Принцы и ягоды

Кили нет и двадцати, его считают мальчишкой — а он и не против. Другое дело — Фили. И не в пяти годах разницы дело, нет. Дело во взгляде, остром, как стрела, дело в рассудительности, в умении увидеть выход там, где вроде бы завал, тупик. Даже дядя иногда прислушивается к старшему племяннику, хоть и не подает виду. А уж Кили — Кили слушает его, открыв рот и не сводя глаз. Да он и так их не сводит — может быть, с того часа, когда впервые увидел над колыбелью лицо брата. Кили этого не помнит, но помнит душа Кили. Душа — так говорят люди. А дядя говорит, что у гномов нет души; но что же тогда взмывает из груди под облака, стоит Фили улыбнуться или подмигнуть брату? Кили не боится неба — ему не довелось пожить в пещерах, он всегда видел над головой голубой свод, а под ногами — зеленую траву. Эребор для него старая легенда, но если Фили скажет, что нужно идти за Торином и отвоевывать Гору, Кили пойдет. Нет такого места на свете, куда бы он не пошел за Фили – пусть даже в чертоги Махала. На широких полянах Кили собирает спелую землянику, и небо смотрит на него строго, как Фили, и вдруг улыбается солнечным глазом из-под рыжих ресниц. Миска полна, а ягод еще немеряно, и Кили набирает в горсть отборных, крупных, рубинами сверкающих под жаркими лучами. И вдруг замечает в тени, под деревом, Фили. Сквозь густую крону не пробиться и полуденному лучу, но и без того Фили будто светится: золотые волосы, серые глаза, полуулыбка — лучше всякого смеха. Кили подходит ближе, взлохмаченный, потемневший от солнца, пьяный от зноя, с красными от ягод губами — воин, не король. Тянет Фили горсть с земляникой, тот смотрит то на ягоды, то на Кили, и что-то вспыхивает в серых глазах — властное, непреклонное. Он кладет руку на шею брата, пальцы путаются в волосах, а губы – в губах. Кили не сопротивляется, не протестует, он податлив, как переспелая ягода, он верит: Фили знает, что лучше, что правильно… Так и оставшаяся в ладони земляника мнется в жестком кулаке, просачивается сквозь пальцы сладким соком, и после они оба долго еще пахнут земляникой, летом, полднем Средиземья.

* * *

Сухари да солонина, да вода из родников — вот и вся походная еда. До Шира неблизко, кашеварить Торин не разрешает — времени жалко. Говорит, с голоду не помрут. Не помрут, конечно, да ведь надоело уже. Кили хочется горячей еды и холодного эля, а есть только вишня — еще недозрелая, с обманчивой алостью, под которой твердоватая мякоть и кислый сок. Но Кили рвет ягоды, морщится, но ест: хоть какой-то свежий вкус, отличный от набившего оскомину вяленого мяса. Подумав, он набирает вишню и в ладонь: для Фили, набирает и думает, и первая в жизни морщинка залегает между его бровей. С начала похода Фили стал другим: не настолько, насколько Торин, но другим. Над головой дяди словно бы пылает корона, но и Фили будто носит невидимый наследный венец. Кили знал, что так когда-нибудь случился, но не думал, что это переменит Фили. Чуть суше, чуть строже, чуть старше — но Кили хватает этого «чуть», чтобы уловить, почувствовать перемену. А редкие ночные встречи теперь и вовсе сошли на нет: рискованно в походе, намекнул Фили, слишком много глаз вокруг, слишком много ушей. Фили всегда знает, что лучше и правильней. Вот только… Есть что-то еще, но что, Кили не может понять. Оттого и полюбил бродить один во время привалов, ломая голову, что же он упускает. Спросить бы у Фили: но венец мешает. И вот сейчас, с полной горстью вишни, Кили готов задать вопрос, и спешит к брату, как давно уже не спешил. Огибает камень, отводит мешающую ветку, да так и замирает. Двалин стоит перед Фили на коленях, голова размеренно кланяется — вверх-вниз, вверх-вниз, берет глубоко, как Фили любит, Кили ли не знать. И поднимает глаза на Фили, на серьезное лицо под короной золотых волос — только прикушенная губа выдает того, частое дыхание да пот на висках, Кили не может видеть отсюда, но и без того знает. «Мой король, — выдыхает Двалин после, будто клятву верности приносит, и в его взгляде преданность и обещание: хоть в огонь, хоть в варгу в пасть, и не за Фили — впереди него. — О мой король…». «Мой, — молча возражает Кили. — Не ты умрешь за него, Двалин. Не тебе стоять рядом». Гагатовый венец вычерчивает солнце в волосах Кили, а из кулака сочится кислый сок — ягодная кровь, дар лета.