Уроды

Сестренка его сначала не узнает, хотя стена над ее матрасиком облеплена его фотографиями. У дедушки был инсульт, он выкарабкается, но работать, скорее всего, больше не сможет. И сколько ни рассуждай об уважении к старости, а того факта, что один из добытчиков семьи превращается в лишний рот, не изменить. Бабушка тоже заметно сдала и уже не справляется с хозяйством в одиночку, а братья еще не окончили среднюю школу, поэтому мать в последнее время практически не работает. Она старательно угощает Тэхёна домашними разносолами, отец делает вид, что не устал, а осмелевшая сестренка после ужина просит Тэхёна купить ей портфель, потому что тот, который подарила соседка, ей не очень нравится. «Не очень нравится», откровенно говоря, просто старое дерьмо, и назавтра Тэхён ведет сестренку в магазин. С ними увязываются и братья, у которых тоже много того, что им «не очень нравится». Тэхёна затягивает в повседневные заботы семьи, которая еле сводит концы с концами. Его раздражает заштопанное белье, сломанные ручки и подклеенные скотчем стекла. Он кое-что покупает по мелочи, но все дыры заткнуть невозможно: дом решительно требует ремонта, а большая часть вещей – замены. Братья жадно заглядывают в его кошелек, мать ненавязчиво выспрашивает, предложил ли ему «добрый господин Ким» дальнейшую работу и на каких условиях, и Тэхён понимает: пора. Он уже вырос, ему девятнадцать, от него ждут помощи. К сожалению, заработать – так, чтобы помочь своим, – Тэхён сможет лишь там, где нет Юнги. Тэхён – звезда только в Европе, в умелых руках Джина. А здесь он никто, потенциальный работник порта. Без денег и связей в местном модельном бизнесе прорваться через тысячи таких же узкоглазых нереально – на это может надеяться лишь полный идиот. «Добрый господин Ким» сечет фишку на отлично. Он больше не рассказывает про Слепого или Намджуна; для приличия расспрашивает о семье, а потом, словно сговорившись с родителями, ведет атаку с того же фланга – присылает черновик нового контракта. И вроде бы Джин давно говорил о том, что хочет «повесить» на Тэхёна новое направление по работе с детьми, но Тэхён никогда не думал об этом всерьез, предполагая, что слишком молод, не справится и вообще не успеет. Тэхён вновь чувствует себя игрушкой. Правда, теперь уже дорогой. С одной стороны есть предложение Джина – более, чем неожиданное: партнерство, доля в фирме. С другой стороны, есть работающий на износ отец. Есть старик, в попытке сесть, цепляющийся за собственную капельницу. Есть две уставшие от забот женщины и два балбеса-подростка, от скуки и убожества уже принюхивающиеся к дешевому алкоголю. И худенькая шестилетняя девочка, которую чуть не отправили в первый класс с дырявым портфелем. Кто выиграет, если Тэхён останется в Корее? Кому будет от этого лучше, если они с Юнги в ближайшие годы все равно не встретятся? Какая разница, где Тэхён будет ждать – здесь или на другой стороне планеты, если он даже не уверен, что ждать нужно? Юнги тоже есть. Но он один, далекий и недоступный, а самое главное, не способный сказать ни слова в свою защиту. И он – с третьей стороны, которой на самом деле нет. Джин молчит, словно чувствует, что Тэхён и сам справится со своими сомнениями. Потом на карту Тэхёна приходит крупная сумма с пометкой: «Твоим родителям». И расплачиваясь за новые окна, Тэхён окончательно понимает, что его купили. *** – Вставай, соня, а то мы и обед пропустим. Намджун просыпается ровно на середине огромной кровати, и Джин сразу же реагирует на его возню. Сам он сидит на диване с ноутбуком на коленях. Он свеж и причесан, но его волосы еще влажные, и Намджун подозревает, что под белоснежным махровым халатом на нем ничего нет. Зачем мыться утром, если мылся вечером, Намджуну не понять: у богатых свои причуды. А ему хочется такой же халат, и чтобы под ним тоже ничего не было. – А что, завтрак уже пропустили? – Безнадежно, – улыбается Джин, отправляет ноутбук на стол и стаскивает с Намджуна одеяло, бесцеремонно лишая его уютного и нежного тепла и убеждаясь, что вечерняя дрочка отнюдь не отменяет утренней эрекции. – Ух ты. Мило. Неловкость – это не про Намджуна. Сейчас он даже гордится. И не подозревает, какая засада ждет его в следующую минуту. Джин осматривает его ляжку. Намджуну и здесь есть чем гордиться: на нем всегда все заживает, как на собаке, словно компенсируя количество требующего заживления. Джин доволен. Он распахивает дверь в ванную: – Идем, малыш. Давно хотел посмотреть, как ты чистишь зубы. Ответ растерянностью прописывается на лице Намджуна прежде, чем он сам успевает что-нибудь съязвить. Джин понимает. – А ну показывай. – Что? – Зубы, малыш, зубы. Варежку открывай! Красавчик исследовал его голое тело, пересчитал все шрамы на его лбу, не побрезговал поковыряться в заднице, а теперь вот лезет в рот – методично ломает все рубежи его обороны. Скоро проберется в душу. Намджун открывает пасть со всей дури, так, что щелкает челюсть, и одаривает Джина щедрым выдохом – надеется, что вчерашний коньяк его не подведет. Красавчик даже не морщится. Зажав руками голову Намджуна, деловито разглядывает оснащение его рта: – А кто такие стоматологи, ты не в курсе, малыш? Или ждешь, пока у тебя все зубы повывалятся, а? И кому ты тогда будешь нужен – беззубый, сопливый и близорукий, да еще и с астмой? Вопрос Джина – откровенное издевательство. Намджун захлебывается слюной и злостью, а Джин просто закрывает ему рот и легонько целует в губы – словно ставит печать: «Полость рта осмотрена». – Кстати, что там у тебя с астмой? – Ничего, – сердито мычит Намджун, – нормально все. Только весной бывает… и летом… иногда. Так что не ссы, не сдохну, доживу до твоего Тэхёна, если он, конечно, поторопится. Упоминание Тэхёна как будто раздражает Джина. – Ладно, идем, займемся твоей гигиеной, – хмурится он и подталкивает Намджуна к ванной. Намджун плетется нехотя, гадает, какие еще унижения приготовила ему судьба. Стояк ехидно покачивается, то ли от злости, то ли от близости голого тела под пушистым халатом лишь укрепившись в своих намерениях. Не очень-то кстати. Джин обнимает сзади и помогает отлить. – В ванну хочешь? – спрашивает он, и Намджун уже собирается было ответить, как вдруг лишается способности шевелить языком: с душа скручена лейка. Она сиротливо лежит на полу, а шланг показывает Намджуну черную дырочку с блестящим ободком. Намджун смотрит на него, словно в дуло пистолета, догадываясь, куда ему сейчас эту штуковину засунут. Он делает инстинктивный шаг назад, натыкается на Джина и тут же оказывается в его лапах. – Ты чего, малыш? – З-зачем?.. – с трудом выдавливает Намджун. Незнание не избавляет от ответственности, и его глупый вопрос уже ничего не изменит. Джин отслеживает его взгляд: – О, извини, забыл... К дикому удивлению Намджуна лейка возвращается на место. Беспомощно вытаращив глаза, Намджун пялится на Джина, потом снова на лейку. До него вроде бы доходит, но еще не совсем. – Э-э... Что-то не так? – напрягается Джин, прячет руки в карманы халата. – Я, знаешь, уже не мальчик, чтобы дрочить под одеялом. Хотелось бы... Что?.. Тебе неприятны такие вещи? Ну, извини, я не баба, малыш, других отверстий у меня нет. Я и так заранее, чтобы тебя не смущать... А вот теперь совсем. – Показывай! – рычит Намджун, а Джин пугается и замирает: – Что?.. Рот мгновенно наполняется слюной, Намджун сглатывает и наступает. – Показывай! Снимай ее нахер и показывай, что ты там делаешь! – З-зачем?.. Халат падает на пол, Джин – на унитаз. На него сейчас бросится голодный волк, готовый разорвать за любую попытку неповиновения. – Живее! – хрипит Намджун, и Джин повинуется. На этот раз он не сдается – ему самому хочется повиноваться. И хочется быть разорванным. Ему нужно. Его развращенная душа жаждет принадлежать, испорченное тело ждет хозяина. Глядя в глаза, как кролик на удава, Джин открывает кран. Руки двигаются автоматически, Джин их почти не ощущает: под пронзительным властным взглядом он млеет и растекается вместе с водой. Намджуну тоже достаточно глаз – оторопелых, немигающих, затуманенных предстоящим безумством. – С-сука!.. – дышится тяжело, почти через силу. Плеск воды он слышит будто издалека. – Я ж из-за тебя… Всё! Иди! Глаза в глаза. Два сумасшедших взгляда – словно цепь, которой они намертво скованы друг с другом. Оставляя на полу капельки воды, Джин пятится в спальню. Кровать неожиданно ставит ему подножку, Джин падает на нее, на карачках отползает от края. Сердце стучит слишком быстро, голова кружится, комната наполняется туманом. – Задом. Ко мне... Показывай! Джин послушно выполняет команду, переворачивается в коленно-локтевую, выгибается до хруста в спине. Но Намджуну мало: – Ближе!.. Еще!.. Руками! Ягодицы раздвинуты до предела, так, что горит натянутая кожа. Джин утыкается щекой в матрас, скручивается винтом – ему нужно вновь поймать леденящий душу взгляд, увидеть в глазах выжигающее все внутренности пламя. Но взгляд Намджуна прикован к сюрреалистичной картине крепких ягодиц и побелевших пальцев, открывающих порочный вход специально для него. Джину невтерпеж. Его похоть имеет темный мазохистский оттенок, тело требует жестокости и боли, остатки души – наказания. Сфинктер расслабляется. Джин выгибается и тянется, ждет прикосновения горячей ищущей головки, но мокрый зад холодит потоком воздуха. Выдох. От неожиданности Джин дергается всем телом. – Куда?! Стоять! – шипит Намджун и торопится сделать то, что хотел еще вчера. Кожа чистая, почти бархатная. Намджун прижимается губами к промежности, ловит капельки воды, ведет языком выше и чуть не задыхается от возбуждения. Он никогда не думал, что встанет на колени перед чьей-нибудь жопой и будет жадно ее вылизывать – и не потому, что заставляют, а потому, что до одури хочется. Наверно он сходит с ума, но кончик языка, будто сам, обводит гладкие края растянутой, ко всему готовой дырки и ныряет вглубь. Что-то бывает впервые и у видавших виды блядей: вылизавший за свою жизнь все, на что хватило фантазии сотен извращенцев, Джин ни разу не испытывал этого сам. От стыда, о существовании которого он забыл еще в семнадцать, вдруг перехватывает дыхание. Офигевшая распущенность теряется, пугается и пытается сбежать. Мгновение Джину хочется закрыться и отползти, но откровенное желание мальчишки, его безбашенная прямота и урчащий вожделением натиск добивают остатки мыслей. Упрямый теплый язык слизывает страх, нежными и сильными движениями прогоняет неловкость, уносит в бездну еще не изведанного наслаждения. Кайф в чистом виде, не разбавленный виной, без примеси боли и душевных мук Джину нов, необычен, почти противоестественен, но ему не оставляют выбора, не дают задуматься ни о чем другом, лишь затягивают все глубже и глубже. Джин рвет себя на две половины, подается навстречу сбитым вдохам и настойчивому ищущему языку. Намджун встречает его движение низким неконтролируемым стоном, проталкивается глубже и наконец чувствует себя хозяином мира: красавчик-Джин скулит и извивается под ним точно так же, как скулил и извивался сам Намджун. Но безрукие хозяева миру не нужны. Пытаясь одновременно потереться стояком о край матраса и присосаться еще сильнее, Намджун не удерживает равновесия и падает, утыкается лицом в поясницу, придавливает Джина к кровати. Джин тихо ругается на немецком и выворачивается на бок. Он хочет помочь. Намджун звереет. Ему удается буквально ввалиться на кровать, червяком ввинтиться между поджатых ног Джина и вновь пробраться к вожделенному отверстию. Их поза несуразна и похожа на недоделанные шестьдесят девять. Намджун бестолково сучит ногами, но скользкая тряпка издевается над ним, мягкие подушки не дают опоры. Собственная убогость, невозможность удержать и удержаться порождают приливы ярости, Намджун рычит и чуть не спихивает Джина с кровати. Джин тоже упирается, цепляется руками за ткань. Простыня под ними трещит, но они находят какое-то устойчивое положение и оба опять теряют разум, отдаваясь друг другу и своим сошедшимся в одной точке «впервые». Джин тянется рукой к члену Намджуна, но Намджун не дает. – Не могу больше, – хрипит он, отдуваясь. Взъерошенный, с мокрым от собственной слюны лицом и чумными глазами, он не похож ни на что виденное раньше. Special edition. Гремучая смесь похоти, злости и желания владеть. Special for Jin. – Хочешь – ложись, а я… – Нет! Ты! Джин любит на спине. Любит чувствовать себя раздавленным, размазанным, прижатым. Намджун откуда-то это знает, садится на колени, нетерпеливым взглядом следит, как Джин наскоро облизывает его член, как ложится на спину, задирает ноги и подъезжает задом между раздвинутых коленей, как немного помогает рукой. Смазка в кармане халата, презервативы в рюкзаке, а Намджун уже внутри него. Джину не нужно привыкать, Намджун и не ждет, ибо не в состоянии: он уже двигается – яростно борется с законами физики, рычит, чуть не выскакивая совсем, давит сильнее и падает. Джин ловит его плечи, опускает на себя, в последний момент просунув руку между телами, накрывает ладонью свой собственный член. Намджун не останавливается, не может, и Джин уже обхватывает его ногами, прижимает, почти виснет, напрягаясь всем телом навстречу настойчивым движениям. Все сходится. Души и желания выступами и провалами попадают точно друг в друга, сцепляются, делают из кривого, уродливого пазла целую картинку, склеивая и разглаживая следы того, что когда-то было местом соприкосновения двух разных частей. Джин опережает на полголовы, кончает чуть раньше, а потом непроизвольно выдаивает Намджуна и еще долго держит на себе его обмякшее тело, обнимая руками и ногами, не в силах пошевелиться. Сперма щекотными каплями ползет по боку и вытекает из заднего прохода, а Намджун медленно съезжает вниз, оставляет на груди мокрую полосу от слюней, соплей и неожиданно вырвавшихся слез. Под руку подворачивается полотенце. Джин вытирает их обоих, заглядывает Намджуну в глаза. Намджун смотрит мимо: взгляд отчаянный и виноватый. Джину нравится. Одновременно принадлежать и быть главным – такого, чтобы все сразу, с ним еще не было. Засунув полотенце себе между ягодиц, он лезет целоваться, но Намджун вдруг отворачивается. – Ты чего, малыш? – не понимает Джин. – У меня как бы зубы не чищены… И Джину вдруг становится весело. Легкость и радость накрывают почти кокаиновым кайфом. Он смеется – глупым икающим смехом, почти идиотским. Наверняка идиотским. Намджун смотрит на него, хлопает глазами и тоже смеется – сначала осторожно и несмело, а потом все громче и развязнее, расслабляясь и выпуская на волю такого же идиота – Джину в пару. Идиот тут же избавляется от мучившей его тяжести: – Я пиздец как боялся, что ты меня трахнешь! – Ну извини, что не оправдал, – смеется Джин, – я пассив. Неисправимый и убежденный. – Да? – Намджун прекращает ржать так же истерически резко, как и начал. – И кто тебя убедил? Кто эта сука… Даже плохое зрение, помноженное на ослепляющую похоть, не помешало Намджуну увидеть то, на что все закрывали глаза. Ни партнеры-однодневки, ни Тэхён – никто не задавал вопросов и не ждал объяснений. Возможно Тэхён, с его ласковым пониманием, просто не хотел делать больно, но сейчас эта забота вдруг кажется Джину равнодушием. Джин съеживается под темным требовательным взглядом, чувствует себя виноватым, хотя на самом деле… Нет, на самом деле он тоже виноват в том, что… – …Блять, да у тебя на жопе шрамов больше, чем у меня… везде! – И что? – Джин все еще не верит, что это кого-то волнует. – Если результат тебя устраивает, то какая разница, кто это сделал? – Убью. Решительность в голосе безрукого только разжигает скептицизм. – Как? Загрызешь? Или затопчешь? – Джин пытается издеваться, но получается отвратительно. – Ты опоздал, малыш. Он умер. – Врешь. Не врет. К счастью – не врет. Он встает с постели, испачканное полотенце падает на пол. – А этот сладкий мальчик? Ким Тэхён? Его ты тоже не трахал? Он – тебя? Вместо ответа Джин просто разводит руками. – Серьезно? Пиздец… Я думал, он обычная шлюха, а он… Чтобы удрать от такого шоколадного папика... Нет, это реальный пиздец, ты что, не понимаешь? Ты же ему нахер не сдался, возьми лучше меня! Я не сбегу, я тебя каждый день буду трахать, честное слово! Намджун и сам пугается того, что ляпнул, а застывший взгляд Джина отрезвляет окончательно. – Да понял я, понял… – вздыхает Намджун, – ты привык сам выбирать себе партнеров. Он отворачивается и лезет под одеяло – единственный доступный «домик». Хватает его зубами, хочет забиться с головой, но не получается: одеяло слишком мягкое, оно сделано, чтобы обнимать, а не прятать. Намджун спиной чувствует, как Джин наблюдает за его жалкими потугами. Джин прав: зачем ему урод, который не справляется даже с одеялом? Зачем придурок, который и трахнуть-то по-человечески не может? Намджуну ли тягаться с Ким Тэхёном? Ким Тэхён красив и с руками. С ним удобно в постели и не стыдно появиться на людях. Ким Тэхён больше не похож на то мотающееся в коляске существо, которое дважды в день, словно собаку, возили мимо палаты Намджуна, чтобы помочиться… Не всем куколкам суждено стать бабочками. – Одеваемся, малыш, – тихо говорит Джин, бросая на кровать охапку одежды. Намджун прекращает ненужную борьбу и молча участвует в собственных сборах. Ему жаль, что он имел глупость высказаться, не дождавшись обеда. Теперь придется вернуться в подвал голодным. Однако, его везут не в подвал. Его везут лечить зубы.