Золотое правило

* * * Джим, закинув длинные тощие ноги на подлокотник дивана, удобно устраивает голову у Себастьяна на коленях. Он рассматривает выполненный на заказ охотничий нож, вертит его в руках, пробует подушечками остроту лезвия, в конце концов режется, с любопытством смотрит на ярко-красную капельку. Прежде, чем она упадет и испачкает боссу рубашку, Моран ловит его руку и подносит палец к губам, слизывает кровь, чуть жмурится. Солоно и почему-то вязко. Словно это не кровь, а совершенно особый клей, цемент, который ещё больше сковывает их друг с другом. Джим фыркает и выдергивает руку. — Тебе, пожалуй, понравится то, что ты сейчас услышишь... — Джим почти мурлычет, довольный, расслабленный, ёрзает затылком, устраиваясь удобнее. — Ты помнишь Тони Мэтьюза? Он же Мясник Тони. Он недавно открыл одно весёлое заведение. С виду — публичный дом, но он торгует оружием, и на моей территории. Мне это не нравится. Себастьян не слушает. Он думает о Тони-мать-его-Мэтьюзе. Он хочет сломать ему запястья, одно за другим, услышать этот хруст, нежный и отвратительный, увидеть, как молочно-белые кости проткнут кожу. Себастьян хочет видеть, как искривится от боли некрасивое, надменное лицо, как оно побледнеет, как остекленеют глаза, консервируя выражение боли и страха. Два красивых сосуда, наполненные страданием. Себастьян моргает. — Земля вызывает Морана, — Джим нетерпеливо щелкает пальцами у него перед носом. — Извини, я задумался. — Я вижу, — Мориарти фыркает. — Мы говорили о борделе Мясника Тони... Себастьян вновь видит лицо Тони перед собой, искаженное, измученное, и кровь приливает к щекам, к низу живота. Это совсем не похоже на возбуждение, но адреналин впрыскивается в вены, течет по всему телу, его слишком много. Передозировка неизбежна. — Тони крышка, — хрипло произносит Себастьян. Джим слегка улыбается. — Я рад, что ты вынес самое главное из нашего разговора, — в этом тягучем голосе с ирландским акцентом тоже яд, но к нему у Морана давно выработался иммунитет. — Не знал, что ты настолько злопамятен. — Я просто всегда плачу по счетам. Этот ублюдок мне задолжал. В воображении Себастьяна ломаются и ломаются кости, и Тони скулит, ползает на коленях, прижимая к груди искалеченные руки, баюкая их. Себастьян медленно подносит пистолет к его лицу, дуло входит в рот. Стучащие от страха зубы лязгают о металл. — Начнём веселье? — спрашивает Себастьян в своей голове, и воображаемый Тони обреченно закрывает глаза. * * * Это случилось почти полтора года назад. Если точнее, год, четыре месяца и двадцать два дня. Не то чтобы Себастьян считает, просто у него хорошая память на цифры и даты. Эту дату он не может забыть потому, что так и не поквитался с ублюдком, для которого давным-давно зарезервировано место в преисподней. (И хотя Себастьян исходит из концепции "все там будем", он пока не торопится в свой котёл.) Они с Джимом тогда работали вместе около года, но Моран уже успел... привязаться к боссу. Странное слово, правда? И странное чувство, которое очень сложно описать. Дикий коктейль из уважения, интереса, одержимости и ещё черт знает, чего, взболтать, но не смешивать. Уже тогда Себастьян без колебаний отдал бы за Джима жизнь. Джим с самых первых дней знакомства был умен, удачлив и чертовски самоуверен. Себастьян до сих пор думает, сколько седых волос приобрел благодаря неуступчивости босса и его желанию сделать всё по-своему. Но в итоге они сработались, научились доверять друг другу (по крайней мере, то, что возникло между ними, больше всего походило именно на доверие), а Джим успешно карабкался вверх по карьерной лестнице преступного мира. А потом произошло то, что навсегда изменило отношение Себастьяна к Мориарти, то, что он не любит вспоминать, но к чему каждый раз всё же возвращается мыслями. * * * — Себастьян, встреча один на один подразумевает, что не будет больше никого, — недовольно тянет Джим, придирчиво изучая себя в зеркало. Идеально подобранный костюм, неброский, но знающие люди оценят и покрой, и стоимость, галстук в тон, повязанный с такой нарочитой небрежностью, которая требует корпения перед зеркалом. Волосы аккуратно уложены гелем (Себастьян всегда фыркает, втайне радуясь, что гель хотя бы не имеет сладковатого, /девчачьего/ запаха), ботинки начищены, улыбка столь же дружелюбна, сколько фальшива. — Я не хочу отпускать тебе одного к Мэтьюзу. Я ему не доверяю, — недовольный Себастьян смотрит на него, прижавшись к дверному косяку и скрестив руки на груди. — Снова твои предчувствия? — Джим морщится, разворачивается, чтобы взглянуть Себастьяну в глаза. — Сколько раз они спасали тебе жизнь? — парирует тот, уже понимая, что не переспорит Джеймса, тот слишком упрям, слишком привык действовать так как ему вздумается. — В этот раз ты ошибаешься, — улыбается Джим. Через час, когда громилы Мясника Тони вырубают его, ждущего у входа в дорогой ресторан, Себастьяну как никогда хочется, чтобы так и было. Чтобы он просто ошибся. Наверное, это можно назвать везением — Себастьян оказывается крепче, чем ожидалось, поэтому он приходит в себя до того, как его бездыханное тело выкинут где-нибудь на окраине Лондона или зальют бетоном. Он в машине, сидит, зажатый между двумя телами, и требуется не так уж много времени, чтобы вырубить одного, второго, затем водителя. Перехватить руль и спасти их от аварии оказывается чуть сложнее, но Себастьян справляется. Всё-таки сегодня слишком много полагаются на оружие и слишком мало на собственные силы, ловкость, умения. Это тоже везение — то, что его недооценили, не убили сразу, а теперь он может вернуться к этому гребаному ресторану, мчась на красный, нарушая все, что только можно нарушить... Конечно, там уже нет ни Джима, ни Тони. Себастьян сдерживает разочарованный стон, подавляет желание впечатать кулак в ближайшую стену, поглубже зажимает бок, по касательной задетый пулей. Кровь пачкает светлую рубашку, приходится застегнуть пиджак, чтобы скрыть это. Боль... терпимая. Поэтому Моран не тратит время на то, чтобы залезть в бардачок их машины за обезболивающим, некогда, нужно спешить. Ему в голову приходят три места, куда могли увезти Джима — он сделал домашнюю работу на отлично, разузнал про все точки, куда Тони может возить неугодных. Только здесь его везение заканчивается. Три места в разных частях города, какое выбрать первым? Два раза Себастьян промахивается. Он расстреливает несколько своих и чужих обойм, обзаводится синяками и кровоподтеками, оставляет за собой горы трупов, но не обнаруживает Джима. Третье место — огромный заброшенный склад. Совершенно неоригинально и так неудобно для поисков. Себастьяна к этому моменту уже порядком потряхивает, перед глазами плывет, кровь, кажется, остановилась, но противная слабость ввинчивается в него противным и непреклонным буром. Сколько прошло времени? Два, три, четыре часа? Сколько он валялся без сознания на заднем сидении, сколько времени нужно было для того, чтобы увезти Джима?.. Себастьян смаргивает алое марево и упрямо движется вперед, удобнее перехватывая пистолет. Он не знает, что будет делать, если Джима не окажется и здесь. Об этом сейчас лучше не думать. Драгоценное время уходит, пока он короткими перебежками передвигается по огромным пустым площадям. Наконец, удача улыбается ему — чуткий слух улавливает голоса, звуки ударов, чей-то изломанный смех... Себастьян подбирается, как дикий зверь перед прыжком. Он двигается быстро и бесшумно и скоро добирается до комнаты, из-под приоткрытой двери которой пробивается тусклый свет. А потом в его голове что-то срабатывает, щелк — и вся осторожность позабыта, потому что он сперва, делает, а уже потом думает. Миг — и Себастьян уже внутри, перед этим даже не оценив обстановку, не узнав, сколько внутри людей, вооружены ли они, как расположены. Он стреляет бездумно, рефлексы срабатывают безупречно, и его руки действуют куда более профессионально, чем сам Моран. Ублюдков шестеро, у каждого есть пистолет, но это их не спасает — слишком увлечены игрушкой, слишком расслаблены, слишком медлительны... Но их больше, и когда Себастьян успевает уложить четверых, двое берут его на прицел. Звуки выстрелов гулко отражаются от стен огромного пустого помещения, оглушают, а потом его что-то толкает в левое плечо. На автомате Себастьян падает, перекатывается, чувствуя даже сквозь одежду, как царапает тело бетон, отмечая это абсолютно произвольно, не задерживаясь на этой мысли. Ещё пара выстрелов, промах, отметить положение Джима — не зацепить бы его — и как же хорошо, что этим кретинам не хватает мозгов поднести ствол к виску Мориарти. Себастьян бы сдался, пожалуй. Еще выстрел, запасная обойма приходится кстати, пока Себастьян прячется за провонявшими плесенью ящиками, пальцы почему-то становятся непослушными. Перед глазами — кровавая пелена: образ голого, привязанного к стулу Джима никак не стирается из памяти, но сейчас нельзя отвлекаться, он поможет боссу позже. Если выживет. Его окружают вполне профессионально, снова гремят выстрелы, но Себастьян умело уклоняется, а потом стреляет в ответ. Когда последний из похитителей затихает, Себастьян выпрямляется и подходит к Джиму. Он выглядит ужасно: кровоподтеки по всему телу, царапины, кажется, следы от ножа, ожоги. За несколько часов кто-то пытался выжать из ситуации по максимуму. (Чуть-чуть позже Себастьян увидит характерные следы от пальцев на бёдрах Джима. Значит, его еще и изнасиловали. Себастьян никогда не спросит об этом.) — Нужно уходить, — единственное, что может сказать Себастьян, не сводя глаз с Джима. — Тогда, блядь, отвяжи меня! — голос Джима прежний, язвительный, но Себастьян слишком хорошо его знает, чтобы не заметить ломкие нотки. И пока Себастьян расправляется с грубой, туго затянутой веревкой, Джим буравит его взглядом. А потом говорит: — Ты ранен. Плечо, как-то отстраненно думает Себастьян. Ну да, это был выстрел. Интересно, пуля сейчас в нем или прошла на вылет? Почему-то он совсем этого не чувствует, словно мозг заблокировал все ощущения, способные ослабить его. Не сейчас. Сейчас главное — Джим. — В первый раз видел, чтобы ты действовал так непрофессионально, — выплевывает тот, и Себастьян отшатывается, словно его ударили. — Не знал бы, на что ты способен, тут же уволил бы. Моран молчит. Все его эмоции не имеют смысла, всё, что он мог бы сказать, Джим расценит как слабость. — Что они от тебя хотели? — спрашивает он вместо этого. Джим поднимается, пошатываясь, но умудряется устоять на ногах, растирает запястья, морщится, сплевывает кровавую слюну. — Тони хотел мой бизнес, — хмыкает он. — А когда понял, что не получит ничего, отдал меня своим мальчикам поразвлечься. Долго мы тут будем стоять? — Нужно найти твою одежду. Или тебе придётся надеть что-то с одного из трупов. — Меня устроит твоя рубашка. На улице темно, я как-нибудь сумею добраться до машины, в багажнике есть футболка и джинсы, — Джим нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Себастьян кивает и снимает рубашку. — Она в крови, — машинально замечает он, глядя на расплывшееся пятно. Такое же на его светлой футболке. Джим вдруг подходит ближе, кончиками пальцев обводит кровавый след по краю. Это словно его способ сказать "извини". По крайней мере, Себастьяну нравится так думать. Джим надевает рубашку, которая велика ему как минимум в два раза, а потом фыркает: — Плевать, — и неизвестно, к чему относится его замечание. Они добираются до дома очень быстро, Себастьян мчится в нарушение всех правил. Переступив порог их квартиры, Джим бурчит "я в душ" и закрывает за собой дверь. Себастьян идёт на кухню, достает аптечку, а потом сползает по стене, закрывает глаза. Слабость обрушивается на него внезапно, тело наливается свинцом, и он стонет сквозь сжатые зубы. Пуля прошла по касательной, поэтому всё, что ему нужно, — стянуть футболку, вылить на рану полфлакона антисептика, а потом, матерясь, в несколько грубых стежков стянуть края. Хочется выпить, но до бара нужно идти, а он пока не в состоянии. Насухую проглотив несколько таблеток анальгетика, он закрывает глаза и какое-то время сидит, вслушиваясь в тишину. Джим довольно долго не выходит из ванной, и Себастьян начинает беспокоиться. Его босс — тот ещё псих, с него станется выкинуть, что угодно. Поэтому Моран не колеблется, когда здоровым плечом высаживает дверь и вваливается в ванную, чуть не сбивая Джима с ног, окончательно обессиленный этим порывом. — Совсем ебнулся? — недовольно, но как-то тускло возмущается Джим. Он стоит перед раковиной, голый, взъерошенный, одежда кучей лежит на полу. Душ включен, и вода льётся в ванную, забрызгивая всё вокруг горячими каплями. — Я волновался, — коротко отвечает Себастьян. Он смотрит на синяки на плечах Джима, скользит взглядом ниже, ловит отражение в мутном, покрытом испариной зеркале. Алые узоры на груди и животе. Росчерки, оставленные ножом одного психопата на теле другого. — Всё в порядке, — Джим вдруг встряхивается, улыбается нехорошо, так, как улыбается всегда, выкладывая Морану за завтраком очередной план, включающий убийства, взрывы и черт ещё знает, что. — Поверь, бывало и похуже. А теперь иди на хер, я хочу всё-таки принять душ. Себастьян какие-то секунды пристально смотрит на него, а потом кивает и выходит, аккуратно приставив на место выломанную дверь. * * * Тогда Джим запретил Себастьяну трогать Мэтьюза, хотя тот мог бы его достать. — Не сейчас, — по одному ему ведомой причине отрезал он, и на этом поставили точку — на целых полтора года. И вот время пришло, и Себастьян не может унять нетерпение. В его жизни было много уебков, и всех он обычно наказывал, поэтому Тони — прокол, сбой в системе, незакрытый гештальт. Ни до, ни после него Джима никто не трогал и пальцем — уж Себастьян постарался. Они планируют операцию, Себастьян лично инструктирует каждого, кто пойдет с ними брать бордель Тони. Предельно серьезным тоном он говорит, что лично кастрирует каждого, кто облажается. Джим наблюдает за ним с усмешкой, но ничего не говорит. А потом приходит час икс, и у Себастьяна звенит в ушах от визга размалеванных шлюх, мимо которых они проходят, чтобы добраться до Тони. В кабинете Тони один — его охрана полегла под дверьми, и Джим брезгливо переступает тела. — Не стал бы этого делать на твоём месте, — осуждающе говорит он, замечая, что Мэтьюз тянется к пистолету. Себастьян держит ублюдка на прицеле и не сводит с него глаз, но он знает, какое выражение лица сейчас у Джима, какая расслабленная с виду у него поза и как сильно он сейчас наслаждается моментом. — Слышал когда-нибудь про категорический императив Канта? Или нет, лучше про золотое правило нравственности, больше подходит моменту. Мэтьюз смотрит с такой зашкаливающей ненавистью, что её можно ощутить почти физически. — Убей меня, и покончим с этим. — Не так быстро. Я ведь не зря упомянул Канта? Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, — в голосе Джима слышно удовлетворение. — Всё кончено, Тони. Все твои люди мертвы, а бывшие партнеры знают, какими методами ты ведешь дела. Так что хорошей памяти о тебе не останется. А теперь... Думаю, я вас оставлю, мальчики. Джим выходит, плотно прикрыв за собой дверь, и Себастьян опускает пистолет. Он ему пока не понадобится. Они с Мэтьюзом наедине, и один только Бог (если он, конечно, есть) знает, как долго Моран этого ждал. * * * — Знаешь, сколько костей в запястье человека? — спрашивает Себастьян таким обыденным тоном, словно просит передать ему соль за обедом или спрашивает у прохожего, который час. Тони начинает крупно дрожать. Он много чего повидал, но эта холодная отчужденность в светлых глазах Морана заставляет его цепенеть. Тони чувствует холодное дыхание смерти на своём затылке. — Их восемь, — не дождавшись ответа, подсказывает Себастьян. — Точнее, шестнадцать, раз запястий у нас два. Не будем тянуть время? И вот тут он улыбается. Тони закрывает глаза и только сильнее зажмуривает их в тот момент, когда раздается первый тошнотворный хруст. * * * Себастьян возвращается домой на рассвете, опустошенный, вымотанный. Месть никогда не приносит желаемого облегчения, но ему всё-таки чуть-чуть легче дышать. Он открывает дверь бесшумно, без малейшего звука проскальзывает в квартиру. Ему не нужен свет, он прекрасно помнит, что и где стоит, поэтому ни обо что не спотыкается и ничего не роняет. Он идёт в ванную, щёлкает выключателем, медленно раздевается. В зеркале отражается усталый светловолосый мужчина с кровоподтёком на лице. Себастьян хмурится. Он не любит, когда у кого-то все-таки получается его достать. Тони очень цеплялся за свою жизнь. Он ступает в ванную, выворачивает краны, запрокидывает голову, подставляя лицо тугим струям. Это почти больно, особенно покалеченной скуле, но в то же время безумно хорошо. Какое-то почти метафизическое очищение. Внезапно Моран чувствует чье-то присутствие и резко оборачивается. Джим стоит перед ним босой и в забавной пижаме со Спайдерменом, взъерошенный со сна. — Ты вернулся, — выносит он вердикт. А потом смотрит вниз, на то, как всё ещё розоватые струйки воды убегают в слив. — Это не моя кровь, — хрипло отвечает Себастьян. — Я знаю, — легко соглашается Джим, а потом вдруг переступает бортик ванны, оказывается вместе с Мораном под душем — как был, в одежде. Мягкая фланелевая ткань моментально намокает, облепляет тощее тело, а Джим жмётся к нему, бестолково обхватывая руками, горячечно что-то шепчет. Себастьян не может разобрать ни слова. И вдруг Джим неожиданно внятно произносит: — Спасибо. И Морану не нужно объяснять, о чем он. Потом они целуются — неловко, стукаясь зубами, как младшеклассники на школьном дворе. Это всегда было между ними, напряжение, потрескивающее электричеством. Себастьян думает, что хотел вжать своего босса в мокрый кафель с самой первой встречи. Ему становится смешно, и он фыркает Джиму в рот, путается пальцами в вымокших черных волосах, действительно впечатывает Джима в стену, прижимая своим телом. Мокрая ткань елозит по голой коже, и Моран точно знает, как неприятно она липнет к телу, поэтому торопливо расстёгивает мелкие пуговицы, буквально вытряхивает Мориарти из мокрой тряпки. Потом приходит черед штанов, с ними всё оказывается сложнее, в ванной скользко и тесно, и Джим цепляется за него, наверняка оставляя синяки на плечах. Просто потрясающая сила хватки для такого худого парня. Наверное, не нужно ничего больше, достаточно просто тереться друг о друга, закусывая губы. Моран обхватывает член Джима, двигает рукой торопливо и жадно. Они вновь целуются, и Джим тоже ласкает его, движения неритмичные, рваные, он всё время сбивается, замирает, ловит ртом воздух. Так хорошо и правильно. И разрядка, которой они достигают почти синхронно (сперва Джим — с коротким и гортанным стоном, потом Себастьян, на выдохе произносящий его имя), является самым лучшим способом сбросить напряжение... Черт, всех последних лет. Полутора так точно. — Выруби эту гребаную воду, — бормочет Джим, и Себастьян подчиняется. В голосе Мориарти прорезаются более привычные, уверенные интонации. Но он всё ещё прижимается к Морану, утыкается лбом в его плечо. Без горячей воды, льющейся на них, разом становится холодно, и Себастьян на ощупь стягивает с сушилки полотенце, заворачивает в него Джима. Тот выворачивается из рук, сам выбирается из ванны, и Моран вытирает полотенцем и себя, краем сознания отмечая, что так толком и не вымылся. Впрочем, он смыл с себя чужую кровь, а это главное. Себастьян вдруг вспоминает сцену полуторагодичной давности. То, что случилось сегодня, до странности похоже на её отражение в кривом зеркале. Разве что Джим не выбивал дверь, потому что она не была заперта. Значит ли это, что он тоже беспокоился? Мысль отзывается жгутом, в который сворачивает внутренности. — Джим... — зовёт Себастьян. Мориарти кутается в полотенце и произносит мягко: — Идём спать. В полдень у нас встреча с клиентом. Себастьян кивает, не сомневаясь, что спать они будут в одной постели. Я рад, Джим, хочется сказать ему. Что ты жив. Что мы оба живы. Джим словно чувствует это, улыбается и целует его, прикусывая нижнюю губу. the end