***
Не то чтобы ему все равно. Совсем нет. Урью совсем не все равно, а в груди то и дело появляется странное чувство и не отпускает его. Плакать он на самом деле не может. Даже когда смотрит, как опускают пустой гроб — хоронить нечего, оглядывается на горюющих людей, пожимает плечами и уходит. Не то чтобы они были друзьями — они на деле были, но их дружба была настолько странной, что он даже не может толком дать ей название. Ичиго был ярким, ослеплял реацу, кружащей вокруг него и сокрушающей все, что сила природы. Он ярко и широко улыбался так, что Урью и сам не мог не улыбнуться, и так уверенно и твердо смотрел вперед, что квинси невольно последовал за ним. Кучики, если говорить откровенно, была ему никем. Более того, она была даже чуть меньше, чем никем, — шинигами. Ненавистным шинигами, тем, кто виновен в смерти рода Исида, тем, кто ворвался в жизнь сонного городка и подверг его семью опасности. Была бы жива бабушка! Урью был уверен, она залепила бы отцу пощечину и забрала бы маленького его, чтобы воспитать в настоящих традициях квинси. Но бабушка была мертва, а сейчас он идет с кладбища с похорон друга. Куросаки — его почти единственный друг. Друг, который им стал, не спросив, просто ворвавшись в жизнь Урью и создав узы и с остальными — такие непрочные узы после его пропажи. А теперь куда-то исчез, не оставив и следа. Они расстались мягко говоря паршиво: последнее, что запомнил Исида, — это черный клинок, застрявший в его животе, ноющий обрубок — все, что осталось от левой руки, и белоснежная маска с горящими золотом глазами, настолько яркими, что не разглядеть ни белка, ни зрачка. Только чистый золотой свет и страх, который он испытывал, смотря в них. Ни капли человечности или сомнения: угроза — избавиться, помеха — убрать, цель — спасти. Но кого? Себя или умоляющую Орихиме, которая едва находится в сознании от ужаса? Уже все равно. Он останавливается и смотрит на темные окна клиники семьи Куросаки — все на похоронах, и двери закрыты. В конце улицы рядом со столбом электропередач он замечает свежую вазу с цветами — их регулярно меняет старшая дочь, которая делает это в память о брате. Исида сокрушенно качает головой. Тянущее чувство в груди усиливается, и он сжимает рубашку, внезапно понимая, насколько ему горько. Куросаки перемололи. Перемолола мельница из людей, окружающих его, ждущих слишком много. Мельница из его собственных идеалов, от которых он не смог отступить. «Неважно, где он сейчас, — думает Исида. — Даже если он вернется…» — Исида Урью? — прерывает его мысли незнакомый голос. Исида резко оборачивается — свет от лука рассвечивает пространство перед клиникой, тени становятся глубже и острее. Он хмурится, внимательно смотря на высокий силуэт, затянутый в форму квинси. — Что, если и я? — насторожено откликается Исида, не отпуская лука. На самом деле понимает, что бесполезно — противник сильнее его и при том намного, но по безэмоциональному лицу ничего толком и не разобрать. Мужчина чуть наклоняет голову вперед, будто делится величайшим откровением, и, чуть хмурясь, произносит: — Есть кое-что, что мы хотим вам предложить. Урью соглашается почти мгновенно, не успевает даже толком подумать, прежде чем сказать заветное «да». Ведет себя крайне неразумно и с трудом урезонивает себя, быстро собирает вещи и говорит, что готов отправиться. Его забирают через пару дней: он прощается с пустой могилой Куросаки, кладет на нее белые лилии и, не оборачиваясь, уходит, прежде чем тень Рыцаря поглощает его. Мир кружится в каком-то безумном темпе, и Урью с нетерпением ждет того, что будет дальше. Никогда еще он не был так близко к тому, кто убил его мать. И никогда еще он не был так близко к человеку, который крепко держал его посмертие в своих ладонях, не желая отпускать. Когда он обустраивается, ему объясняют, что он особенный. Слуги трепетно разглаживают его одежду, аккуратно забирают его волосы, и он чувствует себя чудовищно неловко, окруженный всеми этими людьми, но ему говорят, что церемония принятия шрифта — частный случай, и Исида остается покорен. Он поправляет запонки, выходит за пределы своих покоев и наконец понимает, что все гораздо сложнее, чем он думал — офицеры смотрят на него, как на чудовище, восставшее из могилы. Уродливое и мерзкое, непокорное и своенравное. Урью чуть поворачивает голову, смотря на двери своих покоев, и хочет усмехнуться — поистине особенный. Но взгляды тут же обращаются в пол, когда приходит тот же человек, что забирал его. Мужчина смотрит на Урью своими холодными зелеными глазами и совсем не обращает внимание на отдающих ему честь офицеров. Пока они идут, он медленно и неспешно объясняет, почему юноша здесь и зачем. — Ты особенный, — без предисловий начинает Рыцарь. — Единственный квинси, переживший Аусвелен Его Величества. Поэтому ты здесь. — Я должен быть мертв? — так же прямо спрашивает Урью, хотя уже и знает ответ. До безумия сильно хочется сжать кулаки, но он не может. Штернриттер останавливается и внимательно смотрит на него. Изучает, хмурится, но продолжает идти, не оглядываясь. Подросток тоже хмурится, но беспрекословно следует за квинси, стараясь стерпеть это странное холодно-неодобрительно отношение. Не может быть, чтобы они знали, не может попросту этого быть. — Вам оказана величайшая честь, — веско роняет Штернриттер. Исида недоверчиво смотрит на человека перед собой и изо всех сдерживается, чтобы не создать лук. Один из тех, кто виновен в смерти матери, перед ним, рейши неспешным потоком плывут сквозь пальцы, еще немного и!.. Но он не может, не имеет права испортить все сейчас. — Вы станете личным подчиненным Его Высочества, — продолжает Рыцарь, и все внутри Исиды замирает. У убийцы его матери есть сын. — Его Высочество? — тихо спрашивает Урью, чуть наклоняя голову, будто не веря услышанному. Впереди уже видны массивные двери с огромным символом квинси, вырезанным на них. Рядом стоит стража, которая внимательно оглядывает прибывших, и герр Хашвальт чуть замедляется, чтобы ответить на вопрос: — Кронпринц Света, — чуть кивает он и останавливается. — Идите, — голос его замерзает, — и будьте крайне осмотрительны. — Грандмастер Империи не отводит взгляда от Урью, изучая, и роняет напоследок: — После вы будете представлены Принцу. Исида делает шаг вперед и еще один, и еще, и еще. Стража провожает его настороженными взглядами, и двери открываются. Он тут же падает на колени, не смея поднять взгляда на высокую фигуру на троне. Он близок как никогда, и ему страшно, как никогда не было. Тени сгущаются, и сам воздух, кажется, грозится раздавить все и вся в тронном зале. Становится холодно, и Урью выдыхает облачко пара, смотря на медленно ползущий по полу иней. Только сейчас он понимает, почему дома и крепостные стены Зильберна покрыты льдом и снегом. Небо чистое, но сама реацу — мертвая и холодная, пропитала насквозь это место. Внутри он морщится, вспоминая яркую и теплую силу Куросаки, что всегда раскаляла воздух, согревая их на пути ко дворцу Айзена. — Подними голову и дай посмотреть на тебя, дитя. — Глубокий голос, кажется, пронзает все его существо, и он поднимает лицо, но с колен так и не встает. Мужчина перед ним словно бы забавляется, смотря на окоченевшую фигуру Урью. Наконец он встает с трона и идет к небольшому, искусно сделанному диванчику, садясь на него. Правитель указывает на сидение напротив, и юноша спешит присоединиться, замирая и не представляя, что будет дальше. — Не будем медлить, дитя, — говорит Император. — Я никогда не вру своим соратникам. — Урью уважительно склоняет голову, но что-то странным кажется ему в голосе убийцы. — Моему ребенку нужен тот, кто будет рядом, и ты вполне подходишь для этой роли. — Тот пододвигает ему пиалу с кровью. — Я благодарен за подобную честь, Ваше Величество, — еще ниже клонит голову Исида. Император улыбается, выжидающе смотря на него, наблюдает, как Исида аккуратно поднимает чашу и внимательно смотрит на кровь. Урью медлит — внезапное сомнение поднимается в нем. Все, что он делал до этого, вдруг кажется таким далеким и ничтожным, и он будто стоит у врат чего-то великого. Почему-то перед его взором мелькает лицо Ичиго. — Хочу угодить ребенку, — усмехается Бах. — Ты, — он указывает на него, — оливковая ветвь. Исида дрожащими руками приподнимает пиалу с кровью и наконец подносит к губам. Руки дрожат отнюдь не от предвкушения, и он с трудом сдерживает себя от того, чтобы не закусить губу. Насколько молод наследник, и принесет ли его смерть столько же горя правителю, сколько принесла Урью смерть его матери? Стоит ли это того? — Твоей буквой будет B, — почти торжественно говорит правитель, — как и Хашвальта. — Он делает паузу. — Ты станешь тенью моего сына и не отступишь ни на шаг, как не отступал и Хашвальт. Урью хочется нервно засмеяться от этих слов, и он делает первый глоток. Кровь обжигает все его существо, секунду он думает, что горит заживо — но в тот же момент понимает, насколько ему чудовищно холодно. Руки начинают дрожать еще сильнее, и он почти расплескивает кровь вокруг, пока Император довольно смеется. — Ты не предашь моего сына, — холодно отрезает он. Урью почти трясет от осознания того, что он слышит. Кровь быстрее бежит по жилам, холод везде, и он чувствует, как все его существо противится этой мысли. Ужас охватывает его, и он склоняет голову. — С этого ребенка достаточно, — чуть мягче замечает Император, пододвигая отставленную пиалу ближе к Урью. — Что бы ни было в твоей голове, ты этого не сделаешь. — Кажется, мир замерзает вокруг юноши. — Ты был глуп, думая, что задуманное тобой сработает. — И Урью чувствует впервые за все время здесь, насколько ничтожны были его помыслы. — Еще одна мысль о том, чтобы всадить нож в спину, и ты умрешь. Исида кивает. Ему все еще кажется, что он внутри темных Императорских зал, но двери давно позади, а сам Урью идет вслед за Грандмастером, внимательно слушая его наставления. Руки дрожат, и он сжимает кулаки, чтобы это не было так заметно. Этот путь длиннее, гораздо длиннее, чем тот, каким они шли к Императору, и, как поясняет Рыцарь, все дело в том, что Принц не любит шум и суету, а потому доступ к его покоям многим заказан. Самому же Исиде придется запомнить дорогу и отныне проводить целые дни с Его Высочеством, слушая его приказы и поручения. — Его Высочество не любит сражения, — объясняет Грандмастер, пока они идут по темным коридорам Императорского дворца, ловя на себе то сердитые взгляды, предназначенные Урью, то восхищенные — Грандмастеру, — поэтому на поле битвы его представлять будешь ты. И Исида кивает, оглядывая непривычную ему обстановку, состоящую из подвешенных под самые потолки белоснежных люстр, которые не могут осветить всего пространства, богатой такой же белоснежной лепнины, да маленьких щелей-окон, что должны предотвратить проникновение большого количества холодной реацу извне. В глубине души он скрипит зубами и проклинает ледяной дворец, его буквально выворачивает наизнанку от собственных действий. — Я не могу одновременно представлять Его Величество и Его Высочество, — на секунду Исиде кажется, что Хашвальт говорит с сожалением, и он про себя морщится, — однако помни, — тон Грандмастера становится предупреждающим, и Урью вздрагивает, — насколько великая выпала тебе честь. — Я благодарю за нее, — еле слышно откликается юноша, поправляя белоснежный плащ. Становится все холоднее, и он невольно передергивает плечами, ловя неодобрительный взгляд Грандмастера. На секунду ему кажется, что они снова приближаются к тронным залам — но нет, за поворотом мелькает что-то черное, и вот спустя секунду Исида уже упирается взглядом в массивную и абсолютно черную дверь с золотым символом Империи на ней. Дверь по цветовому оформлению разительно контрастирует с белоснежной, за которой скрывалась тронная зала, и он передергивает плечами еще раз, стараясь избавиться от неуютного ощущения. — Контролируй себя, — наконец роняет Хашвальт, и Урью склоняет голову, извиняясь. Наконец они останавливаются у комнат. Теперь проход кажется еще больше. Рядом с ним стоят на страже несколько офицеров, которые отдают честь Штернриттерам. Они с неодобрением и подозрением оглядывают Урью, и он почти может слышать их шепот: «И вот он станет представлять Наследника на поле боя? Разве этот предательский мусор способен?» Урью сглатывает и смотрит прямо на дверь, когда вдруг Хашвальт поворачивается к нему: — Тебе лучше оправдать оказанное тебе доверие. Его Высочество единственный ребенок Его Величества и сын своего отца. — Грандмастер замолкает. — Если ты провалишься, тебе лучше быть в это мгновение мертвым, чем живым. Только это оправдает тебя. Исида нервно кивает, и двери наконец открываются.***
Ему кажется, что кто-то гладит его по голове. Он ощущает теплую руку, покоящуюся на его волосах, чувствует мягкие движения, слышит тихие голоса, обсуждающие что-то, так разительно контрастирующие с недавними криками. Он впервые за много лет чувствует себя ребенком, понимая, что последний раз его гладили по голове, когда была жива его мать. Он с трудом хрипит: — Отец… — Да, — отвечает ему глубокий голос, и Ичиго мгновенно открывает глаза, замечая незнакомого человека, смотрящего на него. — Спи, сын мой, — продолжает человек. Ичиго пытается сопротивляться, но слабость все равно одолевает его, и глаза медленно закрываются. Все произошедшее кажется бредом — или сном, учитывая, что незнакомец кого-то смутно ему напоминает. В следующий раз придя в сознание, Ичиго понимает, что рядом никого нет. Он еще долго лежит с закрытыми глазами, поражаясь мягкости постели, и вспоминает мужчину и тот странный сон. Куросаки чуть качает головой и открывает глаза, понимая, что происходящее, кажется, ему не приснилось. Подросток вскакивает и тут же сгибается от боли в груди, шипит ругательства сквозь зубы и смотрит на весь мир настороженным взглядом, ища что-нибудь, чем можно защититься. Наконец он замечает замершую женщину и в растерянности смотрит на нее. Она тоже шокировано молчит, но тут же приходит в себя, подбегая к нему и торопясь уложить обратно. Она судорожно говорит, быстро, как может: — Лежите, Ваше Высочество! — Ичиго теряет дар речи, принимая происходящее за горячечный бред. — Вам нужен покой, — продолжает она и кричит чуть в сторону: — Его Высочество очнулся! — Что за… — тихо произносит Ичиго, продолжая отстраненно наблюдать за начинающимся хаосом. Вбегают какие-то люди, и он даже не успевает сориентироваться, как они окружают его постель — он пытается отодвинуться подальше от них, но тело все еще не слушается. Врачи начинают переговариваться, кто-то подходит к той женщине, кажется, медсестре, и начинает выспрашивать о его состоянии. Постоянно звучит это: «Его Высочество, Его Высочество, Его Высочество», и Ичиго быстро теряет терпение, пробует подняться снова. Кто-то опять пытается уложить его в постель, какой-то врач тянется к его лбу — все они тянутся к нему, и невольно Ичиго накрывает паника — он не знает, кто эти люди, что они собираются сделать с ним. Он отшатывается, ошеломленно смотря на протянутую к нему руку, ладонь которой медленно отсоединяется от запястья. На простыни падают первые капли крови. Мужчина отскакивает, громко испуганно кричит, шарахается к стене и принимается извиняться перед новым визитером. Человек в проеме — мужчина, который сидел у кровати Ичиго в том странном сне, взмахом руки отсылает остальных, снисходительно смотрит на врача у своих ног, который молится ему, извиняется, благодарит за честь и вообще не может связно оправдать себя. Незнакомец заинтересованно наклоняет голову и поднимает указательный палец левой руки, мягко говоря врачу: — Ты посмел коснуться моего сына без его дозволения, — его голос обманчиво мягкий, но в нем нет ни капли сочувствия или даже того, что можно было бы принять за него. — Простите! — умоляет мужчина. — Ваше Величество, — он низко к полу клонит голову, — я допустил смертный грех! Его Величество — Ичиго понятия не имеет, почему к этому человеку обращаются так и почему все принимают его самого за сына, спокойно смотрит на врача у своих ног и приказывает: — Так умри. — С пальца срывается небесно-голубой луч реацу, стена дрожит, ломаются каменные блоки, тело бедняги вдавливает, и на его месте не остается ничего, кроме лужи крови. Ичиго с ужасом смотрит на останки врача и переводит ошеломленный взгляд на правителя. Тело его не желает повиноваться ему — он знает, что должен себя защитить, должен дать отпор, но сделать ничего не может. Однако почему-то ему кажется, что на деле угрозы нет. Мужчина разворачивается к нему, садится на кровать, не обращая внимания на кровь, которая яркими брызгами окропила белоснежные простыни и его самого, аккуратно стирает каплю с лица подростка и тихо произносит: — Не стоит волноваться, сын, — голос, кажется, полнится восхищением; «Его Величество» действительно слишком пристально смотрит на него, в его взоре столько непонятных Ичиго эмоций, — больше тебя ничто не потревожит. — Кто вы? — прямо спрашивает Куросаки, — Я бы запомнил, если бы подобный человек был моим отцом! — вызывающе произносит он, осматривая залитую кровью комнату и понимая, что даже самый ужасный горячечный бред не может быть таким реальным. Правитель смеется, громкий глубокий смех разносится по комнате. В его глазах появляется мрачное выражение, и он клонит голову в сторону, внимательно изучая Ичиго, который тоже не отводит взора. — Ты винишь меня за то, что я опоздал? — серьезно спрашивает он. — Кто вы? — цедит сквозь зубы подросток, пытаясь вспомнить, где он мог видеть это лицо. Мужчина качает головой, устремляя свой взгляд в небольшое окно, которое, похоже, выходит во внутренний дворик, открывая взору замерзшие растения. Он вздыхает: — Ты так похож на меня, — голос его до сих пор полнится восхищением и чем-то похожим на сожаление, но Ичиго не верит. — Каким местом? — вскидывает подбородок юноша, и мужчина снова смеется, аккуратно кладя ладонь ему на голову и приподнимая одну из темных прядей, которые так и не изменили свой цвет. — Взгляни в зеркало, Ичиго, — произносит он, и Ичиго шокировано всматривается в красные, менос побери, красные глаза и недоверчиво щурится сам. Он выныривает из-под руки, отползает на другой край кровати подальше от незнакомца и настороженно следит за его действиями. Тот встает, свысока смотрит на него, кажется, оценивает его защитную позицию — все, на что он способен сейчас, и одобрительно качает головой. Странное восхищение из глаз не исчезает. — Я твой отец, — просто говорит мужчина, — твой настоящий отец, в отличие от того, кого ты привык звать отцом, твоего суррогатного родителя — Шибы Ишшина. — Ичиго в отрицании качает головой. — Я тот, кто породил тебя, Ичиго, — мягко продолжает мужчина. — Я Яхве, Бог мира квинси. Он уходит, оставляя смятенного Ичиго одного. Подросток так и сидит на кровати, смотря на удаляющуюся фигуру. Он хочет кричать «нет», хочет яростно мотать в отрицании головой, хочет, может даже как ребенок, кинуть подушку в дверь, но на залитой кровью кровати, окруженный испуганными врачами и трупом одного из них, Ичиго не может даже качнуть головой. В груди все тянет, и он наконец вспоминает, кого так напоминает мужчина. Юноша закрывает глаза и медленно выдыхает. Реацу почему-то еще на месте, он чувствует ее, но совсем не может призвать занпакто. Во внутреннем мире нет пустого, а на Ичиго выжидающе смотрит Зангецу. Наконец дух отводит взгляд и тихо произносит: — Прости. Несказанное «сын» замирает между ним. Рушатся все здания, и мир тонет, тонет под тоннами воды-реацу. В воздухе между зданий висит матово-черная буква «А» с подписью внизу на английском, и Ичиго с трудом разбирает «The Almighty». Он неуверенно продолжает разглядывать собственный внутренний мир, большая часть которого окрашивается в черные оттенки, и оборачивается к Зангецу. — Это шрифт, — поясняет занпакто. — Он должен был стабилизировать тебя и привязать к Империи. — Он качает головой. — Так и вышло. Тебе не уйти, Ичиго. Из зданий вылетают стекла, трескаются бетонные блоки, но Зангецу все также продолжает смотреть на него, как и Ичиго не может оторвать взгляд от воплощения своей силы… квинси. Они долго стоят, просто всматриваясь друг в друга, пока Ичиго наконец не исчезает, разбуженный снаружи. Время идет чудовищно медленно. Он восстанавливается полностью только месяц спустя, обживает новые комнаты и каждый вечер ужинает с «отцом». Тот холодно смотрит на него, выжидающе в первое время, и всё-таки произносит: — Ты не отрицаешь, — голос его такой же глубокий, как и у занпакто, и Ичиго качает головой, отгоняя воспоминания. — Я говорил с Зангецу, — спокойно произносит он, разрезая стейк. — Глупо спорить, не имея доказательств против. Их взгляды сталкиваются, и они смотрят глаза в глаза, как смотрели совсем недавно он и Зангецу. Красный смотрит в красный. Отросшие, ставшие чуть покорнее волосы Ичиго мягко обрамляют его лицо, и Император качает головой, смотря на ребенка перед собой: — Через неделю я представлю тебя Рыцарям и своему советнику, — он неторопливо пьет вино, — будь готов. — Хорошо, Ваше Величество, — отвечает Ичиго, так и не притрагиваясь к собственному бокалу. — Отец, — поправляет его Яхве. Ичиго со всей силы сжимает вилку и чувствует, как возрастает давление реацу вокруг него. Мягкий металл гнется под его пальцами, и слуга спешит, чтобы заменить столовый прибор. Ичиго откладывает изогнутую вилку в сторону, спокойно берет новую, поднимая взор багровых глаз, и наконец осторожно берет бокал с вином. — Хорошо, отец, — произносит он холодно, и мужчина широко и довольно улыбается. Помост огромен, но еще больше поражает количество собравшихся перед ними людей. Их реацу не уступает капитанской, и они недоверчиво разглядывают Ичиго, шепчутся. Император стоит совсем рядом, разглядывая свои войска. Он призывает их к молчанию — шум утихает, но взгляды так и не исчезают. Они взволнованны, невольно сравнивают их, проводят параллели, вглядываются в черты лица Ичиго, и он слышит тихое «неужели». — Мой сын, — объявляет правитель, — потерянный, но вновь обретенный. Особое дитя, рожденное во тьме этого мира и сумевшее ускользнуть от моего взора. — Он улыбается. — Я объявляю его своим наследником и преемником. Рыцари отдают честь и провожают Ичиго настороженными взглядами, но его лицо не отражает ничего — он просто холодно смотрит на них, затянутый в черную форму и белый плащ поверх нее. Он видит довольные лица парочки приближенных и яростное выражение на лице человека с ирокезом. Тот шипит: «Юго!», и дергает за руку человека, стоящего ближе всего к помосту. «Юго» выдергивает рукав из крепкой хватки, и всего на секунду Ичиго замечает — даже скорее чувствует — болезненное и обреченное выражение, промелькнувшее на лице высокого мужчины со светлыми волосами. Их представляют на несколько часов позже, как Юграма Хашвальта, Штернриттера «B» и советника Императора, и Ичиго Куросаки — Кронпринца Света и Штернриттера «A». Они долго молча сидят, не желая говорить или раскрывать свои карты. Юграм уже решается уйти, когда до Ичиго наконец доходит. — Так ты тоже здесь застрял! — удивленно восклицает он, и тут же оказывается прижат к стене разъярённым Хашвальтом. — Замолчи, — тихо и зло произносит он, не совладав с эмоциями, и еще крепче прижимает Ичиго к стене. — Но нам не уйти, да? — горько продолжает Куросаки и силой убирает руку со своего горла. Советник ошеломленно отходит в сторону, смотрит в пол, бессильно сжимает кулаки и закрывает лицо руками. Отчаянье разливается по комнате, и он тихо, на гране слышимости произносит: — Да. Вечером за ужином Император снова читает отчеты от Шутцштаффель и разведки о реакции остальных Рыцарей и офицеров, а Ичиго ест, не поднимая взгляда, и вспоминает долгий и тревожный рассказ Юграма о рождении Императора, о политике, принятой в рядах его армии, единственная цель существования которой — смерть за ее правителя. Он вспоминает и печальный взгляд Зангецу и тихо грустит о доме. Отныне он знает, что умрет здесь. После ужина они перемещаются в гостиную, заставленную цветами и шкафами с книгами. Каждый усаживается за свое чтиво, и они так и не перекидываются даже парой фраз. Похоже, что молчание более чем устраивает Императора, и он вполне доволен этой тихой атмосферой. — Я рад, что вы с Хашвальтом поладили даже быстрее, чем я ожидал, — наконец произносит он, перелистывая очередную страницу отчета. — А что было бы, если бы не поладили? — с тихим вызовом спрашивает Ичиго. Он рискует, чертовски сильно рискует, но не может не сделать этого. Он слишком устал, слишком разгневан и слишком давно не видел ни единого теплого просвета среди холода этого дворца. Он осознает, что никак уже не сможет защитить близких отсюда — он даже не знает, стоит ли это делать. Пока Император бездействует, и вреда никому нет. Если Ичиго умрет сейчас, ничего не изменится. — Ты же знаешь, — Император безмятежно улыбается, — я не люблю ссоры. От одной из ее причин пришлось бы избавиться. — Понятно. — Ичиго спокойно откидывается на спинку кресла. Яхве действительно знает все, каждую мысль, снующую в его голове, и Ичиго прикрывает глаза — просто чтобы не видеть уже лицо самозванца отца. — Ты ведь тоже отдающий. — Юноша замирает. — Хашвальт не так важен, как ты думаешь. Ичиго откладывает книги на небольшой столик рядом, поднимается со своего места, оставляя кресло позади, и медленно идет к выходу. Так и не повернувшись к Императору лицом, он тихо роняет, чтобы не выдать боли, пронзающей все его естество: — Я лягу сегодня раньше, отец. — Он молчит. — Сегодня был тяжелый день. Показать эту слабость — он не имеет права. — Иди, — слышит он одобрительное вслед. Ичиго привыкает долго сидеть с Юграмом в библиотеке. Привыкает создавать Блют при любом подозрительном шорохе. Привыкает к ощущению вечного наблюдения и создает из своей комнаты библиотеку, зажигает там камин, и весь его гардероб становится черным — небольшая вольность, которую…отец, позволяет ему. Он привыкает называть чудовище своим родителем и тихо по ночам топить внутренний мир в отчаянье, пока Зангецу тихо гладит его по голове. Он учится создавать стрелы и учится без колебания пронзать ими противников, потому что сомнения — слабость в этом месте. Учится холодно и отстраненно смотреть свысока на подчиненных и Рыцарей, нервируя их взглядом, так похожим на взгляд «отца». Учится проводить Аусвелен. Ему до ужаса холодно, и ему кажется, что он замерзает изнутри. В комнате постоянно горит камин, а взгляд правителя все более и более восхищенный. Ичиго не понимает, почему. — Я объявляю войну, — говорит самозванец после одного из ужинов, и Ичиго морщится. Человек — существо, квинси, бог, бессмертный назвавшийся его отцом — мягко смотрит на него с каким-то странным, непонятным Ичиго до сих пор восхищением, и он с трудом сдерживается, чтобы не скривиться. Он поднимается из кресла и встает напротив мужчины. Кажется, еще секунда, и он широко раскинет руки, будто пытаясь охватить всю комнату. Яхве поднимает глаза от книги и внимательно вглядывается в него. — Я против, — говорит Ичиго. «Убей меня», — будто твердит он, и Император усмехается. Он тянется и ласково проводит рукой по волосам сына — Ичиго шарахается в сторону. — Хорошо, — замечает Яхве. — Мне не нужно твое согласие. — Император чуть щурится. Ичиго снова усаживается в кресло, берется за свою книгу, но так и не открывает ее — бессмысленно. Возможно, он умрет здесь, он не против, но сначала он хотя бы попытается забрать отца с собой. — Ты — семья, — говорит мужчина, — а я не мой отец. — Он замолкает. — Я уважаю желания членов своей семьи настолько, насколько могу. — Снова молчит. — Ты, — веско роняет он, — не будешь участвовать. Это наилучший выход. — Император улыбается. Все внутри Ичиго замирает. — Ты будешь наблюдать, Кронпринц Империи. И мир рушится.***
Первая странность, которую замечает Исида, войдя в комнаты, — в них тепло. Кажется, что воздух просто готов расплавиться, хотя это в принципе невозможно, и квинси невольно хочет сделать шаг назад. Комната довольно уютная, хорошо обставленная и в ней почти нет белого, кроме уголка белого плаща, который выглядывает из массивного шкафа, да блюдца с фарфоровой чашкой на столике. Комната — библиотека, и она вся заставлена книжными шкафами, завалена книгами и различными рукописями. В центре расположен огромный камин, который делает воздух еще жарче, а около него стоит кресло. Медленно Урью подходит к нему, настороженно оглядываясь. Спустя пару шагов становится понятно, что в массивном кресле, повернутом к гостю спинкой, кто-то сидит с книгой на коленях. Рука неторопливо перелистывает страницы, и Урью невольно замечает черный рукав рубашки, совсем не подходящий по уставу для формы Рыцарей. — Ваше Высочество, — говорит он хрипло, голос не слушается его, — Штернриттер B — The Barrier прибыл, я рад… — Он не успевает закончить предложение, когда его прерывают: — Молчи. — Голос до странного знакомый. Фигура поднимается из кресла, оказываясь с ним лицом к лицу. — Значит, ты оливковая ветвь? — Человек, до ужаса похожий на Куросаки, усмехается. — Отец послал тебя? — Я… — Урью замолкает, горло пересыхает, и все, что он может, так это смотреть в эти пугающе похожие на императорские красные глаза и молчать, как ему и было велено. Наследник раздраженно поводит плечами, встает к нему вполоборота, откладывая книгу, и снова обращает свой взор на него. Юноша с каким-то запозданием понимает, что не успел даже встать на одно колено или склонить голову. Он опускает подбородок, прикрывает глаза, но тут же ошеломленно вскидывает голову, услышав следующий вопрос. — И что ты здесь забыл, а? Исида? — Знакомая интонация разрушает все сомнения. — Куросаки? — почти шепотом произносит Урью, и его руки опускаются. Он почти опирается всем телом о стену. — Заткнись, — шипит Ичиго. — Что ты забыл здесь, придурок? Куросаки делает шаг ему навстречу, и Исида невольно отшатывается назад. Его взгляд замирает и он не может оторвать его от столь привычных ему черт лица. Сметающая реацу кружит вокруг них, колышет их одежды — черные Ичиго и белые Урью. Она ласковым вихрем перелистывает страницы книги, оставленной Куросаки, и жестким, до ужаса знакомым ледяным потоком завывает над ухом у Исиды. — Я… — снова замирает Исида, не зная, что сказать. Он теряется и все же признается: — Я пришел тебя убить. С секунду Куросаки ошеломленно смотрит на него широко раскрытыми красными глазами, прежде чем разразиться громким смехом. Он проводит рукой по черным, так не похожим на прежние ярко-рыжие волосам и садится на подлокотник кресла, раскидывая руки. — Давай, — серьезно произносит он, — попробуй. Исида отшатывается, он цепляется за стену. Все происходящее кажется неправильным. Внутри все ломается, и его корежит от одной мысли о том, чтобы даже ударить Ичиго. Шепотом, даже не зная, почему, он произносит: — Что? Нет! — Голос его срывается, и все такой же серьезный Куросаки опускает руку и снова проводит ладонью по волосам. — Тогда беги отсюда, — серьезно роняет он. — Беги и не оглядывайся. Исида смотрит на одинокую фигуру Куросаки, затянутую в темные одежды. Тот просто и бесстрастно глядит на него, будто принимает любое его решение, будто не считает происходящее чем-то необычным, будто заранее знает следующий ход Урью. Комната полнится книгами, а не людьми, комната полна яростно ревущей раскаленной реацу — гнева. И Исиде хочется смеяться: он не оставит — он не предаст Ичиго. — Не могу, — качает головой Исида, сползая вниз по стене. Внезапно Ичиго подходит к нему и садится рядом. Прикрывает глаза и становится таким непривычно умиротворенным, что Урью не смеет даже пошевелиться. — Идиот, — тихо говорит Куросаки, прислоняя голову к холодной поверхности. — Отец угадал, — Исида вздрагивает, — из тебя вышла неплохая оливковая ветвь.