налаживать

Это произошло на втором месяце конфетно-букетного. Серёжа Игоря тогда обнимал за шею и старался не слишком больно царапаться, а Игорь в стенку вжимал спиной, поддерживал под коленки — короче, трахались. Они трахались, а Серёжа, получается, лицом к окну был, окно уже без газет на стёклах было; Игорь, когда Серёжа к нему начал по мелким поводам заходить, на удивление сообразил и прикупил занавески. И Серёжа чё-то смотрел на эти занавески, подставлял шею под колючие поцелуи, и зачем-то вслух сказал: — Нет, ну, эти занавески синие… Вот вообще сюда не подходят… Игорь аж притормозил. Резко двинулся. Серёжа непроизвольно вцепился в спину, кажется, до крови. Застонал. Но, в общем-то, уже было неважно: набатом пробило, поставило точку. Бытовуха. Их отношения стали бытовухой. Блять. Серёжа подумал-подумал: хуже не станет. Закончил мысль: — Знаешь, сюда бы лучше ивовые или шампань. Как приговор подписал. Типа, всё. Можно начинать ругаться из-за недомытой кружки или туалетной бумаги, повешенной не в ту сторону краем. Рутина и стабильность, полное привыкание; «как говорят, инцидент исперчен, любовная лодка разбилась о быт». Кошмар какой-то. Серёжа не боится сближаться, Серёжа боится, что надоест или, что хуже, окажется скучно друг с другом — Серёжа на адреналине и пока ещё ослепительно влюблён, приезжает к Игорю без белья и пьяный ноябрьским морозом, а Игорь говорит «давай сегодня без этого» и сажает с собой смотреть ментовские сериалы. И всё. Серёжа сначала лезет к нему, всячески показывает, что можно и под мухтара трахаться, ничё страшного, но Игорь не реагирует; облом. Серёжа засыпает на третьей серии. Серия — это то, что у Игоря на повесточке. Игорь неожиданно одомашнивается и вместо шуточек категории Б и сложного выражения лица в качестве грязных разговорчиков выдаёт прохладные истории. Пальцы в рот Серёже суёт, Серёжа старательно облизывает, заглатывает до корня языка, смотрит из-под полуопущенных ресниц, а Игорь (дурак) пялит как будто восхищённо и говорит: — Слуш, я вот смотрю на тебя и вспоминаю закладчика, которого на прошлой неделе на патруле подрезали. Он целофанки с весом за щёки пихал и гонял так. Прикинь? Серёжа давится. Смешно и неуместно, в ответочку, когда в самом разгаре процесса Игорь тычет лицом в постель, Серёжа жалуется на то, что стиралка простыни недополаскивает: порошком воняют капец. Так и привыкают. Лёжа на столе, Серёжа говорит, что люстру помыть бы, уже совсем пыльная, и на потолке побелка старая совсем, а ещё знаешь, Игорь, такой набор кастрюль красивый по скидонам в леруа видел, прелесть, надо купить. Игорь соглашается. В ванной, полузаливая соседей, когда Серёжа весь такой Афродита в пене и волосы липнут к лицу, Игорь тискает за бёдра и задумчиво носом шмыгает: «смеситель новый надо». И вон Васька с соседнего отдела новое пихло на мотак предложил, взять, что ли? Серёжа кивает, хватаясь мокрыми пальцами за предплечья Игоря. Взять, конечно. Если чё, далеко ходить не надо, чтоб за халтуру по шеям настучать. Стучать — это что-то про сердце. Тук-тук, тук-тук. По весне в голову стучит. Бьёт школярной романтикой, вечный неугомонный двигатель тянет искать приключения; Игорь везёт Серёжу ебаться на заброшенный пляж. На пляже песок и комары, Серёжа по дороге думает, сказать или нет, что уже было и вышла хуйня, но решает не ранить самые светлые чувства, — в общем, Серёжа молчит, как партизан на допросе. И, как для партизана на допросе, ситуация складывается не самым приятным образом: пляж, песок, комары, грязное озеро, лягушки квакают. Никакой поэзии. Серёжа со вздохом завязывает волосы в гульку и у виска пальцем при этом крутит: ты бы ещё в подъезде предложил. Дурак. Не, правда, дурак же. Кухонным полотенцем морду вытирает. Серёжа выпадает от шока, спохватывается, оскандаливается: негигиенично, мерзко, фу, боже, за что мне всё это! «Всё это» обиженно исподлобья зыркает, дуется. Ишь ты, обиделся. Серёжа припоминает забытый у порога на днях мешок с мусором — всё, труба. Кто кого переругает, Игорь кулаком по столу стучит, Серёжа упирает руки в бока. И ситуация какая-то ультра стереотипная, потому что Серёжа в халате, на мытой башке полотенце, Игорь в домашней майке-алкоголичке; глянули со стороны, сбились с настроя. Заржали. Разошлись по делам, Игорь пошёл кухонное полотенце в стирку закидывать, Серёжа у раковины встал вилки перемывать. Игорь вернулся, со спины обнял, в ухо извинения глупые забурчал, под халат полез; короче, недомыли вилки. Не вышло. И кофе сбежал. Серёжа на Игоря повесился, Игорь отвернулся в нос чмокнуть, а кофе таких стратегических ошибок, как известно, не прощает; пришлось плиту отмывать. В то же утро Игорь Серёжу к себе на коленки ещё притянул, под майкой руками зашарил, а руки холодные, а Игорь как назло на животе пригрел и усмехнулся, типа, мягкий какой, неспортивный ты совсем, Серёг. Серёжа отметил. Мысленно. Когда под ними развалилась раскладушка, припомнил: — А всё потому, что кто-то слишком много шавермы жрёт. Игорь насупился. Почти поругались. Почти — потому что оба знали, что раскладушка на ладан дышала, и ей давно пора было. Да, пора. Самое время перевозить любимый принтер. Серёжа даже не пытается Игоря к себе переманить: бесполезно. И не то чтобы хочется. У Игоря за полгода от «давай мутить?» до сегодня квартирка приобрела вид уютного местечкового хаоса. Даже кактус появился. Огромный такой. Трихоцереус. Игорь однажды его с работы приволок, на подоконник плюхнул. Сказал, типа, на тебя, Серёга, жаловаться ему буду. И правда: жаловался. Назвал трихоцереус Лёхой, после ссор усаживался рядом с ним, приобнимал, плакался. Как собаке. Серёжа презрительно фыркал и шёл сетовать на мужика-казлину женским форумам. Получается, как семья. Среднестатистическая, не хватает сыночки с пубертатом и гранты в кредит. Штампа в паспорте. ЗАГСа, пьяных родственников, кортежа, тамады с яркой помадой. Фотографий с Адлера. А так всё как у людей. В прихожей даже коврик есть. Недавно из-за пропавшей с торта кремовой розочки посрались до стука по батареям. Потом нарочито громко мешали чай, открывали шкафы. Целовались. Молчали. Снова целовались, говорили, читали газету. Серёжа для того, чтоб ботинки сушиться ставить, газеты из почтовых ящиков ворует, — вот её, там ещё на последней странице колонка анекдотов. Без анекдотов бессмысленно. И без болтовни. Без ниточек от пакетиков чая, узелком на ручке кружки завязанных. Без выговора за забытый прогноз погоды, без питерского ливня, чтоб насквозь и оба замёрзли, а потом под горячий душ и локтем по боку проехаться в назидание; без этого бес-смыс-лен-но. Чуть больше смысла — в возможности отвечать с мобильника Игоря «он в душе, передать что-нибудь?». Серёжа мурлычет в трубку Игореву напарнику и чувствует себя в хорошем смысле несвободным. Привязанным, прикипевшим. В странной фазе полной адаптации вспыхивает синкретизм: общие майки, Серёжа светит Игорю фонариком и подаёт ключ на девятнадцать, пока Игорь в гараже вьётся вокруг своего железного зверя. Серёже зверь нравится. Скорее всего, потому что Игорь на первых свиданках весь такой лучшая версия себя, на звере катал по Петродворцовому ночью, на заправках поил невозможно разбавленным кофе, — это и есть любовь, наверное, ею и было. Серёжа тогда купился. Попал. Вляпался. Втрескался по самые уши. Уши, кстати, очевидно эрогенная зона. Серёжа в самое ухо Игоря спрашивает, со спины подкравшись: — Ты молоко прям из бутылки опять пил? Просто так, тест на вшивость. А Игорь заваливает. Медлит, усмехается. Из горла молоко сосал, скотина такая. Серёжа вздыхает. Игорь — человек-кавардак, энтропия Серёжиной вселенной. Игнорирует правила, противоречащие его жизненным установкам. За это Серёжа Игоря выбрал. И за это же губами за ухо тычется. За бедлам, за дебош, за гармонию. За всё хорошее, против всего плохого. За то, какой есть. За любовь. (Но за молоко из горла Игорь ещё получит.)