмыкает Хосок.       Чон сильнее наваливается грудью на спину Юнги, отчетливо улавливая его участившееся от физических нагрузок сердцебиение, и сильнее сжимает пальцы на миновых бедрах, продолжая удерживать ноги в том положении, в которое их развел. — Больно, сука! — Юнги пытается дернуться и убрать с себя тушу, придавливающую его к полу, но Хосок от этого давит на спину сильнее, от чего Юнги уже упирается подбородком в ламинат на полу. — Так ушел бы? — игнорируя выкрики своего протеже, хмыкает Чон.       А Юнги, чувствуя свое тело так, как никогда при оргазме не чувствовал: казалось, что он ощущает каждую ноющую клеточку, — уже сейчас готов сорваться, скинуть с себя Хосока, желательно приложив того об пол головой, и убежать к тому самому Чонгуку — выпускнику с отделения хип-хопа, чтобы разучивать с ним крутые хоряги и радоваться жизни. Но... — Я так просто не сдамся, не надейся, — шипит Юнги, с трудом раскрывая рот, потому что подбородок упирается в пол все сильнее, и разговаривать становится затруднительно.       Юнги же так просто не сдается. Юнги упорный. Юнги еще докажет, что сможет порвать (желательно, не связки) и выступить на сцене со своим учителем, потому что это главное условие дипломной работы выпускников: выбрать себе подопечного, обучить его хореографии, сделать красочный номер с интересной историей или глубоким смыслом (это прям чтоб вообще в идеале) и представить его на сцене со своим учеником в качестве защиты. Поэтому Юнги добьётся своего. Он же два года грезил идеей выступить с прекрасным Чон Хосоком, на деле оказавшимся тираном, нагло припечатыващим парня к полу и сжимающим его бедра своими пальцами так, что, кажется, синяки останутся. — Грудную клетку, блять, опусти, — наконец, понимая, почему Юнги так сложно говорит, уткнувшись подбородком в пол, шипит Чон. — Спина колесом! — и отстраняется, ударяя Мина ладонью по лопаткам, вынуждая все-таки опустить грудную клетку и плашмя расстелиться на холодном ламинате.

***

— Заебал! — все, что говорит Юнги после первой недели жестких занятий с Хосоком за ужином с парнями у Тэхена на квартире.       Парни сидят на полу вокруг маленького столика по-турецки и вновь едят рамен, в этот раз запивая острую лапшу холодным пивом. Юнги уже полчаса ноет о том, что у него просто разрывается все тело на атомы от вечной боли в мышцах, а голова от вечных доебов со стороны его нового преподавателя в лице одного противного Чон Хосока. — Ну, бро, это тебе не стрит, где ты волен делать то, что хочешь, — отпивая пива из бутылки, покрытой испариной, цокает Чимин. — Ты сам выбрал себе этот нелегкий путь, — поддакивает ему Тэхен.       Юнги хмурится и посматривает на друзей с толикой обиды. Он вообще-то пришел к Тэхену, прихватив с собой Чимина, чтобы поныть о тягостных буднях протеже выпускника академии искусств, а вместо поддержки и общих оскорбительных фраз в сторону Чон Хосока Юнги слышит, что вообще в этом всем виноват он и выбрал он такую участь себе сам.       И насрать, что так вообще-то и есть.       Юнги хочет поддержки! Юнги хочет хоть с кем-то обматерить Хосока. — Вы на чьей стороне вообще, говнюки? — он пинает каждого из парней по очереди, а те просто заливисто смеются. — Да ладно тебе! — хлопает Мина по плечу Тэхен. — Почему ты тогда не пошел к этому...как его там...ну хип-хоперу, которого тебе декан предложил? — Потому что я, блять, хотел к Хосоку! — Или Хосока, — играет бровями Чимин. — Да пошли вы!       Юнги снова пинает парней, оставляет на столике тарелку с остатками рамена и, схватив бутылку пива и пачку сигарет, уходит на балкон, чтобы покурить. Он присаживается на плетеный стул, который хуй пойми вообще откуда взялся на балконе Тэхена, потому что когда он сюда въезжал, его здесь определено не было, и прикуривает, прикрывая глаза и откидываясь на спинку.       Ну или...Хосока, да.

***

— Я больше не могу! — хрипит Юнги, когда Хосок вновь давит на его бедра, шире разводя ноги, и смотрит на Мина сверху вниз, усмехаясь.       Юнги лежит на мягком резиновом коврике на полу, прижавшись задницей к стене, чтобы ноги удобно разложились по ее поверхности, и все еще пытается растянуться в шпагат. Точнее, Хосок пытается растянуть Юнги для шпагата. Стоит над ним скалой так, что Юнги видит только промежность Чона, которая расположилась над его лицом, и продолжает давить на бедра. — Слушай, я могу подумать, что ты меня домогаешься, — не сдерживает усмешки Юнги. — Все бедра мне измял.       Он вообще-то не специально, просто пиздец как любит язвить и выводить людей из себя. Особенно Чон Хосока, который почти месяц старательно терроризирует его бедные мышцы и связки, все еще не готовые к таким выкрутасам пластики. — Ты не в моем вкусе, расслабься, — ответная усмешка сверху.       Юнги переводит взгляд с промежности на лицо Хосока, невольно подмечая, что с такой позиции он выглядит еще лучше, чем когда они друг напротив друга стоят, и прикусывает губу. Кажется, он тут случайно узнал о Хосоке то, что его так-то не касается, но очень интересно. — А какие парни в твоем вкусе? — решает на прямую пойти Мин.       Хосок закатывает глаза и цокает языком, сильнее надавливая на бедра Юнги, заставляя ноги разойтись в сторону еще на пару сантиметров. Прогресс-то есть. Уверенные сто сорок градусов уже есть. Осталось совсем немного до конечной цели. — Те, что молча выполняют то, что им говорит преподаватель, а не работают языком, — в голосе Чона явное раздражение.       А Юнги это кажется вновь весьма провокационным. Он ухмыляется, снова облизывает губы и специально чуть сводит ноги обратно, чтобы вновь ощутить цепкую хватку на своих бедрах, которые опять разводят в стороны. — Ты просто не знаешь, как умело я работаю языком.       Мин скалится, специально кончик языка высовывает и проводит им по контуру губ, а затем резко прячет обратно, принимая совершенно невозмутимое выражение лица. Хосок заметил это, но решил просто проигнорировать. Чон закатывает глаза, давит Юнги на бедра так, что он от резкой боли шипит, а потом отпускает и отходит на пару шагов назад, проводя ладонью по волнистым от влаги волосам. — Может, ты его умело подержишь за зубами? Пока я тебе его не откусил. — А ты можешь? — Юнги все еще лежит в этом неудобном положении, но выворачивает голову так, чтобы посмотреть на Хосока.       Чон пьет воду, сжимая в руке пластиковую бутылку, но взгляд Юнги останавливается на хосоковом кадыке, что дергается при каждом большом глотке. Мин отводит взгляд, сглатывает вязкую скопившуюся слюну от внезапных фантазий, так невовремя закравшихся в голову, и выдыхает, ожидая ответа. — Я много чего могу, Юнги, — Хосок кивает. — Например, заставить тебя бежать сто кругов по студии в наказание за бесполезный треп во время занятия. — Да в смысле?! — Юнги тут же сводит ноги вместе и переворачивается на бок. — Я ж хотел эту нудную тишину развеять. На мозги капает. — А развеял мое представление о тебе, как о хорошем ученике, — Хосок наблюдает за тем, как Юнги поднимается на ноги и походкой «пингвинчика» движется в его сторону. — Давай, Юнги, сотню кругов. Ты наказан.       Внутри Юнги искренне негодует. По факту, он же реально хотел просто пошутить, развеять тишину, которая сегодня даже музыкой еще более нудной, чем тишина, не перебивалась, поднять немного настроение и себе и Хосоку. Они же уже месяц занимаются вместе, а общение, кроме полу-профессионального (ну потому что Юнги никак Хосока уважительно не называет, а Хосок материт его при каждом неверном шаге) у них особо нет. Юнги, разумеется, шел сюда не только, чтобы стать учеником Чон Хосока. Он надеялся с ним подружиться.       Хосок смотрит невозмутимо, одним своим строгим взглядом говорит о том, что он говорит абсолютно серьёзно, и фраза про «сотню кругов» не шутка, чтобы тоже чуть-чуть поддеть и поднять настроение. Нет. Хосок реально заставляет Юнги отбывать наказание за попытку наладить общение и подружиться. — Да ты Дьявол! — рычит Мин. — Правда? — но Хосока такое сравнение только смешит. Парень хватает с подоконника бутылку воды и включает какой-то незамысловатый, но ритмичный трек, поглядывая на своего нерадивого ученика. — Тогда поздравляю, Мин Юнги. Ты танцуешь с самим Дьяволом! — усмехается он. — Давай, дорогуша. Сотня. Я считаю.

***

      Нет, Юнги не то, чтобы устал, но...Юнги вообще-то конкретно заебался. Шел уже второй месяц упорных занятий с Хосоком, что проходили шесть дней в неделю по несколько часов, и за это время Юнги виделся со своими друзьями столько раз...да на пальцах пересчитать можно! Обычно они собирались почти каждый вечер либо у Тэхена, либо у Чимина чтобы попить пива, поговорить по душам, а потом выйти на сеульские ночные улицы и потанцевать где-нибудь. Развеяться, повеселиться, толпу зажечь своими убойными танцами. А сейчас Юнги приходит домой в десятом часу вечера и валится с ног, проклиная самого себя. Он хотел пойти к Хосоку. Он горел этой идеей. Он просматривал его видео каждый чертов день, наслаждаясь грацией и пластикой Чона, учил какие-то элементы, немного подстраивая их под себя, чтобы было легче. Но он и представить себе не мог, что Хосок его «легче» пошлет нахуй и станет гонять Юнги раз за разом, приговаривая, что он «реально бревно» или «хуево полено», которое даже прогнуться в спине нормально не может.       За это время они даже поссориться успели, из-за чего Юнги, не дождавшись окончания тренировки, с громким хлопком пластиковых дверей ушел, в этот же вечер оторвавшись с друзьями на очередном уличном баттле. — Нет, блять, ты заебал меня хуесосить! — выкрикнул тогда Мин на нервах, когда Хосок в очередной раз обозвал Юнги деревяшкой, потому что тот не смог ладони сложить у ног при наклонах. — Так я виноват, что ты, блять, даже согнуться нормально не можешь! — у Хосока тоже нервы не стальные. Он стабильно терпит этого несносного паренька уже два месяца, каждый раз пропуская мимо ушей его заправской юмор про отсосы, раздвигания ножек и домогательства. Осточертело вообще-то. — Я два месяца тебя растянуть пытаюсь, чтобы ты мог двигаться нормально, а не как пластмассовая линейка ломаться при каждом сгибе! — Хуево растягиваешь значит! — не уступает Юнги. — У меня, по-моему, только очко, блять, растянулось, потому что ты ебешь меня каждый день, а толку никакого! — Во-первых, моего члена в твоей заднице не было, чтобы очко твое растянуть! — Хосок спрыгивает с большой колонки от музыкального центра и уверенными шагами движется в сторону Юнги. — А во-вторых, ты сейчас говоришь, что я хуевый учитель?!       Юнги поднимает взгляд на парня напротив и, признаться, даже слегка пугается. За два месяца у них с Чоном были перепалки, но они были совершенно несущественные. А тут в карих глазах напротив плещется лава, готова вот-вот разъесть берега спокойствия, и со всей присущей ей силы вылиться на Юнги, чтобы испепелить его к чертям собачьим. У Хосока желваки дергаются, вена на лбу вздулась, и дышит он тяжело, как бык на родео, увидевший красную тряпку. Этой самой красной тряпкой сейчас был именно Юнги: запыхавшийся после долгой пробежки и разминки, с румяными щеками и стекающими по лбу каплями пота. Ну чем тебе не спусковой крючок для ненасытного хищника? — Так какого хуя ты тогда занимаешься со мной, раз я такой хуевый? — рычит Чон. — Нахуя припёрся сюда? Я тебя еще в первый день предупреждал, что если ты хочешь со мной танцевать – будь готов к поту и крови, потому что я, блять требовательный! — Хосок делает еще пару шагов к Юнги, нависает над раскрасневшимся парнем скалой и смотрит в самую душу, разъедая ее кислотой. — Ты себе даже не представляешь, сколько я тут оставил нервных клеток и собственного здоровья, чтобы стать лучшим студентом этого ебаного курса! Сколько сил я потратил, чтобы добиться этого! А ты, блять, неизвестно вообще кто, приходишь сюда и заявляешь, что я хуевый учитель?!       Хосок не унимается. Он не занимался, только помогал Юнги (он вообще все эти два месяца приходит на тренировки только для того, чтобы обучать Мина, а не заниматься самому), но раскраснелся так, что теперь сам был похож на ту самую красную тряпку для быка. Юнги уже даже его почти не слушает, ослепленный гневом своего «преподавателя». Хосок всегда улыбался и старался шутить, даже их перепалки сводил к очередной шутке, а в этот раз, кажется, не удержался. Или Юнги задел что-то, что не должен был. Копнул куда-то глубоко в душу, попав на давно закопанную мину, что от единственного маленького небрежного касания взорвалась, вынудив сейчас Чона рвать и метать, одним лишь взглядом уничтожая все, что попадается на глаза. — Почему ты выбрал тогда меня?! — повторяет вопрос Хосок. Он все еще скалой нависает и все еще слегка пугает Юнги. Только Чон не учел, что в Юнги у самого характер, как та самая мина – тронь раз и все разорвет к хуям. — Если тебя, сука, что-то не устраивает, двери всегда открыты! — парень указывает руками на закрытые пластиковые двери намекая на то, что их никто не запирал, и делает пару шагов назад. — Чонгук этажом выше. Если ты, конечно, вообще способен на что-то, потому что я никакого потенциала в тебе не вижу!       Юнги эти слова откровенно задели. Но своей обиды и растерянности от услышанного Мин не показал. Просто молча встал, не дожидаясь окончания тренировки, собрал свои вещи, и, показав Чону фак, с громким хлопком вышел из студии.       Просто в Юнги потенциал есть. Где-то там, внутри поломанной души, он есть. И он рвется наружу. Но его все время что-то останавливает. Юнги списывает это на усталость в последнее время, которая не позволяет ему отдавать всего себя, но дело далеко не в этом. Юнги хочет хоть чуть-чуть поддержки.       Всю следующую ночь после баттла, который они, кстати, с парнями выиграли (тут даже никто не сомневался), Юнги не на шутку загнался. Он сидел с двух часов ночи до семи утра на кухне, пил кофе и курил. Да так, что у него от целой пачки осталось три сигареты к рассвету. Юнги — самоучка. Об этом он рассказал Хосоку спустя полтора месяца, когда они вновь поссорились из-за угловатости движений Мина. Юнги ему час втирал про то, что он вообще-то пацан «с района» и там таких всех из себя королев грации и воплощения нежности не терпят, потому что есть угроза уйти как минимум со сломанным носом, как максимум с переломанным в нескольких местах позвоночником. Хосок тогда опять задал вопрос, почему Юнги выбрал его, почему не пошел к Чонгуку, когда и сам Хосок и декан предлагали ему выбрать дипломника по тому направлению, с которым Юнги знаком и для которого он действительно годится, но...Юнги снова на него не ответил. Не потому что не хотел, а потому что он понял, что ответа то он и не знает.       Юнги с детства хотел заниматься танцами профессионально, но все, что ему смогли дать родители, которым на Юнги было откровенно насрать, это старенький планшет, зависающий каждые три секунды, и свободу от внешкольных занятий. Они все равно думали, что у Юнги танцы станут просто хобби, увлечением, о котором парень забудет уже через пару месяцев (ну в лучшем случае лет), а в итоге это стало важной частью его жизни. Он даже не замечал, как в школе, начиная со средней и вплоть до выпускного, мог идти по коридору и пританцовывать, потому что так велела душа. Потому что вот просто хотелось сделать какую-то волну (опять же ломанную, потому что гибкости в Мине, как мозгов у улитки – уверенный ноль), или, например, как-то выкрутиться. Потому что Юнги уже жизни без танцев не представлял. Он ночами сны видел, в которых он выступает перед большей публикой, чем та, что собирается ночами на местные баттлы, что он на большой сцене покоряет чужие сердца, а у всех на устах его имя. Юнги танцами жил. Дышал. Грезил. Танец для Юнги — смысл жизни, его пульс, его страсть, его единственное, как он считал, предназначение и единственное ради чего он просыпался каждое утро и просыпается до сих пор. Не получалось иначе. И он был так несказанно рад, что его увлечение поддержали лучшие друзья, тоже считавшие, что танец — это искусство, а не очередная ерунда, и искусство это заслуживает быть увиденным и услышанным. И всего, чего Юнги требовалось сейчас для достижения своей цели — поддержка. Пару хвалебных слов в свой адрес, чтобы понять, что делает он все так. Что он достоин. Потому что он никогда не слышал похвалы за свои труды. А так хотелось хоть раз убедиться, что все не зря. Что есть потенциал. Что есть тот, кто считает, что Мин не бездарность. Что он, блять, просто делает то, что должен не просто так.       И Юнги выпадет один шанс на миллион проявить себя. Он не мог им не воспользоваться.       Юнги пошел к Хосоку из-за своего желания быть услышанным. Из-за желания доказать в первую очередь себе, что он способен. Способен стать профессионалом. Способен добиться в этом успеха. Даже если, как говорил Чон, ему придется пускать кровь и пот.       Юнги готов кожу с себя содрать, чтобы доказать, что он способен. Что он не бревно, не полено, не деревяшка. Юнги может это доказать.       Поэтому после выходных он перебарывает свою гордость, которой у Мина хоть отбавляй, ломает себя, в надежде, что Хосок успокоился и все еще готов продолжать работать с Юнги, и приходит в студию, понурив голову. — Прости, — тихо выдает он, когда подходит со спины к парню, что на мягком коврике в шпагате гнется к своим ногам, то к одной, ныряя вперед, то к другой, изящно прогибаясь в спине.       Мин даже чуть слюну не пустил от такой картины. — Еще раз выведешь меня из себя, и я вышвырну тебя лично, не удосужившись даже оправдания услышать, — отвечает ему холодный голос.       Юнги снова предается мысли послать такого высокомерного Хосока к хуям, но сдерживается, сжимая кулаки. Он просто так не отступит. Он дотошный. Он сможет. — Хорошо, — приходится согласиться. — Я вырву себе кости, если понадобится, чтобы прогибаться так же, как ты.       И вроде в этих словах Мина нет какого-то сексуального подтекста, который он обычно вкладывал в них, чтобы позлить Чона, но Хосок все равно на него оборачивается и закатывает глаза. Кто бы сомневался. — У тебя есть десять минут, чтобы переодеться, — цокает Хосок. — Потом пятьдесят кругов по залу для разминки, растяжка и...если ты не сядешь после сегодняшней тренировки в шпагат и не прогнешься, чтобы головой достать колен, ты выйдешь отсюда и больше никогда не зайдешь.       Юнги в ответ вздыхает и кивает. Он согласен. У него нет выбора. Он хочет лезть из кожи вон, чтобы доказать себе, что может. Поэтому переодевается даже минут за пять, а потом с улыбкой на лице входит в студию, где Хосок уже на подоконнике возле музыкального центра пьет воду из бутылки и завязывает чуть отросшие пряди в импровизированный хвостик. Чон окидывает улыбчивого парня задумчивым взглядом, включает какой-то очередной ритмичный трек и начинает гонять Юнги по залу.       Либо сегодня. Либо никогда.       Он, воодушевленный своими ночными терзаниями, даже не замечает, как эти пятьдесят кругов заканчиваются раньше третьего трека, каждый из которых по длительности не более пяти минут. Обычно у него на пробежку уходило треков шесть. Хосок довольно кивает, когда слух режет сомнительное «пятьдесят» (Юнги обычно круги считает сам, вслух, чтобы не обмануть ни себя, ни Хосока в том, что он не дурака валяет, считая через один или чего хуже), а потом ставит что-то более мелодичное и расслабляющее. Чон дает Юнги три минуты на то, чтобы перевести дыхание и попить воды, а потом заставляет того подойти к тому самому коврику, на котором разминался сам, и подходит сзади, начиная полностью контролировать процесс разминки.       Хосок профессионально массажирует Юнги мышцы бедра, когда тот, потея, как не в себя и закусывая губы от очередной вспышки боли (хоть и прошло два месяца изнурительных растяжек, а Юнги все равно иногда вот так вот шипит от дискомфорта) садится в шпагат, почти касаясь ногами пола — настоящий прогресс. Хосок даже присвистывает, удивляясь тому, что когда Юнги хочет, то реально может, а потом слегка давит на них, прижимая плотно к коврику. Юнги с непривычки дергается, пропуская спазм, а потом расслабляется, понимая, что...сидит. Юнги сидит в шпагате. Спустя два месяца. У него через пару минут в таком положении даже боль из мышц уходит, и он с широкой улыбкой, какой раньше у него, кажется, никогда не было, поворачивается к Хосоку, отрывая руки от пола и хлопая в ладоши как маленький ребёнок. — Получилось, — все еще не веря, шепчет Юнги, мотая головой. — У меня получилось. Хосок! Я сел в шпагат!       На лице неподдельная радость. Он смотрит на Чона, который стоит позади него, медленно руки убирает от бедер Мина, а потом отходит на пару шагов, понимая, что бедра Юнги все еще прижаты к полу, а значит он их держит самостоятельно без его помощи, и слабо улыбается. — Молодец, — поощряет Хосок, улыбаясь шире. — Молодец, Юнги. Вот можешь же.       А у Юнги внутри что-то переворачивается, что-то теплотой немыслимой по всем органам разливается, аж петь хочется, чего Юнги делать отродясь не умеет. Его похвалили. Не оскорбили, обозвав снова деревом, не отругали за лень и неумение, а похвалили. Просто сказали, что Юнги молодец, потому что у него наконец-то получилось. Он смог. — В шпагат сел, поздравляю, — Хосок подходит ближе и хлопает Юнги по плечу. — Вот посиди так минут десять. Дай связкам привыкнуть к натяжению, чтобы они усвоили, что это теперь их новый предел, а потом перейдём к спине. Глядишь, сегодня и прогибаться начнёшь красиво.       Хосок хватает с подоконника бутылку воды и выходит из студии, оставляя Юнги в таком положении, а он голову поворачивает в сторону зеркал, рассматривая свою позу и все еще неверяще мотает головой, кусая губу. — Охренеть, — все, что он может выдать, перед тем, как самостоятельно начать гнуться к ногам, как это делал Хосок.       И получалось, конечно, так себе. Спина у Юнги все еще была колесом, поэтому, когда Хосок вернулся, откашливаясь (Юнги уже пошутить хотел про то, что Чон член глубоко заглотил, но его мозг все еще работал и осознавал, что только-только вроде наладившиеся после ссоры отношения портить не хочется, поэтому замолчал вовремя), то помогал Мину с прогибом в спине. На спину ушло времени куда больше, чем на шпагат, который они усердно мучают уже второй месяц, но и тут старания Юнги, который вслушивался в каждое слово своего учителя и старался прочувствовать каждое прикосновение к своему телу, дали свои плоды. Назад как лебедь он прогнуться не смог, но лбом колен достал, снова воодушевленно выкрикнув довольное «я смог!».       Юнги смог. А значит уже бояться было нечего.

***

      Следующий месяц прошел в том же темпе. Юнги снова удалось увидеться с друзьями лишь раз, когда они, собравшись вечером у Тэхена снова пили пиво и болтали о жизни, но это его почему-то ничуть не огорчало. Да, пришлось выслушать сотню возмущений от Тэхена по типу «ты вообще нахуй забыл о нас со своим красавичком танцором» или «если ты скажешь, что ты ходишь туда, потому что он тебя отменно трахает, я заклею тебе дырку суперклеем, а твоему танцорчику вырву член и скормлю его соседским собакам, чтоб у тебя больше не было поводов туда шляться» и еще столько же от Чимина, но уже что-то вроде «смотрю балетник твой тебя прогибаться учит, че, прогнулся под ним уже не раз?» или «лыбу свою блядскую сотри, треснешь». А Юнги не мог.       Он и правда улыбался из-за Хосока. И не потому что у них там что-то было, хотя Юнги пару раз и снились мокрые сны с Хосоком и им самим в главной роли, а потому что Хосок в него, кажется, поверил. Они больше не ссорились, что удивляло даже декана Ким Намджуна, частенько слышавшего все их перепалки из своего кабинета, а наоборот, постепенно находили общий язык. Язык тела. И без всяких там сальностей, которые так любят отпускать его друзья.       Юнги научился слушать и слышать своего учителя, старался правильно дышать при физических нагрузках, и подстраиваться под его касания то к спине, чтобы под правильным углом приложить Юнги к полу и при этом не растянуть ему связки, то к животу, когда Юнги прогибался назад, а Чон контролировал каждое его действие остерегаясь все тех же травм. И это опять же давало свои плоды. Правда, так грациозно, как у Хосока все еще не выходило, но Юнги теперь больше не обзывали поленом и бревном. У него появилась пластичность. И все благодаря Хосоку.       Их отношения стали более доверительными. Они даже успевали после тренировки посидеть на полу в студии, поболтать о чём совершенно неважном и поесть еды, которую им приносил курьер по заказу Чона, потому что «я слышал как урчит твой желудок, Юнги, и я не хочу, чтобы ты тут в голодный обморок свалился». К слову, было приятно.       Поэтому уже в начале четвертого месяца их общих занятий, Юнги поднимался в студию с улыбкой на лице и предчувствием очередной огненной «жопотряски», как в шутку они оба стали называть свои тренировки.

timbaland — bounce (step up remix)

      Но уже у дверей Юнги остановился, заслышав какую-то хиповую композицию, которая еще ни разу за все это время в этих стенах не звучала. Мин задерживает дыхание и аккуратно приоткрывает дверь, ступая на порог студии и тут же теряя дар речи. Хосок впервые на его глазах танцевал хип-хоп.       Хосок вообще впервые на его глазах танцует. И это просто нереальное зрелище.       Он медленно проходит внутрь, бесшумно закрывая за собой дверь, встает у стены так, чтобы в поле зрения не попадать и не мешать, и молча наблюдает, не в силах даже пошевелиться. Движения отточены до идеала, резкие, но грациозные, такие, к которым он всегда стремился. Хосок дышит глубоко, чтобы раньше времени не сдохнуть, прикрывает глаза и полностью растворяется в музыке. Он вне сцены сейчас отдается как в последний раз, в воздухе витает невероятной силы энергия, способная зарядить каждого лет так на десять вперед, и, кажется, даже солнце светит ярче, озаряя всю студию. Так светло здесь еще никогда не было.       Юнги переводит взгляд с силуэта в зеркало, чтобы рассмотреть лицо Хосока, а тот улыбается. Да так широко, что теперь совершенно не удивительно то, что солнце вдруг свою яркость выкрутило на максимум. Хосок сам как солнце. Юнги впервые видит его улыбку. Раньше он был удостоен лишь усмешки (весьма сексуальной, если уж быть честными), а сейчас он видит улыбку. Хосок заигрывает сам с собой, со своим отражением, и Юнги бы не прочь пошутить про селфцест, но он настолько поражён тем, что видит, что забывает о своей хуевой идее. Он вообще забывает обо всем. Даже зачем пришел вообще, потому что танцующий Хосок — его новый вид фетиша.       Юнги сглатывает вязкую накопившуюся слюну, когда смотрит на то, как Хосок делает плавные волны телом, подтягивая спадающие спортивные штаны в районе бедер и в полуприсяде смотрит прямиком в зеркало, подмигивая. Заигрывает, как бы заигрывал с публикой. А Юнги кажется, что он заигрывает с ним. Потому что он смотрит в карие глаза и видит в них неподдельное счастье. Он на его видео столько счастья не видел, как сейчас.       У Юнги невольно в голове проскальзывает мысль, что «влюбился». Смотреть на такого Хосока, который, забывшись, танцует со всей душой, а не ходит вечно хмурым и орет на Юнги за каждую оплошность, и не влюбиться просто невозможно. В груди сердце замирает, потом резко пропуская гулкий удар. Душа сама просится в пляс, составить Чону дуэт, стать его партнером в танце, но он будет на его фоне блеклым пятном. Так ярко сияет сейчас Хосок.       Музыка подходит к своему завершению, отбивая последний такт, и Хосок с разбега делает сальто назад, приземляясь в присяде на ноги. Юнги готов упасть в обморок, если уже этого не сделал. Хосок устало валится на пол, тут же закрывая глаза, и дышит тяжело, проводя ладонями по лицу. Он вспотел и покраснел, но выглядит не менее красиво, чем обычно. Даже больше. И Юнги реально готов признаться, что влюбился. Вот прям сейчас. В эту секунду.       Тишину, воцарившуюся в студии, разрывает звон от хлопков. Хосок открывает глаза, а Юнги отходит от стены, широко улыбаясь. — Это. Просто. Охуенно, — четко по словам проговаривает Мин и садится возле Чона на пол, рассматривая Хосока. — И долго ты тут стоишь? — Хосок раскидывает руки в стороны, так что одна ложится на бедро Юнги, потому что он сидит достаточно близко, и вздыхает, снова прикрывая глаза. — С...начала? — Юнги и сам не уверен сколько он простоял, глазея. Потому счет времени у него потерялся, как только он увидел Хосока. Может, он вообще тут вечность стоит. Хрен его знает. — И что думаешь, профи стрита? — Хосок опять ухмыляется, открывает глаза и смотрит прямиком на лицо Юнги, на котором и так все написано. Зачем спрашивать? — Я уже сказал, что это просто охуенно, — снова хлопает в ладоши Юнги, а потом складывает руки на коленях. Он, наконец, замечает, что одна рука Чона покоится на его бедре и сглатывает, цепляясь взглядом за множество разных браслетиков на запястье Хосока. Красиво. — Нет, правда. Я видел множество практик как и корейских танцоров, так и западных, и то, что сделал ты, вообще не сравнимо с ними. — Настолько плохо? — хрипло смеется Хосок и присаживается, зачесывая волосы пятерней.       Юнги расстроенно выдыхает. И не потому что Хосок нарочно на комплименты набивается, а потому что он руку с него убрал. Ему вообще-то нравилось. — Я тебя сейчас пну! — в доказательство своих намерений Юнги бьет Хосока кулаком в плечо. — Не напрашивайся. Я и так уже сказал, что это пиздато. Что мне еще сказать? — Да ладно, я тебя из себя вывожу, как ты меня, — потирая ушибленное место смеётся Чон. — Но спасибо, правда. Давно меня никто не хвалил.       И Юнги не знает, как реагировать на это признание. Хосока давно никто не хвалил? Не хвалил Хосока? Серьёзно? Да он готов до скончания своей жизни (ну это желательно) говорить ему о том, что он Бог и это, черт возьми, прекрасно. Кто вообще посмел обделить его в похвале? Покажите Юнги этого человека, он его на клочки зубами раздерет, а потом еще и облизываться будет, косточки обгладывая. — Ты сейчас серьезно? — Мин хлопает глазками, неверяще смотря на своего учителя. — Тебя никто не хвалит? — Ну знаешь, когда ты гордость семьи и лучший студент курса, похвалой тебя обделяют, потому что твои успехи и твои старания воспринимаются как что-то само собой разумеющееся.       Юнги вообще-то не знает. Ему никто никогда не говорил, что он лучший. Наоборот, мать ему говорила, что танцы – та еще херня, и далеко он на них не выедет. Родители не разделяли его интересов, отправили на юрфак, собрав с миру по нитке на обучение сына и теперь ждут от него успехов в юриспруденции, которую Юнги терпеть не может, но все равно ходит (спит) на пары, поэтому...да, Юнги не знает. Но Хосоку он об этом не говорит. Просто молча кивает.       И на этом их увлекательная беседа заканчивается. Хосок поднимается с пола, хватает полотенце и бутылку с водой, говорит Юнги, чтобы тот переодевался и начинал разминаться (сегодня даже без противного кросса по периметру студии), а он попозже подойдёт. Юнги ничего не остается, как согласиться и проводить Чона взглядом до дверей.       Этим же вечером, после изнурительной тренировки, Юнги встречается с друзьями снова у Тэхена. Они, опять перебрасываясь колкими фразочками и шутейками за триста, смеются, пьют холодное пиво и едят все тот же рамен. А у Юнги в голове Хосок. И как выбросить его, он, блять, не знает. — Юн, ты слышишь, блять, вообще? — пинает его в плечо Чимин.       Юнги выныривает из своих мыслей, переводит взгляд на Чимина и встряхивает головой. Ну нельзя же так нагло забивать свой мозг Хосоком.       (Можно, вообще-то, но вариант говно, если честно). — Слышу, слышу, — врет Юнги, отпивая пиво из бутылки. — Как тебе идейка? — подхватывает Тэхен.       Юнги судорожно пытается вспомнить, о чем говорили парни, закусывает губу, но в голове у него опять чертов Чон Хосок. И о чем они там говорили, он не знает. — Идейка класс, — Юнги зачем-то соглашается, а потом все решает на всякий случай уточнить, зная, что сейчас на него обвалится шквал тупых подъебов. — А че за идейка? — Блять, ну ты серьезно? — вздыхает Чимин. — Ты вообще где? Здесь или мысленно ножки перед своим балетником раздвигаешь?       Юнги бы, конечно, въебал Чимину. Очень больно. Как умеет. Но у Мина из головы никак образ Хосока не выходит. Его движения, его тело, его голос. Просто он сам. Целиком. Поэтому он только глаза закатывает и хмурится, вновь припадая губами к горлышку бутылки. — Короче, — успевая прервать перепалку, Тэхен садится чуть ближе к Юнги, — сегодня в полночь на площади опять баттл будет. Парни шептались, что будет какой-то новичок. Хочу сходить посмотреть. Пойдёшь?       Юнги был бы ни Юнги, если бы не согласился. Из-за вечных тренировок с Хосоком он уже и забыл, что такое баттлы и уличные танцы. Друзья его и на этот счет бывало подстебывали, что мол «совсем уже окультурился со своей классической хуетой, забыл кто тебя воспитал (улицы) и о нас, гондон неебанный, забыл». Догадаться, что фраза эта принадлежала Чимину и труда не составило.       Поэтому уже к полуночи, когда в парнях было по паре бутылок светлого, они выбрались на площадь. Толпа снова ликовала, кому-то свистела и кричала, поддерживая, а они, предвкушая очередное ночное веселье и единение с жесткими битами, отлетающими от исписанных граффити стен, широкими шагами двигались прямиком к толпе. В центре во всю выплясывал Джоу, которого парни видели раза четыре от силы, но как только на горизонте появились легенды стрит-дэнса этого района, Джоу быстро скрылся, отдавая площадку для них. — Давно вас не видать, братва, — к ним тут же подошел Джин – паренек, что всегда за музлом стоял, и похлопал каждого по плечу, улыбаясь во все тридцать два. Впрочем, как и всегда. — Дела житейские, Джи, — первым заговорил Чимин. — Сам как? Че на повестке ночи? — О, это ты кстати! — в глазах парня сверкнул огонек, явно не сулящий ничего хорошего. — Сегодня будет новичок. — Нас ему не порвать, — нагло заявляет Юнги, ухмыляясь. Тут, бесспорно, все знают, что эта троица – короли. — Ну я б поспорил... Он вроде как профи в хипе. Говорят, что двигается, как Бог. И стили миксует превосходно! — Нихуя, — Тэхен присвистывает и выуживает из кармана бомбера пачку толстых винстон, прикуривая.       Джин широко улыбается, в глазах восторг и непреодолимое желание увидеть того самого новичка, а Юнги снова на пару секунд выпадает из реальности. В голове мельтешит мысль, что это может быть Хосок. Он лично убедился, что в хипе он профи. У него реально же чуть слюни не потекли, когда он увидел то, что вытворял Чон в студии. И стили Хосок вполне может миксовать превосходно. Он на курсе классической хореографии, и в его танцах проскальзывает и хоп, и контемп, и джаз-модерн. Даже в паре видео он смог уловить элементы вога.       Но Юнги тут же мотает головой, прогоняя навязчивые мысли. Это уже на помешательство походит. Хосоку здесь делать нечего, он бы не пришел сюда что-то кому-то доказывать и показывать. В этом Юнги уверен больше чем в том, что сам себе напридумывал. — И типа мы на фоне него хуесосы? — хмыкает Чимин. — Не, парни, как бы я вас не любил и не боготворил, но он реально круче может оказаться! — Джин машет руками, активно жестикулируя, и продолжает восхищенно щебетать о новичке, которого они еще даже в глаза не видели. — Тогда мы прямо сейчас всех тут уложим! — оживляется Юнги. — Я не позволю свой статус отобрать! — Тэхен с Чимином рядом угукают.

mims — move if you wanna

      Пак отбрасывает недокуренную сигарету в сторону и кивает Джину, чтобы тот к своему импровизированному пульту вернулся и включил им какой-нибудь новый модный трек. Джин кивает, подмигивая парням, и по округе разносится последний сингл Дрейка. Тэхен с Чимином выходят в центр круга, образовавшегося толпой зевак, снова собравшихся поглазеть на уличные танцы, и начинают покачивать головой в такт басам. Когда репер начинает читать, парни снова в груве делают поступательные шаги, а затем переступают с одной ноги на другую, оборачиваясь вокруг своей оси. Они синхронно начинают добавлять в ход руки, разводя их в стороны у полусогнутых колен. Они даже толком еще не начали двигаться, но публика уже их поддерживает свистом.       А потом на припеве в центр выскакивает и Юнги. Вот тогда-то и начинается настоящее «мясо», как любит говорить сам Мин. Парни снова расходятся в полукруг, начиная ритмично качаться под бит, их тела начинают жить своей жизнью, двигаясь до умопомрачительного хорошо и красиво (и пошел нахуй Чон Хосок, который два месяца называл Юнги бревном), руки и ноги иногда сплетаются, но никто из них не падает, потому что это не ошибки. Это часть их хореографии, которую они прямо сeйчас придумывают на ходу. Юнги, Тэхен и Чимин как инь и янь плюс один, они чувствуют друг друга максимально, их сердца принимают единый ритм, подстраивающийся под ритм музыки. Они не танцуют – рвут каждого в пух и прах своей энергетикой, своей силой и подачей, поэтому, когда трек подходит к концу по кварталу разносятся громкие визги девчонок с сопутствующими фразами «Боже, просто трахни меня» (они скорее к Тэхену и Чимину относятся) и очередным криками парней «вот это охуенные парни» (ну и тут Юнги в пролете).       Поклонившись в реверансе (как пафосно), они отбивают друг другу «пять» и втроем подходят к Джину, что молча хлопает в ладони и кивает головой в знак одобрения. — Ладно, признаю, урыли и закопали, — тянет Джин, тоже не упуская возможности отбить парням «пять». — Отбили статус. Но погодите, дождемся новенького и тогда я с вами еще поговорю!       Парни присаживаются на бордюр, решая пока перекурить, потому что танцплощадку отбивают двое парней, которые танцуют тик-тоник (Юнги думает о том, что вообще-то выглядит неплохо, но все равно хуйня та еще), переговариваются по поводу следующего своего выхода, может, минут эдак через двадцать, но замолкают, когда на горизонте раздается рев мотора, а после возле толпы останавливается черная хонда цбр шестьсот в матовом кузове, а с нее сходят два парня. Один чертовски красивый брюнет, чьи волосы как смоль под светом фонарей отливают синевой, с множеством проколов в ушах, серебряной цепью на шее и тату-рукавом, что отлично виднелся из-под черной футболки, а второй...Хосок.       Юнги, кажется, забывает, как дышать. Он так и замирает с сигаретой в зубах, наблюдая за тем, как парни, приветливо улыбаясь, стремительно пропадают в толпе. Ему вообще поначалу кажется, что он окончательно поехал своей недалекой головкой, просто потому что, блять, ему Чон Хосок уже мерещется, но его догадки о собственном безумии опровергает Чимин: — О, Юн, а это не твой балетник ли? —кивая в сторону вновь появившихся на горизонте парней, усмехается Чимин. — Бля, я хочу его, — доносится справа от Тэхена.       Если фразу Чимина Юнги еще как-то смог пропустить мимо ушей, то на слова Тэхена он уже оборачивается, хмурясь. Вообще-то Хосока тут хочет он, так что эта лавочка прикрыта. — Чего, бля? —озвучивает мысли Юнги Пак. Он точно так же поворачивается в сторону Тэхена, который неотрывно следит за Хосоком и вторым парнем, и тоже хмурится, даже забывая о своей сигарете. — Я хочу его, чего неясно? Или вы в уши долбитесь? — Кого? — решает уточнить Юнги.       Надо ж узнать, кого именно, чтоб не быковать зря. — Вот того с татухами! — облизывается Тэхен, и Юнги выдыхает. Слава Богу.       Хотя, погодите-ка, нахуй... — Ты ж натурал?! — смеется Юнги.       Чимин рядом вообще теряет дар речи, понимая, что и второй его друг, кажется, ударился головой об баннер «Голубые дали». — Значит би! — раздраженно выдыхает Ким. — Да похуй, кто я, Боже! Ты посмотри на эту ебанную греческую статую! Хочу! Хочу, хочу, хочу! — Эй, эй, эй, Ким Тэхен, очнись! Ты любишь девушек, их сиськи и вагины! — не унимается Чимин. — Это не мешает мне хотеть его член! В себе!       Тэхен разговаривает с Чимином, несмотря на него, а все еще прожигая взглядом Хосока и его друга, которые медленно движутся в сторону Джина, за спиной которого они и сидят. Чимин рядом вообще слюной давится. — Ты же даже не знаешь, какие ощущения от члена в заднице! — Пак повышает голос, и, хвала всем богам, что на них не обращают внимания из-за громкой музыки. — Ты представь что тебе что-то в анус пихают! Фу блять, фу нахуй! — Юнги, — Ким, наконец, отрывается от разглядывания своего объекта вожделения, и поворачивается к Мину, что тихо смеется с такого внезапного разговора, — какие ощущения от члена в заднице? — Превосходные! — не скрывая улыбки отвечает Юнги. — Ну охуеть! — Чимин вздыхает и складывает руки на груди. — Второго гея в своем окружении я не выдержу! — Юнги смеется еще громче, совершенно не обращая внимания на фразу Чимина, что скуксился, надув губы, а Тэхен возвращает взгляд на приближающихся к ним парней. — Блять, ну, может, ты хоть активом будешь, а? — Не, Чим, под такого альфа-самца только раскладываться! Ты посмотри на него! —Тэхен чуть ли не пищит, Чимин раздосадованно воет, а Юнги снова забывает обо всем вокруг.       Хосок с другом останавливаются прямиком напротив них. — Так вот почему ты сдуваешься после двадцатого круга, — хмыкает Чон, замечая в руках Юнги сигарету. Мин на мгновение теряется, а потом кидает стлевший окурок в сторону, отряхивая руки. — Бросай курить, Юнги. Такими темпами ты сдохнешь после пяти минут подо мной.       Теперь захлебывается слюной Юнги. Ему же не послышалось это сейчас? Хосок слышал их разговор? Или у него окончательно крыша едет от спермотоксикоза. Он, вообще-то, довольно долгое время без секса. — Что? — ему даже плевать на то, что рядом с ним уже Тэхен щебечет о чем-то с другом Хосока, а Чимин вообще поднялся с места и стоит задницу отряхивает. — Говорю, курить бросай, а то такими темпами и пяти минут со мной скоро не вытерпишь! У нас два с половиной месяца до отчетника осталось, номер ставить с новой тренировки будем! А я тебя загоняю, честное пионерское!       Точно ебанулся. Хосок ему нормальные вещи говорит, а Юнги уже краской готов залиться и прямо сейчас Чону отдаться, потому что это становится невозможным! — А...да, да, — Мин теряется, но тут же приходит в себя, чтобы не сдавать себя с потрохами. — Ты чего тут делаешь вообще? — возвращается он к насущному вопросу, чтобы успокоиться окончательно. — Чонгук услышал как-то, что мы с тобой твои баттлы обсуждали. Вот, решил повыебываться и дать мастер-класс, — Хосок кивает себе за спину, где на этого самого Чонгука, про которого Мин был наслышан, почти вешается Тэхен, щупая бицепсы, и кивает. — Так это он – новичок, про которого нам уже все уши прожужжали? — Юнги встает с бордюра и ровняется с Хосоком. Только сейчас он замечает, что Чон в узких черных джинсах с рваными коленями, чёрной футболке, поверх которой накинута темно-серая джинсовка с дизайнерскими разводами, а в ушах у него пара сережек-колец болтается. Таким Юнги его видит впервые, потому что Хосок до этого перед ним появлялся лишь в широких толстовках или футболках и спортивных штанах. — Похоже на то, — пожимает плечами парень. — А ты тут решил снова удариться в стрит? — Из меня его клешнями не вытянешь, смирись. Даже несмотря на мою приобретенную гибкость.       Юнги отвечает вроде просто, но в голосе у него гордость за самого себя. Он до сих пор помнит тот день, когда Хосок его впервые похвалил, а не наорал, и терпел все его очередные слюни и сопли о том, что ему больно и у него все тело уже дрожит. — Поверь, это только начало твоей гибкости, Юнги, — цокает Чон.       Юнги закатывает глаза и вздыхает. Если честно, он готов часами связки тянуть, чтобы прогнуться под Хосоком правильно. Только самому Хосоку он об этом, конечно же, не скажет. К черту. Он и так с ума сходит уже. — Да, да, да. Давай, назови меня деревяшкой, я опять взбешусь, мы посремся, и больше я к тебе не приду, — припоминает его слова Юнги, а у самого глупая (и ни разу не влюбленная, нет) улыбка на лицо лезет. — Не, я так не хочу. Я к тебе уже привык. Знаю твои слабые места в теле, знаю, как правильно надавить и как правильно это исправить, — «трахнуть», хочет сказать Юнги, но молчит, — поэтому ладно, оставайся. На нового протеже у меня нет времени и желания, если честно. Только тебя хочу.       Хосок ухмыляется, а Юнги думает, что второй раз ему уж точно послышаться не могло. Это уже перебор. Даже для него самого. — Меня хочешь? — переспрашивает он, чтобы, все-таки, убедиться, что у него не едет крыша и прямо сейчас ему не нужно собирать свои вещи в клинику для психически больных. — Ага, — но Хосок отвечает абсолютно невозмутимо, будто ничего такого и не сказал. Хотя, если подумать, то Чон и правда ничего такого и не сказал. Это у Юнги фантазия извращенная, и думает он последнее время только о сексе, потому, наверное, Юнги и ведёт себя, как дибил. — Тебя тренировать. Ты классный, хоть и характер у тебя говно. И шуточки твои пошляцкие тоже дерьмовые. Но ради такого я потерплю.       Юнги судорожно выдыхает. Ему реально пора в психиатричку. Он хмыкает, оставляя эти слова Чона без ответа, и отходит от Хосока на пару шагов назад. Ему вообще кажется, что они стоят слишком близко друг к другу, а у него крыша едет. От Хосока еще так приятно пахнет чем-то мускатным, что голову кружит. — А ты? — вдруг спрашивает Мин, поднимая на Хосока взгляд. Хосок хмурится, не понимая, к чему был задан вопрос, и вопросительно смотрит на Юнги. — Что я? — Не хочешь тоже поучаствовать? То, что ты вытворял в студии, конечно, не сравнится с нами, королями стрита, — лукавит Юнги. Еще как сравнится. Еще и переплюнет, — но мое сердце ты покорил, признаюсь. Тут ты порвешь всех. — О-о-о, нет! — тут же протестует Хосок. — Я давно этим не занимаюсь. — Баттлами? Или стритом?       Юнги вдруг понял, что, наверное, у них с Хосоком чуть больше общего, чем он думал. К тяге к танцами, как минимум, еще прибавляется жизнь в уличных танцах и баттлы. — И тем, и другим, — подтверждает его мысли Чон. — Так что нет. Я пришел за компанию с Гуком...которого, кажется, охмурил твой дружок, — Хосок оборачивается в поисках своего друга, но замечает лишь то, как они с Тэхеном мило воркуют и смеются. Тэхен открыто флиртовал. А Юнги уже начал им гордиться. Переманил дружка на сторону «ебучих жоподеров». Опять же – цитата Чимина. — Тэхен вообще-то натурал, но...он тут заявил, что не прочь твоего друга оседлать, — смеется Юнги. Он вообще-то и сам не верит в то, что говорит, но а почему бы и нет, если это фактически было озвучено автором слов пару минут назад? — Гука половина колледжа хочет. В том числе и парни, твердящие, что они натуралы. Я не удивлен, — Хосок пожимает плечами, обходит Юнги стороной и присаживается на бордюр, на то место, где сидел Мин.       Юнги становится некомфортно, когда он смотрит на Чона сверху вниз, поэтому он тут же садится рядом, складывая руки на коленях. — Ну не знаю... Я вот его не хочу, — Юнги снова смотрит в сторону Тэхена и Чонгука, кстати, не замечая где-то поблизости Чимина (видимо, устал от общества геев и пошел искать себе пассию женского пола на ночь), а потом снова на Хосока. Чонгука он не хочет. Нет. А вот Хосока да. — Только ты представь, как бесились его поклонники, когда он клеился ко мне. — Он к тебе клеился? — и Юнги даже не знает: это сейчас просто удивление или укол ревности. — Да, было дело, — вздыхает Хосок. Юнги вдруг улавливает толику грусти в его голосе, но вида не подает. Просто поворачивается к Хосоку всем телом и показывает, что готов услышать полную картину событий. — Ну ничего там сверхъестественного в его подкатах не было. Дарил мне пару раз вино и конфеты, как будто я какая-то телка, ей богу. Приглашал в кино, в кафе, по парку погулять. Но вот когда он ко мне на одной из вечеринок целоваться полез, я сказал, что прости, дружище, ты не в моем вкусе. Он поныл недельки две. Не разговаривал со мной еще столько же. А потом остыл. И, как видишь, мы теперь с ним закадычные друзья.       Юнги нервно усмехается, пусть и старается потом широко улыбнуться. Как будто его эта история посмешила. Но на самом деле у Мина в груди что-то неприятно заныло. С чего вдруг вообще Юнги решил, что как-то сможет подкатить к Хосоку, и уж тем более мечтать о нем в плане секса, если он ему и сам сказал, что он не в его вкусе. И Чонгук тоже. Может, Хосоку вообще девушки нравятся, а он тут надежды хотя бы на перепихон строит.       Юнги идиот.       Поэтому больше вопросов, касающихся темы отношений, он не задает. Юнги отворачивается обратно, замечая, что и Тэхена с Чонгуком поблизости уже нет, а значит, скорее всего Гук ушел разрывать танцплощадку, а Тэхен поплелся за ним хвостиком, чтобы поддержать. — Ты сказал, что больше не занимаешься этим... — решает перевести тему Юнги, чтобы избавиться от навязчивой мысли спросить что-то более личное. — Раньше ты увлекался стритом?       Вопреки указаниям Хосока бросить курить, Мин снова тянется за ментоловой сигаретой в пачке, а потом чуть ли не падает с бордюра на асфальт, когда Хосок у него пачку из рук выхватывает, но не выбрасывает, а сам достает сигарету и подносит к своим губам, чиркая зажигалкой. — Скажешь в академии, что видел меня с сигаретой, заставлю бежать пятьсот кругов, — хмыкает Хосок. Знает, что Юнги не такой самоубийца, поэтому промолчит. Только Юнги и резона нет сдавать Хосока. Они же вроде как...друзья? Хосок возвращает пачку Юнги и долго затягивается, выпуская в воздух большое облако дыма. — Да, раньше я занимался только уличными танцами. До того момента, как поступил в академию. Не поверишь, но я тоже самоучка. С десяти лет начал увлекаться, а потом танцы проникли в мои вены и теперь текут там вместо крови. Я точно так же, как и ты, танцевал с парнями в переулках, дышал ночным воздухом Сеула и чувствовал себя живым, свободным, полноценным... — Юнги смотрит на Хосока и видит в его глазах все те утраченные чувства. Они пеплом оседают на миновой душе, потому что...он знает, что это такое. И как никто другой сейчас понимает Хосока. — Когда пришло время выбирать университет, я, не раздумывая, замахнулся на академию искусств. Я хотел пойти на отделение хип-хопа, потому что только в этом направлении я чувствовал себя...дома, но родители поставили ультиматум: либо я иду на что-то более культурное, видите ли им не нравилось, что я – мальчик из семьи адвоката и банкира буду каким-то хипхопером-оборванцем, — с явным отвращением фыркает Чон. Юнги поджимает губы, потому что снова понимает. Только ему родители таких ультиматумов не ставили. Просто поставили перед фактом, что его танцы (его душа, его жизнь) это лютое дерьмо, и что он должен заниматься чем-то реальным, чем-то более стоящим, чем эти «дрыганья конечностями», — либо меня отдают в балетную школу. А я балет терпеть не могу, чтоб ты понимал. Меня тошнит от него. — Юнги мысленно усмехается. «Балетник» Чимина вообще не в попад. — Я решил, что классическая хореография это что-то более приближенное к современному миру танцев, поэтому пришлось выбрать это направление. Я был таким же деревянным, Юнги. И если бы ты знал, сколько я вложил в то, что ты видишь сейчас...ты бы просто проблевался, как я, когда уже на негнущихся ногах из-за забитых мышц, с пеленой перед глазами и сердцем, готовым вырваться наружу, вставал и доводил себя до идеала, чтобы просто быть лучшим. —       Хосок неожиданно встает с бордюра, но сигарету не выкидывает и направляется куда-то дальше за спину Сокджина. Прогуляться решил. Мин, не медля, пошел за ним. Ему позволяют узнать больше. Позволяют проникнуться, узнать, что таится за образом Хосока, и Юнги этого просто так не упустит. — Так вот почему ты тогда сорвался, — тихо предполагает Юнги, когда музыка становится почти неслышимой, потому что они отошли на приличное расстояние.       Хосок, наконец, докуривает и бросает окурок в одиноко стоящую урну посреди облагороженной редкими цветами клумбы (одна из прелестей сеульских спальных районов), а потом коротко смотрит на Юнги и хмыкает. — Да, — кивает. — Просто...прости, я, вообще-то, не должен был на тебя срываться, как никак, это личное и... — Не извиняйся, — Юнги сам не замечает, как кладёт руку на плечо Хосока, нежно поглаживая пальцами, а затем видит его легкую улыбку. И это такое приятное чувство, что Юнги улыбается сам. — После твоих слов я многое осознал и начал работать. Как видишь, та ссора даже дала свои плоды. — Я просто так устал, Юнги, — Хосок неожиданно разворачивается всем телом к парню и хватает его за руку. У Юнги в этот момент сердце останавливается. Ему кажется, что он в эту секунду клиническую смерть пережил, но когда оно в груди отдаётся сильным ударом, он вдыхает. — Я никому никогда не жаловался, никому никогда не показывал, насколько я заебался от всех этих нравоучений семьи, преподавателей, некоторых друзей, что...просто сорвался на тебя. Я опять поссорился с родителями в тот день, старался держаться до последнего и все те слова предназначались им, а не тебе. Я им хотел сказать, сколько я работал над собой и своими истинными желаниями в угоду им, а ты просто... — Начал тебя бесить и попал под горячую руку. Я понимаю, — Юнги все еще улыбается, но уже не так широко, а сдержанно, чтобы поддержать, а не показать, насколько его веселят слова Хосока, и продолжает гладить нежно по плечу. Юнги и сам знает, чего стоит поддержка близких, которую он, собственно, никогда и не получал, поэтому сейчас, когда они, оставшись вдвоём далеко от эпицентра баттлов, Мин эту поддержку оказывет. Она важна. И Юнги раз не себе, так Хосоку даст понять, что он ее заслужил. Хоть кто-то должен ее оказать ему. Хоть кто-то должен быть на его стороне. — Я знаю, что ты чувствуешь, Хо. Знаю, что это, когда твои интересы не разделяют, когда обесценивают твои настоящие желания и не дают реализоваться там, где тебе действительно место. Эта боль знакома мне.       Хосок слушает внимательно и поверить не может, что прямо сейчас напротив него стоит человек, который малыми, но столь приятными словами греет душу и не даёт сдаваться. Хосок это ценит. Больше, чем что-либо, что ему когда-то говорили. А Юнги, не ожидая от себя, приобнимает Чона, перемещая руки на теплую спину.       Они стоят так минуту, и первым идиллию нарушает Хосок, отрываясь от миновой груди, чтобы посмотреть в глаза. — Когда ты пришел в студию, я сразу заметил в тебе эти замашки уличного танцора. — Продолжает свои откровения Хосок. Он просто устал все в себе держать. — Я вспомнил себя, и в груди что-то сжалось, и так больно, что я почти не дышал. А когда ты начал показывать ту мою хореографию, самую первую, для первого отчетника, которую я сутками напролет отрабатывал год, уходя из зала с красными глазами от слез беспомощности и болью во всем теле, я заметил эту рваную подачу, эти скомканные движения, и узнал в тебе себя, Юнги. Я будто смотрел на себя, когда наблюдал за тобой. И поэтому без раздумий взял, хотя за один только день ко мне пришло около двадцати достойных людей, не менее талантливых, красивых, пластичных. Они все были такими...искусственными. Готовыми, что ли. Я смотрел на них и думал лишь о том, что в них я не видел чего-то особенного. Каждый был по своему хорош, каждый имел шанс стать моим протеже, но...я взял тебя потому что ты настоящий. Да, без эмоций, пластики, грации, подачи, но настоящий.       Юнги вновь обиделся бы, ну или хотя бы в знак протеста бы пнул Хосока, но не сейчас. За это время Мин в полной мере осознал, что Чон был так то прав. Сейчас, смотря на себя в зеркало при каждой тренировке, он действительно гордится собой, потому что больше не бревно, больше не безэмоциональный. Он учится подаче, учится быть искренним с публикой, которая на него смотрит. Только Юнги где-то в глубине души понимает, что единственная его публика – Хосок. И только с ним он хочет быть искренним. Настоящим. – И все же, — вырывает его из мыслей Хосок, — задам вопрос: почему ты пошел ко мне? У Чонгука тоже было место, он хип-хопер, вы схожи, но ты решил пойти именно ко мне. Для чего?       Четыре месяца назад Мин бы ответил, что хочет стать профессионалом (он и сейчас так ответит), но с губ хочет сорваться совсем другое. Что-то вроде...потому что ты мне нравишься?       Юнги мотает головой. Он совсем мало что о Хосоке знает, и говорить сейчас так, как минимум, неправильно, но так хочется. Но он не позволяет. Нет, точно не сейчас. — Потому что мне нравится твой стиль, твоя подача, — ну почти, — ты...живешь тем, что делаешь, — Юнги осекается. — Я хотел с тобой танцевать еще года два назад. Когда впервые на то видео наткнулся. — Я живу тем, что делаешь ты, Юнги, — тихо говорит Хосок, и Юнги понимает, что Чон говорит об улицах, танцах на задворках, этих настоящих преданных ценителей их творчества, а не той толпы, которая приходит на отчетники академии, чтобы получить эстетический оргазм, но все равно чувствует, как вновь сердце замирает.       У Юнги вторая клиническая смерть за пару минут. Чон Хосок – причина этих самых смертей. Он же и его спасение с того света, потому что Юнги и слова сказать не успевает в ответ – его губы резко оказываются занятыми. Хосок его целует.       Его губы мягкие, с привкусом недавно выкуренной сигареты. Они нежно перебирают миновы, пока теплая ладонь покоится на щеке, а вторая слегка приобнимает за талию. Юнги настолько сбит с толку, настолько был не готов именно к такому исходу этого душевного разговора, что все это время, пока Хосок губами мажет по его, он стоит и не шевелится. Даже на поцелуй не отвечает.       Чертов идиот.       Проходит меньше минуты, прежде чем он снова оказывается освобождённым от плена чоновских рук и губ. Хосок, так и не дождавшись ответной реакции, отходит от Юнги на пару шагов назад, проводит руками по своим волосам, и вздыхает тяжело. — Прости, — шепчет Хосок, поднимая взгляд на Юнги, а тот стоит и не шевелится, только сейчас осознавая, что с ним произошло. — Прости, я не должен был.       «Поцелуй еще раз!» — так хочет закричать Юнги.       «Пожалуйста, Хосок. Поцелуй еще хоть один раз»       Но вместо того, что просит озвучить душа, он слабо улыбается и кивает. — Ничего, — «...страшного, я ступил, давай повторим», — все в порядке. — Не пойми меня неправильно, ладно? — в голосе проскальзывают нервные нотки, пока Хосок кусает нижнюю губу, а потом в ответ так же улыбается. — Я просто... — он вновь вздыхает и прячет взгляд, отводя его в сторону урны. — Забей, короче. Не было ничего. — Хосок...       Юнги пытается то ли оправдаться за свое по-настоящему идиотское поведение, он ведь правда просто не ожидал, совсем причем, то ли извиниться и сказать, что все в порядке, что он придурок, но ему понравилось и он хочет еще раз, уже нормально, но почему-то просто молчит. У него нет оправдания почему. Просто молчит.       Хосок отмахивается и медленно уходит дальше по переулку, оставляя Мина так и стоять у чертовой клумбы и смотреть ему вслед. — Ты куда? — кричит он, когда Хосок почти доходит до поворота. — Домой. Увидишь Чонгука, скажи ему, что я уехал.       И реально скрывается за поворотом, куда Юнги не решился пойти за ним. Потому что облажался. Потому Мин Юнги вообще-то не любит целоваться, и когда ему перепадает секс, то он всегда ставит запрет на эти бессмысленные лобызания, как он сам их называет. Потому что Юнги понравился этот поцелуй.       Потому что Юнги впервые кого-то хочет поцеловать сам.       Мин Юнги до жжения в груди хочет поцеловать Чон Хосока.

***

      Что произошло и почему Юнги вернулся к друзьям без Хосока, он рассказывать не стал. Просто передал Чонгуку, что тот уехал домой, видимо, на такси, а потом в круглосуточном магазинчике взял себе еще три бутылки пива сам ушел домой.       Тэхен с Чимином докапывались, пытались выяснить, почему Юнги выглядит растроенным, даже шутить пытались, что, если Хосок его обидел, то он за это непременно поплатится, но их уловки попросту не сработали. Юнги отмахнулся тем, что порядком устал и ему просто необходимо поспать, поэтому слинял так быстро. Знать о том, что Мин пил в одиночестве и пытался что-то написать Хосоку (извинения?), друзьям не нужно. Тем более, когда Чимин весь вечер крутился возле какой-то девчонки, что ему глазки строила, а Тэхен все подкатывал яйца к Чонгуку.       О дибилизме одного придурковатого оленя Мин Юнги им выслушивать не было необходимости.       Весь следующий день, который по праву был его единственным выходным, Юнги тоже ничего не делал. Сидел, молча пялился в телефон, думал о том, что он пиздец как облажался, и как теперь ему общаться с Хосоком после того поцелуя. Думать о них в плане чего-то большего, чем друзья, для Юнги было совершенно нормальным, особенно последние два месяца, пока он смотрел на его редкие улыбки, сменяющиеся строгим выражением лица во время его ошибок на тренировках, влюбляться в его танец, в его каждую эмоцию, в эти заигрывания с самим собой в отражении зеркала, приписывая их себе, тоже было для Юнги нормально, а вот нормально взять и ответить на поцелуй, о котором он мечтал в своих влажных снах не смог. Потому что...       У Мина даже объяснения нет почему. Испугался. Не ожидал. Повел себя как девственник-малолетка. Кретин, да и только.

mclean – broken

      Поэтому через день, когда вся ситуация более-менее отложилась в его голове, а сотни оскорблений были адресованы им самим самому же себе, он робко стучится в дверь студии. Он никогда не стучался, а тут вот вдруг захотелось. Только, конечно, ответа он не дожидался. Молча вошел, и снова замер, потому уши стали вслушиваться в полне попсовую композицию на английском, и, наверное, Юнги впервые пожалел, что английский он знает.

I feel I can't even breathe, Кажется, я даже не смогу дышать. Don't think that I can handle this, Вряд ли я с этим справлюсь. Baby, I'm so in agony Детка, я в такой агонии.

      Хосок вновь движется чертовски плавно, будто он и правда плывет, но каждое его движение выражает боль. Он будто по-настоящему бьется в агонии. Юнги совершенно не хочет думать о том, что эта боль из-за него. Нет. Не мог же он так облажаться? Хосок ведь сам сказал забыть. Неужели, поцелуй – не просто порыв эмоций в трудную минуту, не просто благодарность за поддержку, а действительно...чувства?       Юнги настолько нравится Хосоку?       Да быть не может!       Мин снова тенью проползает по стене и становится к ней впритык, лишь бы не попадаться на глаза. Снова подглядывает, да и плевать! Он вечность готов смотреть на то, как танцует Хосок, потому что это, кажется, его новый стимул жить. Просто смотреть и наслаждаться каждым взглядом Чона в зеркало, каждым его вздохом и движением, выбивающим кислород и из его легких. Чон Хосок – чертово произведение искусства. По крайне мере, для Мин Юнги, потому что он так бессовестно пускает слюни и делать с этим совершенно ничего не собирается.

Where do I go from here? Куда мне деться отсюда? I'm so lost. Я совсем потерян. Do you know how hard it is Ты знаешь, как мне тяжело Fighting my way through this? Прокладывать себе путь, сражаясь? It shouldn't even be like this, Всё должно было быть не так, I shouldn't have to feel like this, Я не должен был чувствовать себя так.

      Слова из колонок пробиваются в самое сердце. И теперь Юнги кажется, что Хосок танцует о той боли, которую ему причинили, обрубив все надежды на то, что он сможет танцевать то, что поистине желал. «Ты знаешь, как мне тяжело, прокладывать себе путь сражаясь?». Конечно, Юнги знает. Пару дней назад узнал, и не раз за ночь провел параллели меж ними, сравнивая. Они чертовски похожи. Их души одинаково поломаны, но они оба борятся. Хосок четыре года борется с собой и трудится здесь, в студии, стирая пот кровью в угоду родителям. А Юнги, выросший в не самом благополучном районе города, только к восемнадцати перебравшись в более приятное место, борется с собой. И стирает кровь в буквальном смысле потом, потому что иначе он просто не может.       Хосок на секунду замирает, когда музыка дает затакт, а потом срывается с места и почти парит, как птица, разрывая себе грудную клетку от этой самой боли. Он лишь на мгновение поднимает взгляд на зеркало, замечая, что глаза Хосока красные. Уловить это оказалось не таким уж и сложным, пусть он и в движении, но внутри вновь что-то сжалось, когда певец начинает растягивать мелизмы в минорных гаммах, а Хосок падает на пол, демонстрируя элементы контемпорари, обнимая себя руками. Он хочет укрыться от этого мира в чьих-то объятиях, которые его успокоят, скажут, что делает он все правильно, а не станут с надменным взглядом твердить о том, что он должен делать, чтобы сделать счастливыми их, а не себя.И действительно, «все должно было быть не так». Никто Хосоку крылья не должен был обрезать. Только Юнги так уверен, что их еще никто не сжег. Что они смогут найти способ вновь вернуть их ему и дать ему почувствовать свободу. Хосок должен парить. Обязан. И Юнги уже знает, как ему помочь, потому что смотреть на всю эту в красном взгляде, видимо, плакал, Юнги не может.

Never felt like this in my life, В жизни так себя не ощущал, Look at the state of me Посмотри на моё состояние, Left here broken. Ты оставила меня разбитым.

      Он еще несколько минут смотрит на то, как Хосок из себя выжимает последние силы, а потом просто, как и в тот раз, падает на пол с последними аккордами. Он снова дышит тяжело, глаза закрывает, и раскидывает руки, подбирая ноги и сгибая их в коленях. Юнги молча переваривает увиденное, пытается принять всю боль Хосока, пытается что-то сказать, но снова не может.       Да какого, блять, черта с ним вообще происходит? — Я тебя заметил тогда, когда ты только зашел, — раскрывает его присутствие Чон, не открывая глаз. — Хоть сейчас не стой столбом, а то я за тебя переживать начинаю.       В голосе Хосока легкая насмешка, заметно, что припоминает поцелуй, поэтому Юнги тяжело вздыхает, и, наконец, выходит из состояния статуи, подходя ближе. — Очень трогательно, — тихо проговаривает Мин. В студии повисла тишина, перебиваемая только тяжёлым дыханием Хосока. — Я, знаешь...кажется, почувствовал эту боль. — Какую боль? — Хосок хмурится, намекая, что понятия не имеет, о чем речь, но от взгляда Юнги не ускользает то, как Чон сжимает руки в кулаки.       Лжет. — Не притворяйся, Хо, — качает головой, пусть и Хосок его не видит.       Чон вздыхает, открывает глаза, смотрит пару секунд в потолок, не моргая, а потом присаживается и стучит рядом с собой по полу ладонью, призывая Юнги присесть рядом.       Юнги, конечно же, садится. Хоть как-то действовать, а не тупить больше, он должен. — Это личное, я прав? — хмыкает Мин, поднимая взгляд и встречаясь взглядом с хосоковым. Хосок смотрит в ответ, но потом смотрит куда-то перед собой в пол. — Да. — Расскажешь? — Юнги видит, как он колеблется, перебирает пальцы и закусывает губу, а потом вздыхает. — Это связано с тем, что ты мне рассказал позавчера? С танцами и родителями. — Ты английский знаешь? — вдруг спрашивает Чон, и Юнги кивает. — Это песня о болезненных отношениях, Юнги. — Оу...       Задел, что-то действительно личное. — Но отчасти тут и о том, что я рассказывал тебе позавчера. — Я заметил. — Я не хочу забивать тебе голову своим нытьем о прошлых неудачных отношениях, потому что говорил, что жаловаться я не люблю, да и уже почти пять лет прошло, но...эта песня многое для меня значит, — Хосок прикрывает глаза, а Юнги удержаться не может: кладет свою ладонь на колено ему и начинает нежно оглаживать большим пальцем коленную чашечку. — То, что я сейчас танцевал, хореография, поставленная именно в тот самый момент, когда каждая моя мечта начала постепенно катиться в никуда. Она...спасает меня в какой-то степени. — И как часто ты ее танцуешь? — Сегодня – впервые за три года, — Хосок поднимает веки, смотрит на Юнги, видит, что тот хочет что-то сказать, поэтому резко поднимается на ноги и хлопает в ладоши. Не дает прошлое ворошить и в душу лезть. На губах тут же появляется улыбка, намека на которую даже в помине не было, и подходит к окну, хватая с подоконника, как всегда, заранее уготованную бутылку с водой. — Не будем о грустном. Мы тут работать собрались, а не сопли пускать. Короче, я вчера весь вечер сидел и придумал концепцию нашего номера. Осталось два с половиной месяца, так что мы успеем.       Юнги совершенно не хочет сейчас о работе, совершенно не хочет танцевать, он хочет сидеть и слушать Хосока. Хочет поддерживать и обнимать. Но его просто этого лишают.       Юнги спорить не станет. — И что ты придумал? — сдается Мин.       Он встает с пола и подходит к Хосоку, разместившемуся на подоконнике, усаживаясь и устремляя взгляд в окно, за которым солнце озаряет весенний Сеул, и студенты младших курсов о чем-то оживленно болтают, смеясь. — Мы — отражение друг друга, — спокойно заявляет Чон, упираясь взглядом в миново лицо. Юнги отрывается от окна, хмурится, посматривая на Хосока, и молчаливо ждет пояснения. — Длительность номера не должна превышать пяти минут, поэтому я как раз взял максимальный лимит и разделил всю составляющую на две части. Первая будет посвящена нашему общему прошлому: стриту, баттлам, улицам, а вторая – тому, что нас связало: академии и классической хореографии. — Ты хочешь вставить в номер стрит? — доходит до Юнги. — Да. — Хосок уверенно кивает, а потом снова отводит взгляд, рассматривая пушистую крону деревьев за окном. — Вообще, это уже немного не вписывается в концепт дипломной работы, потому что хореография для нее должна полностью состоять из элементов этой чертовой классики. Позволяется, конечно, вставлять элементы современных стилей, чтобы немного разбавить атмосферу, но их общее время не должно привышать минутного интервала. Я же хочу почти весь номер на этом построить, потому что в части с классикой я тоже добавлю некоторые элементы из хопа, стрита, джаз-модерна...       Юнги замечает как резко улыбка с лица Хосока сменилась на легкое раздражение, уголки губ подрагивали, пытаясь вновь вернуть их в былое положение. И снова во взгляде вспыхнула искра боли от непонимая и несправедливости. Хосок ведь просто желает танцевать то, чем живет его душа, а не до стертых в кровь ногах, лишь бы просто угодить семье и преподавателям, поддерживая статус лучшего студента курса. — Господин Ким знает? — тихонько интересуется Юнги. — Нет. Деканам не желательно знать содержание номера и хореографию, чтобы в полной мере оценить ее при первом просмотре уже на отчетнике. — Ты боишься, что работу не зачтут за неправильную ее составляющую? Это вполне очевидно, но Юнги все равно решает спросить. Хосок прижимает к себе ближе ноги и вновь смотрит на Юнги. — Да. — Для тебя это так важно? — наверное, вопрос глупый, и Юнги даже чувствует, как у него начинают щеки гореть. Опять тупит.       Но Хосок уже к этому, видимо, привык. Он тихо смеется, перебирает пальцы, и со стороны выглядит как смущенный подросток, уткнувшись носом почти себе в грудь. — Да я уже и не знаю, если честно, — Чон пожимает плечами, и слышится тихая усмешка. — Я четыре года учился тут для того, чтобы родители мной гордились, а теперь, когда тут появился ты и напомнил мне о том, что я действительно люблю, то...я уже ни в чем не уверен. Кажется, что все мои усилия насмарку, потому что...да, это безусловно, навыки и опыт, но все не то, Юнги. Абсолютно. Я хочу снова просто танцевать для души, для собственного экстаза, чтобы кончать от одной лишь мысли о том, что мое тело будет двигаться в такт ритмичным битам, а не унылой классики, под которую в сон клонит. Я хочу... — Эй, Хосок, — прерывает его мысли Юнги. — Посмотри на меня. Если ты этого хочешь – делай. Ты далеко не ребенок, и вправе сам решать, что для тебя действительно важно. А я...я поддержу тебя. Обещаю, мы сделаем с тобой самый пиздатый номер, чтобы все пооткрывали рты. Ты же разрешишь мне внести свою маленькую лепту? — с толикой надежды интересуется Юнги.       Хосок смотрит на него с какой-то глупой улыбкой на лице, кивает, вызывая такую же на губах у Мина. Юнги спрыгивает с подоконника, забирает насильно воду у Хосока, и хлопает в ладоши, подтягивая спортивные штаны (он сегодня сразу в них пришел, прихватив сменную одежду с собой). — Тогда за работу, маэстро! Учи меня!

***

      Юнги безмерно счастлив. После того, как Хосок ему поведал более подробную историю номера, в котором Юнги – отражение Хосока из прошлого, что пришло спасать его от тягостной доли нелюбимого занятия и снова подарить крылья и свободу (к слову, Юнги тогда отметил, что эта идея очень схожа с его собственными мыслями), то он воодушевился настолько, что слушал Чона с открытым ртом и старался повторять каждое движение за ним в точности. — Смотри, — Хосок подходит к нему сзади и кладет руки на предплечья надавливая. — Это локинг. Ты напрягаешь все свое тело и делаешь мелкие движения. У тебя должны получаться пульсации, а не вялая сосиска, — хмурится парень. Он сильнее надавливает Юнги на предплечья, вынуждая напрячь его руки до дрожи, а потом Юнги сам начинает посылать по телу те самые «пульсации», что снова были обречены на провал. — Да как ты это делаешь, блять? — бухтит Мин.       Юнги вздыхает, отходит от Хосока на пару шагов вперед, чтобы тот его насильно не заставлял напрягаться, и вновь пытается повторить, то что увидел от своего учителя пару минут назад. У Хосока это выходило так легко и просто, что Юнги сразу подумал о том, чтобы повторить это. Оказалось, сложнее. Такое Мин не практиковал. Он знает, что стрит включает в себя смесь стилей, движений, которые в импровизации собираются во что-то единое и довольно интересное, но локинг Юнги не практиковал не разу. Поппинг – да, даб-степ – да, даже как-то вог пробовал, точнее его элементы, но локинг для него все еще был чем-то сравнительно сложным. — Расслабься. — Так напрячься или расслабиться? — хмыкает Юнги, поглядывая на Хосока через зеркало. Тот стоит рядом и вновь повторяет ломаную волну руками. Юнги хмурится, вытягивает свои руки перед собой, пытаясь повторить увиденное, но все вновь идёт к чертям.       Хосок вздыхает, вновь становится за юнгиевой спиной, проводит своими руками от плеч по кистей по рукам Юнги, вызывая у того необоснованную мириаду мурашек по всему телу (в голове все ещё мельтешил тот поцелуй, который так хочется повторить, и Мин просто не может теперь обычные касания воспринимать без какого-либо подтекста, как минимум, для самого себя), а потом резко шлепает по предплечьям. — Охуел? — шипит Юнги, а Хосок за его спиной ухмыляется, нежно поглаживая поалевшую бедную кожу. — Что ты чувствуешь? — вопрос звучит совсем безобидно, но Юнги на мгновение теряется.       Он показательно хмурится, пока тёплые пальцы плавно переходят на запястья, массируя кожу, а сам Чон за его спиной все так же ухмыляется. Юнги начинает думать, что Хосок в таком положении чертовски красивый, стоит за его спиной, прижимаясь к нему грудью, он чувствует его сердцебиение, чувствует, как тот дышит куда-то за ушную раковину, а чувствует он подступающее возбуждение.       Юнги так хотел опустить этот момент, так хотел нормально общаться после его идиотского ступора во время поцелуя, а в итоге теперь Хосок стоит за его спиной, и вроде совершенно невинно, но так возбуждающе. — Жжение, — выдыхает Юнги. В руках. И в грудной клетке. А еще свинец по телу разливается, уползая куда-то в район паха. — А так, — Хосок обхватывает его запястья пальцами (они у Чона длиннее, чем у Юнги, а запястья у Мина узкие) и сжимает крепко. — Мне...больно. — Хорошо, а если теперь вот так, — раздается шепот на ухо, а его шеи касается холодный кончик носа. Юнги распахивает глаза, смотрит на Хосока впритык через зеркало, а тот бесстыдно ведет кончиком носа по шее до мочки уха и пальцами массирует запястья.       Юнги дышать перестает. В очередной раз. — П...приятно, — он откидывает голову Хосоку на плечо, пока над его макушкой раздается тихий хриплый смех, а потом его отпускают и отходят на пару шагов назад, оставляя в смятении и лёгком возбуждении.       Благо Юнги сегодня во всем черном и широкой футболке, что ему по середину бедра. Хоть не так стыдно. — Вот видишь, ты чувствуешь своё тело, — как будто и не было этих странных соблазнений, отвечает парень, а потом еще раз показывает движение, кивая Мину. — Почувствуй его сейчас правильно. Пропусти через себя эти пульсации. Попробуй сосредоточиться на каждом толчке, на каждой искре, заставляющей твои мышцы сокращаться. Твое тело должно содрогаться, Юнги.       И то ли Юнги и правда настолько приукрасил свое влечение к Хосоку, назвав это влюбленностью, либо у него медленно едет крыша, потому что Хосок говорил об этом так беззаботно, но хриплым низким голосом, а Юнги становилось душно и казалось, что весь воздух из студии испарился, заставляя его задыхаться и просить подарить частичку желанного кислорода искуственным дыханием.       Лишь бы губы Хосока на своих ощутить. — Если ты при оргазме содрогаешься, как чертова сосиска, то я сочувствую тем, кто тебя трахает, — и вновь бесстыдная улыбка. — Нет, ну правда. Зрелище так себе. — Эй! — фыркает Мин. — Во-первых, кто тебе сказал, что я пассив? А во-вторых, танцы и секс разные вещи. — Юнги, секс тоже танец. Танец страсти, похоти, желания. Танец любви. Танец двух тел, которые ищут единения. Так что секс и танцы равнозначны. Там и там ты чувствуешь свое тело. В сексе во время оргазма оно становится бомбой замедленного действия и донельзя чувствительным. В танцах оно становится таковым, когда ты полностью отдаешься моменту, пропитываешься музыкой от и до, когда тебя с головой накрывает эйфория от происходящего и ты просто наслаждаешься и делаешь все так, как никогда раньше, потому что тело становится гиперчувствительным. Ты каждый разряд тока через себя пропускаешь, каждый бит... — Юнги даже кажется, что Хосок закатывает глаза, но он смотрит прямиком на него. — Поэтому представь, что ты сейчас занимаешься сексом, и сделай так, как я показал. Попробуй, у тебя получится. — А... — И да, ты пассив. По тебе видно, Юнги.       И снова так бесстыдно, что Юнги покраснеть хочется.       Он уже даже забывет, что хотел сказать Хосоку и, прости господи зачем вообще, начинает по-настоящему представлять, что занимается сексом. Он прикрывает глаза, прикусывая губу, когда в голову закрадываются непристойные картины того, как Хосок его ногу закидывает на балетный станок у зеркал, а сам проникает так глубоко, что у него мутнеет перед глазами и конечности отказываются слушаться, и напрягает вновь мышцы, начиная пускать по каждому сантиметру тела пульсации. — Вот, я же говорил, — вырывает его из грязных мыслей Чон.       Юнги открывает глаза, встречаясь с хитрым взглядом напротив, и, наконец, осознает, что реально получилось, раз Хосок его похвалил. Его похвалил тот, благодаря которому (а точнее сексу с ним в его голове) и получилось. — Так, ладно, — Юнги повторяет еще пару раз это движение, чтобы закрепить на мышечную память, и чувствует на себе довольный изучающий взгляд своего учителя, — а дальше что?       А дальше они разучили небольшую связку для самого начала номера. По плану Хосока, номер начинается с того, что на сцене стоит Хосок, а за его спиной стоит Юнги (читать как: тень), который сопровождает его всю жизнь, как бы нашептывая о том, что его сердце и душа принадлежат резким и диким танцам, а голоса в его голове – голоса улиц. Юнги той самой тенью, потому что, опять же по плану, освещен проектором пока должен быть только Хосок, повторяет за своей «плотью» (читать как: Хосоком) каждое движение, как бы сопровождая их и говоря, какое за каким следует. И так продолжается до тех пор, пока уже сведенный Чоном трек, состоящий из двух, не обрывается на середине, включая вторую часть – часть с классикой, которая теперь уже не тенью, а самой настоящей реальностью разъедает его кожу и кости, мешая черному ангелу, полюбившему улицы, взлететь.       Юнги такая метафора очень нравилась. Он продолжал слушать каждое наставление Хосока, все еще отмечая, что то сравнение с сексом было весьма странным, но, как оказалось, рабочим, и каждый раз старался стать той самой тенью, которая безошибочно своей плоти твердила, что ей делать и как ей нужно двигаться, чтобы жить.       Когда в конце недели половина первой части была успешно поставлена (конечно, не обошлось без любимых хосоковых пота и крови, потому что она была завязана на локинге, который у Юнги выходил сначала туговато), Хосок добровольно дал Юнги один единственный выходной, чтобы хоть один день его тело не было под напряжением. Они сидели в студии уже после тренировки как всегда беспечно болтали, балуясь токпокками и одной бутылкой колы на двоих. Юнги смеялся со смешных рассказов Хосока с их отчётных ежегодных концертов, которые являются своеобразными экзаменами в академии, а Хосок умилялся с широкой десневой улыбки Мина и его щек, которые так и хотелось потискать. — М, слушай! — неожиданно вскрикивает Юнги. Хосок дергается и чуть не роняет из рук палочки, поднимая угрюмый взгляд на парня. — Упс, — заметив выражение лица Хосока, хихикнул он. — Короче. Завтра у нас снова баттл намечается. И... — Юнги немного тушуется, потому что...по факту, наверное, это выглядит, как приглашение на свидание, пусть, по логике, таковым и не является, — не хочешь снова приехать? Возьми Чонгука с собой, думаю, Тэхен будет рад его увидеть.       «А я буду рад увидеть тебя». — Юнги, ты же знаешь, что я давно отошел от баттлов, — пытается оправдаться Хосок. На самом деле он помнил, чем закончился прошлый его такой приезд, поэтому больше рисковать ему не слишком-то хотелось. — Поэтому ставишь номер, основанный на твоей истории? Потому что отошел от этого? — Юнги пытается взять на слабо. Он прищуривается, хватает палочками кусочек свинины и отправляет его в рот, наблюдая, как Хосок закатывает глаза. — Юнги... — Хосок, пожалуйста. Я...очень хочу, чтобы ты был там. — Признается парень, а потом голос понижает, переходя почти на шепот. — Со мной.       Хосок теперь смотрит на Юнги чересчур заинтересовано, откладывает палочки в сторону и отодвигает лоток с едой чуть в сторону, складывая руки на коленях. Юнги кажется, что он за мгновение покраснел и вся его бледность кожи теперь не имеет значения. — Я...мне это важно, — Юнги хочет сказать совсем другое, но молчит.       Он вообще последнее время старательно скрывает то, что Хосок ему и правда сильно нравится. Что он влюблен в него, в конце концов. Это больше не кажется ему иллюзией на фоне простого желания из-за отсутствия личной жизни и красивого парня на горизонте. Юнги с Хосоком слишком хорошо. Спокойно. Весело. Они всю неделю от души смеялись, вместе дурачились после изнурительных тренировок, валяясь на матах и шутливо устраивая драки, вместе пили кофе в обеденный перерыв, разговаривали по душам. Юнги рассказал Хосоку о его откровенно плохих отношениях с родителями, сказал, что даже не видит смысла разговаривать с ними сейчас и пытаться наладить отношения. Ему двадцать один, он взрослый самостоятельный человек, а родители и так дали ему то, что положено: вырастили более-менее хорошим человеком с чувством собственного достоинства и уважением к другим, и на этом достаточно. Даже упомянул, как когда-то рассказал родителям о том, что переспал с парнем (Юнги в этот момент готов был сквозь землю провалиться, но его так на откровения проперло, что он сдержаться не смог, а Хосок только молча слушал), а они ответили, что ну по пьяни с кем не бывает, что это ерунда и он еще найдет себе девушку и выкинет эту дурь из головы. Как выкинуть часть себя, Юнги не знал, да и не собирался. Поэтому дальше продолжал трахаться с парнями, потому что девушки его не привлекали вовсе, а что-то доказывать вечно похуистичным родителям нет смысла. Хосок поделился тем, что так и не рассказал родителям о своих сексуальных предпочтениях, потому что те консервативных взглядов и уже несколько лет пытаются свести его с дочерью одного из подчинённых его отца, а Хосок каждый раз находит отговорки или воротит нос, откровенно выражая к ней свою неприязнь.       Тогда же Юнги окончательно стер из своих мыслей разузнать об ориентации одного прекрасного Чон Хосока, потому что он сам внезапно дал ответ, сам того не зная. Юнги-то не особо стыдно рассказывать о том, кого он любит. Привык уже к разным реакциям. А если бы Хосок ему сказал, что тот вообще-то натурал, Мин бы ни за что не поверил. Хосок ведь сам его поцеловал.       О поцелуе, кстати, никто и не вспоминал. Оба ушли в работу над номером до такой степени, что и думать о каких-то там попытках поцеловаться или своих каких-то зарождавшихся чувствах уже не оставалось сил. Правда Хосок, кажется, флиртовал. Юнги это еще в тот день, когда его шеи холодный нос коснулся, понял. А потом его то обнимут, то прикоснутся лишний раз к нему, то скажут что-то пошлое или неоднозначное. Юнги уже научился свои мысли в такие моменты контролировать, а вот тело, так жаждущее ласки с каждым днем сдерживать становилось все тяжелее.       Юнги все еще не понимал намерений Хосока, но так отчаянно хотел его поцеловать, что сводило скулы.       А сейчас они сидят достаточно близко, в студии стоит тишина, потому что Хосок на слова Юнги все еще не отвечал, за окном уже вечереет и солнце медленно скрывается за горизонтом, озаряя просторное помещение бронзовыми красками, и, наверное, алых щек Юнги не видно.       Хосок молчит минуту, создавая малое напряжение, витающее в воздухе, а потом двигается чуть ближе к Юнги, аккуратно сдвигая его порцию в сторону. — Можешь ответить мне на один вопрос? — тихо начинает Чон. Юнги смотрит на него внимательно, сглатывая, а потом откладывает палочки, зеркаля позу Хосока, и кивает. — Почему в тот вечер, когда я тебя поцеловал, ты не ответил?       Юнги этого вопроса не то, чтобы боялся, но не хотел, потому что врать Хосоку он не хотел еще больше, чем услышать эти слова, а признаваться, что он, как глупый девственник, просто испугался, было стыдно.       Юнги отводит взгляд. Не выдерживает его изучающего, поэтому смотрит на свои пальцы, сцепленные в замок и полной грудью вдыхает, не желая выдавать свое нелепое волнение. — Я...просто не ожидал, — смягчает правду Мин.       Он все еще не может признаться в трусости. — Почему? — Ты как-то сказал, что я не в твоём вкусе, и...боже, я просто ступил.       Юнги прикрывает лицо руками, снова прекрасно вживаясь в роль идиота, коим он, вообще-то, и был всегда, а потом слышит легкий смешок со стороны и снова вперивается взглядом в Хосока, слабо улыбающегося. — Ты в моем вкусе, Юнги. И ты мне нравишься. — Но...       У Юнги сейчас в голове происходит маленький атомный взрыв. Он настолько был уверен в том, что ему еще при первых тренировках фактически обрубили попытки стать больше, чем друзья, что и не замечал обратное.       Только теперь вопрос: а было ли это «обратное» настолько очевидным? — Я сказал тогда так, чтобы ты прекратил болтать, потому что это меня слегка раздражало. Я же не думал, что ты воспримешь мои слова так категорично. — Ты издеваешься? — откровенно злится Юнги. — Нет. — Хосок мотает головой, а потом слабо улыбается одними уголками губ. — Просто...ты первый за много лет, кто показал мне, чего я реально хочу. Ты поддержал меня тогда, когда мне действительно это было нужно, Юнги. Ты вернул мне мои крылья, ты пришёл ко мне тогда, когда я почти отчаялся, просто ворвался ураганом, такой запыханный и с красными щеками. Когда Намджун заговорил о Чонгуке, я уже тогда решил, что не отдам тебя ему. Нет, ни за что. — Но ты дважды пытался меня к нему выгнать, — припоминает. — Первый раз просто как проверка. Второй...я рассказывал тебе, что просто тогда не сдержался, — Хосок тянется рукой к щеке Юнги, кладет теплую ладонь на все еще бледную кожу (не покраснел-таки), и нежно очерчивает большим пальцем скулу. — Ты единственный, кто видит во мне меня, Юнги. Не тот образ «отличника», который мне приходится всем навязывать. А меня. Настоящего. И мне...ничуть не стыдно, знаешь, что тебе я могу открыться, рассказать о переживаниях и знать, что ты не скажешь мне о том, что я занимаюсь ерундой, а поддержишь меня, дашь мне шанс, поможешь доказать всем, что я смогу, понимаешь? Мне большего и не нужно.       Хосок говорит почти шепотом, потому что...признается, что Юнги для него намного больше. Что он – его отражение. Та самая «тень», нашептывающая верные действия. Его душа, когда-то истоптанная чересчур правильными ногами родителей. А Юнги молча слушает и поверить не может. Он, такой, кажется, абсолютно никчёмный (так мать любила говорить), смог просто вот так вот последовать за своей мечтой станцевать с неким Чон Хосоком – студентом-отличником, лучшим выпускником курса отделения классической хореографии, у которого хотел научиться мастерству, а в итоге стать для него ориентиром.       У Юнги плавится сердце.       Он сам двигается ближе и шепчет в ответ, боясь спугнуть свои же мысли и слова, вертящиеся на языке: — Поцелуй меня, — просит.       Хосок оглаживает скулу, тепло улыбается, и хмыкает, прислоняясь своим лбом к миновому, опаляя горячим дыханием губы напротив. — Ответишь?       И не дожидаясь какой-либо реакции на глупый вопрос с подвохом, целует. Уже не так неожиданно и робко, как в первый раз, уже желанно, перебирая губы Юнги с привкусом недавно выпитого напитка, и ему отвечают. Сразу же. Размыкают губы, позволяя языком скользнуть в рот, пока пальцы зарываются в волнистую от влаги копну каштановых волос с высветленными концами, и просто позволяют целовать.       Юнги не замечает, как перебирается на колени к Хосоку, как всем своим телом льнет к его груди, кусая чужие губы в горячем нежном поцелуе, о котором так долго мечтал, как сжимает в руках пряди волос сильнее, и как тихо стонет в поцелуй, тоже не замечает.       Он полностью занят Хосоком. И важности нет в том, в каком именно смысле.

***

      Юнги оглядывается по сторонам, выискивая один единственный силуэт среди около пяти десятков пританцовывающих тел, и кусает губу. Он совершенно не слушает, о чем рядом с ним болтают Тэхен и Чимин, лишь краем уха улавливая что-то похожее на обсуждения других уличных танцоров. Кругом вновь гремят биты ритмичных треков, поодаль танцуют любители, хвастаясь своими малыми навыками, кто-то подкатывает к соперникам их троицы, кто-то громко смеется, а Юнги ждет Хосока.       Он этого даже не скрывает, тем более Тэхену с Чимином, кажется все равно. — Че, балетника своего выискиваешь? — пихает его локтем в бок Чимин.       Мин оборачивается на друга, желая, во-первых, отвесить ему подзатыльник за очередной подъеб (хотя он так-то прав), а во-вторых, сказать, что Хосок балет ненавидит, точно так же, как и собравшиеся здесь люди. Но он предпочитает промолчать. Просто тихо угукает, продолжая осматриваться. — Слушай, а Гук-и с ним не приедет случайно? — удивительно мягким голоском интересуется Тэхен. — А вот этого не знаю, — пожимает плечами Мин.       Вчера, после пары долгих тягучих поцелуев, ему удалось уговорить Хосока прийти. В тот момент он совершенно не думал ни о Чонгуке, ни о друзьях, ни о ком бы то ни было. Он растворялся в моменте, пока ласкал своими губами губы Хосока и льнул в теплые руки, что гладили его талию. Для него вообще в тот момент мир остановился.       Тэхен немного обиженно вздыхает, пока Чимин, все еще не привыкший к голубизне второго друга, закатывает глаза, а Юнги вдруг бросает взгляд на проезжую часть и чувствует, как сердце в предвкушении замирает. У обочины останавливается та самая черная хонда, с которой сходят Хосок и Чонгук, лучезарно улыбаясь. Парни просачиваются сквозь любительскую толпу и останавливаются прямиком напротив троицы уличных танцоров. Чимин, не желая видеть все эти лобызания и милования между мужчинами, сразу отходит в сторону покурить, а Юнги бросается в объятия Хосока, что с лёгким смехом подхватывает его, прижимая Мина к своей груди, облаченной в черную кожанку. — Привет, малыш, — в светлую макушку шепчет Чон.       Юнги отрывает голову, поднимает взгляд на довольную мину Хосока и вскидывает бровь. — Малыш? — с прищуром переспрашивает он. Несмотря на то, что Юнги – гей, но звучит это для него как-то по-пидорски что ли. — Детка? — пробует вновь Хосок. — Чувствую себя пидором, — усмехается парень. — Так только слащавые парочки из гейских сериальчиков друг друга называют, — морщится он. — Тебе не нравится? – хмурится Хосок.       Он размыкает руки на юнгиевой спине и выпускает парня из плена своих объятий. Только Юнги отходить не спешит – просто стоит достаточно близко и вздыхает аромат приятного мускатного парфюма. — Ну не то, чтобы нет, но звучит как-то...не так, как я привык, — хмыкает. — Даже боюсь спросить, как тебя называли в твоих прошлых отношениях, — выдыхает Хосок. Он смотрит в миновы глаза и пытается и замечает там некий блеск грусти.       У него что... — Отношений у меня не было, — качает головой Юнги. — Обычно только секс. И в нем меня называли либо шлюхой, либо сучкой. — Мин морщится, показывая, что ему эта тема не слишком приятна, бросает взгляд на смеющихся рядом Тэхена и Чонгука, и решает, что говорить о чем-то достаточно грустном он сегодня не хочет. Все же, он Хосока веселиться позвал, а не обсуждать прошлое. — Может, сразу потанцуем?

swiss ft. music kidz – one in a million

      Юнги решает оборвать любые вопросы, касающиеся его личной жизни на корню (делиться чем-то личным он сейчас не настроен), и переходит к действиям. Он хватает Хосока за руку, не позволяя себя даже поцеловать, хотя самому чертовски хотелось, и тащит его к Джину. Они переговариваются с ним по поводу трека, Сокджин ставит что-то из попсы, кажется, один из саундтреков к фильму «Уличные танцы», а Юнги за руку ведёт Хосока в центр круга, образованного любителями стрита. — Ого, ого, ого! — кричит «ведущий» своеборазного мероприятия в старенький микрофон от стереосистемы. Толпа заходится визгом, когда в центре импровизированной сцены появляется Юнги и ритмично качает корпусом в такт битам. — Это же Мин Юнги, друзья. Готовьтесь выжимать трусики, девочки, потому что этот малой сейчас разорвёт всех! Тем более с ним ещё и красавчик, которого мы видим здесь впервые!       Парень с микрофоном стоит у самого края, продолжая заводить публику и раскручивать их на аплодисменты и кричалки, а Юнги его вовсе не слышит. Он уже вслушивается в музыку, принимаясь выполнять незамысловатые движения руками: складывает их одну на одну и начинает изображать лестницу, под каждый толчок басов меняя их положение под прямым углом. Хосок сначала стоит и завороженно смотрит, как Юнги улыбается, пока показывает те самые движения руками из локинга, а потом телом проделывает ломаную волну, переходя в электрик буги. Верхний брейк, при котором все тело как будто пронзает электричеством, вызывая дрожь, заставляет зрителей снова взорваться подбадривающими свистами. Хосок вспоминает свои слова, когда называл его содрогания похожими на вялую сосиску, и сейчас очень хочет взять их назад. Он не знает, делал ли это Юнги специально, или тренировался без него, но то, что он делает сейчас своим телом, заставляет Хосока самого начать двигаться.       Он зеркалит движения Мина. Хосок сейчас «тень» Юнги. Не Юнги его, а он. Но все равно следует за ним. Его движения повторяет, ведомый желанием наконец-то забыться, оторваться по полной. Хосок так долго избегал любого соприкосновения с уличными танцами, стилями, которыми живет его душа, чтобы не забыться, чтобы довести цель, навязанную родителями до конца, что сейчас все-таки срывается. Позволяет себе вернуться к тому, с чего начинал. К тому, что для него поистине важно. — Эйоу, а новичок то не промах! — раздается из толпы. Ведущий снова комментирует происходящее. — Давай, бро. Покажи, что еще умеешь!       Хосок улыбается. Он так скучал по этому. По этой непередаваемой атмосфере, где все настолько искренне, настолько трепетно, настолько живо, что даже глаза слезятся. Приятное чувство удовлетворённости разливается в груди, наполяя парня энергией и стремлением.       Хосок переходит к нижнему брейку. Он ловко приземляется на руки, делая упор, и переходит к флаю. Ритмично вращает ноги по кругу, переставляя руки, а затем отталкивается ногами от земли, полностью перенося вес на руки, и заносит корпус над головой и прогибается в спине, сгибая колени. Люди вновь свистят, а Юнги смотрит на такого Хосока и широко-широко улыбается.       На дворе ночь, а он уверен, что сейчас где-то взойдёт солнце.       Юнги решает воспользоваться позой Чона и с разбега над его телом делает сальто, приземляясь прямиком на ноги. — А вот это действительно круто, парни! — радуется парнишка с микрофоном. Он сам хлопает в ладоши, помогая публике поддерживать двух танцоров, разрывающих танцпол. — Юн, ты где откопал этого маэстро? Вы крутой дуэт!       Юнги и так знает, что они – крутой дуэт. Но в ответ на слова ухмыляется. Хосок полностью переворачивает свое тело, ставит ступни на асфальт и с прогибом выпрямляет корпус.       А дальше оба уходят в чистую импровизацию. Но они так гармонично смотрятся вместе, каждый танцуя свое, что у толпы не остается ни единого сомнения – перед ними профессионалы. Юнги уходит больше в хип, начиная резко переставлять ноги, сгибать корпус и добавлять движения руками, пока Хосок рядом решает вспомнить, что такое поппинг, и вновь начинает дергаться так, что по-настоящему начинает казаться, что Хосока ударили током.       И лишь когда музыка подходит к концу, Юнги снова выполняет пару движений из брейка, а Хосок повторяет когда-то трюк Мина, в сальто перепрыгивая его тело, крики, подбадривающие свисты и ликование перебивает все вокруг.       Они оба растворились в этой незабываемой атмосфере. Юнги смог отвлечься от классики, которую собирается разучивать с Хосоком для номера, а Хосок отдал самого себя на растерзание той стязи, которая все ещё часть его и навсегда ей и останется – улице.

***

— Сегодня начнем ставить вторую часть! — заявляет с порога Хосок, стоит Юнги его только переступить.       Мин останавливается в дверях с бутылкой воды уже переодетым и готовым для дальнейшей работы, а Хосок как всегда сидит на подоконнике и изучает взглядом студентов под окнами. — Всмысле? — Юнги медленно проходит в глубь студии и хмурится, когда Чон наконец-то смотрит на него, улыбаясь. — А вторая половина первой? — Я хочу, чтобы это была импровизация, — пожимает он плечами. — Твоя импровизация.       Юнги хмурится ещё больше, сводя брови к переносице, и все еще пытается понять где и в какой момент у Хосока поехала крыша. Нет, он обещал его поддерживать, и продолжает это делать до сих пор, но к такому Юнги ещё не готов. — Подожди, какая ещё моя импровизация? — Мин подходит ближе к парню и становится напротив него. — Вчера...ты меня буквально поразил, — кивает Чон. — Это ведь была чистая импровизация?       Юнги неуверенно соглашается. — Я хочу, чтобы и во второй половине первой части ты импровизировал. Мне придется скрыться за кулисы на это время, чтобы переодеться быстро, поэтому сцена будет на тебе, — поясняет Хосок, а у Юнги неприятная тяга в груди зарождается. Он все еще не готов. — Если ты не забыл, то суть в том, что ты – моя половина, которая живёт улицей, импровизацией, резкостью и страстью. И концепция второй половины в том, что когда я на сбивке в треке исчезаю, моя тень, что нашептывала мне правильную линию поведения, то есть ты, остается одна, как потерявшая свою плоть. Ты должен будешь бесноваться, биться в агонии, потому что тебя лишили тела, лишили истинности, а заранее уготованной хореографией эту правдивость чувств передать сложно. Вчера ты выражал свои настоящие эмоции, импровизируя, и это именно то, чего я хочу.       Юнги слушает внимательно, видит, что Хосок не шутит – он смотрит с небывалой и неприсущей ему серьёзностью —, но все равно считает это решение абсурдностью. Юнги просто не готов. — Хосок, это слишком, — пытается переубедить Мин. — Я понимаю, что ты хочешь этим сказать, и я с тобой согласен, но я так не могу. Одно дело – улица. Другое – сцена. Твоя работа. Дипломная, финальная, и я не готов ее запороть своей корявой импрой. — Ты не уверен в своих силах? — Чон выгибывает бровь с явной претензией в голосе.       Или Юнги просто так кажется, потому что он в одно мгновение стал не уверен уже ни в чем. — Я не уверен в том, что не облажаюсь, — признается. — Повторюсь, я не хочу запороть то, над чем ты так усердно работаешь. Я просто не имею на это права. Импровизация – это полет фантазии с разными ее вариациями и исходами событий. И я не хочу тебя подвести.       Юнги поднимает виноватый взгляд, а потом снова его прячет, упираясь глазами в свои ноги в белых кроссовках, чтобы хоть сделать вид, что он чем-то увлечен. Например, рассматриванием обуви. — Малыш, — Хосок зовёт его тихо и так нежно, что Юнги тут же возвращает взгляд, встречаясь с тёплой искренней полуулыбкой Чона. И ему хочется проглотить свой язык за те слова, о том, что «малыш», «детка» и прочие ласковые обращения это как-то по-пидорски, потому что низким хриплым голосом Хосока это звучит так трепетно, что по венам растекается что-то теплое, согревающее, такое приятное. Хосок спрыгивает с подоконника и подходит ближе к Юнги, размещая все такие же тёплые руки на его талии, — если бы я не был в тебе уверен, я бы не просил тебя сымпровизировать. Я верю тебе. Верю в тебя. У тебя все получится. Ты – крутой танцор, Юнги. Ты сможешь.       Слова Хосока моментально воспламеняют в глазах парня светлый огонек надежды. Юнги всю жизнь мечтал услышать эти слова от родителей, мечтал услышать их одобрение, что он талантлив и что сможет, поэтому сейчас смотрит по-детски наивно, сжимая в руках бутылку с водой и кусая губу. — Не кусай губу, а то укушу тебя я, — ласково шепчет Хосок. Он оставляет легкий поцелуй на щеке Юнги и отходит чуть в сторону. — Не бойся, Юнги. У тебя все получится, иначе, как бы мы ставили номер, если бы не доверяли друг другу?       Юнги все еще в сомнениях, но эта поддержка Хосока дает ему силы. Он соглашается на импровизацию, не забывая упомянуть, что все равно над ней поработает сам, хотя бы сделает набросок хореографии, чтобы уж точно быть уверенным в своих силах, и молча ждет Чона в студии минут десять. Тот возращается с деревянной прямоугольной аркой на колесиках, вкатывая ее по полу в студию.       Юнги открывает рот, моргая пару раз, чтобы удостовериться, что ему не показалось, но когда ни Хосок, ни эта арка не развеиваются в воздухе, он поднимается с пола и подходит ближе к этому странному дуэту. — Это для чего? — Юнги проводит рукой по деревянному корпусу цвета венге. — Это зазеркалье. — Чего? — Мин скользит взглядом с арки на Хосока, что старательно устанавливает ее так, чтобы та не покатилась случайно, и пытается все-таки точно убедиться, не поехала ли часом у Чона крыша.       Мало ли. — Во второй части мы оказываемся по две стороны одного мира. Ты – на стороне нашего прошлого, я — на стороне своего настоящего. Эта арка, — Хосок указывает рукой на сомнительную конструкцию, усмехаясь, — наш разделитель между мирами.       Хорошо, может, Хосок и не сумасшедший, потому что идея звучит весьма интересно. Юнги задумчиво опять кусает губу и уже в предвкушении топчется на месте, ожидая продолжения рассказа их истории. — Смотри, — продолжает он, устанавливая арку так, чтобы она, наконец, никуда не съезжала, — после того, как заканчивается первая часть, свет на моей стороне гаснет. Ты после импровизации должен оказаться по одну сторону арки, а я по другую. — Хосок обходит Юнги стороной и становится напротив. Теперь их как будто разделяет невидимая стена. — Ты должен будешь замереть, приложив ладонь к невидимому стеклу, — он протягивает руку и берет Юнги за запястье, поднимая его ладонь. Он упирается в воздух, как будто имитируя сопротивление, — а я сделаю так с другой стороны, обозначив то, что волею судьбы нас разделили.       Чон поднимает и свою ладонь, встречаясь с юнгиевой. Он аккуратно прикладывает свою руку к его, смотря прямо в глаза, но пальцы не переплетает, как никак, между ними барьер. Просто вот так вот держит свою ладонь прижатой к его. У Юнги по телу вновь приятное тепло разливается с чувством гордости и умиротворения, а Хосок делает глубокий вдох. — Ты понял? —уточняет на всякий случай. — Да, — Юнги кивает. — А...дальше какова задумка? – его до ужаса интересует продолжение, потому что это не просто история Хосока. Это их история. Одна на двоих. И она течёт по венам болью в обоих телах, которую необходимо показать. Необходимо прочувствовать. Станцевать о ней. — Потом ты становишься моей тенью. Я нашептываю тебе движения классики, при этом мы все еще находимся по разным сторонам, — говорит Хосок, но руку от миновой не убирает. Ему так до одури приятно стоять. — Ты повторяешь, но всем своим видом показываешь, как тебе тяжело. Как тебе не нравится, что я, твоя тень, велю тебе делать. А потом, в какой-то момент, мы ломаем это барьер, — Хосок переплетает их пальцы, показывая окончание бессмысленной войны с судьбой, и Юнги улыбается, потому что вот так стоять и держаться с Хосоком за руки – верх его экстаза. — Мы находим компромисс и совмещаем два направления, миксуя движения. Доказываем, что смогли перебороть этот разрыв и теперь стали единым целым.       Юнги под фразой «стали единым целым» понимает совершенно нечто другое. И речь здесь вовсе не о физической близости, а о душевной. Той, которую они обрели еще тогда, когда Мин перешагнул порог танцевальной студии и взглядом встретился с Чон Хосоком. Два обделенных, потерянных, лишенных мечты человека встретились, чтобы эти разломанные полюса одного меридиана сошлись, заклеили брешь одним словосочетанием «уличные танцы» и смогли функционировать как единый организм.       Поэтому Мин не спорит и не выделывается, когда Хосок начинает объяснять позиции, показывать движения, не забывая подкалывать его их, ставшими обычными шутками, а Юнги только смеется и, как губка, впитывает каждое слово и повторяет, удивляясь, что у него все получается.       Хосок гибкий, его тело, кажется, совершенно не поддается никаким законам гравитации, оно парит, стоит Чону показать движение, больше похожее на балетное па, и подпрыгнуть так высоко, что Юнги приходится вздымать голову вверх. Хосок пластичен. Он извивается, как змея. Мин даже начинает подумывать, что он бесхребетный, потому что так гнуть корпус может только существо без позвоночника.       И когда Хосок в маленьком прыжке садится на шпагат и резко с него встает, упираясь ногами в пол, Юнги присвистывает, завороженно смотря на парня напротив. ― Надеюсь, ты там ничего себе не порвал? ― морщится Мин, ощущая фантомную боль от этого элемента хореографии в своем паху. ― Боишься, что это помешает нашему сексу? ― смеется откровенно Хосок. Он смотрит в упор на закатывающего глаза Юнги и не может сдержать улыбки. ― Переживаю за твое очко, ― в своей манере оповещает Мин. ― Лучше переживай за свое, малыш, ― Хосок подмигивает, заставляя Юнги напрячься. ― Это парное движение. ― Что? ― Юнги хмурится, надеясь, что Хосок просто пошутил, потому что ему становится не по себе от мысли о том, что , что этот кошмар ему придется тоже выполнять. ― Да, Юнги. Это переходное движение, при котором мы разбиваем стену, стоящую меж нами, и начинаем танцевать синхронно. ― О нет! ― Юнги вскидывает руки, начиная отмахиваться. ― Давай с вот этим вот жоподерством ты сам. Это же… Это больно! ― Нет, Юнги, ― пытается успокоить Хосок. Он подходит ближе к Мину и берет его за руку, нежно поглаживая большим пальцем костяшки. ― Это не больно. Если делать все правильно. ― Я порву себе жопу! ― безапелляционно заявляет он, и даже теплая ладонь Хосока его не успокаивает. ― Если ты переживаешь по этому поводу, то не стоит. Я подожду, пока все заживет, малыш.       Хосок целует Юнги в висок, закрепляя свое обещание, только Юнги это вовсе не устраивает. Он выдергивает свою руку из чоновой и подходит к зеркалу, упираясь руками в балетный станок. Он смотрит на свое отражение, пока Хосок за его спиной шагами измеряет периметр студии, и усмехается. Конечно, он и заметил, что идет все чересчур гладко. Где-то же обязательно должен был быть подвох. Вот он, собственной персоной.       Юнги вытворял разные вещи, пока рвал всех и каждого на баттлах, например, как те сальто через себя вчера, но к такому он был действительно не готов и боялся. Его гибкость до этого просто не позволяла.

chase atlantic – okay

      Он коротко вздыхает, когда замечает за своей спиной Хосока. Тот останавливается достаточно близко, обвивает его талию руками и укладывает голову на плечо, обжигая дыханием напряженную шею. ― Малыш, ты чего? ― Хосок говорит куда-то в основание шеи, оставляет на влажной от пота коже короткий поцелуй, выбивая из Юнги еле слышный стон (шея – его эрогенная зона), а потом губами прокладывает дорожку к мочке уха, задерживаясь там. ― Я же не прошу тебя извернуться и завязаться в узел. Помни, ты пришел сюда, чтобы совершенствоваться, чтобы работать над собой. Я достаточно поработал с тобой над гибкостью и пластикой, ты прекрасно тянешься. Не стоит так переживать. Это со стороны движение выглядит пугающим и, как ты сказал, жопоразрывающим, но поверь, оно гораздо легче, чем кажется.       Юнги вздыхает, когда Хосок зубами цепляет металлическое колечко в его ухе и оттягивает его, касаясь губами кожи. Чон сжимает руки крепче на тонкой талии, скользит влажными губами по алебастровой коже шеи, оставляет поцелуи, и тычется носом в нее, пробираясь пальцами под край свободной футболки. Юнги от неожиданности дергается и смотрит на Хосока через зеркало. ― Что ты делаешь? ― понижая голос, почти шепчет Мин.       Он, вопреки своему удивлению, откидывает голову на хосоково плечо и прикрывает глаза приятным ощущениям. ― Не нравится? ― ухмыляется Хосок, перебирая пальцами выпирающие ребра. ― В прошлый раз ты сказал, что тебе приятно. Разве нет?       Тонкие пальцы пробегаются по грудной клетке и накрывают чувствительные соски. Юнги вздрагивает, когда они оказываются в плену, и стонет уже громче, приоткрывая рот. Хосок не теряет возможности, пока нежно массирует затвердевшие горошинки, и тянется к губам Мина, завлекая его в поцелуй. Перебирает своими губами миновы, вторгаясь языком и сплетая свой с его, оттягивает нижнюю губу. ― Хосок, что ты делаешь? ― Юнги разрывает поцелуй, пытается поднять голову, но губы на шее, не позволяют, а крепкие руки прижимают к своей груди, не разрешая сдвинуться и на миллиметр. ― Просто хочу, чтобы ты расслабился.       Хосок мажет языком вдоль минова кадыка, вырывает из его груди хриплый стон, и, отпуская раскрасневшиеся бусинки сосков, тянется к резинке спортивных штанов. Он совершенно бесстыдно пропускает одну ладонь под белье, касаясь затвердевшей разгоряченной плоти, а второй придерживает Юнги за живот, оставляя терпкие поцелуи в районе ключиц. ― Ну вот, тебе же нравится, ― хрипло смеется Хосок где-то над юнгиевым ухом. Чон большим пальцем очерчивает огненную головку, ногтем задевая уретру, и обхватывает член ладонью, изучая пальчиками каждую венку на нем.       Юнги хватается руками за поручни балетного станка, бесстыдно стонет куда-то в новый поцелуй и совершенно не отрицает того, что ему нравится. Нравится Хосок, нравится, что он видит его сейчас такого уязвимого, стонущего от каждого прикосновения к чувствительному телу. Нравится, как он его целует, глубоко, жадно, как сплетает с ним язык и зубами оттягивает нижнюю губу.       Юнги абсолютно наплевать, что они потные от долгой тренировки (или это от жара их тел). Он сейчас хочет только стать с Хосоком единым целым и никуда его от себя не отпускать. Он прикрывает глаза, носом тянет мускат смешанный с запахом пота, и это совершенно не противно. Нет. Наоборот, чертовски возбуждает.       Он чувствует, как Хосок пальцем собирает каплю предэякулята и размазывает ее по всему члену, пару раз на пробу проводя по члену рукой вверх-вниз.       Мин немного приходит в себя, когда в один миг лишается и горячих губ, и ласкающих рук, и опоры за спиной, сосредотачивая сейчас весь свой вес на груди, опрокинутой на деревянный поручень станка. Юнги растерянным взглядом водит по поверхности зеркала, выискивая Хосока, пока губы горят и член пульсирует в штанах, пачкая белье в белесых каплях естественной смазки, а потом охает, чувствуя полную свободу от тесной одежды.       Чон легко сдергивает штаны Юнги до колен и прикусывает мягкую кожу на бедре, сразу зализывая следы от зубов языком. Юнги вздрагивает, пытаясь повернуть голову и разглядеть Хосока, что сейчас сидит перед его задницей на коленях и выцеловывает каждый сантиметр светлой кожи на бедрах, но теплые ладони давят на поясницу, заставляя вновь грудью упереться в поручни станка.       Юнги не сдерживает очередного хриплого стона, стоит только алым губам коснуться ягодицы. Поцелуи обжигают кожу и будоражат кровь. Мин виляет задницей, ощущая, как проезжается половинками по носу Хосока, сам дергается от этих необычных ощущений, а потом и вовсе замирает – Чон раздвигает ягодицы и оставляет короткий поцелуй возле розовой дырочки. ― Хосок, боже, ― Юнги хрипит, заводит одну руку за спину, сильнее вцепляясь второй в поручень, и зарывается пальцами во влажных волосах. ― Поцелуй еще.       Юнги млеет. Он запрокидывает голову, стоит губам еще раз коснуться колечка, и дышит часто и рвано. Поцелуи россыпью заполняют всю поверхность светлой кожи на ягодицах, а потом поднимаются вверх на поясницу. Хосок руками поднимает футболку, целует позвоночник, заставляя тело мириадами мурашек покрыться, и льнет вновь к шее возле затылка, прикусывая кожу и вновь зализывая место укуса.       Чон наваливается на спину Юнги грудью так, что он ощущает как ему в ложбинку меж ягодиц упирается чужое возбуждение, и как заходится чужое сердце в бешеном ритме. У Юнги и его собственное готово покинуть грудную клетку, безжалостно пробив ее.       Он кусает губы, пока Хосок придерживает его лишь одной рукой, тянется к нему сам за новым поцелуем, пусть и губы уже порядком покалывают, жмется спиной ближе к груди, водит ягодицами по ощутимому бугорку. Хосок неожиданно отвешивает ему легкий шлепок. Юнги стонет ему в губы и прогибается в спине. Он вспоминает, как однажды представлял то, что Хосок трахает его, закинув его одно бедро на балетный станок, поэтому сам поднимает ногу и перевешивает ее через поручень, собственноручно открывая вид на поалевшие от шлепков ягодицы и покрасневшую дырочку. ― Мои уроки не прошли даром? ― дразнит Хосок.       Юнги встречается с ним взглядом и видит в карамельных радужках немыслимый огонек. Хосок снова звонко шлепает, тут же сжимая ягодицу в ладони, и пальцем касается входа, массируя. Юнги прикрывает глаза вновь, снова цепляется руками за поручень, пока Хосок одной рукой держит его за горло и вновь целует. Тягуче, разливая магму внутри и сжигая без остатка.       Мин вздрагивает, когда колечка мышц касается влажный палец и аккуратно надавливает на вход, плавно проникая на одну фалангу. Юнги распахивает глаза, хватая ртом воздух, и в очередной раз смотрит на Хосока через зеркало. ― Надеюсь, это не слюна? ― на всякий случай интересуется Юнги. ― Брезгуешь? ― ухмыляется Хосок и проталкивая палец на еще одну фалангу, принимаясь растягивать нутро круговыми движениями. ― Н-не-ет, ― Мин снова выгибается в спине, ощущая, как приятно подушечка пальца оглаживает нежные стенки, и сам слегка поддается бедрами назад, насаживаясь на палец. ― Я ее плохо воспринимаю. Больно становится. ― Это массажное масло, расслабься, ― шепчет Чон.       И Юнги расслабляется. Он привстает на носочки, еще больше перевешивая свою ногу через поручень (даже успевает удивиться, когда это он стал таким гибким, что сейчас спокойно стоит в шпагате и наслаждается пальцем внутри себя), и снова поддается бедрами назад. Хосок приставляет второй палец, проникая им сразу наполовину, разводит на манер ножниц, стараясь по максимуму доставить удовольствие. И ему это удается. При очередном движении Юнги вскрикивает и тут же прикрывает рот ладонью, когда пальцы находят простату. Хосок довольно скалится и повторяет движение еще раз, проникая под нужным углом. Мин сам начинает насаживаться на пальцы, лишь бы эта приятная нега разливалась внутри еще очень долго, кусает ребро ладони, чтобы не кричать слишком громко (и совершенно плевать, что в студии играет музыка, и за ней ни черта не слышно), и совершенно отдается моменту.       Юнги стонет, периодически начиная хрипеть, открывает рот широко, как будто надышаться не может. Как будто ему кислорода мало. А может, так оно и есть. В студии давно градус превышен, и сейчас здесь пахнет двумя распаленными телами, слышатся рваные вздохи и тихий скулеж Юнги, потому что до чертиков приятно. Потому что сердце его отдано Чон Хосоку, и назад он забирать его не собирается. Ему никогда и ни с кем не было так хорошо, как с ним. Никогда и не с кем Юнги не делился своими переживаниями, никогда и никого не целовал, потому что всегда думал, что это бессмысленно. И только от поцелуев Хосока ему срывает крышу. Он сам вновь тянется к желанным губам, сам заводит руку за спину, находя чужое возбуждение, сам проникает ладонью под одежду и обхватывает член, начиная в такт толчкам пальцев надрачивать, чтобы не он один получал удовольствие.       Хосок ему что-то шепчет, но Юнги за белым шумом в ушах ничего не слышит, надеясь, что это какие-то нежности или, быть может, грязные слова. Значения не имеет, ему и так чертовски хорошо. В его руке пульсирует горячий член, его неплохо так трахают уже тремя пальцами, попадая прямиком по простате, от чего тело судорожно трясется и колени трясутся. От неудобной позы лишь нога, лежащая на станке, затекла, а все остальное для Юнги мелочи.       Он кончает первым с тихим надрывным «Хосок-а» на губах, дышит до ужаса тяжело, кажется, вот-вот и правда задохнется, аккуратно стягивает ногу со станка, чувствуя, как вся она неприятно покалывает от долгого нахождения в одном положении и как кожа влажная прилипла к деревянной лакированной поверхности, а затем падает перед Хосоком на колени, жадно облизываясь. ― Юнги… ― Просто заткнись, окей? ― подцепляя резинку спортивных штанов Хосока, хрипит Мин. ― Теперь моя очередь.       И не дожидаясь ответа, на пробу ведет языком от основания немаленького члена к головке, кончиком языка слизывая прозрачную капельку смазки. Хосок шумно выдыхает. С Юнги спорить не намерен, и лишь потому зарывается пальцами в светлой взмокшей макушке. Юнги такой расклад нравится. Он обхватывает губами пунцовую головку, всей поверхностью языка ощущая исходящий от нее жар, проходится кончиком по уретре, слизывая очередную каплю предэякулята и растворяя ее горьковато-солоноватый привкус. Юнги в одной руке сжимает яички, перебирая их пальцами, а второй зажимает член у основания, терзая губами головку.       Ему приносят дикое удовольствие сладкие тихие стоны, доносящиеся сверху, поэтому Юнги вбирает в рот член наполовину, втягивая щеки. Посасывает нежно, языком очерчивает каждую венку, по уздечке проходится, срывая то ли скрип, то ли хрип с алых зацелованных губ, дразнит, выпуская член изо рта с громким чмоком и похлопывая им по языку, а потом снова берет, но уже глубже, почти по самое основание, позволяя пальцами сжимать свои волосы в кулак.       Хосока из-за сильного возбуждения надолго не хватает. Стоит Юнги только попытаться сглотнуть с упирающейся в стенку горла головкой, Хосок кончает с громким стоном. Юнги отстраняется, сглатывает горячую вязкую сперму, стекающую по гортани, и обессиленно валится на пол, тяжело дыша. ― Хочешь…поехать сегодня ко мне? ― заваливаясь рядом, спрашивает Хосок.       Юнги медленно поворачивает голову в сторону парня и усмехается, облизывая алые губы. ― Я хоть завтра встану? ― заинтересованно выгибает бровь Мин. ― Возможно. ― Тогда хочу.

***

citizen soldier – if I surrender

― Обязательно мне было закрывать глаза? ― возмущается Юнги, пока Хосок ведет его по тихой улочке где-то в другом конце Сеула. ― Хочу тебе кое-что показать, ― увиливает от ответа Чон. Он заглядывает Юнги в лицо через плечо, удостоверяясь, что тот через его пальцы ничего не видит. ― Ты ведешь меня куда-то между тихих улочек на отшибе города, закрыв глаза, и при этом что-то хочешь показать? Ты – маньяк ? Признайся сразу.       Хосок на вопрос Юнги только смеется, заставляя Мина закатить глаза, хотя этого и не видно, и берет его за руку, переплетая с ним пальцы. ― Нет, Юнги, я не маньяк, ― цокает Хосок.       Чон идет за его спиной, двумя руками закрывая глаза, чтобы Юнги не увидел места, в которое его ведут, раньше времени, и направляет его, посматривая иногда под ноги, чтобы не споткнуться. Два узких переулка буквально пролетают, и когда они выходят на небольшую площадку, в центре которого стоит одно единственное заброшенное здание, Хосок идет к этому самому зданию. Юнги внутри буквально разрывает от любопытства, он еще несколько раз спрашивает у Хосока долго ли им идти, но когда он слышит, как открывается железная дверь с жутким скрипом, дергается, пытаясь сбросить руки со своих глаз. ― Потерпи, ― шепчет на ухо Хосок, оставляя легкий поцелуй за мочкой. ― Не бойся, убивать не буду. Почти пришли.       И Юнги ничего не остается, как поверить. Он, ведомый, идет, аккуратно поднимается по ступенькам, а потом перед ним открывается еще одна дверь, и легкие вновь наполняются приятным ночным воздухом, а не затхлостью и пылью, как пару минут назад, пока они неторопливо поднимались вверх.

skylar grey – words

      Хосок останавливается с Юнги посреди пустой крыши и убирает руки с глаз Юнги, позволяя ему в полной мере увидеть ночной Сеул как на ладони. Сотни разноцветных огней разливались в небе цветами радуги, создавая мерцание. Мириады звезд на мрачной глади ночного неба складываются в созвездия, перенимая все краски сеульских огней, а Юнги стоит, просто пялясь в одну точку, потому что то, что он видит, захватывает дух. ― Вау, ― тихо восклицает он, делая пару шагов вперед. ― Ты меня сбросить отсюда собрался? ― не забывает о язвительности.       Хосок хмыкает, понимая, что даже такая панорама не удержит Юнги от колкости, и берет Мина за руку, направляясь вместе с ним к краю. ― Красиво, правда? ― усаживаясь на выступе, интересуется Хосок.       Он сидит к Юнги лицом, поэтому эту картину видел и видит до сих пор слишком часто, и смотрит на то, как Мин с неподдельным детским восторгом смотрит вперед и почти не моргает, просто желая уловить каждую деталь, чтобы запечатлеть ее в памяти. ― Что это за место? ― Это место, в котором я танцевал в юношестве, когда сбегал из дома из-за вечного недовольства родителей. ― Ты сбегал из дома? ― Юнги переводит взгляд на Хосока и смотрит с прищуром, сомневаясь в правдивости его слов. ― Ты во мне разочарован? ― усмехается Чон. ― Знал бы ты всю мою историю, то это именно ты бы разочаровался во мне, ― парирует Юнги.       Он снова устремляет взгляд на панораму, упираясь руками в выступ, на котором сидит Хосок. ― Мне все равно, Юнги, ― Хосок пожимает плечами. ― Менее влюбленным в тебя от этого я не стану. ― Погоди, ― Юнги поворачивает голову, встречаясь взглядом с Хосоком, и прикусывает губу, пытаясь понять, не послышалось ли ему. ― Ты…влюблен в меня? ― А разве не видно? ― Чон ухмыляется, спрыгивает с выступа и подходит к Юнги вплотную, цепляя пальцами его подбородок. ― Я думал, это слишком заметно. ― И как ты это понял? ― все еще не верит Юнги. ― Мы знакомы менее полугода. ― А ты считаешь, что за это время невозможно влюбиться в человека?       «Еще как возможно, ― мысленно заявляет себе Юнги. ― Я же влюбился». ― Я… ― Юнги, мы почти полгода видимся с тобой каждый день, я знаю твой характер, немного упрямый, язвительный, с тонной сарказма, но ты ранимый. Носишь всю боль в себе, улыбаешься через стиснутые зубы. Ты упорный и добиваешься своего потом и кровью, как я. Ты умеешь поддержать, даже если начнешь говорить обратное. Ты помог мне. Поддержал меня тогда, когда я больше всего в этом нуждался. И я тебе уже об этом говорил. Ты бесконечно любишь то, чем занимаешься, и своих друзей. Даже Чимина, который нос воротит от того, что ты гей, ― с легкой улыбкой заявляет Хосок. Юнги смотрит ему в глаза и видит, что Хосок не врет. В них все огни города отображаются. ― Ты умный, и даже не отрицай этого. Ты красивый. Ты добрый. Ты невероятный, Юнги. Только курить бы тебя отучить, ― усмехается Хосок. ― Хотя твои губы с привкусом табака – лучшее, что я когда-либо целовал. Теперь ответь мне, достаточно ли этого, чтобы влюбиться в тебя?       Юнги понимает, что вопрос риторический и не требует ответа, поэтому он молча тянется к Хосоку и оставляет на губах нежный поцелуй. Он никуда не торопится, потому что у них вся ночь впереди, целует медленно, перебирая губы, не опошляет момент языком, никак ни на что не намекает, а просто целует и растворяется в крепких теплых руках, что прижимают его к себе и позволяют прочувствовать равномерное биение сердца в груди. Юнги тоже влюблен. Он не любит говорить, он любит показывать. Поэтому сам льнет в объятия, сам целует, сам нежно водит ладонью по спине и отдается без остатка. Всю свою душу уже отдал. Теперь вручает хрупкое сердце. И почему-то он уверен, что Хосок его не разобьет и не позволит сделать это кому-либо другому.       Юнги разрывает поцелуй, прижимаясь к груди, а потом поднимает взгляд на лицо Хосока, замечая слабую улыбку.       Юнги за эту улыбку готов душу Дьяволу отдать. Его Дьяволу, с которым он танцует, добровольно попав в плен. ― Почему мы вообще здесь? ― наконец, разрывает он тишину, отступая от Чона на пару шагов назад. ― Хочу, чтобы ты поимпровизировал. Для меня. Сделаешь это? ― Хосок смотрит с надеждой. Не приказывает, не заставляет, а просит.       Юнги не в силах отказать. ― Хорошо. Он кивает, и наблюдает за тем, как Хосок достает из кармана кожанки мобильный и включает песню. Ту самую, которую Юнги слышал, когда снова пораньше пришел на тренировку. Ту самую, которая для Хосока личная. ― Я хочу, чтобы ты импровизировал под нее. ― Она ведь много значит для тебя… ― не понимает Юнги. ― Поэтому я и хочу, чтобы ты танцевал под нее, ― кивает Чон. ― Я хочу вторую часть поставить под нее. Хочу поделиться со всеми своей болью, которую слишком долго держал в себе. Которую мы держали, Юнги. Я хочу, чтобы эта песня стала нашей.       И Юнги больше слова не говорит. Он, если честно, просто не знает, что сказать, потому что согласен. Согласен на все, что связано с Хосоком. Согласен танцевать под эту песню, потому после того дня нашел ее и переслушивал, потому что сам пытался под нее что-то станцевать, что делает и сейчас, паря по крыше, полностью отдавшись чувствам, и потому что хочет этими самыми чувствами поделиться со всеми.       Юнги пытается быть пластичным, пока Хосок, прислонившись к выступу, наблюдает за ним. Он совмещает движения из хип-хопа, мешает их с современной хореографией, вставляет что-то из того, что учил сам, пытаясь наложить свои движения на музыку, и под конец уходит во что-то похожее на контемпорари, плавно и грациозно, выражая всю ту боль от пренебрежения его детскими мечтами, боль от множества предательств, в том числе и со стороны родителей, которые отказались поддержать сына, просто всю боль, которая когда-либо была причинена Юнги, сейчас была отчетлива видна во взгляде. Юнги научился быть эмоциональным. Научился быть экспрессивным. Научился быть собой.       И Хосок им гордится, пока смотрит на него, пока целует его губы вновь, шепча о том, что он «самый лучший» и «самый талантливый», пока везет его к себе домой, устраивает маленькую экскурсию по небольшой квартирке на окраине Сеула, пока укладывает на мягкую кровать и вновь покрывает кожу драгоценными поцелуями, оставляя алые метки. Юнги вновь выражает все свои чувства, когда его нежно втрахивают в кровать и шепчут слова о любви, пока вновь ласково целуют, перебирая влажные прядки волос после очередного секса в душе, пока он сам укладывается на груди, усыпанной кровавыми созвездиями, и пока засыпает в теплых объятиях, такой же влюбленный, как и Хосок.

***

      Оставшийся месяц проходит невероятно быстро. Юнги теперь проводил время в студии с Хосоком с самого утра и до позднего вечера, потому что уезжал и приезжал вместе с ним. Только посреди мая он взял небольшой отгул в три дня, чтобы закрыть сессию в своем универе, к которой Хосок ему вечерами старательно пытался мешать готовиться, утягивая своего уже парня в постель. Сдал ее Юнги с горем пополам. Но сдал. А большего ему и не нужно было.       Он был вовсю увлечен танцами.       Даже с друзьями за этот месяц Юнги увиделся лишь раз на очередном баттле, и то, чтобы поддержать Чонгука, потому что тот решил свою дипломную работу продемонстрировать сначала любительской публике. И она ее оценила по достоинству.       Чем ближе приближался день отчетного концерта, тем больше Юнги волновался. Он привык выступать перед зеваками, которым любые танцы были по душе, а тут ему предстояло выступить перед экспертами. И главной целью Мина было не опозорить Хосока. Тот и сам волновался не меньше, когда они уже стояли закулисами и разминались в самом углу, чтобы никому не мешать. ― Малыш, ― зовет его Хосок и подходит ближе, укладывая одну руку на плечо трясущемуся парню, ― ты как? ― Волнуюсь жутко, ― Юнги хрустит пальцами на руках и смотрит Хосоку в глаза, кусая губу. ― Мы сможем, Юнги, не переживай, ― он заверяет даже больше сам себя, чем Юнги, но Мин все равно видит во взгляде поддержку. ― Я бы тебя поцеловал, но мы не в том месте, ― шепчет он уже на ухо, чтобы их никто не услышал, ― поэтому просто обниму.       И Хосок обнимает. Вкладывает всю свою душу в этот жест, прижимает снова близко-близко, успевает быстро поцеловать в макушку, пахнущую его шампунем, потому что Юнги вновь ночевал у него,и отпускает.       Объявляют их номер.       У Хосока трясутся руки и ноги, а у Юнги замирает душа, когда они выходят на сцену. Свет гаснет, и начинает играть трек, который они сводили сами, правда не без помощи парня с музыкального. Софит направлен лишь на Хосока, а Юнги его тенью подсвечивается лишь тенью, падающей от света. Юнги и сам сейчас тень. Он в точности, как и учили, движется под ритмичную музыку, «нашептывая» Хосоку движения. Кто-то в зале достаточно шумно возмущается, что это совершенно не подходит под то, с чем Хосок работал все четыре года, но внимания на это не обращает ни Хосок, ни Юнги.       Мин слышит сбивку и совсем не замечает, как Хосок резко скрывается кулисами, а Юнги остается на сцене один. Он понимает, что сейчас его импровизация. Та, над которой он работал, несмотря на то, что Хосок, каждый раз целуя, заверял, что у него все получится и без отработки. Но Юнги так боялся его подвести, что в тайне все равно ставил хореографию с помощью Тэхена и Чимина, которые безоговорочно согласились помочь другу, а теперь вот заученные движения танцует без единой запинки.       С импровизацией Юнги справился.       И пока он в одном конце сцены беснующейся душой отдавался эмоциям, в другой выкатили ту самую арку. Юнги, понимая, что сейчас окончится первая часть, быстро перемещается к ней и на том моменте, когда музыка сменяется на их песню, он упирается ладонью в невидимую стену, чувствуя не холод и пустоту, а ставшую такой привычной хосокову руку.       Софит освещает их двоих, и теперь Хосок тень Юнги. Они танцуют по разные стороны одной арки, и Юнги, ведомый движениями, что ему нашептывает его тень, всем своим видом показывает, что они ему не нравятся. Он вкладывает в них все отвращение и всю ненависть к классике, пока Хосок показательно мучается, говоря зрителям о том, что она ему тоже совсем не по душе.       И на очередной сбивке они вновь встречаются у стены, только теперь ломают ее. Они сливаются в унисон, совмещают стили с классикой, перебрасываясь мимолетными взглядами, когда ловят из зала восторженные вздохи. Добились своего. А потом расходятся на финал, чтобы завершить выступление одним единственным движением. Тем, которого Юнги так боялся.       Парни становятся друг на против друга, зеркалят движения и в последний момент шепчут друг другу «давай», подпрыгивая и садясь в шпагат, чтобы потом идеально подняться и встать на ноги, завершив номер.       Зрители взрываются аплодисментами.       Юнги уже совершенно не смотрит в зал, у него сердце вот-вот из груди вырвется, он только что преодолел себя и сделал все, что только мог, а Хосок его, такого вновь заторможенного, хватает за руку и утаскивает закулисы.       Они смогли. Они преодолели себя. И совершенно уже не важно, что Хосок не скажет Юнги о том, что родители впервые за четыре года соизволили посетить отчетник сына. Не имеет значения и то, что Юнги на него за это обидится, только после того, как перед дверьми студии поругается с ними, отстаивая права Хосока на мечту заниматься чем-то более современным, а не классикой, и права на любовь, потому что представится его парнем. Хосоку не важно, что он после этого перестанет общаться с родителями и пойдёт работать в свою же академию преподавателем факультета «уличных танцев», который Намджун одобрит, потому что ему невероятно понравился их с Юнги номер и история, которую они рассказали своим танцем. Юнги же согласится стать ассистентом Чона, и будет учиться на этом же факультете заочно, оправдывая свой статус ассистента своими заслугами перед академией на серьезных чемпионатах по стрит-дэнсу. Для них не имеет значения то, что Юнги вскоре вообще переедет жить к Хосоку, потому что они уже не смогут находиться порознь слишком долго, а пока им важно лишь то, что они стоят посреди закулисья и обнимаются, обмениваясь таким коротким, но чертовски важным «я люблю тебя».