У[с]покоение

Days go on forever, But I have not left your side. We can chase the dark together, If you go then so will I. There is nothing left of you, I can see it in your eyes. Sing the Anthem of the Angels And say the last "Goodbye". © Breaking Benjamin — Anthem Of The Angels.

Тяжело изо дня в день засыпать с пустотой, словно с фантомной болью оторванного куска личности. Все конечности на месте, одна подушка, одно одеяло, кровать односпальная и в ванной нет второй щётки. Даже гостевой. Особенно гостевой. Но ещё тяжелее засыпать, когда в углу в трупной синеве обоев чернеет огромное существо. Пара его конечностей упираются в стены, остальные шесть — в пол. Оно недвижимо, словно поставленный сушиться зонтик. Можно было бы сравнить с пауком, но тело, из которого тянутся изгибистые ноги, слишком вытянуто. Когда оно появилось, перманентное чувство потери чего-то очень важного перестало беспокоить Вергилия. Теперь это чувство заменял страх, заставляющий вжиматься спиной в стену и не смыкать глаз ни на секунду. Сложно было сказать, смотрело ли существо в ответ. Но в том, что это существо, а не предательская игра теней, стало ясно на другую ночь, которую оно провело не в углу, а на потолке. Семь конечностей впились в треснутую штукатурку съёмной квартиры и одна опиралась о безвкусный изгиб люстры. В ту ночь Вергилий позволил себе попытаться рассмотреть его, двигая одними глазами над одеялом, натянутым до переносицы. Кажется, все конечности соединялись в вытянутом теле, а с того, что можно было бы посчитать за голову, свисали путаные чёрные волосы. Но за всю ночь оно ни разу не шелохнулось. Как и Вергилий. С первыми отблесками рассвета глаза предательски смыкались, словно чья-то опускала веки, как у усопшего. Снились извилистые дороги в горах и почему-то рассыпанные по горному склону полицейские и медики. А когда глаза открывались, комната уже пустовала. Сколько точно таких ночей пролетело — сказать сложно. По тому, как явно Вергилий чувствовал, что сходит с ума, ясно одно — много. Существо глушило чувство потери ночью, а бессонница прекрасно справлялась с этим днём. Однажды, на ходу клюя носом, Вергилий едва не врезается в тонконогого черноволосого мальчишку, раздающего газеты на перекрёстке. Тот, подумав, что желание странного прохожего заполучить экземпляр настолько велико, всучивает ему макулатуру. Вергилию ничего не остаётся, кроме как прижать газету к себе на уровне живота, а после на автомате сунуть в пакет с продуктами. Дома он пьёт чай на кухне, прикрыв дверь в спальню. Лениво скользит глазами по смятым строчкам объявления в углу страницы. «…Два человека разбились на трассе Е28 в горах… Водитель не справился с управлением… Погиб один пассажир…» Скука. Там постоянно кто-то разбивается. Когда уже поставят ограждения? «…Кажется, что происходит что-то необычное? Кажется, что за вами следят? Вы понимаете, что имеете провалы в памяти?» Вергилий хмурится, отставляя кружку в сторону и цепляя пальцами газету за край, чтобы подвинуть к себе поближе. «…Окажу специализированную помощь… Дипломированный специалист… Избавление от сущностей, преследующих на каждом шагу… Работаю на нейтральной территории…» — Бред, — говорит Вергилий в пустоту, залпом допивая чай. И чай, кстати, отвратительно безвкусный. Ночью, когда существо держится четырьмя конечностями за бортик кровати, возвышаясь над ногами, объявление уже не кажется таким бредом. Вблизи видно, что на том, что должно быть лицом существа, что-то поблёскивает. Но если это глаза, то сложно сказать, сколько их. Вергилий медленно подтягивает к себе ноги, принимая сидячее положение в углу и обнимая колени. На следующий день он звонит по объявлению, предварительно сдув пыль со старенького стационарного телефона. Голос в трубке звучит приятно, почти ласково, словно они знакомы с подросткового возраста и наконец созвонились, чтобы испортить давнюю дружбу и договориться о свидании. Почему-то это не отталкивает. Названный офис располагается на последнем, четвёртом этаже небольшого здания из красного кирпича на окраине города. Зелёные кроны пытаются влезть в окно, загораживая весь вид — это первое, что бросается в глаза Вергилию, когда он находит нужный кабинет и толкает дверь. Второе — это угловатая высокая фигура в белом халате и чёрной копной волос, что стоит спиной, уперев руку в бок, второй держась за спинку стула, и смотрит куда-то вдаль, словно может видеть сквозь предметы. Убранство кабинета спартанское — по нему сложно что-то сказать о владельце. Единственное, что висит на стене — это постер какой-то музыкальной группы с датами концертов. — К сожалению, забыл, как вы представились. — Можно просто Ви. Он оборачивается элегантным движением, словно на танцах, и полы халата развеваются на задувшем сквозняке. Вергилий прикрывает за собой дверь. — Садитесь. Нет! Лучше сразу ложитесь, если вам комфортно, — Ви проводит пальцем по нижней губе, придирчиво осматривая свой кабинет и мягко кивая посетителю на кушетку, на которой уже заботливо лежит подушка, — Вергилий, не так ли? — Пока посижу, спасибо, — отзывается Вергилий и кивает, тем не менее, садясь на край кушетки, а не стул в углу. Ви пододвигает к изголовью своё кожаное кресло и легко опускается в него с планшетом для письма нога на ногу, тут же прикусывая зубами ручку. И поднимает на Вергилия тёплый взгляд зелёных глаз, вежливо изгибая наверх уголки губ. — Расскажите, что Вас беспокоит. Вергилий говорит немного. Об одиночестве упоминает вскользь, говорит, что смутно помнит своё детство и отрочество. Кажется, у него была семья. Судя по всему, больше её у него нет. Зато есть непрошенные соседи. Такие, на которых не жалуются участковому или знакомым. Ви чуть хмурится и выдерживает слишком долгую паузу. — Это существо… враждебно Вам? Оно предпринимало попытки Вам навредить? — Нет… Не знаю. Но, в любом случае, не желаю видеть его у себя дома. — Понимаю, — Ви задумчиво смотрит в пол, покачивая носком ботинка. Вергилию кажется, на его лице написано азартное беспокойство. — Ложитесь, сейчас я попробую провести одну процедуру. Вергилий внутренне напрягается, но всё же снимает обувь, вытягивая ноги. Сев спиной к подушке, оборачивается, убеждаясь, что головой опустится точно на неё. Но когда опускается, почему-то чувствует под затылком острые колени, а на виски и щёки опускаются холодные ладони. Потолок загораживает лицо Ви в обрамлении спутанных волос, с приклеенной улыбкой одними уголками губ смотрящего из-под полуприкрытых век. — Не бойтесь. Вам станет легче, — обещает Ви, склоняясь чуть ближе и понизив голос. Тонкие пальцы невесомо упираются по обе стороны от скул, медленно скользя по вискам. Почему так приятно? — Закройте глаза, — голос опускается до шёпота. Глаза закрывать не хочется, хочется смотреть в ответ, словно под гипнозом. Вергилий нехотя прикрывает веки. Незаметно протекают минуты. Под веками, кажется, теплеет. Вергилий не замечает, как свет что-то закрывает. Что-то большое, что нависло сверху. — Что ты видишь? — голос Ви звучит, кажется, откуда-то изнутри черепа. Глаза Вергилия всё также плотно закрыты, и открывать их откровенно лень: сказывается бессонница. — Огонь, — бездумно говорит Вергилия, не видя, но чувствуя, как всё вокруг пылает, — Он повсюду. — Где пожар? — рокочет что-то сверху. По локтям и предплечьям скользит что-то колкое. — В доме… В нашем доме. Лицо Вергилия искажает сильный спазм. Он хрипло вдыхает, силясь произнести какой-то звук, но ничего не выходит — ни один звук не кажется сейчас подходящим. — Тсс, — ласково шипит что-то сверху, окончательно погружая реальность за веками во тьму, но Вергилий замечает только мягкое поглаживание по щекам, медленно сползающее на шею и плечи. — Я рядом. — Там мой брат. Половина его лица обуглена. У мамы горит платье. Повсюду… дым, — он инстинктивно тянется рукой закрыть носовые ходы от ядовитого дыма. Или закрыть половину лица, перекошенного в гримасе боли, — Он горит заживо. Я не успеваю его спасти. Он уже горит… Последние слова Вергилий произносит одними губами. — Хватит, — измученно звучит сверху. Рука вплетается в белые волосы, пока Вергилий, подтянув колени к животу, лежит на боку и глубоко дышит, отчаянно сдерживая болезненные судороги. Его глаза всё ещё закрыты, но под веками больше нет пожара, только горечь и соль. Щека рефлекторно дёргается, когда на неё что-то капает. Но когда Вергилий открывает глаза, чтобы посмотреть, что и откуда, Ви уже стирает всё со своих век и у него со щеки. Несколько раз, тщательно, чтобы не осталось чёрных разводов. Рукав белого халата сползает вниз, открывая взору контуры чёрных татуировок. Вергилию кажется это странным. Как и то, насколько потемнели его глаза. Они почти чёрные. Он поднимается с чужих коленей. Садится, опираясь на руку, пока другой зачёсывает волосы назад. Отнюдь не из соображений красивой прически. Это жест отчаяния и смутного беспокойства. Вергилий смотрит на Ви и не знает, что сказать. Почему этот взгляд кажется таким знакомым? С потемневшими радужками он выглядит ещё более узнаваемым. Но его не было в прошлом. Вергилий где-то видел его совсем недавно. Ви тоже ничего не говорит. Только смотрит внимательно, будто понимает больше, чем стоило бы. Никто из них так и не заметил, как перешёл на «ты». Никто из них теперь и не вспомнил об изначальной цели визита. И совершенно не понятно, куда из рук Ви пропал планшет и ручка. Вергилий поднимается, делает несколько шагов к двери, но останавливается и оборачивается, не дотронувшись до ручки. — Я не хочу идти домой. Ви поднимается, поправляя халат, внезапно выглядя как-то ломко, неуверенно, откуда-то уже взяв в руку белую трость. — Не ходи домой. Вергилий хмурится, и Ви кивает на постер на стене. — Сегодня концерт у Deftones. В центре города, буквально через пару часов. Сходи и забудь обо всём. Долгое, вдумчивое молчание и отстраненный взгляд. — Я подумаю. *** Коридор шатается перед глазами, а стены сами ударяют по ладоням. Вергилий не пьян, это воспоминания тошнотворными порывами прорываются откуда-то из глубины. Кажется, сейчас выйдут вместе с завтраком. Под носом всё ещё витает запах палёной плоти. И ветер на улице не уносит его прочь. Вергилий не пьян, но Вергилий хочет быть пьян. Не чувствовать не только запахов, но и вообще ничего. *** Спустя пару часов он проталкивается через толпу к барной стойке. В воздухе висит клубами табачный дым, сквозь который даже плохо видно лицо бармена. Но его и не хочется рассматривать, достаточно уловить за завесой кивок чёрной головы. Этот Ви пробудил усопшие воспоминания, словно растормошил могилу, в которой лежала часть его самого. Подросткового возраста, она лежала вместе с братом, переплетя холодные трупные конечности с его почерневшими от копоти. Как специалист по изгнанию паукообразных созданий из углов из какой-то газетёнки за один день стал частью его жизни? И вообще, что это, чёрт возьми, было? Погаснувший мутный свет отвлекает от тупиковых мыслей, как и обжигающая пищевод тёмная жидкость. Под мелькание разноцветных фонарей поднимается рёв гитар. Вергилий пытается соединить свои собственные крики с протяжным криком солиста, терзающего пальцами микрофон. То, как искажается его лицо, выдавая эмоцию… Разумеется, изо рта Вергилия не вылетает ни звука, но голосовые связки вибрируют, а носоглотка не дышит, занятая изданием пустого воя. Чёрный силуэт мелькает в беснующейся толпе. Как они могут так безумно двигаться под такую душераздирающую мелодию? Однако меланхоличные гитарные напевы сменяются драйвом рваных риффов. Вергилия мутит. Когда свет прожектора падает со спины, подсвечивая знакомую шевелюру, он думает, что это всего лишь ошибка воспалённого мозга. Всего лишь призрак совсем недавнего прошлого. С другой стороны, почему бы Ви не присутствовать на концерте, на которой он сам же и отправил? «Ты медленно входишь» Действительно, он медленно приближается, словно размахивающая руками толпа ему не помеха — рассекает её, будто подводная лодка. И когда свет гаснет — на долю секунды, кадр даже не успевает дойти до сознания — на половину зала раскидываются восемь конечностей. Они поочередно поднимаются перед лицами зрителей, проносятся над ними и опускаются за их спинами. «Потому что знаешь мою комнату» Вергилий моргает, моргает ещё раз, кажется, машет рукой перед глазами. Невольно отступает на шаг назад, врезаясь в кого-то, и содержимое стакана выплёскивается на пол и на отглаженные брюки. «Ты крадёшься на коленях» Всем вокруг плевать на то, что надвигается со стороны сцены в моменты полной темноты, пока глаз не успевает к ней привыкнуть. Все словно сговорились сняться в музыкальном клипе. Они смотрят на солиста, который надрывается на сцене, словно это его последнее выступление. «Прежде чем разроешь мою могилу» Расталкивая всех на своём пути, Вергилий вырывается на улицу. За ним с грохотом захлопывается тяжёлая дверь, отрезая яркость звуков и делая песню приглушённее, словно из-под толщи воды. Недопитый стакан летит в мусорное ведро. За это время успел пройти дождь, и в воздухе должно пахнуть озоном, но в воздухе всё ещё пахнет горелой плотью. Сунув руки в карманы пальто, Вергилий спешит вниз по улице, разбивая каблуками силуэты домов в лужах. Постоянно оглядывается назад, а те места, куда не достают круглые пятна света фонарей, пробегает в спешке. Это просто сон. Дурной сон. Обнять брата, который погиб много лет назад, хочется настолько сильно, что Вергилий едва не давится, сглатывая образовавшийся в горле ком. Этот же ком мешает ему нормально попросить фонарик у продавца в магазине по пути, поэтому он просто бессловесно указывает на него рукой, протягивая первую попавшуюся купюру, и кивает на вопросительный взгляд. Продавец хмуро заправляет чёрные волосы за уши. Решив, что покупатель глух и нем, он сочувственно пожимает плечами и пишет размашисто «спасибо за покупку» на листочке. Ноги сами приводят на местное городское кладбище. В кругу белого света фонарика немного спокойнее — либо Вергилий уже устал испытывать ужас, и на смену шоку закономерно пришла стадия депрессии. Он никогда не был здесь — или не помнит, как был. Свою фамилию он находит в некотором отдалении от главной аллеи, у корней обветшалой липы. В их заросшем сорняками уголке, отгороженном ржавой решёткой, три могилы, и сначала Вергилий думает, что отец просто погиб гораздо раньше, поэтому его не было в полных огня воспоминаниях, но… Что-то обрывается внутри, когда на одном из памятников вырисовывается собственное имя. Год смерти — прошлый. Этого не может быть. Могила матери чуть в отдалении, их с братом — совсем рядом друг с другом. Мутным взглядом Вергилий собирает расплывающиеся буквы в имя. Его звали Данте. — Красивое имя. Он медленно поворачивает голову. Её приходится ещё и запрокинуть — он не заметил, как упал коленями в грязную землю. Рядом нависает паукообразное создание, наклонив тело и свесив к низу голову, а задними лапами опираясь об ограду. Вергилий направляет на него фонарик — и в электрическом свете уже стоит Ви, понуро спрятав татуированные руки в карманах белого халата под накинутым на плечи чёрным плащом. — Кто ты? Ви прикрывает глаза, чуть хмурясь. — Уже нет смысла скрывать, верно? Когда они погибли, пытаясь справиться с горем, ты создавал меня со всей присущей тебе скрупулёзностью. Рисунки, тренировки, разговоры мысленно и вслух. Ты постарался надо мной, и я стал очень самостоятельным. Я не мог заменить тебе его, но заполнял пустоту, как мог. И всё же, этого было недостаточно. Ни тебе, ни мне. Ведь я — часть тебя. И я тоже скучаю. У Вергилия звенит в ушах. Он молчит и даже не моргает, продолжая светить фонариком на Ви. Тот присаживается на корточки рядом с ним, задумчиво смотря на памятники. Берёт в руки какую-то ветку и начинает чертить на земле неизвестные символы. — Я знаю, что ты не хотел умирать. Но ты был достаточно безразличен ко всему, чтобы не рвануть с пассажирского сидения на секунду раньше, не выпрыгнуть из автомобиля до того, как он… слетел с обочины в горах. Трасса Е28. Они всё никак не могли поставить ограждения, верно? Вергилий отводит взгляд в сторону. — После смерти память очень слаба, как и связь с миром, но этого не замечаешь, продолжая по привычке цепляться за прежнюю жизнь. Мне пришлось пойти на небольшую хитрость, чтобы дать тебе всё вспомнить и понять… И всё же, всё произошло слишком быстро. За леденящим душу ужасом Вергилий не замечает, как к подбородку стекает что-то мокрое. У Ви глаза зеркально наливаются чёрными слезами. Он поворачивается с грустной улыбкой, протягивая руку к чужой щеке. — Со времён пожара ты ни разу не плакал. Даже после смерти. Почти. Фонарик падает на землю, и рядом с Вергилием раскидывается чёрный паук с телом Ви на семи лапах, протягивающий к его лицу колючую восьмую. Вергилию больше не страшно. Даже немножко смешно оттого, что ему не казалось странным то, как далёк он от реальности. Что квартира, в которой он жил, жилой совсем не выглядит. И что за лицо в обрамлении чёрных волос проступало в каждом прохожем. И почему газеты были прошлогодними. Но смешок наружу не вырывается. Чёрное тело усаживается, смыкая вокруг Вергилия все восемь лап в своеобразных объятиях. Вергилий скользит взглядом по множественным чёрным глазам напротив и роняет голову Ви на плечо. Губы с трудом разлепляются после долго молчания. — Я не могу умереть потому, что мы разделены. — Да. — А ты хочешь продолжать так жить? Вздох. — Нам нет здесь больше места. Нам нужен покой. Ви толкает лапой фонарик, чтобы он посветил на них. Он зеркально стоит на коленях, его человеческие губы оставляют на холодном лице напротив мокрые поцелуи, пока подбородок не ложится на чужое плечо. Вергилий мягко разглаживает чёрные спутанные волосы, впервые за долгое время чувствуя, насколько ярки могут быть тактильные ощущения. Проходят часы. Ви мягко трётся щекой о чужой висок, шепча на ухо тихое «пора». Вергилий поднимает голову вверх, находя глазами звёзды, словно обращает на них внимание в первый раз. Несмотря на всю свою многовековую мертвенность, они выглядят живее, чем когда-либо. Губы невольно трогает тень умиротворённой улыбки. Он больше не чувствует себя пустым и одиноким. Никто не видит, как Ви рассыпается на чёрные лоскуты, которые улетают по ветру в светлеющее небо над кладбищем и уносят за собой также рассыпавшееся тело Вергилия. Ещё через пару часов гаснет невыключенный фонарик. Утро наступило, и ему больше незачем и некому подсвечивать дорогу.