***
Тэхен в очередной раз бродит по улицам с серым мешком, разгребает какой-то металлической палкой груды хлама, чтобы найти что-нибудь для дальнейшего существования. Заглядывает в перевернутые мусорные баки, находит какие-никакие вещи. Всё летит в старый мешок, и Тэхен идёт дальше, негромко ударяя тяжёлым металлом по бордюрам. Трясущиеся ноги сами приводят его в квартал, где дома ещё сохранились. Некоторые здания открывали прохожему комнаты бывших жильцов, выставляли всё напоказ, потому что были без внешних стен. «Самолеты здесь не сильно бомбили, надо посмотреть, осталось ли что-нибудь», — думает Ким, двигаясь к ближайшему дому. Он ходит по квартирам, заглядывает в каждую комнату, собирая тряпки и раздумывая, что было бы неплохо утеплить свою лачугу. Он даже находит вполне хорошую провизию, и это не может не радовать! Взвалив тяжёлый мешок на спину, воодушевлённый Тэхен спускался по лестнице, как вдруг услышал приглушенный кашель где-то внизу. Насторожившись, парень замедлил шаг, затаил дыхание и было хотел тихонько выйти из подъезда, ведь до него оставалось несколько шагов, однако кашель стал громче. Посмотрев на спасительную железную дверь и в сторону подвалов, Тэхен, выругавшись, стянул со спины мешок и пошёл на звук. Дверь была завалена обломками плит с верхних этажей, и Тэхену было это совсем некстати. Подпольная жизнь на пару с голодом сильно его истрепали, оставив телу только кости, обтянутые кожей; с горем пополам парень смог растащить бетон и освободить узкий проход. В подвале пахло затхлостью, сыростью и отдавало мертвечиной. По полу было разбросано что-то мелкое и мягкое, вокруг летал пепел. А в дальнем углу горел костёр, и около него сидел сверток, иногда содрогаясь от громкого кашля. Тэхен подошел ближе, всё так же утягивая грязный мешок за собой, чтобы рассмотреть неизвестного, пока не оказался рядом с огнём. Куча тряпья подняла голову, и из-под лохмотьев показалось худое бледное лицо, обрамлённое чёрными сальными волосами. — Ты кто? — разрушает тишину Тэхен, присаживаясь на пыльную площадку рядом. — Чонгук, — заторможено хрипит лицо. — Что ты здесь делаешь? — Живу. — Прямо здесь? — Тэхен обводит взглядом подвал. — Да. — У тебя есть кто-нибудь? — Не знаю, — шепчет Чонгук, снова содрогнувшись в кашле. Тэхен оглядывает его ещё раз, хлопает по спине, чтобы помочь, и Чонгук отхаркивает что-то, подозрительно похожее на маленькую косточку. Он смотрит на Кима, а после его глаза загораются с интересом, когда тот лезет за чем-то в мешок. Тэхен достает крупные куски сухого хлеба и тёплый балахон, напоминающий чем-то пальто, протягивает одежду и еду рядом сидящему человеку. Чонгук рассыпается в благодарностях, отламывает от хлеба немного, царапая пальцы, и кладет пищу в рот, блаженно прикрывая глаза и расплываясь в улыбке. Чонгук ест неспешно, смакует вкус сухаря, будто не пробовал ничего вкуснее. Тэхен улыбается от увиденного и сам принимается за еду. Чувствуя, что начинает замерзать, Ким поднимается с насиженного места, разминает поясницу и выжидающе смотрит на Чонгука. — Что? — не понимает тот. — Пошли. — Куда? — Ко мне домой, ты здесь не останешься. Чонгук хлопает ресницами в недоумении, а Тэхен тянет его за руку, поднимая с пола. — Одевайся, — Ким кидает взгляд на упавшую одежду, — там снег идёт. Чонгук смотрит то на пальто, то на парня, в его глазах мелькает смущение, и Тэхен понимает это. Он хватает мешок, тащит его до расщелины и выходит из подвала, кинув, что ждёт снаружи. Убедившись, что незнакомец вышел и не смотрит, Чонгук поднимается на ватных ногах, стягивает с плеч нечто, похожее на одеяло, оставаясь в тонких штанах и рубахе. — Если на улице снег, то там холодно, — рассуждает он тихо, пытаясь оторвать от грязного куска ткани хоть клочок, чтобы обмотать шею. Пододеяльник рвётся с треском, Чонгук обматывается материей насколько это возможно, надевает пальто, запахиваясь посильнее, и выходит из помещения, оглядывая свою обитель в последний раз. Больше он сюда не вернется, парень себе это обещает.***
На улице и правда снег. Он неслышно падает на ещё тёплую землю, тает, оставляя грязные мокрые следы. А ещё его немного, но Чонгуку хватает, чтобы протянуть ладонь снежинкам навстречу и улыбнуться подобно ребенку. Тэхен стоит, оперевшись о стену, безмолвно наблюдает за найденышем, думая, где бы найти сигареты и чистую воду. Он окликает Чонгука, взваливает на плечи баул и велит следовать за ним. Они идут, не говоря друг другу ни слова. Чонгук — потрясенный внешним миром, а Тэхен — в собственных раздумьях об бедном парне. Он ведь совсем еще зелёный, наверное, — во, как глаза сияют от восторга. А ведь это просто приближение зимы, кучи проблем, холода и всего самого плохого. Парни доходят до дома Тэхена. Он ставит мешок на землю, оттаскивает бетонную плиту, пропуская гостя внутрь. Вслед за Чонгуком летит сумка с припасами, а потом заходит и сам хозяин, задвигая «дверь» как можно плотнее. В тишине чиркают спичкой, и загорается керосиновая лампа. Тэхен, освещая себе путь, идет к импровизированному камину, чтобы в комнате было светлее. Разжигает огонь, ругается, когда получается не с первого раза, а потом помещение наполняется тихим треском сухих досок и светом. Чонгук рассматривает дом. В самом углу лежит старый, кое-где дырявый матрац, застеленный простыней, на нём пара подушек и колючее, в некоторых местах рваное одеяло, и оно наверняка очень тёплое. Чуть поодаль разместилась широкая доска. Скорее всего, здесь его спаситель кушает. Неподалеку расположился камин, рядом с ним — вешалка, а напротив него стоит дряхленький комод. Чонгуку кажется, что он попал в рай. — Здесь так уютно, — шепчет он. — Как ты смог всё обустроить? Хозяин дома пожимает плечами, пряча улыбку. Тэхен дотаскивает баул до стола и опустошает его полностью. Продукты оказываются на деревянной поверхности, тряпки — на полу, мешок — там же. Он складывает вещи в аккуратные стопки, убирает их в комод, оставляя только еду. Парень просит гостя сесть за стол, а сам принимается за приготовление пищи. В старенькой помятой кастрюльке оказываются нарезанная проросшая картошка, лук, что-то похожее на кость какого-то животного и завявшая зелень. Ким ставит посудину ближе к углям, помешивает варево, и по всей комнате начинает раздаваться запах горячего. Чонгук принюхивается, чувствует, как желудок сворачивает от голода, но не подает вида, что настолько сильно хочет есть. Тэхен всё видит, ставит кастрюльку на стол, когда суп был готов, и достает остальную посуду, подготавливаясь к трапезе. — Сколько ты находился в подвале? — спрашивает он, наливая похлебку в жестяную кружку и пододвигая её к Чонгуку. — Меня спрятали, когда был июнь, — бросает найденыш, смотря с благодарностью и осторожно приступая к еде. — А какой сейчас месяц? Тэхен в недоумении останавливается над своей кружкой, рассматривая чужое лицо. — С июня? — уточняет он. — Ну да, — пожимает плечами Чонгук. — А сколько тебе лет? — В сентябре должно быть семнадцать, — не понимает парень, — что-то не так? Тэхен молчит, переваривая. Июнь, июль, август, сентябрь… а сейчас конец октября. — Почти шесть, — шепчет он шокировано. — Что «почти шесть»? — Почти шесть месяцев прошло, — шепчет Тэхен. — Через пару недель наступит ноябрь. Чонгук ничего не говорит. Он смотрит нечитаемым взглядом сначала на своего спасителя, а потом в сторону камина, где танцуют красивые языки пламени, превращая доски в красные угли. Тэхену кажется, что бедный мальчишка умирает внутри. — Ты не назвал своего имени, — хрипит он. — Что? — Как тебя зовут? — спрашивает Чонгук. — Тэхен. — Тэхен… а есть смысл надеяться, что кто-то из моих близких ещё жив? Ким молчит, заглядывая в тёмные омуты, видит, как в них плещется слабая надежда, что хотя бы один родной человек ещё дышит. А потом мотает головой с сожалением. Чонгук кивает, улыбается натянуто, губы закусывает и глаза опускает, просверливая стол, так и не притронувшись к пище. Тэхен заставляет младшего съесть хотя бы чуть-чуть, хотя самому кусок в горло не лез. Остальное варево отправляется ближе к камину, чтобы не остывало, молодой человек дает своему гостю тёплую одежду для сна и отправляется мыть посуду. Чонгук заторможено снимает пальто, куски пододеяльника с шеи, оставаясь во всё той же легкой одежде. Удивительно, как он не подхватил воспаление легких, проживая в таких условиях все те почти шесть месяцев. Чонгук стягивает рубаху, оглядывает своё тело сверху вниз, замечает ярко выраженные, обтянутые белой кожей ребра и спешит надеть теплую кофту. Он аккуратно складывает свои вещи на полу около матраца, вешает с особой осторожностью подаренное пальто, отряхивает его от пыли и садится перед камином, позволяя себе погреться чуть дольше. Тепло от камина и горячая сытная похлебка потянули в сон, и Чонгук не замечает, как уткнувшись подбородком в острые колени, наконец-то крепко засыпает. И он уже не слышит прихода Тэхена, своё путешествие до кровати и нежных поглаживаний по голове. Чонгуку кажется, что он дома.***
Совместная жизнь сказалась на парнях довольно странно. Чонгук был безумно признателен Тэхену за то, что вытащил его из подвала, и очень хотел отблагодарить. Поэтому утром следующего дня настоял на разделении обязанностей. Тот был в замешательстве, когда услышал просьбу, но долго думать не стал: так будет легче. Поэтому остановились на том, что Чонгук будет хлопотать по дому, а Тэхен — искать необходимые вещи наверху. Чонгук очень быстро учится, Ким отмечает это сразу. В доме поддерживаются тепло и порядок, всегда пахнет на удивление вкусной едой. Без налётов время не проходит, но истребители бомбят не так сильно, как было обычно. Жители отделываются лёгким испугом и осыпающейся цементной крошкой с потолков своих убежищ. Каждый налёт они переживают в углу комнаты, прижимаясь друг к другу в объятиях. Каждый раз Чонгук сотрясается от дрожи, слыша оглушительный грохот, пугается, думая, что бомба приземляется где-то совсем рядом с ними. Тэхен обнимает его, сильно зажимает чужие уши, шепчет, что всё будет хорошо, а сам зажмуривает крепко глаза, утыкаясь лбом в чужую макушку. Вечером тихонько трещат доски в камине, огонь разливается мягким тёплым светом. Тэхен лежит на кровати ближе к стене, смотрит на спокойные танцы языков, обнимает подушку и ловит глазами профиль Чонгука. Он убирает посуду, оставляет кастрюлю с едой у стенки камина, накидывает на плечи пальто и хочет выйти на улицу, как Тэхен привстает на локтях: — Не выходи. — Но ведь, — растерянно показывает Чонгук на грязные чашки. — Я завтра помою, — Тэхен садится, продолжая обнимать подушку. Младший кивает, оставляет посуду на столе и присаживается на пол около камина, наблюдая за огнём. Тэхен садится рядом с ним, не выпуская подушку из рук. — О чём думаешь? — говорит он тихо, нарушая недолгую тишину. — О происходящем, — не скрывает мальчик. — Почему именно наш город? Тэхен жмёт плечами, поджимая губы. Он сам часто задавался этим вопросом. Чонгук смотрит на погруженного в раздумья старшего, потом на огонь, на подушку в чужих музыкальных руках, открывает рот, желая спросить, но передумывает, считая свой интерес некорректным. — Что-то хотел узнать? — замечает его смятение Тэхен. — Тебе неприятно будет, — уклоняется от ответа. — Да брось. — Как ты жил до войны? Тэхен улыбается, взъерошивает чонгуковы волосы, кладёт на бедро подушку, указывая на неё парню. Мальчик ложится и терпеливо ждёт начала истории. — У меня была самая обычная семья, — начинает Ким, утапливая пальцы в смоляных прядях, — мама, папа, братья, сестры, я самый старший. Учился в школе, как и все дети, мечтал о прекрасной взрослой жизни. Я хотел поступить в лучший вуз, покорить столицу, а потом перевезти своих мелких с родителями туда же. Мне казалось, что здесь ловить нечего. У нас было всё, как у всех: мама находилась дома, потому что сестры были совсем маленькими, отец приходил с работы, обязательно приносил какую-нибудь безделушку братьям. Мы садились около камина, и он рассказывал о делах, о дне. Все делились произошедшем, в особенности парни. Хвастались, кто кому нос разбил, кто какую получил оценку, когда спортивные игры. — А ты? Чем делился ты? — подает голос Чонгук. — Я старался молчать. Тогда я устроился на работу в местный ресторанчик, чтобы насобирать хоть какие-то гроши. Я был уже взрослый, не считал, что ежедневные контрольные — особый повод для разговоров. Мне казалось, что родители не гордились мной, и я хотел быть для них как можно лучше. Всегда учился хорошо, участвовал в каких-то соревнованиях, из-за чего подолгу дома не появлялся, но старался помогать маме. Знаешь, она ведь у меня была очень красивая: глаза большие-большие, голубые такие; на руках у неё родинки в созвездия можно составить. Она была очень доброй. А папа — другой, строгий, суровый. Он никогда не кричал на меня, просто смотрел тяжёлым взглядом. Это было хуже всего, но, наверное, благодаря этому удалось меня хорошо воспитать, и… — Как их не стало?.. Тэхен отрывается от камина, смотрит на взволнованного Чонгука. Он говорит горько и тихо-тихо, сочувствующе. Не жалеет. — Накануне мы с папой поссорились, потому что он узнал, что я хочу уехать. Мама нас разнимала, а он кричал, что ни за что не позволил бы мне и шагу сделать из родительского дома. Я наговорил ему много всего плохого и ушёл. Никто меня не искал, это можно сразу понять. А потом полетели самолеты… Тэхен замолкает, сглатывая подступающий к горлу ком. Руки в волосах начинают подрагивать, а по щеке поползла кристальная капля. Ему не больно, нет. Просто утрата до сих пор бьёт по бедному сердцу. Чонгук поднимается, хватается за чужие руки, крепко сжимая запястья. Он сожалеет, что начал ворошить ещё незажившую рану. Но Тэхен мотает головой, улыбается успокаивающе, продолжая: — Я тогда не понял, что произошло. Просто позади меня резко обвалилось здание. Во мне что-то щелкнуло, я побежал обратно со всех ног. Но когда уже был рядом, то увидел одни развалины от нашего дома. Мир перед глазами будто остановился. Я пытался освободить их из-под камней, знал, что они могут быть живы, пока не нашёл… Вновь полетели самолеты, у остальных было время спрятаться, а я сидел около них, смотрел, смотрел и смотрел. Долго бы так сидел на самом деле. Меня соседка окликнула, силой заставила спуститься в погреб, иначе и от меня бы мокрого места не осталось. Я не мог долго оставаться у неё, чувствовал себя должником. И ночью того же дня, когда бомбить перестали, я отправился искать себе убежище. Не все места были безопасны, но всё-таки получилось найти более подходящий дом, довольно неплохо его обустроить, — Тэхен обводит глазами помещение, и Чонгук дергает уголками губ вверх. — Ты хотел бы навестить родных? — Нет. Больно их видеть такими, — голос ломается.***
На вылазку становится ходить всё опаснее. Из-за частой бомбёжки, дома стали более шаткими, однако на высоких этажах сохранились одежда и провизия, если их уже кто-то не забрал, но это маловероятно. В их квартале осталась пара семей, среди которых были Тэхен и Чонгук. В доме еды становилось всё меньше и меньше, холодный ноябрьский ветер проникал во все щели, а воды практически не осталось. Вылазка была необходима, Тэхен понимал, хотя и старался оттянуть её всеми силами. Чонгуку и самому уже надоело сидеть в четырёх стенах, и он всё чаще просился со старшим наверх, хотя и знал про разделение обязанностей. Но в какой-то момент Тэхен осознал, что следующий поход будет очень сложным, и одному ему не справиться. Поэтому было принято решение идти вдвоём. Снег так и валил, а ветер дул ещё сильнее. Тонкие осенние вещи уже не выполняли свою функцию, были годны только на утепление продуваемой лачуги, но двое молодых людей держались хорошо. Чонгук зябко втягивал шею в воротник пальто, прятал озябшие, покрытые красной коркой руки в полудырявых карманах, в то время как Тэхен пытался найти взглядом более примечательное здание. В руках он держал добытую чудом канистру, а Чонгук сжимал в кулаке колючий старый мешок. Наконец, после долгих скитаний по разрушенным кварталам, они доходят до дома, в котором когда-то жил Тэхен. Прошмыгнув внутрь почти развалившегося подъезда, молодые люди принялись исследовать этажи, желая найти провизию и тряпьё для утепления своего дома. Когда Чонгук был отправлен дальше, Тэхен поплёлся туда, куда он не хотел возвращаться. Его квартира отдавала холодом. Стены были разрушены, повсюду пылил бетон. Тэхен ушёл вглубь, проходил мимо заваленных комнат, а перед его глазами пробегали кадры тёплого лета, солнечных лучей, заливавших коридоры золотом, братья и сестры, носящиеся по дому, милая мама, хлопочущая на кухне, и отец, читающий газету в своем кресле. Из зала доносились песни из радиоприемника, а по всей квартире распространялись звуки, которые, бывало, раздражали Тэхена, когда тот пытался учить ненавистную ему математику. А сейчас стояла мертвенная тишина. Тэхен подходит к кухне. К той самой комнате, в которой случилась та злополучная ссора. В которой погибли все его любимые люди. Она была вся завалена бетонными плитами, в неё невозможно было и шагу ступить. Под завалами виднелись обрубки вещей, деревянного стола, гарнитура. Они закрывали то, что Тэхен хотел увидеть в самую последнюю очередь. Тэхен Чонгуку соврал. Он постоянно приходил сюда, разговаривал с пустотой, просил прощения за все свои слова. Он знал, что его никто не услышит, но почему-то верил, что хотя бы так его извинения и мольбы примут, не оставят в стороне… Оперевшись о стену, Тэхен сидит на пыльном полу, прожигает взглядом склеп своих родных и не слышит, как где-то рядом его зовёт Чонгук. Как он робко трясет за плечо, а потом обнимает, прячась в изгибе чужой шеи, желая согреть чужое бедное сердце. Тряпьё, еда и вода набраны, нужно выдвигаться домой.***
На улицах было подозрительно тихо, не слонялись выжившие взрослые подобно парням, не бегали дети, играя в вялые, но активные игры, огибая груды камней своими маленькими тельцами. Вокруг летал только пепел, кружась в танце со снежинками, и гудел холодный ноябрьский ветер. Утягивая за собой тяжёлый мешок, Чонгук кидал взгляды на опустившего плечи Тэхена, который нёс канистру с водой. Вид у него был потерянный и отстранённый, и мальчику это очень не нравилось. Они должны поговорить, чтобы старшему стало легче. Чем ближе они подходили к лачуге, тем легче становилась ноша, и Чонгук готов был уже сорваться на бег, но состояние Тэхена волновало его намного больше, чем собственная безопасность. А ещё очень сильно грузила стоящая тяжёлая тишина. До дома оставалось всего ничего. Чонгук не понял, откуда пошли резкие и точные железные звуки, но, на пару с ними, раздались звуки чавкающей плоти, стонов боли и деревянных шагов. Неужели это то, о чем он думает? — Тэхен? — окликает парня Чонгук, испуганно оглядываясь по сторонам. — Что это? Что происходит? — То, чего боялись все больше всего, — чеканит он, пустыми глазами прожигая проулок, через который они могли спастись, — вторжение… Оглянув проулок, Тэхен хватает Чонгука под локоть, и они срываются на бег. Один дом, второй, третий. Ким судорожно считает здания, ведь до их подвала нужно преодолеть совсем немного, но ослабевшее тело передвигает ногами запоздало, тяжёлая ноша замедляет ход. Страх за свою и чужую жизни бьёт в голове набатом, им нужно выбраться из чертового проулка. Они перебегают некогда проезжую часть, крепко держась за руки друг друга, перед глазами полуразрушенное здание. Вот их дом, осталось совсем немного, они успеют добраться. Заворачивая за угол, Чонгук бежит вперед, чувствует, как за его спиной тяжело дышит Тэхен, утягивая объёмную канистру с водой, видит провал в стене, закрытый бетонной плитой, и готов уже выдохнуть с облегчением, ведь они добрались! Осталось только отодвинуть «дверь», и они будут в безопасности! Но Чонгук слышит позади выстрел и падает ничком на землю. Страх сковал легкие, пелена слёз заслонила глаза, сердце сходило с ума, чуть ли не пробивая грудную клетку. Ещё и мимо кто-то прошёл, пнул Чонгука в лицо, будто убедившись, что парень мёртв, а потом ушёл, пробивая асфальт подошвой армейских сапог. Когда шаги стихли, Чонгук перевернулся на спину, задушенно выдохнул и осторожно поднялся на локтях, судорожно оглядываясь по сторонам. Чуть поодаль, распластавшись по дороге на животе, лежал Тэхен. Канистра рядом с ним была перевернута, из неё потихоньку вытекала вода. Чонгук подполз к нему и подергал его за плечо. Тэхен застонал от боли, и Чонгук только сейчас вспомнил про выстрел, и внутри всё оборвалось. Тэхен закрыл его, принимая шальную пулю на себя. — Тэ, — шепчет Чонгук, толкнув его легонько в плечо, получив в ответ очередной стон, — пойдём, тут осталось немного… Он осторожно подхватывает его, обвив его рукой свою шею, и как можно аккуратнее, не желая причинять большего вреда. Усаживает пострадавшего рядом со стеной, и только потом отодвигает бетонную плиту. Спрыгивая вниз, Чонгук затаскивает Тэхена домой, доводит его до кровати и осторожно укладывает, не тревожа свежую рану. — Я сейчас, — шепчет он, как можно быстрее добегая до входа и желая закрыть наконец эту чертову дверь, но его взгляд цепляется за забытые на улице припасы. Чонгуку кажется, что ни одна тряпка не достойна жизни самого дорогого, что у него есть, но стоны раненого отрезвляют, возвращая холодный рассудок. Без воды он не сможет промыть повреждения, без тряпок — утеплить дом и сделать перевязки. Чонгук осторожно выглядывает из-за стены, убеждается, что никого нет, и как можно быстрее выбегает, заносит домой всё добытое и закрывает дверь, надеясь, что ему не придется высовываться из убежища ещё долгое время.***
Чонгук смачивает тряпки в воде, находит в одном из ящиков комода лекарственные средства и благодарит Бога, что Тэхен смог всё это найти когда-то. Чонгук как можно аккуратнее стягивает со старшего пальто, распарывает рубаху, оголяя чувствительную к любым прикосновениям спину. Тэхен чувствует на себе внимательный взгляд, спрашивает хрипло, насколько всё плохо. Чонгук молчит. Обрабатывать раны очень сложно. Дрожащие руки плохо справляются с этой задачей, и только от одного вида крови и вспоротой кожи становится тошно. К этому добавляются и чувство вины, и мысли о том, что лучше бы Тэхен его не находил, что лучше бы эта чертова война не наступала. Их маленький дом наполняется стонами, криками, Тэхен успевает вырубиться от болевого шока, сжимая в руках и зубах старое одеяло. Но Чонгуку удается не только обеззаразить, но и почти вытащить шальную пулю из бедной спины.***
Тэхен идёт на поправку. Постоянный уход, горячая еда и лекарства делают своё дело. Спустя пару месяцев ему удаётся ходить и даже вести домашние дела. Они поменялись местами: теперь Чонгук уходит на вылазки, а Тэхен хлопочет по хозяйству. Они всё также вечерами сидят около камина, Тэхен вплетает длинные пальцы в отросшие чонгуковы волосы, рассказывает ему о прошлых приятных деньках и даже затрагивает будущее, где нет войны, яркой зеленью пестрят деревья, и город горит яркими лампочками разноцветных гирлянд. Чонгук засыпает с безмятежной мечтательной улыбкой на губах, а Тэхен, продолжая смотреть на огонь, молится Господу, чтобы то, что происходит за стенами их дома, поскорее закончилось.***
Хотя вылазки и проходят, но они становятся всё реже. Зная, что солдаты убивают бедных жителей, ничего не оставалось, кроме простых ожидания и осторожности. Каждый раз Тэхен считает минуты, когда Чонгук, схватив всё тот же грубый мешок и улыбнувшись так ярко, насколько может, уходит наверх. В мыслях проносятся мантрой мольбы о том, чтобы мальчишка вернулся домой живым и невредимым. И каково же его облегчение, когда он слышит звук отодвигающейся плиты и тихое «Тэхен», на пару с кряхтением. Гора с плеч спадает. Раны заживают, а солдаты, видимо подумав, что больше им делать в развалинах города нечего, уходят. Жизнь возвращается на круги своя. По улицам кружатся в танце снежинки, ветер гонит их в быстром темпе, а в небе, по обыкновению застеленному серыми тучами, мелькает жёлтым пятном холодное солнце. На улицах стоит тишина, иногда нарушаемая порывами холодного воздуха. Кутаясь в осеннее пальто, Чонгук шёл по пустому переулку, волоча за собой мешок, наполненный тряпками и остатками провизии со склада какого-то Богом забытого продуктового. Впервые за долгое время Чонгук обнаружил коробки молока. И хотя жидкость была замороженной, парню казалось, что это будет также вкусно, как и раньше. Продвигаясь всё дальше и дальше, Чонгук осматривал городские развалины, замечал играющих детей и тепло улыбался им, когда ловил любопытные взгляды. Ему было жаль этих маленьких созданий, ведь большинство из них потеряли семью, родных и близких, и неизвестно, как смогли выжить. К Чонгуку подбегает девочка в обносках. Она очень худенькая, некогда пухлые щёчки впали, а глазёнки горели голодом и любопытством, когда заметили у незнакомца набитый мешок. Тот, улыбнувшись, открыл баул, порылся, достал небольшой сухарь и протянул его девочке. Малышка робко взяла его грязной, перемотанной в тряпки ручонкой, пискнула благодарность и сбежала. Поматав головой, Чонгук побрёл дальше. Мысли о доме грели его намного сильнее, чем воспоминания о жарком июне, прогулке с друзьями и ещё живых матери с отцом. В подвале сидел человек, который стал дороже всего на свете, дожидался его возвращения, раз за разом беспокойно сидя у камина и помешивая очередное варево. Чонгук заставляет себя идти быстрее. Переходя дорогу, мальчик вовсе не смотрел по сторонам, погрузившись в свои мысли, пока кто-то не врезался в него. Мешок выпадает из рук, рассыпая всё, что было внутри, и парень, не смотря на другого пешехода, принимается собирать упавшие вещи. Незнакомец помогает ему, извиняясь в своей неосторожности. Чужие руки движутся намного быстрее собственных, они и больше, отличаются тёплым загаром и крепостью, запястья обтянуты зелёным камуфляжем и рукавами теплой шинели. Чонгук замедляется, резко поднимает голову и испуганно отшитывается, отползая в сторону. Незнакомец выгибает бровь, не понимая чужой реакции. — Не убивай меня, — хрипит лихорадочно Чонгук, отползая всё дальше. — Что? — не понимает тот. — Ты же солдат, да? Вы приходили, чтобы истребить выживших. Мой хён пострадал из-за вас! Что вам нужно?! Солдат усмехается добро и смотрит с сочувствием на бедного парня. Неудивительно, что произошла такая реакция. Он поднимает вновь заполненный мешок и вновь подходит к Чонгуку. — Как тебя зовут? — спрашивает он с мягкостью и спокойствием в голосе. Чонгук недоверчиво смотрит, вновь оглядывая фигуру солдата. Автомат у него за пазухой висит мёртвым грузом, мужчина в шинели даже не прикасается к оружию. — Чонгук, — выдает он неуверенно. — Послушай, Чонгук, — солдат садится на корточки напротив него, — правительство прислало группу военных для эвакуации граждан. Сейчас мы исследуем город на наличие людей. Потом мы отправим вас в столицу, вам выдадут жильё и всё необходимое. — Есть гарантия, что ты не врешь? Солдат мнется немного. — У моего командира есть все документы на этот счет. Парни из моей команды сейчас забрали семью с улицы Хан. Чонгук неуклюже поднимается, хватает мешок и вновь косится на солдата. улица Хан пересекается с улицей Уолл, где живут они с Тэхеном. Солдаты были совсем рядом с ним. В голове сразу же всплывают те моменты, когда он вытаскивал старшему пулю. Передернув плечами и вздрогнув, мальчишка вновь косится на собедника. — У моего хёна ранение было не так давно, — Чонгук напоминает об этом. — Ему сразу же окажут помощь. Кивнув, Чонгук просит солдата следовать за ним. В доме уютно. В камине трещат обломки досок, в прохудившейся кастрюльке горячее варево из бог знает чего. Тэхен наматывает круги по комнате, считая минуты. Его спина нещадно ноет, тёплый, колючий и порваный в нескольких местах свитер неприятно раздражал чувствительную кожу до зуда. Чонгука уже нет минут двадцать, если не больше. Нехорошие мысли разлетаются в голове с бешеной скоростью. Парень пытается себя успокоить тем, что солдаты ушли и никакой опасности со стороны быть не должно. Но вдруг здание, в котором Чонгук собирал вещи, обрушилось? Вдруг он попал под обвал и его придавило плитой? Вдруг ему стало плохо от голода, и он лежит где-нибудь без сознания? А если он… — Нет, нет, нет, — подобно мантре повторяет Тэхен, ища верхнюю одежду. — Чонгук живой и здоровый, он скоро вернётся домой, — Ким запахивает пальто по-сильнее, тяжело отодвигает плиту и вылезает на воздух. Он не успевает пройти и пару метров, как спину сковывает жуткая боль, что вскрика сдержать невозможно. Тэхен прислоняется грудью к стене, немного сползает, собирая на себя белую пыль штукатурки, и с болью медленно выдыхает морозный воздух. Он должен найти Чонгука во что бы это не стало. В стороне слышатся шаги, но они настолько разные, что Киму становится не по себе. Одни — железные и отточенные, а другие — шаркающие и торопливые. Неужели в город опять вернулись солдаты, что им опять нужно? Тэхен от боли не соображает, пытается встать из последних сил, ползёт, скользя рукой по стене, будто это может помочь. Он смотрит себе под ноги, пока не замечает, как чьи-то шаги стихли. Из-за угла показывались две пары ног. Одни — облаченные в армейские берцы, другие — в худые ботинки, очень знакомые. Тэхен поднимает глаза и чуть ли не плачет, когда те самые ботинки срываются на бег. — Тэхен, зачем ты вышел? — Чонгук обнимает его аккуратно, а старший цепляется за чужую шею, пряча мокрое от всё-таки выступившей соли лицо. — Ты опаздывал, — сипит он, не поднимая головы. — Я испугался, подумал, что с тобой могло что-то случится. Почему ты не пришёл вовремя? Чонгук отрывается от чужого плеча, смотрит на разбитого парня глазами-звёздами и улыбается так широко, что ранки на губах треснуть готовы. — Нас эвакуируют, — говорит он, кивая на притаившегося за спиной солдата. Тэхен смотрит с ужасом, мотает головой, отрицая, а потом падает в чужие руки, теряя сознание, то ли от сильной боли в спине, то ли от счастья. Наконец-то.***
Июнь. В городе шумно и людно. У ларьков с мороженым столпились школьники, сдавшие экзамены, по дорогам проезжают машины, в парках сидят пожилые пары и кормят крупой голубей. К ним то и дело подходит смотритель, упрашивая не давать еду наглым птицам. Солнце разбивает прохладную синеву неба, облака играют в салки, проплывая мимо яркого светила. Солнечные лучи падают на нежные щёки, оставят после себя незаметные для других капельки веснушек. Тэхен улыбается широко, смотря в небо, наблюдая за взмывшимся караваном голубей, и переводит взгляд на Чонгука. Тот блаженно прикрывает глаза, уплетая пломбир, хрустя золотистой вафлей. Измазался в сладости весь. — Ребёнок, — нежно тянет Тэхен, вытирая салфеткой чужие губы, получая солнечную улыбку в ответ. Парень берёт его за руку, тот переплетает пальцы, прогулка продолжается. «Теперь всё точно будет хорошо», — думает Тэхен. Чонгук кивает его мыслям в ответ.