Опоздал.

Этот день с самого начала не предвещал ничего хорошего, совершенно ничего. Он не должен был наступить, не должен был совершиться, солнце не должно было взойти над горизонтом этим утром. Всё должно было быть не так, но почему-то судьба — создание, обожающее издевательства, смеющееся тебе в лицо при каждой неудаче, глумливо хрюкая, подобно жирной свинье в загоне, — решила иначе. Это она была во всем виновата. Это она заставила Алукарда согласиться на всю эту авантюру. Он просто хотел показать всем, чего он стоит, хотел обратить в мир свою злость, будто это может спасти его из того отчаянного положения, в которое занесла его жизнь. А ещё он побаивался Кассандры. Он помнил, как покрылся небольшой испариной, когда она рассказывала всей их группе, что же такого гениального она придумала, а глаза: хищные, широкие, словно у лемура, отблескивали едким желтым, почти янтарным цветом. Или, скорее всего, это была просто игра освещения в комнате, кто знает. Он нервничал тогда, судорожно бегал глазами несколько секунд, а потом его будто кувалдой по голове огрели, настолько внезапным было осознание всего сказанного их лидершей."Они годами презирали нас, наш внешний вид, поведение. То, как мы одеваемся, то, как мы разговариваем, то, что мы слушаем… Они всех нас ненавидят!,"- раздался звук удара кулака о деревянную поверхность хлипкого стола, да такой сильный и громкий, что каждый из Гот-Панков подпрыгнул, либо же дернулся, но не подал виду, видимо, не желая позориться перед друзьями. И Алукард был в их числе, теперь ему не было страшно, он злился. Злился на одноклассников, которые смеялись над его странной кожей, смеялись над его прической и очками, смеялись над низким, для его возраста, ростом. Смеялись над прошлым. Он злился на мать, потому что она была безвольной тряпкой, злился на отца. О да, на отца особенно. Это его вина, это он во всем виноват, именно этот мудак сломал ему жизнь. Он разорвал тогда ещё ничего не понимающего ребёнка, оставил незаживающую рану. Такую гнойную, опухшую и кровоточащую. И продолжал постоянно её расковыривать своими идиотскими звонками из тюрьмы. Даже заключение не смогло прекратить эти издевательства. Иногда Алукард, казалось, даже физически ощущал всю свою боль. Всё это сводило с ума, давило на психику подобно медвежьему капкану, который окончательно защелкнулся именно когда в воздухе прозвучали слова согласия, вылетев изо рта подобно домашней птичке, которая больше никогда не вернется домой и умрет голодной смертью на улице или же от лап хищника. Он полезный член группы, у него есть то, чего нет у других, есть преимущество, при котором ему не нужно оружие. И он наконец сможет воспользоваться им, как того хотел отец. Да, он уже научился поднимать в воздух машины, значит справиться и с тем, что ему дано. Алукард был первым, кто согласился, почти сразу же после окончания эмоционального монолога Кассандры, полного ненависти, обиды и желания справедливости. Вот только её глаза… Они сверкали, словно две лампочки, сверкали жестоко и кровожадно, придавая немного грубому лицу девушки жуткие черты, будто она прямо сейчас высунет язык и облизнется, словно собака перед грудой свежего мяса. Были ли все те слова настоящими? Он не знал, не хотел знать, боясь прийти к страшному выводу, который будет терзать его ещё сильнее. Вторым согласие дал Циклоп. Высокий, достаточно худощавый парень, самый старший из них, но вместе с тем ужасный тупица. Он был второгодником, неучем и тем ещё забиякой, если быть честным. Но таким его видели окружающие, самостоятельно создавшие собственный кошмар. Не умеешь защищаться — нападай первым. Когда-то Кирилл был добрым, отзывчивым мальчиком, просто народ не любит, когда кто-то от них отличается. Дети иногда бывают очень жестоки и опасны, коршунами налетая на того, кто кажется им слабее. Циклоп тогда оказался именно таким, несчастным мальчиком из небогатой семьи с подбитым глазом. И вот, к чему это привело, теперь Панк прослывал главным задирой в стенах школы, однако в кругу своих друзей он будто снова становился тем наивным ребенком. Пусть и немного грубоватым, неуклюжим и сующим нос, куда не просят, но добрым, отзывчивым. Алукарда он очень бесил — то постоянно ерошил и без того пушащиеся волосы, то в шутку отбирал очки и держал их над головой, не давая достать, однако быстро прекращал и возвращал обратно, бормоча извинения. А ещё он совершенно не знал, что такое личные границы. Не было и дня, когда Алукард не давился в его крепких объятиях, не оказывался в туалете, перехваченный по дороге к классу за рукав, дабы "покараулить" и многое-многое другое. Он много себе лгал, шипел каждый раз, стоит только появиться в поле зрения этой шрамированной морде, слабо бил его кулаками по плечам и краснел, упорно делая вид, что дело только в бешенстве. Алукард сам не заметил, как по уши влюбился, это пришло ему осознанием в одиннадцать ночи, когда он сидел над домашним заданием по истории. Он думал совсем не об уроках. Он думал о НЕМ. Как он опять опоздает на половину первого урока, либо вообще не придет, как вразвалочку сядет за парту, раскинув колени и вытянув ногу. Как на перемене будет извиняться за все земные грехи, и выпрашивать денег на булочку из кафетерия. Его розовые, наверняка крашеные волосы, по цвету напоминали жвачку, прическа была по-настоящему "панковской", так сказать. Ирокез нельзя назвать чем-то привычным. Но как же было приятно случайно к ним прикасаться, или пересекаться взглядом с рассеянным глазом с характерной розоватой радужкой. Это лицо, немного квадратный подбородок, слегка острые скулы и нос, напоминающий крючок. Всё это для него было прекрасно, и плевать, что думают другие. Но не это была главная причина. К нему ещё никто не был так добр, никто не относился так понимающе, со вниманием. Циклоп был первым, кто стал успокаивать его, когда он, наконец, раскрыл правду о природе своих сил. Он был рядом, бесил его, развлекал, заставлял даже пару раз улыбнуться, что было настоящей редкостью. Кирилл укрывал его одеялом, когда он первым засыпал на совместном просмотре фильмов всей компанией, а так же говорил всем вести себя чуть тише, чтобы не разбудить спящего. Они вместе впопыхах возились с невыполненной домашкой , хотя, если откровенно, всё делал исключительно Алукард, попутно бегло объясняя, что да как работает, хотя его наверняка не понимали. Он стоял на карауле, пока Циклоп курил в туалете, прикрывая его задницу, а так же защищая перед некоторыми учителями, если их всё же застанут. В конце концов, он же был отличником. Вот только духу признаться совсем не было, Циклоп вел себя как настоящий лучший друг, не более. Или, может быть, ему только так казалось, и он просто был слепцом и глупцом. Он запутался в собственных предположениях, вздрагивая теперь от каждого прикосновения, всё ещё строя из себя вечно недовольного. Но в тот момент, когда злость на весь мир захлестнула мозг и проникла в каждую извилину, почти молниеносное согласие Циклопа будто немного привело в чувство, заставив расслабиться. Он не один. С ним Циклоп. И после всего этого он обязательно ему признается, потому что уже будет нечего терять. Оказывается, терять было что. В назначенный день всё, что могло пойти не по плану, пошло не по плану. Он до сих пор не знал, откуда Касс достала оружие, да и ещё столько, Алукарда это совсем не волновало, он прекрасно справляется и без всей этой кутерьмы. Сначала всё шло нормально, прозвенел звонок, закрылась дверь за учителем, а потом в минутной тишине прозвучали выстрелы из соседнего кабинета. Он среагировал молниеносно, подскакивая с места и поднимая руки в воздух, раскидывая парты по краям, блокируя один из входов, и поднимая своих мучителей в воздух. Их обычно такие ехидные глаза расширились от страха, подпитывая какое-то странное чувство внутри него, но вместе с тем вызывая отвращение и жалость, такую ненужную сейчас. Они издевались над ним, мучили, терзали каждый день. И они получат по заслугам, хотят они этого или нет. Теперь он тут главный кукловод, а они его марионетки. Эта мысль почему-то его напугала, и Алукард подумал о Циклопе. Интересно, как он там справляется, как себя чувствует? Ему была поручена зачистка коридоров, а так же их охрана, чтобы никто и не подумал сбежать, а если бы и захотел, то тут же поплатился бы за это жизнью. Когда в кабинет зашла довольная Кассандра, с перепачканными в крови щеками и одеждой, с тем самым хищным оскалом, который он представлял тогда, когда она всех собрала, чтобы предложить свой план, его невольно пробила дрожь. Для его одноклассников всё было кончено, короткая, но точная дробь из оружия не оставила никому и единого шанса. Тогда Алукард впервые испугался, но подавил эту мысль, мотнув головой из стороны в сторону. Он был зол, да. Зол на мир и, в особенности, на этих подонков. Они заслужи то, на что напоролись. Алукард уже хотел было спросить, что ему делать дальше, как дверь с небольшим хлопком распахнулась и ударилась о стену. Маленький мальчик в зеленой кофте с рыжей, даже огненной копной волос, на год младше его. Белые глаза были полны страха, отчаяния, сожаления и животного ужаса. В руках был автомат, по-видимому, покрытый чей-то свежей кровью. Глаза проследили за тем, как с дула упала маленькая капелька, улетая к полу и теряясь в кровавом месиве. Дальше же всё было как в тумане. Кассандра что-то сказала и ушла, всё так же неимоверно довольная, оставляя после себя тяжелую атмосферу, давящую на мозг. А дальше была драка. Боль в животе, боку, бедре, резкая и невыносимая, рвущая разум на лоскуты. Летающие тела и парты, он помнил, как с каждым разом было всё труднее, он устал, из ран сочилась густая, темная и дурно пахнущая кровь. Кровь на винтовке. Кровь. Чья кровь? Как она туда попала? Окончательно выбившись из сил, Алукард упал на пол и свернулся клубочком, образуя вокруг себя "кокон" из остатков мебели. Было страшно. Он хотел жить. У него были планы. Он не готов. Выстрел. Потом ещё один и ещё. Парты вокруг него разлетались щепками. Резкая, очень сильная боль прошибла его голову, будто она взорвалась изнутри, оглушая вспышкой белоснежного света. Он потерял сознание. Неужели он умирает? НЕТ! Он не может умереть! Он не должен! Он.. Он не успел сказать самое важное. Он был слишком труслив, чтобы сделать это раньше. Он уже ничего не успеет. Время вышло, песочные часы нельзя повернуть назад. Песок испарился, всё исчезло, жизнь потерялась в пучине отчаяния и сожаления. Он плачет, чувствует, как крупные капли слез текут к подбородку вперемешку с кровью, рот дрожит. Прости, Кирилл. Умоляю, прости, что был таким трусом. Прости... Прости, что постоянно бил по спине или посылал. Я идиот. Прости! Прости. Прости… - Я люблю тебя.. Пожалуйста, прости— Я так люблю тебя,- голос срывался в натуральные рыдания, да такие, что и слов не разобрать. Он не стеснялся орать на всё опустевшее здание школы. В дали, в коридоре, кто-то стрелял, но Алукарду было всё равно. Оторванное ухо, в которое чудом попала пуля и не задела мозг, сильно кровоточило, как и прочие раны, а ещё противно звенело. Дрожащие, ослабевшие руки, по рукава покрытые кровью, сжимали мертвое, бездыханное тело, кожа которого уже успела остыть. Некогда розовые волосы были растрепаны и теперь напоминали влажные кровавые сосульки. Вместо лица был натуральный фарш. Жуткое, ужасное зрелище. Алукард уткнулся носом в эти волосы, прижимая труп к себе. И закричал. Отчаянно. Ужасающе. До самой дрожи, пока горло не село, выдавливая из себя только непонятный плоский хрип. Но даже так, теперь он ударился обратно в рыдания, уже не понимая, где находится и что происходит. - Я должен был сказать раньше... Прости, я опоздал, я всё сделал не так! Умоляю, проснись.... Проснись. Проснись, и я обещаю, что справлюсь. Я сделаю всё, как надо. Только не бросай меня, Кирилл.