Такси до прощения

"Понять и простить" (с) Бородач

      ***       Лерка садилась в машину, зашитая в масочную броню, как штурмовик любимых денискиных звездных войн, и настолько же готовая отстаивать свое право на комфортный сервис. Ей нужен был безнальный расчет и электронный чек, а за пандемию, в которую приходилось пользоваться такси, она устала от бесконечного нытья шоферов.              Они ныли, что им «не выцепить безнал» и склоняли ее заехать к кой-кому на кулички обналичить плату, жаловались, что не работают терминалы, на голубом глазу сообщали, что не умеют слать чеки… Лера сначала настолько не была готова к такому непрофессионализму, когда ее муж выкладывался сейчас на все двести, что первое время входила в положение, тратила время на крюки до банкоматов, платила за бензин вместо платы, по копейке набирала наличку. А потом Саша сказал, чтоб она прекратила рассусоливать и требовала.       И она требовала.       Представляла забытые эпизоды с канувшим в Лету Глебом, потом с падчерицей, достигала нужного градуса и требовала. Но почти каждодневная нервотрепка еще больше выматывала.              После стольких мучений Лерка уже привыкла с места в карьер брать быка за рога — спрашивать у водителя загодя, сможет ли взять по карте, сможет ли предоставить чек.              В этот раз всё было как всегда. Это был последний адрес, она ехала домой. И настроение было почти такое, как во времена доисторических ссор с мачехой. Ей нужно будет отпустить Дениса домой, пусть этот «дом» — в том же подъезде снятая комната на двоих с девицей — Лера всегда непроизвольно раздувала ноздри и поджимала губы, когда вспоминала об этой особе, а на язык прыгало чужое, аллино, словечко «профурсетка».              Нет, ее братишка был уже взрослый, да и вопрос с жильем он решил очень вовремя: ютиться в двушке вчетвером было раздражающе неудобным. Но Дине как-то удавалось найти общий язык с Марией, он был единственным, кого девочка приняла в новых для нее обстоятельствах. И, когда он уходил, Леркин дом переставал быть Лерке домом, потому что там оставалась женина дочь.              Белая, как скорая, машина такси настроила на боевой лад.       — Вы у меня картой примете? — Лера не скрывала усталости и воинственности.       — Легко! — был полуироничный лёгкий ответ.       — А электронный чек выдадите?       — Легко! — последовал сразивший Леру контрольный выстрел.              «Какой мужчина!» — подумала Лера и впервые взглянула в зеркало заднего вида. «Какой мужчина» полуобернулся, словно почувствовав ее интерес, и, хотя он был в маске, перчатках, и полутьме вечернего салона, Лере от счастья, что можно перестать строить из себя амазонку, он показался смутно похожим на кого-то родного. Видимо, харизма прорывалась сквозь маску, как у какого-то актера, чьего имени Лера не помнила.              Дорога прошла в задорном обсуждении таксистов. «Какой мужчина» высказывал поразительные по своей любви к клиенту слова, что нужно заботиться о клиенте, если выбрал эту работу, что он, вот, де завел всё, что нужно, чтобы человеку было удобно. Кроме того дал Лерке наводку, куда, в какое такси, еще можно обратиться, чтобы выдали чек, и всё было без проблем.              К концу поездки Лерка чувствовала себя отдохнувшей, словно дома не творился ад последние два года, словно Саша из-за пандемии и дочки, которую не с кем было оставить, не запретил ей работать в больнице, словно ей не нужно было сейчас снова засовывать свою усталость и раздражение на девочку и искать, и искать к ней подход. Внутри Леры был восторг сродни… может быть… влюбленности — ей было трудно определить: с Сашей у них все слишком быстро стало серьезным. И всё-таки вернулась какая-то Лера-студенточка, не знавшая ни о причастности Аллы к гибели ее родителей, ни о трудностях семейной жизни.              — Вы лучший таксист Москвы! — искренне улыбнулась Лера под маской.       — Тогда лайкните в приложении, — предложил водитель.       Лера задорно продемонстрировала ему свой кнопочный телефон и вышла, прощаясь, казалось, навсегда с лучшим таксистом Москвы.              Кнопочный телефон… Лера сжимала его в руке и собиралась духом, чтобы достать ключи и подняться.              ***       Маша вошла в ее жизнь разрушительной стрелой. Два года назад через константиновских коллег Сашу нашла его первая жена Евгения. Просила помощи с поиском хорошего онколога и присмотреть за дочкой. Оказалось, в тот ее приезд в Константиновск, когда та еще была законной супругой, у них с Сашей… всё было. Умом Лерка понимала, что, что такого… Но всё равно это было для неё как узнать об измене. Старой, но измене. Напомнило все собственные Лерины страдания от вечной гордеевской нерешительности.              Хотя, если смотреть фактам в глаза, как сказал ей не в меру повзрослевший Денис, познакомившийся с Машей раньше самой Леры, это Жене изменял Саша в их первую ночь на даче. Про дачу, конечно, Денис знал только про ту, на которой он был вместе с сестрой.       И теперь, спустя почти десять лет Евгения поставила Сашу перед фактом, что все это время у него была дочь.              Лера не знала в себе такой мелочности. Ревности. Но она вся горела сделать тест ДНК. Пока не увидела ребенка. Девочка была странным сплавом Саши и Евгении. И было совершенно очевидно, что это дочь её мужа.              Они пережили этот кризис. Женя лечилась от рака, с девочкой была ее бабушка и женин гражданский муж. Саша рвался к ребенку, искренне пытался выкраивать часы. Здесь, в Москве, он не был незаменимым. Здесь можно было иметь выходные. Здесь блюли КЗОТ. Но как назло авралы и внештатки случались ровно в те дни, когда они планировали встретиться с дочкой.              Лера её жалела. Тогда ее было просто жалеть. Она была не здесь, не с ней, не под ее опекой. А где-то там, с бабушкой и непонятным отчимом, который, впрочем, почти сразу после постановки диагноза «онкология» оставил Евгению и съехал к другой.              На похоронах Жени Лерке даже казалось, что девочка так жмётся к бывшему отчиму, будто знает, что она для него не чужая. Но опека выразилась предельно четко: отцом проставлен Саша, значит, девочка будет жить с ним.              А потом бабушка оказалась не бабушкой, а домработницей.              Маша разбила три Леркиных телефона. Она вроде бы не ненавидела Лерку. По крайней мере — не открыто. Но в моменты истерик под ее руку почему-то всегда попадали Лерины вещи. В конце концов Саша купил жене металлический древний кирпич. А неофициально у нее был еще «рабочий» — c мессенджерами для машиных преподавателей.              Первые дни Лера сама ходила оглушенная. Девочку чуть не забрала опека, так что воевать мчалась в квартиру Евгении только вышедшая из операционной и толком не успевшая сдать смену Лера. Саша в соседней должен был прогеройствовать еще минимум часа четыре. Потом приехал белый от усталости и новостей Саша, и они встретили первую Машину истерику «я хочу к маме».        Лера лишилась всего в пятнадцать. Ей в какой-то степени было проще. Она не помнила, что ей тогда хотелось, может быть ей тоже хотелось одиночества, чтобы все отстали, дали побаюкать боль. Она протянула к Маше руки с искренним сочувствием, и получила истерику.              На похоронах Маша демонстративно отворачивалась от отца, словно это он был виноват в смерти её матери, и обнималась с отчимом. Хотя тот уже пару месяцев с ней не жил, и она знала, что у него другая тётя вместо её мамы.              А еще пришлось выгонять Дениса жить на кухню и собирать в его комнате место для школьницы. Решать дела с опекой (благо по Денису опыт был), переводом в другую школу…              Лера понимала, что не полюбила Машу. Не полюбила. И не до конца приняла. Она старалась. После психологов Маша стала спокойней. Отстраненно-вежливой — с ней, мягким медвежонком — с Диней. К отцу она тянулась настороженным огурцом или вьюнком: ей нужна была опора. А опора была редко. Саша тоже не очень знал, что с ней делать. Он был сумасшедше счастлив её наличию, не имея времени, решал вопрос количеством и размером плюшевых монстров, но он был весь в работе. И сюсюканья по вечерам перед сном, когда не на смене, не хватало. Огуречная плеть сгибалась и ложилась на денискины плечи.              ***       Лере тоже не хватало Саши. Раньше, когда Денис подрос, и она доучилась до абдоминального хирурга, они брали смены в одно время. Чтобы быть вместе и в больнице, и дома. Теперь смены приходилось брать шахматно. Они почти перестали видеться. А с апреля Саша принял решение, что Лера должна взять за свой счет и остаться с Машей. А сам ушел в больницу с концами.              Она тайком договорилась, чтоб по знакомству ее взяли хоть уколы ставить у тех бабушек, которые точно никуда не выходят и не могут быть контактными. Вот и ездила: делала блокады, резала нарывающие от заноз пальцы, ставила уколы.              Было страшно остаться без денег. Без пенсии. Она помнила, каким бытовым ужасом стала для Глеба… как после смерти Олега Викторовича Глеб остался безработным студентом без средств к существованию и с огромным домом на попечении. Наверное, она бы не поняла этого его положения. Ей было не до того. Совершенно. Саша озвучил ей эту истину.              А ей было тогда… Олег Викторович… стребовал с нее про Аллу. Услышал обрывок их с Сашей разговора на похоронах. Она говорила жениху тогда, что не держит зла, но что есть справедливость. Саша уточнил, считает ли она, что Алла заслужила. Лера думала только несколько секунд. «Олег Викторович и Глеб — нет, а она… она — да, » — ответила, и ощутила горячую пулю слезы.        Она думала, опекун еще там, у гроба… Он так плакал, обнимая деревянную крышку… И она сказала. Хотелось, чтобы жалели её. Как жалеют сейчас Олега Викторовича и Глеба. Как жалеют Аллу.              Вокруг были почти что одни врачи… Но Лобов не пережил…              Саша говорил ей потом, что она не виновата. Что слишком много всего — Глеб, Денис, Алла… Что теперь зато она может взять опекунство над Денисом… И они разбирались с опекой, с завещанием Лобова, с больницей… и, в конце концов, Саша не выдержал: увез их с Денисом в Москву.              ***       Когда Лерка узнала о существовании Маши, мысль была неоформленной. Но когда увидела, из заперти вырвалась зависть, смешанная с обидой. Её единственная беременность совпала с трудностями переезда, похорон и нового неустроенного быта. У нее на руках был Денис, и впервые — под полной её и еще Саши ответственностью. А у Саши была вина за брошенную больницу в Константиновске и немыслимые возможности столичной нейрохирургии. Лера привычно приняла решение в одиночку. Сама нашла препарат. Сама поехала в дальнюю аптеку с картой столицы в зубах. Срок не должен был быть большим.              Маша заставила ее задаться вопросом, как бы выглядела ее собственная дочь. Обстоятельства лишили ее ребенка, и не давали ей ребенка в уже состоявшемся благополучии. Она даже поехала к Матроне, как ей посоветовала одна санитарка, но Бог ответил ей на неумелые молитвы совершенно не так.       Через месяц позвонил Куратов с вестью о Евгении и том, что у Саши есть законная дочь от первого брака — Мария.              ***       Пандемия и карантин усложнили все еще больше. В их квартире не было балкона. Саши не было. Работы тогда еще не было. Была кошмарная школьная удалёнка и удалёнка спортшколы, из которой Маша два года назад со скандалом отказалась уходить. Лера понимала, что ребенок отвоевывает единственное привычное окружение, но в случае с Машей никакие логические доводы у Лерки не срабатывали. Она разумом понимала всё, как ей казалось, но продолжала раздражаться, хотя почти не повышала голоса. Она была беззащитна перед этим монстром с отцовской упёртостью, она была чужой в собственном доме.               Саша верил в нее. Или ему было так удобно. А родной брат пытался достучаться до Лерки обидными фразами «не ожидал от тебя» и «ты хуже Аллы». Но Лерка не могла принять даже как вероятность, что, родись у нее тогда ребенок, она стала бы сейчас делать такие уничижительные различия между ним и Машкой, какие позволяла себе делать мачеха между своим «Глебушкой» и ними, Чеховыми. Она яростно отвергала всякие подобные параллели. Хотя иногда ловила себя на удивляющей и неприятной мысли, что Машка заставляет ее невольно понимать… Аллу.              За все лето они только два раза — по электронным пропускам — выбрались загород. В первый раз они ехали вчетвером, и Денис со своей профурсеткой взяли Машу на себя, пока Лера спокойно собирала ягоды. Второй они выбрались с вернувшимся ненадолго Сашей, и были втроем. Машка отошла немного вперёд к черничным кустам, а Валерия затащила мужа за дерево и втянула в поцелуй. Девочка остро реагировала на «измены маме». Так что по её лицу несколько минут спустя было понятно, что мачеха с отцом испортили её день, и она испортит день им…              В общем, пара платных клизм-уколов-блокад в день с оплачиваемой дорогой были для Леры глотком жизни. Портили всё только таксисты.              ***       Спустя две недели, во время которых Лерка успела дважды воспользоваться дельным советом неизвестного ей лучшего таксиста, то бишь позвонила его конкурентам, Гордеева снова ждала заказанную машину. Она перестала гнаться за скоростью, урывая себе лишние минуты свободы, как делала в студенчестве, отказываясь от плена глебовской машины в пользу автобуса. Но сейчас Денискино свободное время снова подходило к концу, и ей нужно было попасть домой. Поэтому, прождав сорок минут, Лерка позвонила диспетчеру снова и согласилась заплатить наличными для ускорения процесса.              Шел дождь. Лерка слегка жалась к подворотне и обдумывала тревожный звонок мужа о возможном инфицировании. Первой ее мыслью была: «Я не справлюсь с Машкой!!! У нее переходный возраст, груди уже заметны, она уже не слушается!!!». И только потом шло всё остальное — страх за Сашу, страх потери, страх женского и человеческого одиночества.              Перед ней — прямёхонько вот перед ней — белым лебедем встал автомобиль. Номера было не видно, но зазвонивший телефон развеял сомнения. Это, наконец, прибыло такси. Без опознавательных знаков компании, так что самое время было волноваться о чеке.              Но, только открыв заднюю дверцу, Лерка поняла, что вот оно Счастье. На нее смотрел Тот Самый Мужчина — лучший таксист Города.       — Здравствуйте! — с откровеннейшим ликованием беспардонно улыбнулась под маской Лера, хватаясь за это мгновение передышки в отвоёвывании места под солнцем и оставляя домашние беды, — А я Вас узнала!       — Здравствуйте! И я Вас узнал! — сообщил ей, сияя ироничным взглядом, «Какой мужчина».       Лерка устроила на заднем сидении свой зонтик и сумочку, и всю дорогу они молчали.       Всю. Дорогу.              И Всю Дорогу Лерка точно знала, что всё будет хорошо.       Она так давно не ощущала ничего подобного. Что собирала, консервировала, впитывала, запоминала это чувство полной всеобъемлющей защищенности. Безопасности. Такое редчайшее, такое… краснокнижное ощущение. Она точно знала, что будет применять его на аутотренингах, во время общения с Машей.              А еще Лерка всё думала, для чего ей опять подсунули Сверху эту давно забытую окрылённость сродни влюбленности. Такую забытую, чистую, без намека на какую-то измену.       Почему-то вспомнилась фраза откуда-то с остановки или фильма. Что все люди нам посылаются для чего-то.       Лерка попробовала выглянуть справа от спинки переднего сидения вперед — на полочку, где обычно помещалось ФИО водителя. Но ФИО не было. Зато стоял складень с иконами.              Лерка представила и усмехнулась под маской тому, как активничали бы на ее месте другие холостые и замужние — в плане знакомств.       Но за остатки дороги Лерка только раз заговорила с «Каким мужчиной» — посоветовала не ехать по навигатору дворами. Тот живо откликнулся и словом, и делом.       Свернул с проезда в закуток, остановился.       — Вам кАк платить? — уточнила позабывшая всё на свете какая-то сияющая Лерка, — Я не помню, как говорила диспетчеру. Я могу по карте, могу наличными. Только у меня купюра большая… размен нужен.       Купюра была НЗшной.       — Тут написано «наличными», — сообщил таксист глубоким средней басистости голосом, смутно напоминая опять какого-то актера, — но Вам, я помню, лучше картой, — он улыбнулся и голосом, и вообще всем своим ироничным существом.       — Да, мне лучше картой, — улыбнулась под маской замещающая Лерку лужица ее имени.       — Ну, а я ИПэ-шник. Мне все равно. И размен я как раз только что отдал.              Лерка даже не запомнила, вбивала ли она в чужой гаджет свой емейл электронного чека ради, диктовала ли, или он уже просто был в системе… Она получила бумажный чек, точно знала, что получит электронный, и на выходе снова повторила девчачий свой восторженный спич:       — СпасиБо Вам большое! Я как Вас увидела, сразу знала, что все будет хорошо. Вы лучший таксист Москвы!       — Ну, — усмехнулся Лучший Таксист Москвы по мнению Лерки на этот сомнительный комплимент влюбленной дамочки, — лучший таксист это так себе звание, вот если бы Вы мне сказали, что я лучший в городе репетитор по английскому…              Лерка прекратила попытки вылезти:              — ВЫ ЕЩЕ И РЕПЕТИТОР АНГЛИЙСКОГО?! — со смесью шока и восторга искренне воскликнула она со всей непосредственностью восточной красотки, скрывающей лицо под паранджой.       — Да, — с той же ироничностью просто и без выпендрежа или напрашивания на заработок ответил «ШИКАРНЫЙ МУЖЧИНА».       — А… в каком районе города? — с одной стороны Лерка свободным от дающего ощущение полета обожания краем мозга осознавала, что «Ах какой мужчина» был с ней одного круга, с другой… у Маши с языком все было катастрофично. А дальше же будет сложнее.       — Да в разных. Вот у меня есть ученики на… — и он сообщил названия двух соседних с Леркиной улиц, приведя Лерку чуть не в обморочное состояние, — Но я тут сказал им всем, ну нафиг, и перевел всех на скайп.       — Пандемия… — невпопад кивнула Лера.       — Да нет, — отмахнулся Лучший Таксист и потенциально Лучший Репетитор Английского, — удобнее просто.       — А как… кого Вы учите? ЕГЭ? — живо поинтересовалась Лера, привыкшая, что все вокруг только и делают, что натаскивают отпрысков на тесты.       — Всех. От 10 и выше. ОГЭ, ЕГЭ, TOEFL, — и он назвал еще несколько неизвестных Лере аббревиатур. Та впечатлилась окончательно. И неожиданно задалась вопросом, что заставляет этого интеллектуального интеллигентного красивого, судя по глазам, мужчину работать еще и таксистом?       — А… Для братишки уже поздно, выпустился, а для падчерицы… в самый раз, — сообщила Лерка, признаваясь впервые кому-то, что Маша не родной ей человек, чужой.       — А у Вас нет… визитки?.. — совершенно не собираясь пользоваться визиткой, просто смутно понимая, что нельзя этого не спросить «после всего, что между ними было», вцепилась Лера взглядом в полумрак салона.       — Да Вы лучше просто запишите мой телефон, — произнес полу-таксист полу-репетитор, повергая Лерку в состояние, близкое к клинической смерти или клиническому сумасшествию: она вдруг с вопиющей отчетливостью осознала, что только что выцыганила у ШИКАРНОГО МУЖИКА ТЕЛЕФОН так, как будто… была мужиком и выцыганивала телефончик у симпатичной девицы. Она делала так только однажды. Давно. В студенчестве. С мужем.       — У Вас какой оператор? МТС? Мегафон? — заботливо уточнил меж тем Мужчина и, получив ответ, стал диктовать.       Лерка поняла, что у нее дрожат пальцы, когда ручка отказалась писать в ежедневник.       — А… как Ваше имя? — решилась-таки уточнить Гордеева.       — Глебом Олеговичем меня кличут, — с влюбляющей в себя самоиронией сообщил «АХ КАКОЙ МУЖЧИНА»       С пятого раза получилось вбить заветное имя во второй телефон. И не понять, отчего словосочетание так знакомо.       — СпасиБо Вам большое ещё раз! — Лерка была искренна, и так же, как искренна, она была неуклюжа, неловка и нелепа.       — Всего доброго! Не болейте! — пожелал ей напоследок Глеб Олегович. Таксист и инглиштиче в одном флаконе.              Лерка поднялась по ступенькам парадного. Руки тряслись, и нужные ключи не находились. А сзади все еще стоял белый сногшибательный в самом прямом смысле автомобиль.              Наконец нужная связка попалась.              За Леркой закрылась дверь.       И она, наконец, смогла собрать эмоции в кучку.       Лерка от шока не спросила, британский или американский английский практикует этот Шикарный Мужчина.       Не спросила цену.       Но ей впервые показалось, что что-то такое есть Там, раз ей так удивительно подарили сразу и знакомство, и возможно репетитора.              ***       Одиннадцатого сентября не стало Саши.       Вроде бы схлынули уже эти волны, следующая не началась. Уже говорили о вакцине. Уже Маша пошла, наконец, в школу, и Лера планировала вернуться к хирургии. А Саша умер.              Десять лет назад террористы уничтожили ньюйорские башни-близнецы. Все вспоминали только об этом. А у нее умер Саша. Накануне именин, как сказала ей потом сдававшая Дениске комнату соседка              Сразу за звонком из больницы написала классная Маши. Песня была старой, что ничего не делает, что нужно заниматься, что за две недели ни одного задания по английскому не сделано…              Маша еще была на допах в школе. Лера не представляла, как говорить с ней. Что делать. Что чувствовать, кроме пустоты. Она ухватилась за сообщение классной. Достала ежедневник, вспомнила, что тогда не писала ручка, и нашла телефон таксиста во втором, секретном от Машки, некнопочном телефоне… Вспомнила свое восторженное состояние отстраненно и без чувства вины. И решила пробить таксиста-преподавателя по базам: у нее не будет теперь денег на некомпетентность. Ей нужны были отзывы. И не думать о Саше. Что его нет. Не будет… Не думать.              В базе репетиторов обнаружился Глеб Олегович.              Глеб Олегович Лобов.              Лера протормозила еще полминуты, пока не нажала на фото.              С фото на нее взрослыми, но все еще чуть насмешливыми, глазами смотрел тот самый Глеб. Спасший ее от насильников, когда-то влюбленный в нее, сын убийцы ее родителей.       Лучший таксист Москвы. Ах, какой мужчина.              И почему-то сейчас, на пятой минуте вдовства, Лерка поняла вдруг со всей отчетливостью, что Машка — единственное, что осталось в мире от ее мужа. Что высокомерная красивая не юная законная жена Евгения родила его дочку, твердо зная, что будет матерью-одиночкой. А она, всегда любившая правильность, тоже будучи уже законной женой, сашиного ребенка… убила.              Раньше, как врач, Лера это определение к аборту не применяла вовсе. И тем более не применяла она его к таблеткам. Ну, какое убийство. Мама тоже сделала два. После Дениса. Они даже обсудили это с ней. И она никогда больше об этом не вспоминала. Просто сейчас это был не абстрактный эмбриончик, вчерашняя яйцеклетка, а Сашин ребенок. И ее ребенок тоже. Про которого она мужу ничего не сказала. Она даже помучилась тогда… не потому, что выпила яд, а тем, что скрыла.              Зачем-то опять всплыла Алла. С ее тайной от мужа и сына. С ее определением «Убийца». А ведь это Лерка довела Олега Викторовича до инфаркта… чтобы ни говорил Саша. Алла сломала, разрушила жизнь ее и Дениски. А потом попрекала пригретых сироток. Лерка Машу не попрекала. Но в каком-то смысле тоже разрушила, не зная того, ее жизнь.        «Ну не знала, не знала я!» — всплыло в памяти Аллино оправдывающееся        «Господи! Да всё я знала…»… — теперь воспринималось предсмертным покаянием, ведь Лобова в себя за месяц комы так и не пришла…       И Лерке, впервые за долгие годы зачем-то вспомнившей последний разговор с мачехой, подумалось вдруг, что она ведь тоже знала уже, что СанНиколаич женат… Да, до того она знала про терапевта, но… как же её звали… Инна… Нина… Нонна… не была женой, а тут Гордеев оказался связан обязательствами. Лера никогда не считала, что разбила семью, увела чужого мужа. Это не было её решением, хоть она и ходила к Саше требовать определенности, ей в голову не могло прийти, что она в чем-то здесь может быть виновата и у кого-то должна просить прощения. Но Машка… Машка точно не была виновата, что всю жизнь прожила без папы. И точно считала виноватой в этом Леру, молодую жену своего отца.              Лерка ходила по комнате, обхватив себя руками, поглядывая то на ноутбук, то на свадебное фото за стеклом шкафа. Саша смеялся в камеру, называя ее «золотой мой человечек» Так и осталось самое ласковое его её имя. Папа звал «Лерчик», мама «Леруся»…              Маша звала ее «Валерия Петровна» и на «Вы». Было в этом что-то знакомое, Лера не понимала, что.              На сайте репетиторов было семь страниц отзывов о работе Глеба.              Ей нужно было идти за дочкой. Ей нужно было сказать Денису. А Лера сидела и читала чужие характеристики когда-то знакомого ей человека. Были и отрицательные. Не по качеству — не понравился характер.              Пока читала, Лера почему-то все возвращалась к теме имен. Машка звала ее по имени-отчеству. Как она сама называла в свое время опекунов. Аллу Евгеньевну это устраивало. А вот Лобов… Лобов ждал от нее, она знала, хотя бы «дядя Олег». Конечно, она понимала всегда, он ждал «папа». Но за семь лет Лера так и не смогла выговорить что-то более… что-то менее официальное. Она хранила верность погибшей семье. Как, видимо, хранила верность матери Мария. И Лера сейчас поняла, что, как и Олег Викторович, совершенно не представляет, что с этим делать, и надо ли.              Потом Лерка подорвалась занавешивать зеркала. А хотелось их бить. От горя. От тяжести проблем. Только сил не было — бить. И некому было пережить эту смерть с ней. Маша была не в счет. Маше нужна была Лерина сила. Уверенность, что Лера ее не бросит. Хотя Лера не была уверена, нужно ли Маше это сейчас на самом деле.              Денис спустился сразу после звонка. Сорвал с зеркал тряпки, ворча, что нельзя пугать ребёнка. Сказал, что самое страшное из смерти родителей, что он помнит, это черные дыры вместо зеркал. Увидел включенный экран. Присвистнул.       — Ты его как нашла? Неужели снизошла до поиска по соцсетям?       — Помнишь, я говорила о лучшем таксисте? Так это он.       Денис молчал минуту. Посмотрел на часы внизу экрана.       — Надо позвонить ему, сказать. И вашим тоже. Препод всё-таки. Ну и родственник.       — «Родственник», — передразнила Лера, желая продолжать говорить о чем угодно, только не о смерти, — где он был все годы?       — Это мы его бросили, сестричка. Сбежали, тело отца остыть не успело.       — Диня! Какого отца?!       — Знаешь, как я скучал? Спросила меня?       — Ты же согласился уехать… — от напора Лерка опешила.       — Ну, так я ж у тебя «единственный родной человек»! Вы даже детей не заводили с Гордичем, меня хватило.       — Диня!              Теперь все вокруг снова стали врагами. Даже Денис. Спевшийся с Лобовыми, с Машкой. И Машка снова была Машкой, а не Машей, падчерицей, а не дочкой, как Лерка назвала ее вдруг про себя недавно.              Зато Лера смогла заплакать.              ***       Никаких похорон толком не было. Даже Дениса пустили с трудом. Закрытый гроб, маска, в которой трудно плакать. Пасть крематория.              Зато Машка стояла одиноко вдали от Лерки и Дениса и смотрела с удивлением на второй в своей жизни гроб, пожираемый разверстыми внизу створками. Дичилась. А когда Лерка подошла к ней и взяла за руку, посмотрела снизу вверх так недоверчиво и одиноко, что Лерка вдруг оказалась на коленях прижимающей к себе эту сиротку и почти любящей ее.              Никому она не позвонила. Это было не их дело.       Только Куратову написала. Хотела набрать, но поняла, что не сможет. Не сможет быть еще более уязвимой, чем сейчас. Она снова была одна и снова была той единственной взрослой, от которой зависела жизнь ребенка. Совершенно снова к этому не готовой. И помнить покровительственное участие Вадима в прошлом было нельзя.              Забирать урну и сдавать ее в колумбарий Лера ехала одна. Белый лебедь остановился перед ней точно, как в прошлый раз в прошлой жизни. Таксист вышел из своей двери и обошел машину, будто открыть даме дверцу. Знакомые черные влажные почему-то глаза под излетом бровей всмотрелись в Леркин потерянный нерешительный взгляд.       — Глеб, — Лерка сглотнула под маской.       — Это я, — он кивнул, — мне… мне жаль, — произнес Лобов.              Лера отмерла. И на миг оказалась прижатой к чужой груди.       То ощущение полета, защищенности и легкости свободы, которое давал неизвестный лучший таксист Москвы, когда Лерка еще не была вдовой, к ней не вернулось. Но это было, видимо, то, что ей было сейчас нужно.              Он высадил ее у крематория. Не пошел с ней, не предложил. Откуда-то знал, это она должна сама. Только всучил какой-то пакетик.       — Земля. С отпевания. Диня сказал, вы не…       Лерка, всю дорогу на штурманском сидении сидевшая, уставившись в иконы бездумнейшим образом, удивлённо подняла на Глеба взгляд.       — А-э. Глеб…       — Знакомые научили.       Лерка кивнула, пожав плечами, поблагодарила и ушла.              На обратном пути Лерка всё же спросила.       — Глеб, ты изменился. Иконы повесил…       — У нас дома тоже стояла. Ты забыла просто. На кухне. Мамина.       — Мамина? — удивилась Лерка, а потом неприязненно кольнуло, что грехи, видимо, замаливала.       — Ну, она ж меня крестила. И вспомни, кто куличи пек?       Лера не хотела продолжать разговор. Глеб словно понял.       — А я тут… когда приехал в столицу нашей родины, давно, тогда еще, попал в Сретенский. Монастырь в самом центре. А там монахи внизу пели. И я попал как в окружение — стою у колонны, куда они слетелись, такой же черный, худой и заросший. И просто как на небе…       — Мм, — Лера вежливо глянула на водителя. Подумала и из вежливости же спросила: — и… как ты тут?       — Тяжело было, но сейчас все хорошо. Мне в монастыре тогда сказали, молись, мол, за родителей. Мне легче стало. А то знаешь… совесть замучила. Ты тоже попробуй.       — Думаешь?       — Мне помогает.              Когда выходили, Глеб открыл ей дверцу, потом протянул визитку.       — Зачем? У меня есть твой телефон.       — Это рабочий. А здесь все. Звони в любое время, сестричка.       И он наклонился, как будто намереваясь поцеловать Лерку, но вспомнил, видимо, что маски и, снова, слегка приобняв, с жестом «но пасаран» влился в своего лебедя.              Лерка поднималась по ступеням с ощущением, что не всё в жизни сплошные потери… Кроме них у нее обнаружился Глеб. И Дочка. Она вспомнила снова, что сама просила о ребенке. И что Бог ответил Машкой. Вспомнила себя в семье Лобовых… Дениску. Вспомнила Аллу. И впервые подумала, что может быть… надо ее простить. Не что она сможет, когда-нибудь. А что это вообще может быть нужным сделать. Не так, как в операционной, на профессиональном уровне. По-человечески.       Гордеева обернулась. Машина Глеба огибала клумбу посреди двора, разворачиваясь.       Глеб ничего не знал о матери.       Об их с Денисом матери он тоже ничего не знал. О ней вообще не с кем было поговорить. Денис помнил мало. Желающих слушать не было.       Лерка поднималась на лифте, совершая личный разворот, как только что Глеб. От раздражения ребенком к желанию его понять. Им больше некого было делить с Машкой. Осталась только память. Которую надо было помочь Машке сохранить.              ***        «Я прощаю Вас, Алла Евгеньевна», — смогла сказать Лерка спустя десяток лет, глядя на старое фото, где рядом стояли «лучшие друзья», несмотря на разницу в возрасте, Петр Чехов и Олег Лобов со своими супругами. «Вам было оч.сложно с нами. Мне казалось, мы были тихими ангелами. В сравнении с Марией. Но у меня были кошмары, Дениска был болен, и мы отнимали внимание Олега Викторыча у Глеба. Вам было оч.сложно. У меня было время это понять. Мы были Вашим худшим наказанием. Ваша епитимья кончилась: я Вас прощаю»       Пять лет назад Мария, провоевав с мачехой итальянской забастовкой до совершеннолетия, со своим идеальным английским сбежала бэбиситером на другой континент. Раз в полгода Лера вызванивала ее обновить реквизиты перевода со сдаваемой Машиной недвижимости (Женино наследство). Потом сашина дочь перебралась во Францию, выучила язык и выскочила замуж в двадцать два.       А сейчас она прилетела с мужем в Москву — продать материнскую квартиру и обговорить с мачехой выкуп Лерой доли в их когда-то общей с Сашей квартире.              — Валерия Петровна, это Вам, — сказала Мария при встрече и протянула красивую упаковку французского плесневелого сыра, — Мама очень любила.       Мария помолчала, пока Лера разглядывала анарекисичную фигурку несостоявшейся дочки, и протянула руки за документами.       — Раньше я Вас ненавидела за маму, — всё еще как-то ершисто с легким вызовом сказала она, — И что папы меня лишили. И что от первой школьной любви моей увезли на другой конец Москвы. И что Вы всегда то сюсю, то злитесь, то как нет меня для Вас. А сейчас поняла, что глупо. Этьен научил. Дядя Глеб и Дениска пытались, — она хмыкнула, — но они старались для Вас. А Этьен для меня. Так что я Вас простила.       Удивленная и уязвленная Валерия чуть не завелась оспаривать обвинения, в конце концов после смерти Саши она так боролась за нее с опекой на суде! Но потом вспомнила себя, Лобову с ее обвинениями в неблагодарности, вспомнила, что перед ней — Сашина дочка, выдохнула и только кивнула с грустной усмешкой.       Алла Евгеньевна, — возникла в женщине странная мысль, когда Маша ушла, — была таким же человеком, как она сама. И она, Лера, во многом не на много оказалась лучше.       Иронично, эта суббота называлась «родительской». А родителя, как оказалось, из Лерки не получилось. Она полезла на антресоль. Достала с трудом и пылью большую коробку с маркировкой «переезд» и, усевшись на еще помнившем Сашу диванчике, стала медленно и нежно перебирать старые, привезенные еще из Константиновска, фото.       Как ни странно, там был целый альбомчик фотографий времен ее жизни с Лобовыми. Но ей хотелось сейчас посмотреть на родителей.              Это всё было так давно, что Лерка даже не помнила многих моментов. И было уже даже почти не горько. А в конце большой бархатной еще советской «книжки» попалась та фотография. Ее отец с мамой и Лобовы.              Лера долго смотрела на них. И в конце концов ее накрыло…              ***       Маша не взяла с собой ничего, никаких альбомов.       — Надо будет сказать ей, — подумала, было, Лера, и тут же вспомнила: Денис несколько лет назад обмолвился, что сканировал Машкин архив фотографий.              Было как-то пусто. Конечно, их ждал еще с Машей поход к нотариусу. Но Лера понимала, что на этом всё. Она сама бы, будь их расставание с Аллой не через смерть и не оставайся у Лобовых Денис, вряд ли бы стала добровольно поддерживать отношения.       И все же… когда она «отпустила», наконец, грех мачехе и убрала фолианты поближе к более поздним альбомам… пришло смутное ощущение, что убирает она на полку неотпускавшее её и всё это время приносившее боль прошлое.                     12.10.20