Raining feelings

Крупные капли, в освещении пасмурного дня казавшиеся серыми, мерно падали с неба наподобие слез. Их тихий шелест или даже успокоительный шепот, вселявший в людские души умиротворение и вместе с ним то тянущее, скребущееся ощущение ненавязчивой, тоскливой тревоги, словно откуда-то из глубин памяти выплывали не запечатанные наглухо заботы прошлого, который можно уловить исключительно в безветренную и слегка прохладную летнюю погоду, проникал в комнату через распахнутую балконную дверь. Потоки свежего и душистого, пахнущего озоном, который остался после ушедшей куда-то на запад грозы, и сладковатой пряностью очистившейся от пыли, цветущей зелени воздуха ласково и неторопливо вздымали волны светлого оконного тюля. Просторный сад был точно наполнен жизнью: от соприкосновений с водными струями листья декоративных яблонь вздрагивали, пригибались под неожиданной тяжестью, а затем пружинисто возвращались в исходное положение и еще некоторое время колебались, будто вибрируя, пока не сталкивались с новыми каплями и ритуал не повторялся. Не удавалось смотреть на дождливый пейзаж и не отвлекаться на мелкие движения, наполнявшие его, поэтому взгляд карих глаз, распахнутых широко, почти по-детски, не задерживался на деталях представавшей перед ним изменчивой картины дольше нескольких кратких мгновений. Его обладательница словно хотела объять и запомнить все незначительные подробности, шагнуть вперед, на балкон, навстречу естественному обновлению, коснуться влажных перил и вдохнуть полной грудью этот дурман безмятежности, ставший для нее едва ли не панацеей после городской суеты. — Тебя просквозит, — мягко коснулись ее слуха негромкие, под стать заданному природой тусклому, матово-серому, но не отторгающему настроению, нотки чужого голоса. Попав под гипнотическое воздействие стихии, девушка не сразу сумела отвести взор от сада, а когда обернулась, то увидела на пороге комнаты, залитой призрачным светом, высокий темный силуэт, принадлежавший человеку, вместе с ней заточенному непогодой в стенах загородного дома. Не дождавшись от нее разрешения войти, ровно как и запрета, он шагнул внутрь и, приблизившись к безмолвной собеседнице, протянул оставленную ею на первом этаже кофту, по оттенку весьма гармонично дополнявшую цветовую гамму бледного дня. — Или я закрываю окно. — В ответ она чуть поморщилась — не то от неудовольствия выбора с не слишком-то выгодными альтернативными вариантами, не то от того, что кто-то вновь пытался установить свои порядки в ее отношении, однако покорно отступила прочь от порога, вглубь спальни, где сгущался легкий сумрак. — Интересно, — начало ее реплики прозвучало немного хрипло, из-за чего она чуть кашлянула и продолжила уже более уверенно, сбрасывая оковы прежнего оцепенения: — Он будет любить дождь так же сильно, как я? Научится различать его очарование? — Тонкие губы тронула мимолетная улыбка с долей насмешки, отразившейся и в тоне. — Или как вы… Не закончив вопрос, впрочем, риторический, она сделала новый шаг и оказалась у бортика просторной кровати с балдахином, чьи занавеси были подняты и тоже подрагивали под воздействием невидимых пальцев сквозняка, чувствуя на себе взгляд мужчины, изучающий, но не пристальный, не такой, от которого ей захотелось бы укрыться, отыскать защиту. Взгляд, источавший одновременно нечто старое, хорошо ей знакомое, подталкивавшее к бездонной пропасти оставшихся позади лет, и кое-что новое, пока не опознанное ею, но тоже не внушавшее опасений. — Он? Разве ты..? — Она обернулась после короткой паузы, приподняв бровь и будто побуждая собеседника продолжить реплику, завершить ее не только интонационно, но и логически. Однако он предпочел деликатно промолчать, пускай и не отвел глаз. Предмет спонтанного разговора был известен им обоим и также у обоих вызывал напряженную нервозность, заставлял мяться и скрывать смущенное любопытство вежливыми секундами молчания, которых насчитывалось много, чересчур много для того, чтобы они начали постепенно досаждать. — Да, — кивнула девушка, не поворачиваясь и отступая назад не глядя, но упираясь икрами в край матраса, а после чуть оттолкнулась от пола и мягко приземлилась на темно-синее покрывало, откинулась на разбросанные по нему подушки и немного неловким, пускай и ставшим привычным жестом приобняла начавший заметно выпирать из-под футболки живот, при этом мазнув по фигуре мужчины предостерегающим взором, скорее инстинктивно, нежели осознанно проверяя, не приближается ли он к ней. Но он и не собирался этого делать, про себя почему-то отметив, что, принимая ее вес, кровать не скрипнула, не издала ни звука. Как и два года тому назад. — У меня будет мальчик, — Адель посмотрела с неким вызовом, словно гордясь тем, что впервые заговорила открыто. — На неделе ездила в клинику, там сказали… И потом, с мальчишками всегда больше проблем — на любой стадии их жизни, — она хмыкнула, постаравшись перевести все в шутку, но получилось не слишком удачно. В спальне воцарилась странная, неестественная тишина, прерываемая лишь мелодией дождя. Здесь не играла музыка, лившаяся из недавно приобретенной стереосистемы и сопровождавшая всю беседу, пока они сидели в гостиной на первом этаже, — сейчас девушка была начисто лишена своего тайного оружия. Вообще, различные формы воздействия на организм человека, в частности, на его психическое состояние интриговали ученый мир уже давно, пожалуй, еще тогда, когда он толком не сформировался, а представлял собой разрозненное собрание предрассудков и суеверий. Взять хоть известные всем выступления факиров, звуками флейт усыплявших змей или заставлявших их выделывать трюки на потеху собравшейся толпе. Многим казалось неосуществимым точно так же гипнотизировать людей, другие, напротив, старались отыскать опровержение их теории. И нашли. Психоделическая музыка как обособленный и вполне самостоятельный раздел психоделики продемонстрировала выдающиеся результаты в данной области. Воздействуя на сознание посредством комбинаций звуковых волн и мотивов, она могла ввести человека в транс, принудить его испытывать эмоции, с которыми у него вызывала ассоциации, и даже излечить психосоматические заболевания наподобие бессонницы. А кроме того, она во многом интересовала искателей острых ощущений в жизни и, совсем недолго продержавшись на уровне медицинского феномена, ушла в народ, сделалась новым компонентом индустрии развлечений, значительно расширила спектр своего применения и обрела нешуточную популярность. В рамках массовой культуры послевоенных лет она укоренилась было в субкультуре хиппи, но исключительно ее достоянием не стала и пробралась в такие жанры, как рок, фолк, соул и поп. С ней работали многие по-настоящему выдающиеся музыканты XX века: «Grateful Dead», «Pink Floyd», «The Velvet Underground» и «Shpongle», а в XIX-ом, в этой эпохе культурного плюрализма и возрождения и активного пополнения едва ли не всех существовавших когда-либо жанров, она привлекла к себе множество диджеев и электронных музыкантов. И Адель в свое время тоже оказалась под ее влиянием. Для нее все началось в раннем детстве — с колыбельных. Возвращавшаяся с работы мать, которой приходилось воспитывать не имевшего отца ребенка в одиночестве, с помощью лишь пожилой соседки по лестничной площадке, соглашавшейся провести с малышкой тот или иной день, подбирала на этот случай песни, способные помочь расслабиться после тяжелого трудового дня и ей. Так они и коротали вечера: Адель — в своей кроватке, засыпая под переливы успокаивающей, погружающей в состояние комфорта музыки, ее мать — за стеной, на кухонном подоконнике, выкуривая сигарету, а то кое-что и покрепче, анализируя очередной прошедший впустую день и мутным взглядом обводя развешенные по стенам снимки, где была запечатлена она сама, а рядом — молодой человек с длинными темными дредами со вплетенными в них бусинами, после отношений с которым она и обзавелась привычкой курить и слушать подобную музыку… Ах, ну да, и еще дочерью. С тех пор утекло достаточно воды для того, чтобы человеческие пристрастия успели претерпеть неоднократные преобразования, а судьбы — переплестись в тугой клубок, но девочка не забыла прежние мотивы и ожидание вечера и наступавшей вместе с ним чудесной сказки. Более того, когда она подросла настолько, что могла свободно фантазировать и мечтать на доступные ей темы, то стала представлять себя внутри нее, в пышном платье, какое у нее имелось только одно — для редких праздников, и неизменно с волшебной палочкой, по мановению которой воздух наполнялся чарующими звуками, заставлявшими всех вокруг отрываться от дел и внимать им, упиваться ими. Так, уже более осознанно, и зародилось ее желание заниматься музыкой, которому она не изменяла даже спустя более чем тридцать лет и которое и свело ее с человеком, находившимся сейчас в одной комнате с ней и упорно пытавшимся подобрать подходящие к ситуации слова, пускай обыденное красноречие и покинуло его, растворившись в сером дождливом мареве. Деро Гои, Штефан Музиоль — зовите как хотите. Они познакомились около пяти лет назад, когда Адель пригласила его записать совместную песню для ее будущего альбома. На тот момент у него за плечами была многомилионная фанатская аудитория и двадцатилетняя карьера в составе рок-группы «Oomph!», а у нее — четыре полноценных альбома, последние из которых завоевали вполне достойные награды в Германии и Австрии, участие в крупных фестивалях электронной музыки и сотрудничество с небезызвестными диджеями. Концепция нового альбома подразумевала микс элементов психоделики и вокальных партий. Сама девушка никогда не пела, но ранее, еще во времена пробных выступлений в ночных клубах, работала с вокалистами, которым аккомпанировала за диджейским пультом или на различных инструментах. Хотелось поднять рейтинги, очень хотелось, и выход подвернулся один-единственный — включить в новый сборник треки, созданные при участии популярных артистов. И, когда Адель в компании своего менеджера занималась составлением запросов на сотрудничество, на фоне — они оба не помнили откуда: из салона проезжавшего мимо автомобиля, из колонок видавшего виды радиоприемника или откуда бы то ни было еще — раздались первые звуки композиции «Auf Kurs», по окончании которой комнату огласило короткое и не слишком обнадеженное: «Да пусть горят синим пламенем проблемы с лейблом — попробовать-то можно. Тем более он в последнее время с несколькими группами работал…» Впрочем, уже через три месяца музыканты встретились в одной студии, где провели в общей сложности четыре дня: сочиняя текст, примеряя к нему различные манеры исполнения, подбирая нужное настроение. Каждый трек грядущего альбома имел собственную атмосферу, и после первых двух часов общения с Деро девушка поняла, какого эффекта желала добиться. В итоговой версии песни звуки мерно появлялись и гасли, будто звезды, кои подергивала дымка тумана, а в центре оставался голос — обволакивающий, мягкий, затрагивающий те глубоко захороненные под атрибутами серой обыденности струны, которые имелись у каждого человека и при прикосновении отзывались теплыми оттенками эмоций, нежностью, легкой игривостью. Адель так увлеклась, что и сама не заметила, как попала под влияние и не то чтобы самой композиции, но этого харизматичного, талантливого и чертовски привлекательного человека, ответившего ей взаимностью после того, как они столкнулись спустя какое-то время после выхода альбома, на вручении ежегодной музыкальной премии, куда были приглашены в качестве гостей. После общения в студии у обоих в душе остался приятный осадок, и, успев проанализировать его в течение тех недель, когда они не виделись, они решили в итоге посмотреть, что способно произрасти на его почве, пустить события на самотек и увлечься новой привязанностью, которую, наверняка про себя имея некие планы, подбросила им Судьба. А за тем последовали два долгих-долгих года, которых им, впрочем, все равно не хватило. Они съехались довольно быстро и создали аутентичное подобие домашнего очага, хотя им и не ограничивались: старались много путешествовать — по крайней мере, насколько позволяли плотные графики, пробовать новые жизненные роли, обогащать просторы памяти яркими эмоциями неоседлой жизни, свойственной, скорее, совсем молодым людям, в чью атмосферу они непонятным образом погрузились и где с удовольствием растворились. Девушку, что называется, приняли в семью. В кругу друзей иногда шутили, мол, пара скоро поженится и Деро будет потерян для общества окончательно. Однако в наиболее благоприятный момент, когда оба перестали ехидно отзываться на подобные комментарии и невольно стали рассматривать их всерьез, ничего не произошло. Нет, они не сомневались в чувствах друг друга, да и положение обоих вовсе не противоречило логичным намерениям… Но им было комфортно оставаться именно на том этапе, где они находились. Их отношения, уже более осмысленные, по-прежнему содержали оттенок легкой спонтанности, а сами они продолжали радоваться друг за друга в случае успехов в музыкальной индустрии и вести активную светскую жизнь, на обратной ее стороне зная, что им есть куда вернуться, и вполне удовлетворяя друг друга в качестве партнеров, какой смысл ни возьми. И, пожалуй, привыкли к подобному укладу вещей. А привычка губительна. Без всяких исключений. — Это здорово, — Деро опустился на корточки перед кроватью, с легкой улыбкой на губах заглядывая девушке в глаза. Однако, несмотря на теплоту, исходившую от него, (и именно вследствие нее) та ощутила, как внутри что-то болезненно сжимается. — Уже думала над именем? — Алан. Я хочу назвать его Аланом, — она подобрала колени к животу и обхватила их руками, придвинувшись к самому краю. — Что семья думает? — Не знаю. Я пока не говорила им, кто у меня будет. Мама слишком надеется, что родится девочка… — губы Адель тронула странная, словно бы безэмоциональная улыбка, и она, поежившись, устремила свой взор в пустоту. — Не хочу пока ее разубеждать. — А что… — начал было мужчина, но начал чертовски неаккуратно, сам того не желая, точно забывшись. Начал и сразу же оборвал себя на полуслове, но ход его мыслей из общего контекста прослеживался легко, даже слишком. Уголки его рта опустились, он распрямился, откладывая кофту, которую все это время держал, на подлокотник стоявшего неподалеку кресла, но тоже немного неловко, будто испытывая внутренний дискомфорт от сказанного и сожалея. Его движения сквозили путаной медлительностью, тогда как девушка, напротив, вздрогнула и резко вскинула к нему голову, словно оправившись от звонкой пощечины. Все в ней напряглось, точно внутри засела тугая пружина, только и ждавшая этого вопроса. — Ничего, — резко оборвала она, прерывая неспешность их разговора, и в ее голосе прозвучали ярко выраженные гневные нотки обуявшего ее минутного порыва. — Ничего он не думал и никого не хотел, раз собрал свои вещи и уехал сразу, как я сообщила о беременности… К горлу подкатил неудобный комок. Она отвернулась, пытаясь совладать с собой, и вновь посмотрела на дождь, неустанно покрывавший землю своей унылой серой пеленой. Листья деревьев по-прежнему перешептывались, будто смеясь над ней, и она почувствовала явственный холодок горькой обиды, обращенной, как и былая ярость, вовсе не к Деро или кому-либо извне, нет. К ней самой. Как же она устала делать вид, что с ней все в порядке, как же устала строить беспечное выражение лица и под аккомпанемент собственной музыки, до умопомрачения позитивной и ненавязчивой, разговаривать об удручающем ни о чем с человеком, перед коим она ощущала себя виноватой, грязной и подлой. Это она предала их отношения, их связь, предала, посчитав, что всем в жизни требуется разнообразие, и закрутив роман с продюсером, след которого простыл еще пять месяцев назад и по вине которого, присовокупленной к ее собственной, она сейчас почти что повторяла судьбу матери. — Прости, — глухо проронил мужчина, проследил траекторию ее взгляда, отыскавшего что-то там, за стеклом, а после добавил, не сумев привлечь ее внимание первой репликой, вопросительно, словно опять извиняясь: — Что ж, наверное, я пойду? — Да, хорошо… — она повела плечами, резким, нервическим жестом отбрасывая с лица прядь волос, а после, стараясь сдерживать не пойми откуда взявшуюся дрожь в голосе, продолжила: — И ничего страшного… Спасибо за внимание. Была рада снова увидеть тебя… В следующий раз можем поболтать по видеосвязи… если захочешь. Необязательно ехать через весь город. Ее собеседник замер, сделав шаг в направлении двери. Обернулся. Адель смотрела в окно с тем же спокойствием на лице, выпрямившись, как струна, отчего при дыхании на изящной шее под кожей проступали тонкие жилки. Тусклый дневной блик падал на ее лицо и делал его тоже каким-то серым, безжизненным, пустым. Она больше не походила на ту яркую, амбициозную, взрывную личность, которую он встретил несколько лет назад и для которой прямое общение стояло на первом месте, а все социальные сети являлись лишь средствами продвижения творчества да и вообще напоминания о своем существовании, но никак не альтернативой встречам и бесконечным беседам, начинавшимся с наступлением темноты и заканчивавшимся с ее рассеиванием в дымке раннего летнего утра. Именно в такие периоды он узнавал о ней больше всего, она раскрывалась перед ним, и он отвечал ей тем же, все сильнее проникаясь ею — и влюбляясь тоже. Да, в свое время она причинила ему ощутимую боль, исчезла из его жизни, оставив после себя болезненную, гулкую пустоту в душе, пускай, уходя, сама отчасти раскаивалась в своем поступке, старалась обращаться с ним ласково и бережно, боясь нанести новую рану и окончательно настроить его против себя, и руководствовалась лишь той эфемерной целью, заветной гармонией, которая брезжила впереди. Но сейчас ему еще больнее было смотреть, как это отнюдь не чужое для него создание мучилось, морально истязало себя, хотя упорно пыталось принять стойкий и независимый вид. Он и приехал-то почти сразу, как только узнал о положении, в котором она оказалась, от знакомого, не пребывавшего в курсе подробностей их личной жизни. Поначалу опасался, что она не захочет его видеть, что он послужит для нее напоминанием об утраченной и теперь казавшейся единственно счастливой поре и укором, но она согласилась на встречу. И сейчас он решительным образом не понимал и не мог обуздать поднявшийся внутри него ураган эмоций, зато, по крайней мере, мог поставить едва ли не все свое состояние на то, что и Адель испытывала нечто подобное — противоречивое, но чертовски искреннее. А значит, и попробовать стоило. — Уж саму-то себя не обманывай, — он приблизился к ней, рекордно за сегодняшний день сократив расстояние между ними. Она невольно приникла спиной к столбику кровати, сжалась, точно в ожидании удара, и застыла, слушая стук собственного сердца, пустившегося в пляс. Внутри всколыхнулось невероятное желание парировать колкостью — в ответ на его оскорбление, нанесенное ее достоинству и гордости, на напоминание о человеке, без которого все наверняка сложилось бы иначе, съязвить насчет излишнего сочувствия и неуместного благородства… Но она не сумела. А мужчина, будто ощущая происходившую в ней борьбу, добавил, твердо и не ударяясь в патетику: — Послушай, я хочу помочь тебе. И пусть все это летит к черту — все они, те, кто считает иначе, кто станет что-то говорить. Ты знаешь, о чем я. Она знала. И не только это. К примеру, еще то, что, пожалуй, не заслуживала второго шанса, что, упав единожды в его глазах, не должна была вызвать сопереживание и заботу. Однако вызвала. И потому, подняв глаза и воззрившись на Деро с затаенной надеждой, которую он никак не поспешил опровергнуть, она судорожно выдохнула, опустила голову, скользя взглядом по меблировке комнаты, а после нерешительно поднялась и, пробормотав тихий вопрос, удовлетворенный кивком, шагнула вперед, навстречу разведенным рукам, прижалась к их обладателю, вздрогнувшему и постаравшемуся устроиться рядом с ней максимально осторожно, чтобы случайно не стиснуть ее живот, и уткнулась носом ему в плечо, снова почувствовала аромат парфюма, который он за это время так и не сменил… Она не плакала, нет, хотя и была весьма близка к подобному состоянию. Слезы закончились еще двумя месяцами ранее, когда она в исступлении рухнула на колени перед постелью, почти на том же месте, где они стояли теперь, и утопила лицо в ладонях. Грудь сдавила цепкая хватка страха перед грядущей неизвестностью. Нет, конечно, ее капитала вполне хватило бы на содержание себя и ребенка, мысль избавиться от которого при всех обстоятельствах ужасно коробила ее, и на обеспечение паузы, своеобразного отпуска, и все же он не мог компенсировать ей нехватку тепла, безмолвное, но оттого не менее угнетающее осуждение со стороны окружающих и постыдное принятие подачек, великодушной и снисходительной помощи, если бы сама она не справилась с чем-то. И потому она плакала, пользуясь одиночеством в стенах своего дома, — плакала громко, пренебрегая советами врачей, рекомендовавших избегать бурных волнений и словно бы лучше нее знавших, какой бардак творился в ее жизни. В жизни, которая теперь обрела новый смысл, — под звуки вкрадчивого летнего дождя и в объятиях действительно дорогого ей человека.