Чудовище / τέρατος

Он ласково взглянул ей в лицо и кивнул, держа за запястье так крепко, что вздулись мышцы на серой руке. Взгляды встретились, и оба поняли, что их встреча началась со смерти – и смертью ей суждено закончиться. А за спиной его уже сверкнула молния... *** ... Кругом – пустые черепа и белые кости. Пар вырывается из раздувающихся бычьих ноздрей. Дыхание обжигающее, страшное, и афинянка не видит чудовище целиком – только горящие красные глаза в высокой арке лабиринта. Но зато она его слышит. И вот он вышел из полутьмы. Ступил в полосу света и показался. Юбка-фустанелла ложилась рваной тканью на мускулистые серые бёдра. Кожаный ремень опоясывал талию, пересекал крепкий торс. Ноздри, украшенные бронзовым кольцом, шумно выдохнули, словно он сам себя пытался разозлить. Но гнев, разлившийся по телу, вдруг погас. Дрогнули могучие руки, когда он увидел её. Простой хитон льняного цвета завязан под грудью, скреплён на плечах бесхитростными фибулами. Сюда привозят лишь юношей и девушек из обычных семей, а из богатых – никогда. Волнистые каштановые волосы рассыпались по точёным плечам. А взгляд тёплый и влажный под изогнутыми ресницами. Без злобы. Без отвращения. Но умереть здесь ей суждено, как уже нашли свою смерть те, кто приплыл на корабле, высеченном из скального дуба. Полубык мотнул тяжёлой головой, увенчанной острыми рогами, склонил массивный лоб и безмолвно, неотвратимо пошёл на девушку, понимая, что чем быстрее он покончит с ней, тем легче ему будет смириться со смертью. Другие убегали, кричали. Пытались прятаться в изгибах лабиринта, неизбежно попадая в тупик и там находя смерть на рогах Минотавра. Он входил в раж охоты и преследовал до последнего вздоха жертв, оканчивая их жизни худшими из способов. Впадал в ярость, чтобы потом сойти с ума от вины и отчаяния, когда алый гнев перестаёт слепить. А эта... Сжалась, как мышка. Присела в центре зала, в одном из самых крупных в лабиринте, и обняла себя руками за голову. Зажмурилась. Притихла. Шаг Минотавра стал тяжелее, дыхание – громче. Он ускорился, распаляя себя. Ну же! Одного удара хватит, чтобы сломать ей шею. Но в голове зевсовой молнией мелькнуло: и мать его ведь так сидела, обняв голову руками, пока царь осыпал её ударами в наказание за то, что от неистовой любви она возлегла с отцом Минотавра... Он остановился резко и неожиданно для себя – так, что ноги в старых высоких сандалиях подняли клубы пыли, а древний зал огласился его диким, надрывным рёвом, полным боли и ненависти. К себе. Ну почему? Почему нельзя было просто убежать, как все?! В слабом, почти растаявшем приступке гнева он схватил пленницу лабиринта. Афинянка охнула и забила ногами в воздухе, когда Минотавр легко поднял её за горло одной рукой. Тонкие пальцы обхватили жилистое запястье, царапнули. Она сипнула и умоляюще изогнула брови, глядя в бычью морду. А в следующую секунду Минотавр разжал пальцы и откинул её, хрипло рявкнув: – Почему не убегаешь?! Почему не боишься?! Малакизмени... Да провались ты в Тартар! Девушка кашляла и пыталась привстать на локтях, едва не погибнув в удушающей хватке чудовища из лабиринта. Но взгляд подняла, и в нём он ненависти не увидел. *** Он развёл огонь и присел на каменные плиты, раздвинув колени в стороны и покрыв их рваной полой юбки. Тени плясали по стенам лабиринта, пламя медленно прогоняло стылый холод, пробиравший до костей. Пленница сидела напротив, подогнув под себя ноги, и смотрела на потрескивающие ветки. – На вот. Он снял с пояса сумку, достал оттуда полоски мяса и протянул девушке. Афинянка не взяла, настороженно покосилась. Быть может, дело в том, что то передаёт его рука? Рука чудовища? Минотавр осторожно положил мясо на плоский камень возле неё, но девушка покачала головой: – Если это мясо пленников лабиринта... Гулкий хохот заставил её осечься. Она изумлённо взглянула на Минотавра, а тот откровенно веселился. – И раз в девять лет я поедаю вас, а после жду следующие девять, голодая? Да ну, придумаете ещё... воистину, жители Афины – глупейшие люди Эллады. Ешь. Это обычное мясо, которым кормит меня царь Минос. Афинянка устыдилась и опустила тёмные глаза в каменный пол. Молча взяла полоску и начала её жевать. – Невкусно... – честно поделилась она, проглотив кусочек. – Конечно, – сказал с усмешкой Минотавр, вздёрнул гладкие чёрные уши с кольцами, провздетыми в них, – эта человечина не такая вкусная, как та, что была в прошлый раз... Охнув, пленница отбросила полоску и начала отплёвываться от мяса под громкий мужской хохот. Рассердилась. Выпрямилась и отвернулась от чудовища, озарённого светом костра, но не в отвращении – а просто обидевшись на плохую шутку. *** В этом зале в каменных стенах были вырезаны узкие окна. Девушка смотрела на них с надеждой уже третью ночь. В обходе лабиринта с Минотавром прошёл долгий день, и вот они вернулись сюда, в место, где он спал на старой соломенной подстилке в углу грота. Пока Минотавр снял ремень и омывал грудь солёной водой, которую поднял амфорой, погружённой на верёвке в морские волны, афинянка вдруг спросила: – А почему никто не спасался через окна? Пролезть здесь можно. Минотавр остановился. Моргнул. Затем, пожав плечами, ответил, продолжая омываться и перейдя на живот: – Ну почему же. Прыгали, красавица. Всякие отчаянные здесь были. Да только туда вниз посмотри... Вскинув бровь, девушка подошла к окну. В него дышал прохладный морской ветер. Ерошил волосы, целовал лицо и шею. Взгляд упал поневоле не вниз, а на горизонт, и в нём мелькнула надежда и тоска по дому. – Хотел бы я оказаться в тех волнах. Но не суждено, – произнёс вдруг хрипло голос за спиной, а на талию ей легла широкая ладонь. – Едва касаясь воды, я обретаю силы. Но мне мало той амфоры, что я поднимаю каждый день... а чаще поднимать боюсь, другой у меня нет, как и верёвки. – И ты никогда не плавал в море?... Не пробовал волны? Он покачал головой и грустно усмехнулся, кивнув на скалы: – А беглецы.. Все они нашли погибель там. Взгляни, какие острые камни. Тела разбивались о них, а волны принимали кости, вылизывали кровь – пеной. То большая жертва моему богу... – Ты поклоняешься Посейдону? – удивилась афинянка. Вздрогнула, но не отстранилась от прикосновения, а вдруг откинула голову ему на грудь, почуяв, как он вздрогнул. – Жаль, ты в Афинах не бывал. Там твоего бога не жалуют. – Он создал моего отца, – усмехнулся Минотавр, глядя в волнующееся, бьющее в скалу море. – Иначе как не почитать его. – Создал? – изумилась афинянка. Волнуясь, переступила с ноги на ногу. – Так что, ты не один такой... – Один. Отец мой – белый бык, которого Посейдон преподнёс в дар царю Миносу для жертвоприношения. А мать моя, Пасифая, венценосная жена Миноса, пала жертвой гнева богов и полюбила беззаветно быка. Не по своей воле, а в наказание жадности мужа... Он угрюмо опустил голову на лощёную чёрную шею, а глаза, серые, как туман и камень Критских островов, стали печальными. – Отчего в наказание? – легла вдруг её рука поверх его. – Любовь даётся на счастье. А знаешь, я покажу тебе море... осталось самое простое – выбраться! *** Высоко вздымалась крепкая мужская грудь, поверх которой спала афинянка. На соломе было жёстко, камень холодил кости, и, жалея пленницу, Минотавр третью ночь укладывал её поверх могучего тела и так дремал, не в силах уснуть по-настоящему. Предчувствие беды тревожило его. Он слышал шаги в лабиринте, и что-то в нём говорило: не закрывай глаза... Но под тёплыми руками, обнимавшими могучую шею, было легко расслабиться. Веки тяжелели. Он погружался в сон... И вдруг услышал тревожный шёпот в ухо: – Проснись. Проснись скорее! Он уже открыл глаза и с ясным разумом сел вместе с ней на руках. Промолвил спокойно и серьёзно: – Сюда идут. – С мечом... – сказала она и испугалась. – Беги отсюда. Я его задержу. Немногое ты знаешь обо мне.. Но не успела договорить, как показался он. С темными локонами, обрамлявшими серьёзное лицо. С кожей обветренной и загорелой. В руке он сжимал старый клинок, и завидев Минотавра, замер в арке лабиринта и выставил меч против чудовища. И чудовище обрело форму. Встало, откинуло с рук побледневшую афинянку. Встряхнуло мощным загривком и издало глубокий низкий рёв, похожий на звук боевой трубы, а затем метнулся к человеку, выставив лоб и сверкая налившимися кровью глазами. .... Выпад. Ещё. Они метались и бились не на жизнь. Прижавшись к стене близ окна, афинянка смотрела, как борется бык с человеком. Их тени грозно плясали по её лицу, искажённому ужасом. Меч едва не сломался от удара об изогнутые рога. Минотавр мотнул головой – и откинул клинок в сторону, выбив его из руки юноши. В глазах блеснуло торжество, но отчаянный пленник лабиринта вдруг сшибся с ним, и таких сил в человеке Минотавр не ожидал. Оба отшатнулись назад, сражаясь... Короткий вскрик за его спиной откликнулся под сводами зала эхом. Противника Минотавр отшвырнул от себя, метнулся за миг к окну... и успел схватить за запястье афинянку, которую сам задел в пылу боя и заставил шагнуть назад, в морскую бездну. Взгляды встретились, его – зелёный, как светлые волны в солнечный день, и её – карий, точно кора тонкого оливкового дерева. В его было облегчение, в её – отчаяние. И обоим показалось, что смерть вдруг нависла над ними. – Куда же ты, афинянка, – сказал Минотавр тихо. – Искупаешься позже, близ берегов родной Афины, Пленница взглянула на скалы. Ногами она пыталась упереться в стену своей темницы, но та была слишком гладкой, вылизанная волной и исцелованная ветром. А подняв взгляд, похолодела. В груди стиснуло сердце. В блеснувшей молнии за могучей спиной она признала меч. – Сзади! Клинок вошёл между плеч глубоко, почти по рукоять. Ревущий от боли Минотавр заметался, пытаясь со своей спины скинуть насевшего юношу. Руки заломило, до бёдер разлилось болью, но он напрягся. Ударил противника о стену, проволокся по ней и рывком втащил афинянку в зал, валясь на плиты и тем всаживая меч глубже в спину. Повисла тишина, и даже дыхание стало лёгким, эфирным. Руки похолодели. Афинянка метнулась к Минотавру, и с ужасом смотрела, как гаснет и закатывается взгляд. Глаза перестали быть как море, а стали цветом камня. Жизнь в них потухла, из груди, где бычья шкура переходила в плоть, виднелось острие клинка. Она покачала головой. Сжала руки на ремне, стянувшем грудь, и вдруг горько заплакала. Слёзы тоже были солёные, словно морские брызги. От облегчения? От тоски? От боли?... Тень упала сверху. Юноша смотрел безжалостно и холодно. Сколько невинных погубил Минотавр? Сколько зла причинил? – Я знаю, как выйти из лабиринта. Царевна Ариадна дала мне нить... Девушка медленно подняла взгляд на него. Старалась стереть ненависть с лица. Но на протянутую руку взглянула, как на ядовитого аспида. Пальцы крепче стиснула на ремне, точно у мёртвого искала защиты, но найти её не могла. – Пойдём, Медея, – произнёс ласковее Тесей. – И не тоскуй. Чудовища больше нет, а нам надо возвращаться. Меня уж ждёт, как условились, Ариадна... И он повёл девушку прочь из зала, последовал за серебряной нитью, скользнувшей в пальцах. А её ладонь, задержавшись, провела по шершавому камню со следами старых, почти выцветших детских рисунков, начертанных камнем по камню. Женщина. Солнце. Волна. Ребёнок... Оборачиваться было нельзя. Нельзя было смотреть на Минотавра, иначе запомнит его с глазами серыми, как гранит, а не морскими, как морское дно под переливом солнечного луча. В руке она сжимала две бронзовых серьги из чёрного уха. Одну она бросит в волны, когда отплывёт в Афины. Он тоже был здесь заточён. И никогда не пробовал моря.