"Да, Хозяин"

Он знал, что у обычных людей есть родители — слышал, как их обсуждали гости, видел, как взрослые привозили с собой других детей и иногда даже играли с ними. Наверное, таким как он просто не позволено иметь родителей. У него есть только Хозяин, и кроме Хозяина он никому не нужен — так Хозяин всегда говорил. Хозяин говорил, без него он умрёт. Он верил, ведь до Хозяина было только больно и страшно, и очень хотелось есть, а с неба падали взрывающиеся снаряды. Он не помнил, что было до этого — помнил только, как Хозяин посмотрел ему в глаза, а потом очень странно улыбнулся и пообещал, что на его корабле тепло и много еды. Хозяин не может врать. Значит, он сам виноват в том, что по-прежнему больно и страшно, и очень хочется есть. Хозяин оказывает ему великую милость, Хозяин даже слишком добр к такому ничтожеству как он, Хозяин спас ему жизнь, и теперь он обязан посвятить жизнь Хозяину — так Хозяин всегда говорил. Хозяин никогда не ударит и не накажет зря. Нужно всего лишь не делать того, что Хозяин не любит, и тогда тот не разозлится. Хозяин не любил плач. Кажется, он плакал только несколько раз в начале, когда впервые ударили. Тогда он был слишком глуп, чтобы понимать — заслуженно. Слишком глуп, чтобы понимать — если убегать и прятаться, будет только больнее. Если бы он смог исполнить волю Хозяина сразу, если бы сразу смог сдержать всхлипы и прорывавшийся со слезами голос, Хозяину не пришлось бы закрывать его в трюме, пока шум не утихнет. Он сам виноват. Конечно, никому не понравится мальчик с перекошенным от плача лицом и искаженным рыданиями голосом. Конечно, никто не придёт на его крики, даже если он несколько часов будет умолять о прощении. Тогда, в трюме, больше всего пугала не темнота; больше всего он боялся, что за ним так никто и не придёт, даже если он сделает все как надо. С тех пор он больше никогда не плакал в голос — слезы всегда текли беззвучно. Смех без причины хозяин тоже не любил. Он никогда не знал, что можно считать за причину, но в девяти из десяти случаев на смех Хозяин нехорошо прищуривал глаза и неестественно спокойным тоном интересовался, что же смешного он увидел. После этого можно было отвечать что угодно — или не отвечать вообще, ведь итог всегда был одним и тем же. Поэтому он предпочитал просто не смеяться. Хозяин не любил глупые вопросы. Глупыми считались все вопросы, которые он задавал сам, а не вторил хозяйскому «Знаешь, почему…». Это правило он нарушал чаще всего, ведь за один подзатыльник можно было узнать не только почему рыбки прячутся в кораллах, но и о неподвижных кораблях-домах, в которых живут люди на суше. Он никогда не бывал на суше, но иногда видел её за бортом корабля. Он бы хотел однажды там побывать, но Хозяин никогда не брал его с собой и сам почти никогда не покидал своё судно, приглашая всех важных гостей сюда. Однажды он спросил, можно ли ему однажды сойти на сушу, и понял, что это второй вопрос, который лучше никогда не задавать. Первый — за что его наказали в этот раз. Хозяин не любил, когда он ошибался. В выполнении поручений, в понимании жестов и особенно в речи. Сейчас он почти всегда делал все правильно, но прежде Хозяин долго учил его говорить подобающим образом. Он должен был чётко произносить «Да, Хозяин», «Конечно, Хозяин», «Слушаюсь, Хозяин», «Как вам будет угодно, Хозяин» и знать не меньше десяти вариантов фразы «Простите, Хозяин, этого больше не повториться». Большего от него не требовалось, поэтому большего он предпочитал не говорить — слишком болели руки и спина от ударов. Хозяин учил его, что за ошибкой всегда должно идти наказание. Он подумал, если не будет говорить — не ошибается. Хозяин не любил грязь. Поэтому Хозяин поручил слугам научить его каждый день использовать душ и менять одежду. От воды и мыла раны болели и дольше заживали, а от мокрых волос становилось очень холодно. Ему всегда было холодно в выданных шортах и рубашке с коротким рукавом, но после душа — особенно. На открытой палубе часто светило солнце, но Хозяин запрещал выходить туда без него. Особенно после того, как он по глупости ляпнул, что рыжие огоньки, летящие в ночном небе со стороны суши, очень красивые. Огоньки оказались вражескими фонариками, и раз Хозяин сказал, что это бесполезный мусор, лишь загрязняющий море, значит, так оно и есть, и он должен наконец выкинуть их из головы, даже если он готов был принять наказание за право узнать, как можно заставить огоньки летать. Хозяин не любил, когда он мельтешил перед глазами. Хозяин не любил, когда он не появлялся на зов в первые несколько секунд. Поэтому если от Хозяина не было поручений, большую часть времени он ждал в углу, под шторой или за дверью. Чаще всего в это время он спал или пытался заснуть. Иногда ему снились чьи-то золотисто-оранжевые и серебряно-серые глаза, и было тепло и безопасно. Он боялся, что если Хозяин узнает об этих снах, то отберёт их, как отбирал все, что ему нравилось. Иногда ему снились шесть водных змей с хозяйского герба, тянущие его ко дну, и в таких снах всегда не хватало воздуха и вместо крика изо рта вырвались лишь беззвучный пузыри, а вокруг не было никого, кроме сгущающейся тьмы. Он слышал, если оказаться очень-очень глубоко в море, тебя может раздавить толща воды… кажется, это сказал ему Хозяин. Хозяин не любил лишние чувства. Так было до того, как Хозяин однажды вернулся от своей семьи с бутылкой вина и долго-долго рассказывал ему про неблагодарность, лучший военный интернат, шрамы, ожидания, репутацию, старших братьев, кладовку и то, о чем ни в коем случае нельзя рассказывать родителям — он не запомнил. Он запомнил только медленно вплетающееся в страх счастье, что Хозяин смотрит на него, Хозяин говорит с ним; а ещё — Хозяину очень-очень плохо, и он ни за что не может оставить Хозяина, ведь больше тот не может никому доверять. В ту ночь Хозяин разрешил спать с ним на кровати, свернувшись калачиком где-то в ногах, чтобы не мешать. А утром Хозяин вонзил нож в матрас совсем рядом с его головой и зло прошипел, что, если он скажет перед другими людьми хоть одно неверное слово, Хозяин его убьет. Почему-то ему даже не было страшно. Он просто подумал: как странно. Разве ему позволено говорить с кем-то, кроме Хозяина? Хозяин не любил, когда он выпрашивал еду. Раньше Хозяин давал её чаще, два раза в день, потом перестал давать вообще. Он должен был напомнить. Должен был попросить ещё тогда, пока Хозяин не привык к новому положению дел и не начал считать её как норму. Тогда он боялся боли больше, чем голода. Тогда он был очень глупый. Хозяин говорил, за ошибкой всегда должно идти наказание. Он принял свое наказание и перестал ждать еду, научившись воровать её с тарелок, которые убирал за Хозяином, с кухни, у солдат и кошек, живущих у кухни для борьбы с крысами. Перед последними ему было стыдно. Когда он находил достаточно еды, чтобы не болел живот, он приносил остатки кошкам, а кошки за это сворачивались клубочком и мурчали. Он никогда не трогал ничего настолько мягкого и тёплого, поэтому часто сворачивался клубочком рядом и лежал так, пока кошки не уставали и не уходили. Кошки могли поцарапать или укусить, но люди всегда делали больнее. Он знал, что Хозяин не любит, когда кто-то обращает на него внимание и тем более помогает; поэтому люди на корабле либо сторонились его, либо злились и прогоняли. Обычно он не любил, когда снаружи становилось холодно. Хозяин не давал тёплой одежды, говоря, что ему все равно не потребуется выходить на улицу, и ему приходилось прятаться рядом с кухней, где был огонь и много людей которые его не любили. Но когда снаружи становилось холодно, с голодом справиться можно было намного легче — ведь с неба на корабль начинал падать снег. Он впервые увидел его, когда нарушил правило и рискнул вылезти на верхнюю палубу, пока корабль стоял рядом с сушей. Рядом с сушей снег был другой — не мелкие снежинки, исчезающие в чёрной воде и на тёмном металле палубы, а крупные хлопья, ложащиеся ровным пушистым пластом, настолько белоснежным, что при свете солнца его блеск резал глаза. Снег кололся, оставлял мелкие ранки на потрескавшейся от мороза коже и очень-очень сильно напоминал сладости с хозяйского стола, начиная от белой пудры, так же покрывавшей десерты как снег — палубу корабля, и заканчивая круглыми холодными шариками, в которые снег тоже можно было собрать. От снега болели зубы и горло, но он был уверен — те сладости были сделаны из него, и наверняка были такими же вкусными, и так же странно таяли во рту. Снег никому не принадлежал, и его пропажа не интересовала ни Хозяина, ни других людей на корабле; главное, было успеть до того, как снег уберут, и не попасться Хозяину. В другое время еды всегда было мало, но обычно достаточно, чтобы не потерять сознание и не умереть. Больше он мог достать только в одном случае — когда Хозяин устраивал приёмы. В большой и красивый зал выносили большие и красивые столы, на которых стояли большие и красивые блюда с едой. Незнакомые люди в красивой одежде ходили по залу и говорили с незнакомым Хозяином в ещё более красивой одежде. В первый раз он не поверил, что Хозяин может так спокойно и вежливо говорить с кем-то, что может так улыбаться, смеяться и говорить «пожалуйста» и «благодарю». Он боялся приёмов. Он не понимал, что происходит. Не понимал, почему за несколько дней до банкета Хозяин переставал бить его по лицу, а перед приёмом приказывал одеть в красивую, тёплую и неудобную одежду, приказывал больно стянуть волосы сзади так, что за ними не получалось больше прятать глаза, приказывал намазать его лицо какой-то краской, под которой исчезали синяки, ссадины и тёмные круги вокруг глаз. Он знал, что ни за что на свете не должен плакать или трогать лицо. Знал, что, если хозяин сжимает его плечо и смеётся, он должен сделать так же. Знал, что если Хозяин сказал сделать вид, что тот человек его толкнул, и показать синяк на руке, он должен выполнить приказ, и тогда, может быть, хозяин позволит ему взять что-нибудь со своего стола. Когда все уйдут. Люди, к которым приказал подойти Хозяин, потом кричали, плакали и о чем-то умоляли, пока Хозяин уже знакомым властным голосом говорил с ними. Ему было все равно. Он сделал бы что угодно за право съесть остатки хотя бы с одной тарелки. Иногда он даже не чувствовал вкуса — просто ел, пока не начинало тошнить. Тошнота пугала сильнее боли, ведь если начнёт рвать, придётся лишиться всей той еды, которую он с таким трудом добыл. Но незнакомые люди приходили не только на банкеты. Иногда к Хозяину приходили гости. Гостей Хозяин встречал в своей обычной комнате и приказывал накрывать только один стол. Для гостей Хозяин тоже надевал красивые рубашку и брюки, но с ним ничего не делал и больше не заставлял носить тёплую, но не удобную одежду, не прятал синяки и не стягивал волосы. С гостями Хозяин говорил своим обычным голосом и обычным тоном и почти никогда не разрешал брать даже остатки еды с их стола. Гости всегда были взрослыми и страшными, и приносили с собой алкоголь. Перед гостями нужно было поклониться и сказать: «Хозяин приветствует дорогих гостей и предлагает многоуважаемым господам на время встречи считать все его вещи их вещами». Гости смеялись, приказывали ему повернуться и разглядывали лицо, больно взяв за подбородок. Он никогда не смотрел на их лица. Он в принципе никогда не поднимал глаза, пока гости были в комнате и тихо ждал в углу, пока ему не прикажут что-нибудь принести. Нельзя, ни в коем случае нельзя было привлекать внимание — это правило он выучил в первый месяц, когда один неосторожный взгляд обернулся игрой в башню из бокалов и сотнями осколков, впивающихся в тело, когда у него дрогнула рука, и хозяин разгневался за дорогое стекло. Но сильнее всего пугала не боль, к боли он давно привык. Их было двое. Один в блестящих сапогах с множеством ремешков, второй с бесконечным звоном многочисленных наград на груди. Он научился узнавать их по шагам и каждый раз безмолвно молился Хозяину, чтобы тот затеял очередную пьяную ссору и выгнал их пораньше. От них нельзя было спрятаться, нельзя было откупиться мольбами и унижением — они только больше разжигали страшный огонь в их глазах. Он не видел, но чувствовал, как это пламя подбирается вплотную, как холодными пальцами пробирается под штаны и рубашку и пьяным смехом раздаётся над самым ухом, до тошноты отдавая алкоголем. Он знал, что нельзя сопротивляться, если не хочешь весь следующий день передвигаться ползком, прислоняясь к металлическим косякам, чтобы смягчить боль. Нужно поприветствовать их. Улыбнуться. Ответить «да». Снова ответить «да». И ещё раз, много раз, даже если он совершенно не соскучился, ему ни капельки не приятно, и он совсем не хочет продолжения. Хозяин никогда не позволял продолжения, только иногда грозился, когда он ошибался при гостях. Это было страшнее любой другой угрозы, страшнее голода и боли. Страшно стало, когда на очередное «И чего ты жмотишь такое милое личико? Я бы тебе через пару часов уже вернул» Хозяин ответил «Я тебе один раз уже дал — мне второй детский труп на корабле не нужен». Ещё страшнее — когда он понял, что Хозяин понимает под «продолжением». Он не знал, пленный это был или новобранец, не видел его лица и привычно не поднимал взгляд, подавая Хозяину то, что тот приказывал, он понял только, что это очень-очень больно и долго, намного дольше, чем его обычные наказания. Поэтому он использовал любую возможность, чтобы сбежать из чужих рук к Хозяину на колени. Ведь только Хозяин мог защитить его, только Хозяин решал, позволить ему остаться или отдать этим людям; только цепляясь за хозяйскую одежду и пряча лицо у него на груди, он мог чувствовать хоть какую-то безопасность. Хозяин ухмылялся и накручивал на палец его волосы, не удерживая и не отталкивая. Однажды перед приёмом Хозяин сказал: «Знаешь, а без синяков ты даже симпатичный. Думаю, когда вырастешь, я найду тебе более… взрослое применение». Тогда на приёме он едва мог сдвинуться с места и несколько ночей не спал, слыша в кошмарах крики из спальни Хозяина. Но потом он решил — он просто никогда не вырастет. Поэтому Хозяин навсегда останется гарантом защиты и безопасности. Пока он обнимает Хозяина, никто из чужих людей не сможет его забрать и причинить боль. В такие моменты он был готов беспрекословно исполнить любой приказ и поклясться в чем угодно, лишь бы Хозяин не дал тем людям до него добраться. Хозяин был очень доволен этими встречами. Ему казалось, Хозяину нравятся гости. Нравится дорогой алкоголь, восхваления в свою сторону, нравится смеяться над его страхом и шутками гостей. А потом Хозяин резко оборвал смех и выстрелил в одного из гостей в упор со словами: «Армии Ли Юэ ты говорил то же самое?» Награды на груди звякнули в последний раз, и когда он наконец рискнул убрать руки с головы и подняться, комнату заполняли дым и запах крови. — Крыс на своём корабле я не потерплю. Он подумал: почему Хозяин так переживает? Корабельные кошки давно истребили всех крыс. В тот день остальные гости исчезли раньше, чем рассеялся дым, а Хозяин залпом опустошил бутылку и развернулся к нему. Он смотрел на голубые волосы с только вчера подкрашенными корнями, на расшитую узорами змей блузу с яркими каплями крови, на золотые блики, пляшущие по темному стеклу бутылки — куда угодно, только не в глаза. Он знал эту ситуацию. И лишь опустил голову и зажмурился, готовясь к очередному удару, когда Хозяин приблизился на расстояние шага. — Мрази, — коротко выплюнул Хозяин, роняя бутылку. — Лицемерные твари, подлизывающиеся к моему влиянию. Видят во мне только способ забраться повыше. Чтоб они все сдохли!.. Холодные жёсткие пальцы сжали его подбородок и заставили поднять голову. — Но ты, мальчик… — Он всё-таки открыл глаза, настолько чужим и неправильным был хозяйский голос. Настолько же чужим и неправильным был его взгляд, блестящий от собравшихся в уголках глаз слез. — Ты ведь никогда не предашь меня, верно? Хоть ты меня никогда не оставишь? Никуда не уйдешь? Он подумал: как странно. Разве ему было куда идти? — Я в-всегда буду с вами, Хозяин… Это было неудобно и больно, словно Хозяин забыл про все синяки и ссадины, что ему оставил. И это был самый счастливый миг в его жизни, когда он понял: Хозяин его обнимает. Когда понял: Хозяин никогда не рассказывал гостям того, что слышал он, пока Хозяин напивался у себя в спальне. Когда понял: он особенный. И он очень-очень нужен Хозяину. Потому что больше всего Хозяину нравится верность. Он не знал, почему однажды Хозяин начал в нем сомневаться. Он почти научился идеально выполнять все приказы и поручения, почти научился тихо и покорно принимать наказания, почти научился самостоятельно следить за ранами, чтобы не болеть и не беспокоить ни Хозяина, ни врача. Хозяин сказал: «Скучно». И зачем-то взял его с собой на допрос. Тот человек очень громко кричал и, кажется, плакал. Он хотел заткнуть уши, но не знал, позволено ли ему. Он хотел спросить, за что того человека так наказывают, чтобы никогда не совершить эту ошибку самому, но слишком боялся разгневать Хозяина глупым вопросом. Он слышал, как Хозяин спрашивал о расположении отряда, шпионах и пароле, а человек со странным произношением повторял, что ничего не знает. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем Хозяин махнул своим людям рукой, сказал: «Этот бесполезен, отпустите», — и резко схватил его за волосы, заставляя поднять голову. Он толком не мог вспомнить ни одно серьёзное наказание, словно намеренно стирая их из памяти, но это помнил слишком хорошо. Помнил, как в глаза резко бросаются брызги крови на полу вокруг едва поднимающегося на локтях человека. Как Хозяин за спиной пугающе спокойным голосом произносит: — Хмм, давай так? Сможешь убить этого мальчишку, и я тебя отпущу. — И как он дёргается в стальной хватке, пытаясь обернуться и увидеть лицо Хозяина, чтобы понять, за что. Хозяин отпускает его волосы и улыбается. Ему кажется, что он впервые смотрит Хозяину в глаза, и в голове почему-то вместо мыслей о смерти возникает голубая вода у суши и отблески аквариумов в хозяйских комнатах и коридоре. — Не волнуйся, детка. — Хозяин вкладывает в его руку нож, и он только сейчас понимает, насколько сильно дрожит. Хозяин улыбается ещё шире. — Ты можешь защищаться. Бить надо вот сюда. Два пальца ударяют по шее между кадыком и мышцей, где-то под челюстью. Это движение будет возникать перед глазами каждый раз, когда ему потребуется кого-то убить. Он оборачивается, только когда человек хватает его за ногу и дёргает, заставляя больно удариться головой об пол. Перед глазами на секунду мутнеет, и чья-то рука тут же сжимает горло. Намного сильнее и больнее, чем это делал Хозяин. Он мог выронить чашку от небольшого толчка в плечо, но нож почему-то сжимает словно одежду Хозяина в моменты, когда умолял о прощении. Он не знает, откуда у него силы пробить кожу на руке и не выпустить нож, даже когда лезвие соскальзывает по чему-то твёрдом и застревает. Человек хрипит, и у него наконец получается сделать вдох, перехватить рукоять двумя руками и снова ударить — прямо перед собой, куда-то в грудь или живот. Над головой щёлкает заряженным пистолетом Хозяин. Два пальца ударяют по шее… Воздуха снова нет. Будь это впервые, он бы испугался и растерялся. Но он знает, что до потери сознания осталось ещё полминуты. Два пальца… Между кадыком и мышцей, где-то под челюстью… В нос ударяет резкий запах крови. Кровь горячая и липкая и почему-то везде — на полу, на руках, на лице, на одежде. Главное, не дать появиться тошноте. «Хозяин…» Он поднимает взгляд, но фокуса хватает только чтобы увидеть чёрные сапоги с застежками, которые он начищал несколько часов назад. «Хозяин, я сделал, как вы сказали». «Хозяин, я справился?» «Теперь… я прощен?..» Он открывает рот, но слышит лишь булькающий хрип того человека и чувствует, как на него наваливается что-то очень большое и тяжёлое, а в глазах темнеет окончательно. Два пальца ударяют по шее между кадыком и мышцей, где-то под челюстью. Это движение будет возникать перед ним в каждом кошмаре, где будет не хватать воздуха, а Хозяин с улыбкой будет протягивать нож, чтобы убить сразу шестерых незнакомых людей без лиц. Интересно, так можно ударить любого человека, причиняющего боль, чтобы он перестал?.. Он открывает глаза и сразу вздрагивает от холода и ощущения мокрой ткани на теле, все ещё сжимая в руке нож. Кашляет от попавшей в горло воды и тут же всхлипывает от боли в шее. Хозяин стоит прямо над ним, с пустым ведром в одной руке и пистолетом во второй. — Х-хозяин… — едва слышно хрипит он, по-прежнему лежа на полу и рассеянно глядя в чёрное дуло, направленное ему в лицо. — Кх. Х-хозяин… а чт-то такое… смерть?.. Он не знает, почему решил спросить это именно сейчас. Не знает, почему Хозяин так странно, незнакомо и неуместно меняется в лице и поднимает его за ворот рубашки, выпустив ведро и не выпуская пистолет. — Вы что, все такие идеальные воины? — зло шипит Хозяин и с силой надавливает ногой на запястье, ещё более страшным тоном приказывая: — Выпусти нож. Он подчиняется, но уже поздно. Он знает — он сделал что-то ужасное. Что-то совершенно запретное, непростительное, непоправимое. Он снова смотрит Хозяину в глаза и почему-то в этот раз ему кажется, что его никогда не простят. В ушах эхом звенит крик того человека. «Нет…» Хозяин убирает сапог с ладони и знакомым движением замахивается ногой. «Пожалуйста, только не так!.. Не как его!..» Он в последний момент предугадывает удар и умудряется увернуться, перекатившись на живот и вжавшись в стену. С трудом поднимается на руках и садится, пережидая приступ головокружения и тёмные круги перед глазами. Сбоку слышится хозяйское «Ха?..», резко заставляющее вскочить на ноги и двинуться вдоль стены к выходу. Во рту возникает привкус железа, и он запоздало осознает, что кровь под носом — его, а не чужая. Рука соскальзывает с дверной ручки, и дверь открывается, только когда он виснет на ней всем весом. В голове вертятся мысли, что его давно должны были поймать, но за спиной слышны лишь неторопливые шаги и возня. Он предпочитает не оборачиваться. Он не знает почему продолжает идти, даже не пытаясь срываться на бег. Не знает, зачем каждый раз поднимается после слабости в ногах и падения. Ему просто очень нужно оказаться как можно дальше от того человека, от места, где заставляют так долго и страшно кричать, и от Хозяина. Тот человек точно сделал что-то плохое. Сейчас ему кажется, что он сам сделал что-то намного-намного хуже. А значит, будет намного-намного дольше и больнее. «Не хочу». Он хорошо помнит коридоры, хорошо знает каждую дверь, угол и поворот. Он столько раз гулял здесь, что может быть уверен — внутри бежать некуда. Только на верхнюю палубу. Он знает, что нельзя. И знает, что дверь не заперта, потому что ей пользуется слишком много взрослых. У него почти получается перейти на бег, получается дотянуться до ручки и сдвинуть тугой механизм. Он вываливается на улицу, и тело тут же сковывает волна мурашек от холодного солёного ветра, бьющего льдом по мокрой одежде и волосам. Взгляд судорожно мечется по палубе, корабль ведёт вбок на волне, и ноги вдруг совсем перестают держать его. Прямо, за небольшой оградой, до самого горизонта простирается темно-синее море, сливаясь с серовато-синим небом. Направо и налево тоже. Он боится оборачивается, но знает — сзади, за бортом, ложе лишь бесконечная синева воды и точки других кораблей. — Ну? «Почему же ты остановился?» —вкрадчиво спрашивает Хозяин возле самого уха, и его пальцы больно сжимаются на плече, сминая ткань. Горло сжимает, и он не может ни вдохнуть, ни закричать. Обернуться тоже почему-то не может. — Передумал? — Голос хозяина негромкий и ровный, змеиным ядом парализующий тело и разум. — Или же тебе просто некуда бежать? — П-пожалуйста… Х-хозяин… — Его слова теряются в шуме волн. — Ты спрашивал, что такое смерть, мальчик? Представь себе абсолютную тьму и пустоту. — Рука Хозяина закрывает ему глаза. — Где нет никого и ничего. И ты остаёшься там навсегда. Знаешь, что такое «навсегда»? — Голос хозяина звучит как будто со всех сторон, оставаясь единственной связью с миром в темноте. — Это как самый долгий период времени, который можешь представить. Только ещё дольше. И ещё, и ещё. Так вот, смерть — навсегда. Он не может даже заплакать. Всё его существо сковывает леденящим ужасом, ядом, расползающимся от рук Хозяина по телу. — Нет… нет, п-пожалуйста… Я больше… Я никогда… Х-хозяин, я… — Он чувствует, как открывает рот, но совсем не слышит своего голоса — только шум волн со всех сторон, заполняющий все пространство в темноте под чужой ладонью. — Х-хозяин!.. «Хозяин, скажите что-нибудь!.. Что угодно!..» Хозяин довольно смеётся и убирает руку, все ещё не отпуская его плечо. Серо-голубое небо кажется слишком ярким. Мимо проходят люди, несущие того человека из комнаты в какой-то плёнке, в которой скопилось потемневшая кровь. Он невольно отшатывается назад, но натыкается на Хозяина. — О, нет. Подойди, посмотри внимательно. — Хозяин хватает его за локоть и тащит к самому борту, садясь на корточки и приобнимая за плечи. Он опускает взгляд и вздрагивает. Внизу, за металлическим перекладинами и под рядами окон с шумом разбиваются о корабль высокие волны, распадаясь на мелкие брызги и серую пену. Человек ударяется о поверхность воды и тут же исчезает под очередной волной. Пена становится красной. Он хочет закрыть глаза, развернуться и убежать обратно в комнаты, хоть в трюм, лишь бы никогда больше не приближаться к этой воде, но сзади и по бокам стальной хваткой остаётся рука хозяина, а впереди лишь бездонное море, от которого он не может отвести взгляд. — Вглядись внимательно, мальчик. Вглядись и расскажи мне, куда ты собрался бежать? — Голос хозяина холоднее ветра и долетающих до палубы брызг. Он понимает, что это — конец. Он знает, чем это должно кончиться. Знает — но все равно беспомощно упирается руками в ограду, не давая придвинуть себя ещё ближе, и отчаянно шепчет, не надеясь, что его услышат: — Я не… Простите меня, Хозяин!.. Мне очень жаль, я н-не достоин вас, но д-дайте мне ещё один шанс, прошу!.. — Ты ведь знаешь, что там? — продолжает Хозяин, с силой придвигая его к самому краю. — Там, за бортом лишь бесконечные километры воды. Ни берега, ни дна. Ни того, кто бы тебе помог. На тебя ведь даже акулы не посмотрят — будешь медленно умирать в одиночестве, захлебываясь водой. И никто тебе не поможет. Потому что кроме меня никому нет до тебя дела. Куда ты пойдёшь? Кто там даст тебе еду? Кто защитит? Кому ты там нужен, мальчик? Он отчаянно мотает головой и глотает беззвучные слезы. Он не знает. Не знает, зачем это сделал, не знает, на что рассчитывал, не знает, зачем попытался убежать и разочаровал хозяина. Он не знает, не помнит, разве есть такой повод?.. Перед глазами встают равнодушные и испуганные взгляды взрослых на корабле. Как он мог оставить Хозяина? Как мог решить, что в мире без Хозяина у него вообще есть право существовать? — Нет!.. Нет, Хозяин, я с вами… я вс-сегда хочу с вами!.. Я бы н-никогда!.. — Какая наглая ложь. — Он чувствует, как земля уходит из-под ног и море вдруг оказывается пугающе близко. — Ты столько раз клялся мне в верности, только чтобы попытаться сбежать? Что дальше? Как ещё ты передашь меня? Он в ужасе оборачивается, и мир рушится от одного взгляда холодных голубых глаз и непривычно серьёзного и жёсткого голоса. Остаётся только бесконечное бездонное жуткое море и Хозяин на расстоянии вытянутых рук, держащих его маленькое лёгкое тело прямо над водой. Он беспомощно поджимает ноги и дрожащим и руками вцепляется в жёсткие взрослые ладони, прекрасно зная, что это ему не поможет. Перед глазами встаёт красная пена и темнота с отчётливым «смерть — это навсегда». «Не хочу». — Хозяин!!! Хозяин, прошу вас, простите меня!.. Я виноват, я приму любое наказание, любое, совсем любое, даже как у того человека! Умоляю, Хозяин!.. Он не знает, откуда у него силы на крик. Не знает, как умудряется выталкивать слова из сдавленного болью от удушья и слезами горла. Он знает только одно — он не хочет умирать. — Я хочу быть с вами!.. Я люблю вас, Хозяин!!! Я никогда не предам вас! Я всегда, всегда, совсем всегда буду с вами!!! Вы моя жизнь, Хозяин, прошу вас, пожалуйста, пожалуйста, не оставляйте меня!.. Хозяин поднимает его выше и задумчиво хмыкает. Он знает, что не должен шуметь, но не может сдержать крик. — Умоляю, Хозяин, этой ошибки больше не повториться!.. Я клянусь, Хозяин, клянусь, я больше никогда не поставлю под сомнение свою верность вам! Для меня существуете только вы!!! Только пока вы рядом, я могу жить!.. Клянусь, никто никогда не заменит мне Хозяина! Пожалуйста, прошу, умоляю, я сделаю что угодно — только позвольте остаться с вами!!! Кажется, у него срывается голос. Иначе он не может объяснить, почему, когда Хозяин разжимает руки, из его рта не может вырваться ни звука, как будто сердце остановилось вместе с дыханием. Хозяин ловит его меньше, чем через секунду, лишь слегка свешиваясь за линию борта, но ему кажется, что одна жизнь уже закончилась и началась новая — заново подаренная Хозяином. Едва Хозяин подносит его к груди, он тут же хватается за одежду и прижимается всем телом, мелко дрожа и тихо всхлипывая. Ему кажется — он больше никогда, ни за что на свете не отпустит эту знакомую жёсткую ткань кителя и никогда, ни за что на свете не отойдёт от хозяина дальше, чем на полтора метра. Хозяин улыбается и мягко гладит его по голове, приговаривая: «Ну-ну, ты ведь не предашь меня, верно? Значит, тебе нечего бояться». Только рядом с Хозяином у него есть право на жизнь. Только в объятиях Хозяина может быть безопасно. Он запомнил. Он поклялся, что будет беспрекословно выполнять приказы и принимать наказания, чтобы у Хозяина больше никогда не возникло повода усомниться в нем. Кажется, Хозяин не поверил. Через неделю Хозяин снова привёл его в ту комнату, снова дал нож и снова сказал человеку в крови, что если тот «убьёт мальчишку», то получит свободу. Хозяин разрешил защищаться. Хозяин не сказал, какой именно исход он хочет. Он долго думал, почему же, когда он первым подскочил к человеку и ударил сначала в ногу, а затем в шею, как учил Хозяин, Хозяин так разозлился. В этот раз он не стал уворачиваться и убегать от наказания; ни в этот — ни в последующие. Хозяин приносил разное оружие, приводил разных людей, многие люди отказывались говорить, а если и говорили, то отказывались играть; тогда хозяин скучающе делал отмашку людям в форме и уходил с ним из комнаты. Другие люди рассказывали Хозяину разные непонятные вещи, у людей были разные внешность, возраст, пол, манера речи, но правила игры всегда оставались теми же — как и мрачный, холодный взгляд Хозяина, после его побед становящийся лишь злее. — Хозяин, прошу вас, пожалуйста, скажите, что я должен сделать, чтобы вы были довольны?.. — Делай что хочешь. Он знал — Хозяин сомневался. Хозяин странно смотрел на него, Хозяин задавал ему странные вопросы и больше не пускал к себе в спальню на время сна. Хозяин не разрешал даже смотреть на оружие помимо того, которое давал сам во время очередной «игры». Однажды он на секунду задумался, можно ли защищаться ножом, оставшимся на тарелке Хозяина так же, как и тем, который Хозяин давал сам. Хозяин разозлился и вскочил из-за стола. — На что это ты так смотришь?! — Простите, Хозяи… Он толком не помнил, что произошло; помнил рывок за волосы, угол стола прямо перед глазами и темноту, упавшую так быстро, что он не успел даже почувствовать боль. Он почувствовал позже, когда врач говорил с Хозяином, а боль разливалась от лба к затылку при каждом неосторожном движении головой, притягивая за собой головокружение, слабость и тошноту. Обычно Хозяин успокаивался, ударив его, но в этот раз разозлился только сильнее, ведь шрам чётко посередине лба «будет сложно прятать к приемам». Кажется, Хозяину не нравилось, когда он защищался. — Кто тебя этому научил? Он испуганно и непонимающе обернулся, сжимая в руках дымящийся пистолет, от выстрела которого жутко болели уши. — Кто научил тебя сражаться? После стольких раз ты не сможешь отвертеться простой удачей. — Я… Х-хозяин, я лишь делал, как вы говорили… Хозяин жёстко схватил его за подбородок и заставил поднять голову. — Может, вы родственники? Я думал, ты похож на него только цветом глаз. Хозяин учил его не сомневаться — но почему-то Хозяин сомневался сам. Наверное, это было испытание. Наверное, он должен был сам догадаться, как повести себя, чтобы Хозяин остался доволен. Наверное, если он угадает, Хозяин наконец его простит. В следующий раз он не стал защищаться — ведь Хозяин сказал, что он может, а не обязан. Он не хотел умирать — до сих пор не хотел, но знал, что настоящая, самая страшная смерть наступит, если Хозяин от него отвернется; и каждый раз в кошмарах видел не лица тех, кто решил выкупить его смертью свою свободу, а страшное бездонное море под ногами и холодный безжалостный взгляд Хозяина, когда тот держал его над водой. Поэтому он позволил человеку повалить себя на пол, больно вывернуть руку и занести отобранный нож. Кажется, ему даже не было страшно, просто почему-то из глаз вдруг полились слезы, а в мыслях возникли не Хозяин и море, и даже не сладкие фрукты, доставшиеся ему с последнего приёма, а яркие рыжие точки фонариков в ночном небе, про которые он запретил себе даже думать. В тот день он понял, зачем Хозяин перед каждой игрой заряжал пистолет — когда нож упал ему на живот, а человек на пол, с застывшим выражением шока на лице и сквозной раной в голове от виска к затылку. — И что это было? Хозяин не был зол — это самое главное. Скорее растерян и раздражен. — Я… я н-не х-хочу… — Слезы сбивали голос в дрожь. — Не хочу… быть п-похожим… на Т-того, к-кого вы… не любите… Если… Х-хозяин хочет, чт-тобы я проиграл… я… исп-полню волю Х-хозяина… чтобы… Хозяин был р-рад… Хозяин хмыкнул и больше эту игру не начинал. Он придумал другую — теперь люди должны были пытаться убить Хозяина, а он должен был его защищать. Эта игра прыгала сильнее, но нравилась больше, ведь вместо сомнений теперь Хозяин говорил о пользе, которую он мог бы однажды ему принести. Кажется, Хозяин наконец перестал в нем сомневаться. Он верил, что теперь все точно будет хорошо, что Хозяин наконец будет им доволен, и однажды он станет достоин того, чтобы больше никогда не встречать наказание, он знал, что делал все, чтобы не дать повода ни усомниться, ни разозлиться; но он чувствовал — Хозяин зол, раздражен, испуган, взволнован. Он хотел бы ошибаться, но знал, что не может, ведь на протяжении всех этих лет цена за ошибку в понимании настроения Хозяина была слишком высока. Он знал, это связано с тем человеком. Хозяин часто вспоминал этого человека, когда напивался — или часто напивался, когда вспоминал; он точно не знал. Он знал только то, что человека зовут Моракс, и что после его имени всегда идут боль и унижения; этого было достаточно, чтобы его не любить. Хозяин говорил о Мораксе и раньше, но мало и насмешливо, изредка вспоминая с гостями какую-то историю про пленных и «неточные условия договора». За последние годы насмешки сменились злостью, а непринуждённая история — серьёзными разговорами про тактику, стратегию, построения, авиацию, флот, бомбардировки и другие незнакомые слова, которые взрослые произносили быстро и чётко, склоняясь с бокалами вина над огромной картой. «Самоуверенный юнец» превратился в «зарвавшегося везунчика», а «Его до сих пор не убили?» в «Как он сумел разбить это подразделение?!» Он начал бояться встреч с гостями и новостей из внешнего мира даже больше своих ошибок. Ошибки он по крайней мере мог исправить, но как бы он ни старался, он никогда не мог остановить холодную злость Хозяина, водопадом обрушивавшуюся на него после очередной победы того человека, чьё имя он боялся даже произносить; не только из страха разозлить Хозяина, но и из-за глупого иррационального ужаса от ассоциаций, которое оно за собой тянуло. Хозяин был зол из-за того человека. Конечно, все проблемы были из-за того человека, ведь Хозяин уже убедился в его верности и совсем скоро наконец проявит к нему милость. Если только немного подождать, пока Хозяин не разделается со своим врагом… Ведь Хозяин не может проиграть, Хозяин самый великий адмирал за всю историю столетней войны — так всегда говорили люди на приёмах. У Хозяина стало меньше времени и больше правил, а сами правила стали строже. Однажды Хозяин несколько секунд смотрел на стакан с рассыпанными канцелярскими принадлежностями, которые он уронил, запнувшись о ковер; а затем не спеша поднял деревянную линейку, протянул ему и дождался, пока он сожмет её в руках. — Ты ведь знаешь, что случается, когда ты ошибаешься? Он знал. «За ошибкой следует наказание» — одно из первых правил, которые он должен был выучить на этом корабле. Он знал и наказание, которое Хозяин имел в виду — и даже не поморщился, когда линейка звучно ударила руку, оставляя на бледной коже внутренней стороны предплечья ярко-розовую полосу. — О, — только и произнёс Хозяин. — Я смотрю, ты совсем не раскаиваешься. — Н-нет, Хозяин!.. — От холодного оценивающего взгляда задрожали руки. — Я!.. Удар. От боли перехватило дыхание и выступили слезы. — Теперь ты считаешь, что прощен? Он отчаянно замотал головой, силясь разглядеть Хозяина сквозь слезы — и снова ударил, по тому же месту. — А, да, можешь закончить, когда сочтешь свое наказание достаточным. — Голос Хозяина спокойный и ровный, без намёка на подвох. Он знал — главный подвох в том, что Хозяину никогда не бывает достаточно. — Д-да, Хозяин… Удар. Никогда… Удар. Что бы он ни делал… Удар. Как бы ни старался… — Уже всё? — Н-нет… «Всё» наступило тогда, когда линейка преломилась пополам и испачканный кровью осколок упал посреди тёмных капель на полу. Хозяин холодно улыбнулся. — Достаточно. В следующий раз возьмёшь железную. Хозяин улыбнулся — это самое главное. Радость Хозяина всегда должна делать его счастливым. …тогда почему же тогда, склоняясь перед рабочим столом Хозяина и из последних сил пытаясь сдержать всхлипы, он никак не мог почувствовать ничего, кроме боли и пустоты? Иногда он думал, что Хозяин его никогда не примет. Что снова придумает новые правила, которые невозможно исполнить, и наказания, которые невозможно вынести. Иногда он думал, что дело все же не в том человеке и даже не в его ошибках. Потом он вспоминал объятия, пьяный голос с плохо сдерживаемым слезами и думал, что нужно просто потерпеть. Постараться стать лучше. На самом деле Хозяин его любит. Ведь было несколько раз, когда… Но больше всего он думал о новом правиле, свежими ранами отпечатавшемся на руке. Можно наказывать себя самому. Он запомнил. Поэтому, когда через два дня он не выдержал и снова проскользнул на палубу поесть снега, то по возвращении взял железную линейку и ударил себя по второй руке; слабее, чем в первый раз, но не из жалости, а потому, что боль не позволила достаточно сильно замахнуться. Кажется, его вылазку Хозяин даже не заметил — зато заметил новые раны. Больно схватил за руку и развернул царапинами к себе. — Откуда? Я этого не делал. — Я… совершил ошибку, Хозяин… И… сам себя наказал… чтобы не утруждать вас… — Хм. Он запомнил и то, что Хозяин не против. И то, что если наказать себя сразу, то не придётся скрывать и бояться. Ведь если он никогда не достигнет идеала, снять с Хозяина хотя бы часть забот по его воспитанию — все, что ему остаётся. …верно? Раньше он думал, что боялся боли. Но теперь, когда наказание стало неизбежным, он почему-то начал только чаще нарушать правила; особенно, когда понял, что Хозяин слишком занят работой, чтобы замечать его ошибки. Он знал, что без Хозяина для него в этом мире нет места, что его тело и разум по-прежнему принадлежат Хозяину и что любовь к Хозяину превыше всех прочих чувств в его сердце. Но вместе с этим он знал: все эти годы на самом деле он боялся не боли — он боялся Хозяина. Это было неправильно, страшно, но недостаточно, чтобы удержать его от попытки руками и ногами вцепиться в это новое правило, как он вцеплялся в Хозяина, когда тот учил его верности. Как будто от этого правила так же зависела его жизнь. «За ошибкой следует наказание». Каждой ошибке — свое. Вылезти на верхнюю палубу — удар по руке линейкой; украсть из камина уголь и рисовать на дальней двери машинного отделению, в которую никто не входит и с которой все легко оттирается тряпкой — несколько ударов головой об эту дверь; без спроса взять книжку с картинками и незаметно убрать на место — накапать воск с одной из декоративных свечей на руки; сделать из куска тряпки игрушку и принести её кошкам — ударить хозяйской плетью себя по спине; посмотреть на фонарики — … Посмотреть… на фонарики… Он их увидел; совсем-совсем вдалеке, едва различимыми точками на фоне далёких огней суши, в перерыве между грохотом и вспышками выстрелов их и чужих кораблей. Он не смог придумать новое наказание и просто сильнее обычного избил в кровь руку, думая о том, что точно-точно пойдёт посмотреть ещё раз, какое бы наказание за это ни пришлось принять. Он так и не понял, когда наказание превратилось в цену, а главный кошмар — в ключ для всех запретных до этого дверей, который Хозяин собственнолично вручил ему в руки. Он слишком боялся об этом думать. Ведь если бы Хозяин узнал об этом, то наверняка придумал бы такое наказание, которое его однажды убьет. Он забыл, что от Хозяина ничего невозможно скрыть. Он знал, что сам виноват. Больше ничьей вины не могло быть в том, что он слишком сильно ударил линейкой руку после очередной вылазки за фонариками и не смог удержать поднос с двумя бутылками дорогого вина для Хозяина и его гостей. Больше ничьей вины не могло быть в том, что он смел забыть, насколько Хозяин бывает зол при неудачном течении войны и насколько страшны взрослые, выпившие алкоголь. Он знал, что сам виноват, тысячу раз знал — но все равно нарушил все гласные и негласные правила, когда Хозяин схватил его за руку и всей внешней стороной прижал к раскаленной заслонке камина. Он знал, что не должен был ни кричать, ни плакать навзрыд, ни тем более сопротивляться, впиваясь ногтями второй руки в хозяйскую ладонь. Он знал даже то, что ничего из этого все равно не спасло бы его от пьяного смеха, смешанного с запахом алкоголя, и стальной хватки не руке, не оставлявшей и шанса сбежать от жара; как не спасли давно привычные и приевшиеся мольбы, силы формулировать которые кончились ещё в первую минуту. Он думал, он больше не боится боли. Думал: настолько привык к наказаниям, что вынесет каждую новую выдумку Хозяина. Думал, что фонарики стоят любого ужаса. Он ошибся. Снова. А за ошибкой всегда следует наказание. …Он очнулся один, в той же комнате, с едва влажным полотенцем на руке, горящей так, словно её до сих пор окружал огонь. Близкие выстрелы, сотрясающие корабль, слышались даже отсюда. Он попытался сесть, но тут же замер, и его сил хватило только на то, чтобы склониться в сторону при резко подступившей тошноте и не дать рвоте испачкать одежду, и беззвучно позвать Хозяина, убеждаясь, что голос сорвался окончательно. Ужас очередным снарядом взорвался в гудящей голове, заставляя забыть и про голос, и даже про боль. Он знал этот звук; так было раньше, давным-давно, ещё до того, как Хозяин забрал его из развалин какого-то города. Хозяин… не мог же его оставить?.. Не мог ведь… Это кошмар, это просто дурной сон, он закроет глаза и… Второй раз он очнулся от дрожи, сотрясавшей все тело. Было одновременно очень жарко и очень холодно, и очень хотелось пить, а на месте руки бушевало пламя. Белое полотенце пропиталось желтовато бурыми разводами и прилипло к коже. Шум войны, кажется, стал только громче. Он не смотрел на руку, даже когда каждое движение и даже вдох отзывались тянущей болью, а свесившийся край полотенца открыл заполненные кровью пузыри на коже; он даже не знал, откуда взялись силы доползти на четвереньках до двери и, придерживаясь за стену встать. В голове крутилось только одно — найти Хозяина. Одна мысль о нем парализовала и без того дрожащее тело и болезненной вспышкой отзывалась в руке, заставляя его всхлипывать и сильнее закусывать губу, чтобы не закричать. Но остаться одному было страшнее — до несуществующего холодного ветра на коже и фантомного плеска волн под ногами. — Х-х… хозяин!.. — От голоса остался лишь едва слышный сип. Он заглядывал во все комнаты, дверную ручку которых мог повернуть, но каждый раз его встречал лишь хаос из развороченных ящиков и шкафов в окружении кое-как раскиданных вещей. Одной из комнат оказалась ванная, и он долго и жадно пил воду из крана, с трудом дотягиваясь до раковины и поднося воду в ладонях к губам. Хотел полить холодной водой руку, но посмотрел на неё и не рискнул трогать: вдруг станет больнее. Шум снаружи продолжал бить по голове, болезненным эхом расходясь от висков, и пол под ногами то и дело клонился вбок — он так и не понял, из-за волн или его состояния. — Хозяин!.. Вместо ответа по ушам ударил выстрел. А потом ещё, и еще, где-то за поворотом в одной из комнат. Ему не следовало туда идти, ведь он помнил, что бывает, когда в человека попадает пуля, и помнил, что от неё не увернуться. Но страшная пустота корабля, невидимым монстром затаившаяся за спиной, продолжала подгонять и заставляла из последних сил переставлять ноги и раз за разом подниматься после очередного падения. Где выстрелы — там люди, а где люди — там Хозяин. — …нарушишь конвенцию?! — Твоих нарушений хватит на смертную казнь. — Это должен решать суд, а не ты! — Ты нарушил мой контракт. Почему бы мне не решать? Ещё два выстрела. В другое время он бы растерялся от чужого незнакомого голоса, смеющего говорить в таком тоне. Но сейчас было важно лишь одно — Хозяин. — Хозяин!.. — в этот раз у него хватило сил выдавить голос, раздирая сорванное горло, — и тут же рухнуть на пороге, едва сдерживая слезы от боли в задетой руке. Они обернулись одновременно: непривычно, неправильно испуганный и напряжённый Хозяин, с темно бордовым пятном на плече всегда белоснежный блузы, разбитой губой и растрепанными, разметавшимися по плечам волосами — и высокий крупный человек в незнакомой форме, испачканной кровью, с кровоподтеком под носом и горящим пронзительным взглядом. Он сразу понял, что это за человек, хотя никто из них до сих пор ни разу не назвал его имени. Хозяин говорил, у них похожий цвет глаз. Хозяин ошибся — разве могла его тусклая желтизна сравниться с этим сияющим янтарем, от которого невозможно было отвести взгляд, как бы он ни пытался? Хозяин опомнился первым. Рывком подскочил к нему, уклоняясь от выстрела, оставившего вмятину на дверном косяке, и больно оттянул за волосы голову назад, пригибаясь за его спиной и прислоняя к его виску пистолет. — Бросай оружие! Он отдал бы все, чтобы суметь тогда обернуться — но мог лишь смотреть в страшные янтарные глаза за чёрным провалом дула всего в паре метров напротив него. «Хозяин… что это за игра?..» Человек смотрел сквозь него, на Хозяина. Человек пугал больше всех предыдущих людей с корабля — его голос, взгляд, движения, страх Хозяина. Он знал, что это за игра, знал, что если не сможет спасти Хозяина, то человек с янтарными глазами убьёт их обоих, — и молча развёл руки, беззвучно плача от боли и одними губами шепча: — Н-не… трогайте… Х-хозяина… Хозяин рассмеялся и схватил его за руку, придвигая ещё ближе к себе. Тихий вскрик смешался с резким: — Бросай оружие, Моракс! Я успею выстрелить! Больно. Тело дернулось само по себе, не в силах выдавить из сжатого болью горла даже писк, не то что просьбу. Хозяин только крепче сжал руку поверх полотенца, лопая один из кровавых пузырей и взрывом снаряда вызывая новый всплеск боли, выбивающий из головы все посторонние мысли. Хозяин, ХВАТИТ. Он снова дёрнулся. Даже зная, что его все равно не отпустят, что будет только больнее и что он во что бы то ни стало должен защищать хозяина; тело просто перестало слушаться, против его воли извернувшись и случайно задев локтем красное пятно на хозяйском плече. Он успел боковым зрением заметить, как Хозяин вздрогнул, зашипел, на мгновение разжимая руку на плече, и отвёл пистолет от его виска — а в следующую секунду по ушам ударил выстрел. И ещё один — когда он невольно сжался и опустил голову от первого. Снаружи, словно вторя оружию, снова раздался грохот, и пол накренился, заставляя потерять равновесие и всем телом рухнуть куда-то вбок. Сознание снова помутилось от боли, мешая крики и грохот в страшную какофонию, тугим обручем сдавливающую голову. Он должен был встать и защитить Хозяина, разве не этому Хозяин учил его последний год? Он не знал, чего так боялся, неподвижно лёжа на полу и слушая неразборчивые голоса и крики за спиной, как слушал много раз, стоя рядом с Хозяином в его спальне и комнате, где его учили «игре». Того, что окончательно убедится, что в этот раз кричит Хозяин? Того, что если напомнит о своём существовании, то человек с янтарными глазами убьёт и его? Он все-таки обернулся, потом, когда крики стихли, приподнявшись на здоровой руке и плечом вытирая слезы. Ему было уже все равно на боль, шум снаружи и человека с янтарными глазами — он просто хотел, чтобы Хозяин поскорее разделался с этим и отвёл его к врачу, как всегда делал, когда он терял сознание во время наказаний. А потом… он бы что-нибудь придумал. Но Хозяин неподвижно лежал на полу среди крови, и почти каждый сантиметр белой блузы, бледной кожи и светло-голубых волос с тёмными корнями окрасился в темно красный. А напротив, тяжело дыша, стоял человек с янтарными глазами и ножом с красным лезвием в правой руке. Сердце болезненно сжалось, и от груди расползся леденящий ужас, сковывающий тело и лишающий голоса. «Кто тебя защитит?» Он из последних сил рванулся к Хозяину и вцепился в его одежду, прижимаясь к непривычно узкой и мягкой груди. — Н-не надо!.. — Вместо голоса вышел лишь хрип. Хозяину бы разозлился за такую речь. — Н-не трог-гайте!.. П-пожалуйста… пожалуйста! Не убивайте его!.. Я не… я н-не хочу умирать! Он не знал, откуда вырвалась последняя фраза. Из какого узла мыслей и желаний она выскользнула и обрела голос, оттеснив все другие цели. Хозяин бы наказал его за эгоизм. Человек с янтарными глазами опустил взгляд и равнодушно вытер рукавом кровь с лица. — Ты опоздал, мальчик, — спокойно произнёс он красивым низким голосом и убрал нож за спину, на пояс. — Он уже мертв. Кажется, ему не было так страшно, даже когда под ногами вздымались оскаленными пастями тёмные волны; тогда был Хозяин и шанс на прощение. Сейчас была лишь бесконечная и безжалостная тьма, оставшаяся на месте рухнувшего мира. Он громко всхлипнул и крепче прижался к Хозяину, зная, что если разожмет руку — тьма поглотит и его. — Не бойся. — Человек с янтарными глазами опустился рядом и протянул раскрытую ладонь в чёрной перчатке. — Я не причиню тебе вреда. Он испуганно сжался и замотал головой. Ложь. Ложь, никто кроме Хозяина не проявит к нему милосердие. Никто кроме Хозяина его не защитит. Никому кроме Хозяина нет до него дела. Пальцы лишь сильнее сжали тонкую ткань блузы. — Пойдём со мной? — Как этот мягкий бархатный голос мог принадлежать тому, кто несколько минут назад так зло и жёстко говорил с Хозяином?.. — Больше никто не причинит тебе боль, обещаю. Он снова мотнул головой и спрятал лицо на груди Хозяина. Ложь. Только рядом с Хозяином у него есть право на жизнь. Только в объятиях Хозяина может быть безопасно. Он помнил, что будет, если усомниться в этом. Человек вздохнул, и в следующую секунду до его головы осторожно дотронулись крупные жёсткие пальцы. Он ждал, что его снова схватят за волосы и заставят поднять голову, но пальцы лишь мягко погладили его макушку и затылок, а затем человек просунул руки под его спину и колени и поднял в воздух. Мокрая ткань выскользнула из ослабевших пальцев, оставляя на ладони лишь красный след. Он не стал сопротивляться. Он помнил, что будет, если сопротивляться. — Я не сделаю тебе больно. Ложь. Он помнил жёсткий, безжалостный взгляд и нож с красным лезвием в правой руке. И помнил, как сверкал янтарем взгляд, когда человек собирался убить Хозяина. Человек не секунду остановился и положил обожженную руку ему на живот. Его никогда так не держали — мягко и осторожно, словно он был какой-то хрупкой стеклянной фигуркой; не хватая подмышки, не зажимая у бока, не перекидывая через плечо, а позволяя спокойно лежать на больших и широких руках и прислоняться боком к груди. Этот человек… Моракс… его убьёт. Конечно, Моракс его убьёт, ведь он защищал Хозяина. Но почему тогда он никак не мог перестать цепляться здоровой рукой за ткань тёмной униформы того, кто только что лишил его Хозяина, а вместе с ним и будущего? Почему не мог оторвать заплаканное лицо от его груди, продолжая пропитывать одежду неостанавливающимися слезами? Почему ему казалось, что пока его держат, у него есть право на жизнь ещё хотя бы чуть-чуть, пусть даже и без Хозяина. Почему… он не хотел, чтобы его отпускали до самой последней секунды, когда перед глазами снова заплясали тёмные круги, а по телу разлилась ужасная слабость? — Эй, — негромко позвал человек с янтарными глазами. — Как тебя зовут? Он хотел ответить. Боялся, что если не ответит, то человек сделает с ним что-нибудь страшное, что убьёт так же, как убил Хозяина; но мог лишь беспомощно мотать головой, остатками ускользающего сознания пытаясь вспомнить, что такое имя и почему у него такого нет. Человек лишь крепче прижимал его к себе. Кажется, когда-то у него было имя. Но Хозяин в нем не нуждался — поэтому он тоже его забыл.