"Happy Birthday Hajime"

— С днем рождения, Хаджиме. Легкое давление на щеку. Тык. Кто-то ткнул ему в щеку. Иваидзуми приоткрыл глаз, вглядываясь в полную темноту. Он мог бы быть более встревоженным, но этот голос был ему до боли знакомым, чтобы напугать, а владелец этого голоса находился за океаном от него, поэтому его немедленным объяснением стало то, что ему снился очень реалистичный сон. Было слишком темно, чтобы что-либо разглядеть, а единственным источником света в его комнате был тусклый свет будильника, поэтому он махнул рукой и закрыл глаза, но сразу же открыл их, когда почувствовал как нежные пальцы переплелись с его и матрас прогнулся под чьим-то весом, а затем хихиканье, чтобы показать, что это не просто его воображение. Он резко сел, голос дрожал ото сна, когда он пробормотал: — Ойкава? — Сюрприз, — снова раздался этот нежный смех, рука, сжимающая его собственную, сжалась чуть сильнее, точно так, как он помнил. Он поднял свободную руку, чтобы протереть глаза, и снова моргнул, наконец-то привыкнув к темноте и ох. Это был он. Просто смутные очертания, но эти пушистые волосы нельзя было спутать ни с чем. Прежде чем он осознал это, из его горла вырвался какой-то всхлипывающий вздох, и он наклонился вперед, обвил руками талию худого мужчины и сжал его в объятиях сильнее, чем, по его мнению, это было возможно, дергая его на себя, чтобы тот лег в его объятия, уткнулся лицом в его шею и вдохнул. Тоору. Этот запах никогда не менялся. Не за все эти годы, разделенные тысячами миль. От него все еще пахло солнцем и детством, ванилью и свежим бельем, теплом, комфортом и всем, чего ему не хватало каждый час каждого дня с тех пор, как они попрощались в переполненном аэропорту, с глазами, полными слез, которые не могли пролиться. Он запустил пальцы в совершенно мягкие волосы, расчесывая их, чувствуя, как его сердце наполняется какой-то огромной грустью, о существовании которой он не знал, или, возможно, просто решил проигнорировать. Глаза наполнились слезами, обжигая и сдавливая горло. Когда он заговорил, голос его был до неловкости слабым. — Я чертовски скучал по тебе. Он мгновение ждал ответа, прежде чем понял, что Ойкава извивается в его руках, и ослабил хватку, позволив другому скатиться с него на спину, чтобы глотнуть воздуха, когда его легкие не сдавливало. — Ты так сильно скучал по мне, что решил убить меня? — последовала запыхавшаяся жалоба. — Извини, — усмехнулся Иваидзуми, не в силах в данный момент найти саркастический ответ, прижимая ладони к глазам, чтобы смахнуть влагу с ресниц. — Я просто не ожидал — — Ну, конечно, ты не ожидал, — оборвал его Ойкава, восстанавливая дыхание и говоря слишком громко для глухой ночи. Он перекатился на бок, запустив пальцы в волосы Иваидзуми. — В конце концов, это был сюрприз, так что, если бы ты ожидал меня, это было бы не весело! Иваидзуми повернулся к нему лицом, легонько толкнув его в плечо, прежде чем упереться локтями по обе стороны от его головы, хмуро глядя на его едва различимое лицо. — Не могу поверить, сколько времени прошло? И теперь ты просто появляешься посреди ночи? — Три? Четыре года? Хотя на этой неделе мы уже трижды созванивались по фейстайму, так что... — беззаботный тон Ойкавы оборвался, когда он почувствовал, как по его щеке скатилась слеза. Руки Иваидзуми слегка задрожали, прежде чем осторожные руки обхватили лицо Ойкавы, поглаживая большими пальцами мягкие скулы. — Пять лет. Ойкава прикусил нижнюю губу, нерешительно коснувшись руки другого, прежде чем обхватить его запястья. — Мы были заняты. — Я знаю это, — сказал Иваидзуми, и еще одна маленькая слеза упала на прекрасное лицо под ним. — Но я скучал по тебе. Его большой палец переместился со скулы Ойкавы, чтобы мягко надавить на нижнюю губу Ойкавы, оторвав ее от зубов, разглаживая маленькие следы укусов подушечкой большого пальца. Его губы слегка задрожали, то ли от печали, то ли от тоски, то ли от того и другого, он не был уверен. Рука мягко надавила на основание шеи Иваидзуми, приближая его лицо ближе, пока их лбы не соприкоснулись, и тогда Иваидзуми увидел слезы, скопившиеся в больших глазах Ойкавы, выдавая его спокойный тон, когда он говорил так тихо, он был уверен, что еще немного силы в его словах заставило бы их треснуть. — Я так скучал по тебе, что это убивало меня. Руки Ойкавы на мгновение сжались в его волосах, обжигая Иваидзуми взглядом в темноте, молча умоляя его о чем-то, о чем угодно. Это была всего лишь доля секунды резкого, неуверенного вдоха сквозь стиснутые зубы, прежде чем Иваидзуми заменил большой палец губами и сократил расстояние между ними, сначала целуя осторожно, проверяя, молча спрашивая разрешения, затем Ойкава поднял подбородок и ответил на поцелуй. И точно так же, как одна капля воды может привести к переполнению плотины, этот маленький момент был переломным моментом Иваидзуми. Он поцеловал Ойкаву достаточно сильно, чтобы оставить синяки, обхватив его лицо любящими руками, едва замечая собственные слезы. Все, что имело значение, — это любить его, помнить его, возвращать жизнь друг другу и переплетать две души, которые были разделены так долго, что они забыли, каково это — быть единым целым. Он чувствовал, как пальцы Ойкавы тянут его за волосы, его длинные ноги обвиваются вокруг его собственных, тела прижаты друг к другу, сердца бьются в одном ритме. Каждое отстранение от недостатка воздуха было болезненным, но мягкого бормотания его имени, его первого, было достаточно, чтобы у него закружилась голова от чего-то похожего на эйфорию. Он любил его. Он любил Ойкаву больше, чем был способен любить. Он был солнцем, звездами, вся его вселенная разворачивалась в его объятиях. Ничто и никто не мог сравниться с этим. - Пять лет назад. 22-й день рождения Иваидзуми. В то время это не было сюрпризом, наоборот, они планировали это в течение нескольких недель, взволнованно обсуждая каждую мелочь всего, что они будут делать в течение двух недель, когда Ойкава и он вернутся домой в Мияги. Они собрали всех из своей школьной команды и устроили массовую вечеринку, в результате которой образовался такой хаос, что никто не мог вспомнить все детали. Это было весело, и Ойкава все время сиял. Не на вечеринке или у его друзей, а с Иваидзуми. И когда ночь, наконец, подошла к концу, они потащились наверх в детскую спальню Иваидзуми — то самое место, где они проводили большую часть дня от дошкольного до выпускного; спорили, играли, спали, выплескивали одни и те же чувства и подталкивали их глубже — и в этой маленькой комнате, в этой капсуле времени их юности, Ойкава поцеловал его. Как раз в тот момент, когда Иваидзуми раскладывал на полу надувной матрас, на котором Ойкава мог спать, он схватил его за руку и притянул к себе, заглядывая ему в глаза, прежде чем опустить взгляд на его губы и обратно. Иваидзуми ничего не сказал, но кивнул, и Ойкава назвал его “Хаджиме” так, как он никогда раньше не слышал. Он прошептал "с днем рождения" и поцеловал его, по-настоящему поцеловал, никаких вопросов, никаких смущающих пауз. Они знали, что рано или поздно это должно было случиться, и этот поцелуй запечатал правду в сильных подозрениях, что между ними было что-то, намного выходящее за рамки дружбы. Надувной матрас был забыт, и они рухнули в двуспальную кровать Иваидзуми, годы тоски, боли и невысказанного "я люблю тебя" — все это рухнуло вместе в беспокойном, неизменном желании. Тогда все их старания и тщательные планы были выброшены в окно, и эти две недели были потрачены на то, чтобы узнать друг друга по-новому, узнать свою любовь во всей ее полноте, хихикая во время немного неловких, но удивительно совершенных первых встреч. А потом Ойкава вернулся в Аргентину, и они снова расстались. На самом деле ничего не изменилось, расстояние вместе с их расписанием не позволяло много романтики, поэтому они вернулись к тому, чтобы быть друзьями, и эти чувства снова были погружены глубоко внутрь, закрыты от света, скрыты, чтобы никто не пострадал. - Но теперь, когда его друг детства внезапно появился, без предупреждения, пять лет спустя и стал еще прекраснее, чем когда-либо, любовь Иваидзуми распалась, его барьеры рухнули, не в силах отгородиться от чего-то, что было такой жизненно важной частью его самого. Итак, они снова оказались в объятиях друг друга, переполненные непреодолимой потребностью полностью отдаться друг другу, задыхаясь в собственных переполненных чувствах. Ойкава спал, свернувшись калачиком прямо у него на руках, мертвым грузом на груди, футболка сползла в сторону, обнажив ключицы, усеянные фиолетовыми точками; красивый цвет по контрасту с кремовой кожей. Иваидзуми, не в силах заснуть, запрокинул голову и уставился в потолок, тусклый свет сумерек пробивался сквозь занавески, освещая маленькую комнату, птицы щебетали взад и вперед, когда мир вокруг них просыпался. Если бы только Ойкава сказал ему, что он приедет, он мог бы подготовиться к тому, чтобы держать границы между ними, но он сомневался, что кто-то из них смог бы долго продержаться подальше друг от друга. Он тихо вздохнул и поцеловал Ойкаву в волосы, сдвинув локоть спящего в сторону, когда тот опасно приблизился к его лицу. Он и забыл, каким жестоким во время сна был этот идиот. — Хаджи? — голос Ойкавы доносился приглушенно из-за того, что он уткнулся в плечо. Иваидзуми что-то промычал, сонливость давила на его веки, и он снова поцеловал сеттера в голову, ожидая, когда тот заговорит. — Я останусь с тобой? Иваидзуми с трудом открыл глаза и немного подвинулся, чтобы посмотреть на полусонное выражение лица Ойкавы. Его сонная голова была глупой. Милый. — Да, ты можешь остаться здесь, как долго ты собираешься пробыть в Японии? — Несколько дней, — зевнул он, мягко притягивая Иваидзуми к себе, ему не нравился свет в его глазах. — Но я не это имел в виду. Иваидзуми сглотнул и почувствовал, как другой слегка улыбнулся ему в шею при этом небольшом движении. — Если мы собираемся быть — ну, если я собираюсь быть с тобой — я не хочу, чтобы это происходило каждые пять лет, — его тон стал мягче, признак того, что слезы вот-вот прольются. Иваидзуми крепче обнял его и прислушался. — Я люблю тебя, и я хочу дарить тебе эту любовь все время, а не только тогда, когда это удобно, понимаешь? — Я знаю, — вздохнул Иваидзуми, удивляясь, почему вселенная решила взвалить на его плечи тяжесть маленького мира, одновременно обременяя его тяжестью взрослого мужчины на груди, но признавая, что это, вероятно, его собственная вина за ожидание нормального дня рождения. — Я тоже, но ты же знаешь, что это будет трудно, правда? Настала очередь Ойкавы откинуться назад, чтобы посмотреть на другого, и когда он это сделал, выражение его лица было мягким, нежным. Доверчивым. — Любить тебя всегда было легко, Хаджиме, и если станет трудно, то так тому и быть, — медный отблеск промелькнул сквозь кружащиеся шоколадные радужки, и Ойкава усмехнулся. — Я люблю вызовы. Перекатив их обоих на бок, Иваидзуми откинул челку Ойкавы с лица и посмотрел ему в глаза, читая его, ища признак сомнения, но он был искренен. Он думал об этом. — Хорошо, — пробормотал Иваидзуми, голос застрял у него в горле. — Давай останемся вместе. Ойкава засиял, обхватывая его лицо и осыпая поцелуями каждый дюйм, и Иваидзуми обнаружил, что смеется. Он сам не знал почему, возможно, это было облегчение или просто чистая радость от ощущения полного удовлетворения, но это было приятно, тяжелое бремя нести факел для кого-то, кого ему не разрешалось любить, теперь снялось с его плеч, отбросилось в сторону, и все, что у него осталось, — это вес его любимого человека, забравшегося на него сверху и прижимающегося сладкими поцелуями к его шее. Хотя он все еще был тяжелым, подумал Иваидзуми с некоторым дискомфортом, когда колено Ойкавы впилось ему в бедро. — Эй. Нет ответа. Немного серьезнее. — Эй. По-прежнему ничего. — Ладно, ты говнюк, — проворчал он, морщась от ощущения зубов на коже и оттягивая более высокого мужчину за воротник рубашки. — Сейчас четыре часа утра, черт возьми, я скоро буду спать? Ойкава одарил его застенчивой ухмылкой, но его обычное язвительное отношение было омрачено всепоглощающей привязанностью. "Он красивый", —подумал Иваидзуми, нахмурившись в легком разочаровании от этого преуменьшения. — Ну что, хочешь спать? — колено Ойкавы еще глубже впилось в его сухожилие, и Иваидзуми прикусил щеку, чтобы не оттолкнуть его прямо здесь и сейчас. — Неужели я такой скучный? — Ты же знаешь, что это не так, тише. — он передвинул ногу на мгновение, прежде чем Ойкава, наконец, заметил, что причиняет ему боль, и переместился, чтобы удобно устроиться на животе, легкая боль в ноге другого, наконец, утихла. — Я не спал всю ночь, уделяя тебе внимание, — продолжил Иваидзуми, зевая сквозь слова. Тот, что повыше, задумчиво посмотрел на него сверху вниз. — Ну, побудь еще немного в сознании и позволь мне уделить тебе внимание, пожалуйста. Это подарок на день рождения. Иваидзуми нахмурился, задумался, но сонливость победила в конфликте, и он перевернулся, заставив Ойкаву упасть с небольшим удивленным визгом. — Спи, уделю внимание позже, так как это мой день рождения, разве ты не должен хоть раз не беспокоить меня? — Ладно, ворчун, — последовал неохотный вздох, за которым последовали руки Ойкавы, обнимающие его за талию, и щекотание ресниц на его шее. — Я пока посплю, но я разбужу тебя через час, я слишком скучал по тебе, чтобы позволить тебе проспать половину моего визита. — Хорошо, это справедливо, а теперь шшш. Последовало несколько сладких мгновений тишины, в течение которых Иваидзуми позволил себе погрузиться в чудесное состояние расслабления, удовлетворения и спокойствия, пока странная мысль не щелкнула в его голове, он моргнул и снова открыл глаза. — Ойкава, — медленно начал он. — Ну и кто сейчас самый громкий? — У тебя есть ключ от моей квартиры? Пауза. — Нет. — Тогда как, черт возьми, ты сюда попал? Ответа не последовало. — Ойкава Тоору. — Прости? — Как. Ты. Зашел. Внутрь. — Ну. Я отвинтил дверную ручку и сунул руку в — — Ты вломился в мою чертову квартиру?? — Ну а как еще я мог прийти сюда и удивить тебя?? Иваидзуми выпрямился, схватив подушку. — У тебя большие проблемы. — Нет, нет, нет, подожди ... — Ойкава рванулся вперед, отталкивая его за запястья, в то время как Иваидзуми безуспешно пытался взмахнуть подушкой. "Говнюк стал сильнее", — сухо подумал он, отказавшись от насилия, чтобы просто нахмуриться, когда говнюк, о котором идет речь, очаровательно улыбнулся. — Тебе сейчас двадцать семь, Хаджиме, это довольно много, тебе не следует напрягаться в этом возрасте. — О, отвали, — он еще больше нахмурился, но улыбка, все же проглядывала, и Ойкава хихикнул, наклоняясь, чтобы поцеловать его в нос. — Я обещаю починить твою дверь, хорошо? Я разберусь с этим. — Тебе лучше не возвращаться в Аргентину, пока ты этого не сделаешь. — Ну, в таком случае, дверь останется в руинах. — Мхм. — Ты краснеешь, Хаджиме. — Ты маленький ... — он наконец высвободил руку, и в полную силу ударил Ойкаву подушкой по лицу, заставляя его снова опрокинуться. Голова Ойкавы мгновенно вскинулась, рот открылся, чтобы пожаловаться, прежде чем он заметил кривую усмешку, заменившую обычную фирменную хмурость другого. Он улыбнулся в ответ, и это было искренне, и он был прекрасен. Иваидзуми почувствовал, как внутри снова поднимается это чувство; это непреодолимое желание скучания по чему-то так долго, что он забыл, как много на самом деле сделал. Следующее, что он помнил, это то, что он протянул руку, чтобы притянуть его за запястья, целуя его долго и медленно, решив, что сон переоценен, когда твоим подарком на день рождения был сам Ойкава Тоору.