его звали мечтой

            Сережа ненавидит зиму. В Петербурге она всегда холодная, а если ты живёшь в спальном районе, то ещё более серая и унылая. Зима никогда не вызвала у парня желания творить, наоборот, его жизнь застывала в пространстве и времени, словно беспомощное насекомое под стеклом. Его не вдохновлял снег, который словно сахарная пудра, падал с неба круглосуточно, вечно затянутое синим покрывалом небо или завёрнутые в шарфы и шапки прохожие. Он никогда не мог видеть в этом романтики или чего-то сказочного. Так как-то с детства повелось: все эти нелепые праздники, которые никогда не приносили настоящего удовольствия, вечный мороз и холодные покрасневшие руки, возня в маршрутках и прилипшая к старым потрепанным ботинкам смесь грязи и тающего в тепле снега. Зимой на душе всегда скребутся кошки, и Разумовский знал это не понаслышке. Всегда становилось так тоскливо от своей глупой жизни в этих холодных стенах панельки, в неудобной и тесной однушке. Как другие вообще могли радоваться ледяному потоку снега, завывающему за старым окном ветру и еле греющему отоплению?       А сейчас, сидя в одиночестве на стареньком диване, который чуть ли не ломился под телом Сережи, глядя в окно, за которым все также бушевала ужасная погода, настроение только ухудшалось. У парня часто случались приступы апатии последнее время. Так не хотелось оставаться одному и пытаться согреться дешевым чаем из ближайшего супермаркета, который по обыкновению находился в глупой желтой кружке с котятами. В животе жалобно заурчало, а тишина, нарушаемая только звуками, доносящимися из подъезда, давила сильнее обычного. Завернувшись поглубже в потрепанный клетчатый плед, который не особо-то и согревал, Разумовский снова уставился невидящим взглядом в окно. Ему было тоскливо и ужасно, ведь в холодильнике повесилась мышь, а завтра придется вставать в шесть утра и на всех порах лететь в универ, проезжая сменяющиеся одну за другой тусклые станции метро. Сигарет оставалось непозволительно мало, что усугубляло положение еще сильнее.       Из мыслей, незаметно для самого парня, вырывает тихий мат и скрежет в замочной скважине. Нехотя юноша поднимается с нагретого места на ветхом диванчике и, медленно передвигая затекшими ногами, отправляется в маленький коридор, который уже озарился желтым светом лампочки. Раскрасневшийся от мороза Олег радостно улыбается, пытаясь снять ботинки и не оставить за собой грязную лужу. — Мне стипендию раньше дали, представляешь! Нас сегодня ждет вкусный ужин и нормальные сигареты, — справившись с обувью, говорит Волков вместо приветствия и вешает на крючок пуховик. — Классно, — тихо отзывается Разумовский, пытаясь выдавить улыбку. Получается из рук вон плохо, ведь Олег никогда не был дураком, так еще вдоль и поперек знал его. — Опять ты приуныл. Сейчас такой ужин сбацаем, закачаешься! — пытается подбодрить уставшего друга Олег, направляясь на кухню, — А ну-ка отставить грусть и пойти вместе со мной! — Волков никогда не отличался плохим настроением. У него, конечно, тоже были трудные времена, так еще и достаточно часто, но это был удивительной силы человек. Парень всегда старался быть на позитиве, ведь знал, что при другом положении вещей, они точно сдохнут от навалившихся проблем еще быстрее, чем могли бы.       Сергей, сгорбившись, словно тень плетется за другом на крохотную кухню. На часах уже десять вечера, веки сами собой становятся более тяжелыми из-за трудного дня. Поправив съехавший с острых плеч плед, парень усаживается на старенькую табуретку, за стол, и начинает разглядывать свои костлявые руки. Они никогда не нравились Разумовскому — слишком уж женственные и нежные какие-то. Другое дело — руки Волкова. Они всегда были теплые, в отличие от Сережиных, немного шершавые и такие родные. Сергей часто украдкой засматривался на них перед сном, в тусклом свете, сочившимся из окна. — Так хочу курить, — тихо произносит Разумовский, поникнув, укладывается на стол. — Так я же тебе сказал, что все купил. Сейчас и покурим, и потрапезничаем, как нормальные люди, — по-доброму ухмыляясь, Олег и достает из пакета блок сигарет. — Ммм, кэмел, все как я люблю, — уже чуточку веселее отзывается Разум, принимаясь доставать одну пачку, — А кушать что будем? — Узнаю своего Сережу! Я уж думал, что подменили, пока меня не было, — улыбается Волков, набирая воду в кастрюлю, — Макароны с сосиками, что нам с тобой еще есть. Завтра суп сварим, вообще праздник будет!       Иногда Сергей поражался неиссякаемой энергии своего друга. Казалось, не было ни дня, когда Олег был в ужасном расположении духа. Конечно, когда они сидели по ночам за курсовыми, настроение у Олега было прескверное. Он мог материться целых двадцать минут подряд, причем безостановочно. Сережа старался сохранять спокойствие, но смешинка в рот попадала каждый раз от все новых и всегда извращенных выражений, которые Волков, кажется, на ходу придумывал — чего только стоит его любимое слово «пиздоблядство».       На плите, которую, к слову, давно пора помыть, уже кипит вода. Олег и Сережа сидят друг напротив друга и наконец-то курят. У них всегда такой ритуал перед ужином, сном, утром. Если вместе не покурить, кажется, что жизнь не будет спокойной и счастливой. Никто из них не мог обойтись без пары спокойных минут наедине, с тлеющей сигаретой в руках и привкусом табака на губах. Сейчас Олег конкретно залипает: на эти тонкие и розоватые губы, спутанные рыжие волосы и то, как в его руках сигарета элегантно выглядит. Кажется, что он застывает в этом моменте, даже не желая отводить взгляд. Осознание того, что слишком долго, да еще и в открытую, пялиться, доходит до Волкова, когда он ловит на себе слишком нежный и такой же забывшийся взгляд Разумовского. Сейчас словно электрический разряд пробежался между ними, туда-сюда.       Волков был безумно влюблен, прямо как сопливый четырнадцатилетний мальчишка в самую красивую и недосягаемую девчонку класса. Хотя не особо-то и далеко он ушел — ему всего девятнадцать, он думал, что эти чувства всего лишь игра гормонов, но эта сладостная пытка продолжалась вот уже четыре с лишним года. Да, он старался никак не показывать этого, но только дурак не замечал нежности во взгляде. Он всегда стирал одним мгновением глупую влюбленную улыбку с лица и уводил разговор в другое русло — кажется, что за несколько лет он научился делать это мастерски. Когда Олег думает, как бы описать Сережу одним словом, то на ум всегда приходит строчка из песни Земфиры: «Ее звали мечтой». Не ее конечно, но мечтой однозначно.       Ужин протекает быстро, хотя стрелки на часах определенно ускорили свой ход. Разумовский продолжает удивляться тому, что из простого блюда Волков умудряется сделать шедевр — аккуратно нарезанные и свежие овощи, сосиски в виде осминожек (специально, чтобы Сереже стало немного веселее) и макароны, от которых исходит приятный аромат и теплый пар. Разум с удовольствием уплетает за обе щеки, а Олег умиленно хмыкает, как всегда, пытаясь сделать вид, что подавился.       Покурив перед сном, Волков, как всегда, застилает для Сережи диван, а потом устало плетется к своей хлипенькой раскладушке и аккуратно ложиться на нее, чтобы, не дай бог, не сломать окончательно, ведь она давно держится буквально на соплях. — Спокойной ночи, — уже в полной темноте, тихонько говорит Разумовский, понимая, что Олег точно в это время уже здоровается со своими товарищами в царстве Морфея. «Спи сладко, моя недосягаемая мечта» — думает Волк, проваливаясь в крепкий и такой желанный сон.

***

      Также сильно как зиму, Разумовский ненавидел тупые праздники. Какой дурак вообще предложил отмечать день святого Валентина? В холле универа его встретил дебильный ящик для валентинок, радостная и улыбчивая (кажется впервые за два года учебы) вахтерша и такие же сопливые девчонки, которые проходили мимо. Дамы кокетливо подмигнули Сереже и также стремительно удалились. На языке крутились лишь нецензурные выражения. Мало того, что Олег разбудил его в пять сорок утра, между прочим, за двадцать минут до будильника, не дав своей возней на кухне доспать это несчастное время, так еще и кофе выкипел и залил всю плиту. На улице была скверная погода, из-за которой парень еле доковылял до треклятого университета. Взмокшие от капюшона черной толстовки волосы неприятно липли ко лбу, в помещении в пуховике было чересчур жарко, и все это бесило еще больше. Как же хотелось, чтобы этот день скорее закончился. Лучше уж одиноко ждать Олега с работы, чем смотреть на все эти розовые сопли целый день. Благо, пар сегодня было мало, всего три, поэтому можно было не особо париться и убежать домой, как можно раньше. Погрязнув в своих собственных размышлениях, Сережа не замечает, как поднялся на третий этаж и остановился у аудитории. Впереди были по истине тяжелые несколько часов, которые требовали сосредоточенности и внимания. Выдохнув, юноша открывает дверь и оставляет за ней все отвлекающее от учебы. Он всегда мысленно делал так, ведь обучение было в приоритете, несмотря ни на что.       День, на удивление, прошел достаточно незаметно и быстро. Наручные часы оповестили своего хозяина об окончании последней пары. Еще минута и профессор закончит лекцию, закроет свои конспекты и отпустит уставших студентов по домам. Сережа тихо вздыхает, понимая, что сейчас только три часа дня, а Олег вернется не раньше восьми. Радовало лишь то, что по пятницам у друга была короткая смена. Волков работал в круглосуточном цветочном магазине, который находился в тихом спальном районе, в таком же невзрачном жилом доме, куда практически никто не заходил. Обязанностей у него было не слишком много, а коллега Катя по пятницам всегда приходила за полчаса за начала своей смены и втихаря отпускала Олега домой раньше. Нагоняя не прилетало ни разу, поэтому парень всегда пользовался этим, уезжая домой немного раньше.       За весь учебный день Сережу успели выбесить неоднократно. Пацаны в их группе резко стали еще более навязчивыми и мерзкими, на протяжении всего дня пытаясь заполучить внимание той самой, что давно приглянулась. Девчонки, в свою очередь, застенчиво улыбались и слишком часто заправляли свои волосы за уши, поглядывая на парней даже во время лекций. Это жутко выводило из себя Разумовского. Нет, не подумайте, он не был завистливым. Его просто ужасно раздражало то, что он не мог позволить себе такой роскоши — открыто заигрывать с понравившимся человеком. Уже несколько лет, в день святого Валентина, он чувствовал себя паршивей некуда. Влюбленность в лучшего друга, с которым он провел всю свою жизнь бок о бок, не давала покоя и сдавливала виски до звезд из глаз. Все, что он хотел прямо сейчас крутилось вокруг одного человека.       Он не помнит, когда все это началось. Уже не удавалось как раньше не утопать с головой в этой любви. Порой казалось, что Сережа захлебывался от нахлынувших эмоций, не осознавая, как можно остановить эти процессы. Влюбленность — всего лишь биохимия или что там обычно пишут в научных статьях? Разумовский ответ вспомнить не мог, да и не особо хотелось. Все, что действительно было в мечтах — уткнуться в теплую и такую манящую шею Олега, вдохнуть его запах, перебирать его всегда жесткие, а по утрам еще и более растрепанные, волосы и тонуть, тонуть, тонуть в этих непостижимых чужому сознанию чувствах. Как же хотелось просто взаимности и ничего более.       Разумовский снова пропадает с головой в своих мыслях, не совсем понимая, как оказался в метро. Запрыгивая в вагон, он немного краснеет, не из-за мороза или наступающей простуды, а от своих мыслей. Сколько лет он вдалбливал себе в голову, что все это неправильно, так нельзя и вообще нездорово так любить: до тремора в руках, до подгибающихся коленей и темноты в глазах. Думая, что все это просто глупая привязанность и подростковая неопределенность, Сережа сам не заметил, как все это приобрело обширные масштабы. Он уже не видел жизни без него: без ночных разговоров, синей зубной щетки в ванной, заваренных на двоих чашек чая в старых кружках с милыми рисунками.       Эта любовь съедала его с потрохами каждый прожитый день, час, минуту. Понимая, что находиться в безвыходной ситуации вот уже столько времени, он с каждым днем все больше опускал руки. Страх, что дружба прекратиться в один миг из-за неправильно подобранных слов, из-за нахлынувших и вовсе ненужных чувств, убивал и не давал идти дальше. Можно было давно съехать в общежитие и страдать в одиночестве, но Сережа не мог, просто не видя другой жизни. Думать о взаимности было приятно, сладко, тепло, но горечь от осознания этой несбыточной мечты кроваво ранила в самое сердце.       На улице все также валил снег. Болело горло, гудела голова, неприятная сырость в ботинках и насморк жутко раздражали, выбивая из мыслей. Как же хотелось просто не думать о глупой и такой банальной для дешевых мелодрам влюбленности.

***

      Вечер был по обыкновению тоскливый и невыносимо холодный. Сережа сидит в своей излюбленной позе у окна, как и вечер назад. Его жизнь с каждым днем все больше становится похожа на день сурка: ранний подъем, минимум сна, из-за чего всегда болят глаза, поход в универ, питерское метро, которое кажется невозможно грязным и неприятным, одинокий вечер и урчание в животе. Последнее время его слишком часто настигали мысли, одна тоскливее другой. Он не мог сказать, что думает о чем-то конкретном, но вся жизнь с наступлением ненавистной зимы стала похожа на серый ком, вереница одних и тех же событий заставляла нервничать и закрываться в себе все больше и больше. Разумовский тонул в своей неиссякаемой грусти. Каждое мгновение было наполнено душевной болью, тоской, которая так сильно ранила в сердце, отзываясь потом пульсирующей болью во всем теле. Даже Олег не мог спасти его от этой пытки. Сергей чувствовал себя виноватым, ведь Волков старается из последний сил, чтобы хоть как-то помочь лучшему другу. Сережа знает, чувствует каждой клеткой тела эту заботу.       Ему так чертовски стыдно за свою влюбленность. Олег никогда не проявлял к нему знаков внимания в романтическом плане, что означало только дружеский, почти родственный трепет и переживания. Был лишь один случай, который заставил Сергея задуматься.       Это произошло в их беззаботные семнадцать лет. Не зря столько стихов и песен написано об этом теплом возрасте, когда кажется, что весь мир лежит у твоих ног. Выпускной проходил прямо в их старенькой четырехэтажной школе. Позади было одиннадцать тяжелых лет обучения. Несмотря на все разногласия, сейчас, находясь в украшенном спортзале среди кружащихся в танце девушек в пышных платьях и осторожно держащих их за талию молодых людей, Сережа чувствовал такое родство душ. Они росли друг у друга на глазах: делились ручками в начальной школе, бегали по этажам в пятом классе, вместе переживали перед контрольными и экзаменами, дрались за честь и достоинство на заднем дворе. Теперь они юные и невообразимо красивые в этих нелепых костюмах и платьях кружились в медленном танце, только пробуя на вкус начинающуюся взрослую жизнь. Совсем скоро начнется суета с подачей документов в университеты, заселения в общежития, но это вовсе не то, что волновало их в этот трепетный момент.       Олег появляется буквально из воздуха за спиной Разумовского. Все, о чем сейчас может думать затуманенный эмоциями мозг Сережи — то насколько Волков выглядит беззаботно и молодо в этом строгом черном костюме и официальной белой рубашке. Он был настолько красив в тусклом свете спортзала, что юноше начало казаться, будто они совсем одни. — Я хочу поговорить, — горячее дыхание обдает мочку уха, отчего Сергей еле заметно вздрагивает и покрывается мурашками. От Олега пахнет дешевым шампанским, и Разумовский не может сказать, что удивлен тому, что друг решил выпить с одноклассниками за школой. В конце концов, точно не ему судить Волкова за рискованный выбор.       Они незаметно выходят из спортзала в школьный коридор, залитый желтым теплым светом старой люстры. Олег, неожиданно для друга, хватает его за руку и тянет в ближайшую кладовку, где хранится инвентарь для уборки. В подсобке темно, почти ничего не видно, и Разумовский долго моргает, пытаясь привыкнуть к темноте. Он чувствует, как руки Волкова обхватывают его талию и крепко прижимают к себе. От внезапности юноша ойкает и замирает, не зная, что делать. Это вовсе не первые их объятья, но Олег никогда не обнимал его так: нежно, влюбленно и чувственно. Его шею обдает теплым дыханием друга, и на мгновение кажется, будто на коже останется след. Волков трется носом о манящую лишь своим видом шею и вдыхает его родной запах. Сережа всегда пахнет дешевым шампунем с грушей. Порой Волкова преследует этот запах, от которого невозможно отделаться. Разумовский шумно выдыхает и смущенно обнимает в ответ. Как же хорошо, что его покрасневшие пятнами щеки и уши не видно в кромешной тьме тесного помещения. Интимность этого момента зашкаливает на максимум, а бешеное биение сердца обоих стучит в ушах оглушающе громко. Олег, также непредвиденно, как и до этого, разрывает объятья и быстро скрывается с «места преступления». Сергей ошарашенно стоит еще пару мгновений после чего решает вернуться обратно в спортзал. Он еще не знает, что этот случай будет снится ему долгое время каждую ночь, а желание сблизиться как можно сильнее с Олегом возрастет до необъятных размеров.       Сергей тоскливо улыбается воспоминаниям, чувствуя нарастающую по школьным временам ностальгию. Все было как-то проще или хотя бы казалось таковым. Тогда не нужно было думать о деньгах, коммуналке, долгах и прочих прелестях самостоятельной жизни. Возможно, это всего лишь очередное эмоциональное выгорание и уже ставшая хронической усталость, но Разумовский так сильно не хочет чувствовать весь этот шторм из эмоций в своей голове.       Юноша вздыхает, вспоминая о пролившемся на плиту утреннем кофе, который точно успел засохнуть за это время, и отправляется на кухню оттирать это безобразие. Сейчас ему кажется, что лучше хотя бы чем-то занять себя, дабы избежать приближающуюся истерику, в порыве которой он сможет проплакать несколько часов подряд. Часы громко тикают, оповещая о наступлении вечера. За окном уже полвосьмого, и Сережа, незаметно для самого себя, улыбается, понимая, что совсем скоро дома не будет так оглушающе тихо и уныло.

***

      Олег думает о том, насколько нелепо он выглядит со стороны с букетом желтых тюльпанов в руках. Цветы выглядят слишком уж по-весеннему, но Волков точно уверен, что Сережа обрадуется им. Да, это действительно выглядит странно, но он не смог удержаться, проходя мимо цветочного рядом с метро. Откуда такие живые и солнечные тюльпаны в ужасно хмурую питерскую зиму? Парень улыбается, взглянув на букет, отчего на душе становится чуточку теплее.       До дома остается пару коротких станций, которые стремительно пролетают за окном поезда. Юноша со всех ног несется домой, зная, что его давно ждут. Пришлось задержаться на работе из-за поставки новой партии цветов и помочь Кате разобрать большие и свежие букеты.       До обшарпанной двери старенького дома остается несколько метров. Только сейчас Волков замечает, как быстро шел все это время. Раскрасневшиеся от мороза щеки начинают оттаивать только на лестнице в подъезде. Он неловко взъерошивает волосы и, отыскав в кармане пуховика ключи, ловко справляется с железной дверью.       На кухне слышно играющее радио, которое Сережа обычно никогда не включает и тихое подпевание песням. Олег усмехается, вспоминая, как друг обычно негодует от глупых популярных мелодий. Бесшумно положив букет на тумбочку, юноша быстро снимает куртку и разувается, проходя на кухню. Он останавливается в дверном проеме и улыбается, наблюдая за тем, как Разумовский пытается оттереть плиту от выкипевшего кофе. Сережа сейчас настолько домашний и уютный в своем растянутом вязаном свитере и с дурацкой гулькой из огненно-рыжих волос на макушке. — У меня для тебя сюрприз, — вместо приветствия произносит Волков, продолжая смотреть на друга. — Ты чего так пугаешь! — слишком сосредоточенно спасая плиту, Сергей не заметил, как Олег появился рядом. — Я стою тут уже пару минут, — констатирует факт парень, подходя ближе. Он неловко мнется на одном месте и достает из-за спины руки, нервно сжимающие букет, — Это тебе. Знаю, глупый праздник, но мне просто захотелось тебя поздравить.       Сережа несколько раз быстро моргает и заливается краской. Теперь смущение красными пятнами расплывается по его шее и щекам. Он глупо улыбается и забирает из теплых рук цветы. — Спасибо, — по его внешнему виду теперь точно нельзя сказать, что Сережа ненавидит день святого Валентина. Сейчас юноше начинает казаться, что это лучший праздник в году.

***

      Вазы в доме не оказалось, поэтому цветы красуются на подоконнике в комнате в литровой банке из-под варенья. Сережа весь вечер не может удержаться от глупой улыбки, ловя взглядом солнечный букет. Теперь унылый вид на заснеженных двор украшен тюльпанами, похожими на солнечных зайчиков.       Разумовский зевает и потирает глаза, сидя на кухне и наблюдая из-под выбившейся челки за Олегом, который моет посуду. Юноша тихонько поднимается с табуретки и, не отдавая отчет в своих действиях, подходит к Волкову сзади, обнимая со спины. Руки удобно сложены на чужой талии, голова лежит в области лопаток и, кажется, что это самая идеальная поза для объятий, в которых Сергей готов простоять несколько тысячелетий. — Ты чего? — тихо спрашивает Олег, чувствуя, как сердце начинает биться сильнее обычного. — Извини, мне нельзя такого делать, я знаю, — Сережа не может заставить себя уйти в комнату и лечь спать, а завтра сделать вид, что все это глупости и вообще нелепая случайность, ничего более стечения обстоятельств. — Ты заставляешь меня не домывать посуду, — шутит Волков, выключая воду и разворачиваясь к Разуму. Он быстро перехватывает инициативу и уже сам прижимает к себе. Парень утыкается в рыжие и такие любимые волосы, неизменно пахнущие грушей, — Могу сказать глупость? — Олег нервничает слишком сильно, не замечая, как сильнее сжимает в своих руках хрупкое тело Сережи. — Попробуй, — дрогнувшим голосом отвечает он, утыкаясь в местечко между шеей и ключицей. — Я люблю тебя. Давно. Мне кажется, что это никогда не сможет закончится, — голос становится хриплым, и Олег совершенно не узнает его. Руки начинают подрагивать, а молчание, затянувшееся на несколько долгих мгновений, кажется невыносимым, — Я пойму, если ты захочешь не общаться со мной. Я могу переехать, если потребуется, — торопливо добавляет Волк, ссутуливаясь. — Ты хочешь, чтобы это закончилось? — поднимая глаза, осторожно спрашивает Сережа. — Никогда. Я хочу любить тебя вечность и еще столько же, — Олег чувствует, как Разумовский дрожит в его руках и не знает, что с этим делать, — Ты только не нервничай. Мы можем забыть этот разговор, если хочешь, — начинает тараторить он, понимая, что напряжение сковывает плечи и спину. — Ты дурак. Глупый и совершенно непробиваемый, — Сережа говорит тихо, его прерывают лишь надоедливые капли, падающие в раковину из старого крана, — Я не хочу, чтобы ты так говорил. — Я пойму, если ты не любишь меня так, как я тебя, — Волков готов начать плакать от того, насколько сильно нервничает. Он не хочет отпускать свое рыжее несчастье ни на секунду. — Я люблю тебя тоже, как ты можешь этого не понимать? — Сергей чувствует, как соленые слезы начинают стекать по его раскрасневшимся щекам, — Обещай, что не будешь говорить такое. Я не хочу, чтобы ты уходил. — Я не уйду. Никогда. Я не сделаю этого, — Олег расплывается в улыбке, взяв заплаканное лицо Сережи в ладони и стирая дорожки слез с его щек, — А ты обещай, что не будешь так плакать. Я совершенно не знаю, как тебя успокаивать. — Просто поцелуй меня, — улыбаясь сквозь слезы, Разум тянется к желанным губам и прикрывает глаза.       Олег целует трепетно, заботливо и так чертовски аккуратно, будто боится сделать что-то не так. Сережины обжигающие губы такие сладкие и податливые, что Волков забывается окончательно, теряясь в пространстве и времени.       Они вместе. Больше ничего не может быть таким важным и нужным, как понимание того, что это навсегда. И даже тусклая питерская зима станет менее ненавистной, если оставаться в любимых руках.