Несправедливость

Нужно было поговорить. Это, конечно, не в её стиле — но ситуация оказалась особой. Неожиданной, несправедливой, злой. Выходящей за все рамки. И сейчас она стоит посреди своего бывшего кабинета заведующей отделением, нервно перебирает пальцы и время от времени кидает взгляд на окно. Теперь у них заведующий. Один её старый знакомый. Близкий знакомый. Слишком близкий. Она практически вновь поверила в искренность его слов и действий. Вновь в неизвестно какой раз… А в жизнь её именно этот человек принес наибольшее количество боли. Но это не исключало того, что он — её самая родная душа. Был. Ведь вчера он забрал у неё её душу. Неизвестно и несущественно, хотел ли сам того или воля случая помогла. Неважно. Очередной удар в её не такое уж и каменное сердце. Последняя капля в их и без того противоречивых, острых отношениях. Каждый раз она надеялась, верила, ждала и оставляла за собой многоточие. Сегодня она поставит точку. Из глубины собственных мыслей Павлову вытягивают разговоры в коридоре. Она поворачивает голову к стеклу и видит его. Кривицкий улыбчив, весел, принимает поздравления с назначением. «Как противно», — думает она о его двуличии. Ирина разглаживает халат, легким жестом поправляет прическу и занимает строгую позу на кресле для посетителей этого кабинета. Что будет говорить, когда новоиспеченный заведующий войдет? Она ничего не подготовила… Только бы не сорваться не эмоции. А по ту сторону стены радостный настрой успел покинуть Кривицкого. В глаза бросилась ярко-оранжевая табличка, где уже красовалось его имя и новая должность. Он почему-то на секунду вспомнил, как дорого было это место одной его старой знакомой… Открывает дверь и неискренняя полуулыбка трогает его губы — перед ним нервно вскакивает с кресла Павлова. — О, Геннадий Ильич, извините, что я без приглашения, — она взволнованно начинает свою тираду, на ходу придумывая, как лучше завернуть фразы, — но я подумала, что перед тем, как мы приступим к своим новым обязанностям, нам необходимо поговорить. Выдыхает, как скороговорку, и так же неискренне улыбается. — Ира… Ирина Алексеевна, зачем же так официально? — снимая пальто, он посчитал, что разговоры всегда нужно начинать с какой-то нейтральной ноты. Издалека. — Так положено, — она непреклонна и продолжает свою игру в хорошее настроение. — Ты всегда можешь без стука приходить в этот кабинет. — Как вы когда-то, — перебивает его Павлова и смеется от своей, как ей показалось, удачной шутки. А он не оценил её специфического юмора. — Ирина Алексеевна, ближе к делу. Давайте лучше обсудим, как мне принять дела, а вам сдать. Её брови удивленно приподнимаются. Когда этот человек стал таким наглым? — Во-первых, когда я занимала вашу теперешнюю должность, не было ни одного человека, который бы мне сдавал дела, а я бы принимала. Ни одного человека, который бы в нужное время подсказал мне, что делать дальше. — Она активно жестикулировала, а слова находились сами собой. Он уже задел её гордость. И он пожалеет об этом. — Во-вторых, я в этом кабинете работала сутками. Выходные были у меня раз в месяц, а отпуск, кажется, — три года назад. Я подняла это отделение до самого высшего уровня. В этом отделении самые лучшие хирурги на свете, не побоюсь этого слова, — Ирина сама улыбнулась своей наивной формулировке, в то время как Кривицкого по-настоящему начинала утомлять её речь, — в этом отделении лучшее оборудование, которое я только могла добыть мыслимыми и немыслимыми способами. В принципе, Геннадий Ильич, считайте, я и сдала вам свои дела. — Ира, — он нервно сжал губы, словно всё, что она сказала, было неприятным, — я понимаю, тебе обидно. Её зеленые глаза непроизвольно шокировано распахнулись, а губы дрогнули. — Нет, вы даже себе представить не можете, до какой степени! — Но поверь мне, это назначение для меня было совершенно неожиданным! Нет, она не станет слушать эти сказки. По крайней мере — не сегодня и не сейчас. Довольно. — Ой, только не надо врать! Не надо врать, пожалуйста. — Ир… — Что? Что «Ира»? — Павлова не выдерживает и поднимается, намереваясь как можно скорее покинуть это средоточие лжи и негатива, но оборачивается. Она дослушает его по старой памяти. — Я считаю, что с тобой поступили крайне несправедливо! Кульминация. Кривицкий задел самое больное. «Только бы сдержать себя», — думает женщина. Ирина судорожно вздрагивает, и губы её содрогаются в истерической усмешке. Глаза самым предательским образом краснеют. Она разворачивается и со скоростью света вылетает в коридор, громко хлопнув дверью. У этого спектакля не хватает лишь зрителей. Он не успевает опомниться, когда Павлова снова врывается в кабинет и становится напротив. Только бы видеть эти наглые глаза предателя. А они в какой-то упущенный момент успели стать холодно-печальными. — А что ты сделал, чтобы побороться с этой несправедливостью? Что ты сделал? — слезы бегут по её щекам, неприятно обжигая, и болью отдают в сердце. — Я тебе отвечу: ни-че-го. Ты просто поменял на табличке мою фамилию на свою! И, может быть, что самое прекрасное — отпраздновал своё новое назначение со своей любовницей. Его глаза бегали по кабинету, не находя пристанища. Только бы не смотреть в её. Но последние слова разбудили волну негодования и в нём. — Ира! Ну зачем ты так? Зачем ты делаешь из меня монстра?! — она склоняет голову набок и, оставаясь в своих мыслях, просто смотрит на Кривицкого. — Я всё помню. Я прекрасно помню, как ты рисковала своей репутацией, чтобы спасти меня. Я помню, как… — Замолчи, пожалуйста, — Павлова утирает слезы и выставляет руки вперед в желании прекратить этот бессмысленный разговор, — ты всё уже сказал. — Ира! — Что «Ира», что? Сколько можно?! Ты жизнь мне сломал. Раз, два, три. Сколько ещё тебе нужно? Как ты смеешь рассуждать мне о несправедливости? Ты знаешь, что это такое? Ты когда-нибудь чувствовал её? А я тебе скажу: никогда. Потому что каждый раз инициатором несправедливости в моей жизни был ты!.. Это невыносимо. Его обычно железное терпение на исходе. Теперь и она задела в нём что-то больное. И если не заткнуть эту женщину прямо сейчас — они доведут друг друга. Она всё говорила и говорила, а он слушал… Придерживая виски пальцами, Кривицкий понял, что пришло время для последних, радикальных методов. Он подрывается со своего кресла и подходит к женщине, отвлекшейся на громкие рассуждения о несправедливости, в упор. Павлова замолкает, постепенно возвращаясь к реальности. Воспользовавшись секундным заблуждением Ирины, Кривицкий припечатывает её к стене, ставит руки по обе стороны, не давая возможности увильнуть, и накрывает женские губы своими в требовательном, жадном поцелуе. Она, конечно, что свойственно женщинам, не сразу осознает суть происходящего. Но в следующее мгновение её хрупкие, но уверенные руки хирурга отчаянно бьют Геннадия по спине. Это унизительно. Это абсурдно для людей их возраста и статуса. В какой момент её «поговорить» повернуло не туда? Пока Павлова по глупости растеряла все силы, Кривицкий лишь переместил руки со стены к ней. Одну — на плечи, другую — на талию. И лишь сильнее припечатал к себе, продолжая покрывать её лицо поцелуями. Чувствуя слабость неизвестного происхождения, она прекращает активное сопротивление и он, понимая, что радикальные методы успешно реализованы, отпускает её, готовясь к раздаче пощечин. — Кривицкий, ты в край охренел? — женщина, отскакивая подальше от сумасшедшего начальства, на удивление, выбирает словесное уяснение возникшей ситуации. — Ира… — его явно веселит происходящее, как и явно нравится звучание любимого имени. Иначе зачем он произносит его так часто? — Мне что, начать писать заявление о домогательствах? Ты только должность получил, а уже руки распускаешь, Геннадий Ильич? В атмосфере этого кабинета смешалось слишком много эмоций: гнев, обида, недоумение, веселье, страсть. Слишком жарко. Пора выбираться. — Дура! Как же ты не поймешь, что мне не нужна эта должность! — бросает Кривицкий, так и не привыкший к несносному характеру своей Ирины. — Я зайду позже… — трезвый рассудок давно покинул её и она принимает единственно верное решение в данный момент — уйти и погрузиться в работу. Ирина неспешно выходит из кабинета и, оборачиваясь, оставляет ему спокойный, недвусмысленный взгляд. Её глаза — его слабость. Она всё поняла. И он тоже. — Мне ты нужна… — говорит он в пустоту кабинета, когда дверь за ней тихо захлопывается. Она снова оставила многоточие.