однажды дома обветшают, осколочные бомбы коснутся земли, прародитель свершит судьбу. но их история должна остаться чернильной, не в полной мере ощущаемой, призрачно ложащейся на малозольную бумагу, нетронутой мыслью чужого, хотя, что уж говорить, мне довелось быть некого рода нарративщиком или, быть может, просто наблюдателем… нет. мне выпал шанс поведать кратко историю любви, о которой ни один из них бы не посмел обмолвиться.
окна моего кабинета выходили на бездыханное в безветренную и живуще колотящееся в порывах воздуха ячменное поле. прямо над – обрыв с красиво растущими невысокими деревьями. когда стоишь там после экспедиции – вдыхаешь жадно, но смиренно, будто не сможешь секундой после.
я любила это место и даже тот подозрительно накрененный тополь, который вот-вот либо коснется твоей дельты, либо располовинит после дня безжалостно размазывающих дождей. но это было там нужно. долбящее по макушке чувство бесконтрольности и сиесекундно желание овладеть тем, что взмывает внутри от звука трепыхающихся листьев – тополь там больше не стоит, но стоял, когда за лампадой в попытках сжечь все, что съедало мое время и называлось «отчеты составляются всеми, кто ведет на смерть» а-ля Смит, за окном практически уже по расписанию вырисовывался силуэт ровной стати.
я думала, только чай и уединение в кабинете дает ему силы терпеть этих оголтелых переростков, но, как оказалось, после небольшого переезда этот список нашел свое продолжение. планировала записать в фетиши чистоплюя ячмень, тополь, место сбора перенасытившихся распитием чаев, виды вдаль и философские размышления, но, знаете, не звучит, откладывала. и не зря. сейчас я это запишу иначе. именем. Анна.
я помню четко эту девушку с момента ее появления. она не была такой ополоумевшей, как Саша по еде или как Микаса по опеке. в то же время контакта с Энни я за ней тоже не наблюдала. она не связывалась ради того, чтобы просто обзавестись компанией, несмотря на то что всегда присутствовала в сборе самых отважных. оттого беседы с ней были отменно приятными и легкими. представьте себе ночь теплую в тандеме с дуновением ветра, ластящимся у кончика носа ароматом мяты. это она. легкая, такая глубокая, но напоминающая о себе разряжающим шлейфом свежей травы. я пыталась с ней сблизиться, узнать получше, не раз замечая присущую ей склонность к новой мысли, но нет. я не была тем человеком, которому бы она подарила свою кроткую улыбку не из вежливости, а под чутким руководством эмоции.
но был он. мы часто пили с ним чай – он черный, я виски. не говорили, говорила я. он, как и всегда, только что-то там бормотал на мои идеи, даже фыркал (вот вам и манеры Аккермана), а после мы расходились, если только бессонница не спутывала наше-мое слово и его шиканье до первых солнечных зайчиков и утомленных единогласных зевков.
однажды я осталась со злодейкой, отнимающей сны, наедине, недоумевая почему и отчего… так было до тех пор, пока я не переставила в кабинете стол к окну, чтобы лишний раз не бегать проветрить мозги к распахнутой форточке.
сторона здания была северной. я наслаждалась солнцем по ранним утрам и иногда вечером, в закат. в какой-то момент я стала не одной, кто ласкался под скрывающимися лучами светила, – в субботу после хорошего застолья в честь удачной экспедиции силуэт Ривая размылся до большого кругляшка. я как сейчас помню – терла очко. усердно. он был не один, с ней.
знаете, когда Леви с кем-то, екает около/под седьмым межреберьем, потом – когда он выдает дежурную фразу – отпускает. тогда при увиденном защемило и не отпускало до самого рассвета.
он стоял ровно, но расслабленно, без помазанной дежурности. она, такая энигматичная, свесила ноги, упершись взглядом в небо, а, быть может, искоса и на темную шевелюру. я видела шевеление губ обоих. особенно запомнила врезавшуюся в линзу искрой ее улыбку, а после искру ярче – приподнятые уголки его.
вопросов хаотичных было много: когда? как? просто вино? нет. я начала рыться. такова уж моя прерогатива. да и отвлечься от чертежей и бумажной волокиты проще всего воспоминаниями.
в один из дней, когда мясорубка ознаменовала наше «путешествие» потным, ее отточенное фирменное скольжение за лезвием на своих двух убило подряд около трех титанов. в тот день она обогнала Аккермана, вырезав мяско раньше, чем УПМ надежды человечества доставил его до цели. тогда он – угадайте – фыркнул. запал не был вымещен, ей пришлось обзавестись хвостом (хвостиком).
большего я не видела, гналась за девиантным, но по окончании в список обязанностей вписала подсчет переглядок между этими двумя.
уверена, началось это не тогда, раньше. возможно, на моменте пробития во время тренировки или же с анализа перспективных бойцов. где-то там мой дружок поставил крыжик напротив ее имени, взяв под свое крыло. держался он долго. или не подпускала она.
впрочем, итог был в виде обоих в пространстве метр на метр – и это не поле битвы.
они так много разговаривали у того обрыва. каждый вечер и до глубокой ночи. она часто тихо смеялась, капитан лишь изредка вздрагивал от ухмылки.
хорошо выточен в памяти момент их совместного изучения небесного полотна. тогда и я вперяла взор в мириады звезд. романтика. я знала, что он джентльмен с душой созерцающего. теперь знала и про нее.
иначе как объяснить их беседы под шум трущихся в цветении колосков, лёгкие улыбки, непримечательные касания костяшек холодными длинными пальцами. и все на фоне пейзажа, великолепие которого отказывалось от укрощения..
теплота, в которую кутали меня их редкие встречи, обогащала несметной силы верой, любовью к сущему, надеждой. я вспоминала о своих чувствах, нежном на кончике языка. улыбалась стыдливо и радостно лишь от мысли играющего огонька в глазах друга. но не лезла дальше положенного закадровому голосу.
перед отъездом – случилось касание легкое и личное. сначала пальцев,
потом – губ. я оставила наблюдение тотчас, когда поняла, что Ривай открылся грудиной в размахе орла, а Анна – доверилась без колющего оберега своей измотанной души. в этот миг я больше не рдела, не расплывалась в улыбке, только всего утерла слезу и выдохнула успокоением.
Леви нашел то, что бальзамом ляжет на его раны.
она была до предела собой – резкой в слове, взглядом сквозь, яркой, гордой, отстаивающей, одной из первых, нужной отряду, нужной ему.
он взглядом сверху вниз на всех, снизу вверх при встрече и лишь прямо и без вопросов на нее – помятый и выутюженный силой воли после, глава, несущий, страждущий, первый, нужный себе, нуждающийся в отторгаемом.
он и она – то, что никто не видел, до чего никто не смел притронуться. любовь чьих – неведомая сила, которой обладал каждый из, но рядом. я их называю чистыми, несозерцаемыми. поверьте, когда вам удается увидеть вверившегося Ривая, возникает лишь чувство слегка прохладного легкого ветра у обрыва, слышится эхом убаюкивающая песнь листьев и томится ощущение чистого неба. без четкий зрительных образов.. только тогда я видела его таким. это было тем, что я запомню навсегда и унесу за собой.
говорят, последний раз их видели у того же обрыва совсем недавно. сначала его в начале осени. потом ее – в начале весны. вместе – никто. как и до́лжно.
та война породила встречу, освещаемую закатным солнцем и остающейся на языке лунной патокой. встречу, что питало его бездыханную душу и убивало ее окостенелое больное.
я оставлю это здесь, пока моя рука пишет, а память не изменяет.
пусть ветра несут их улыбки не порознь, а той секундой, когда взгляды коснулись душ.
h.z.
