Р.Н.О.

Подходить к двери не хотелось. Абсолютно. Особенно, её открывать. Поэтому Арсений, три минуты назад разлепивший ресницы, с взъерошенной шевелюрой и очумелыми глазами мерял квартиру шагами. Он щурился при каждом тяжёлом ударе кулака о дверь, надеясь, что он-то окажется последним, и наивно верил — если закрыть и открыть глаза, происходящее окажется сном. Но если это и сон, амбал за дверью не в курсе, что должен куда-то там исчезать, поэтому настырно и с завидным усердием продолжал эту дверь испытывать на прочность, погружая Арсения в настоящий кошмар наяву. Арсений не мог назвать себя трусом: в экстремальных ситуациях он умел взять себя в руки и в процентном соотношении оценить шансы выйти из неблагоприятных для себя обстоятельств сухим или хотя бы живым. Но отчего-то сейчас он в панике — у него сбой, полный крах системы самоконтроля и здравой оценки действительности; вместо сердца — бьющий через толщу воды гонг, который норовил пробить и так хлипкую выдержку. Наконец, обратив воспаленное сейчас внимание на мелькание в маленьком зеркале ванной, — он собирался умываться, когда к нему нагрянули гости, и выбежал, не закрыв дверь, — Арсений замер на другом конце небольшой квартиры, рассматривая свое лишенное цвета лицо со ставшей привычной синевой под глазами, и под мерные удары, обреченно и с какой-то нездоровой легкостью заключил, что умереть в свои почти 29 не так уж и трагично. Да и плакать по нему никто не станет. Последняя мысль заставила его скривиться — гримаса отвращения к своей минутной слабости отрезвила молниеносно. Он глубоко вздохнул, запуская еще подрагивающие пальцы в спутанные волосы, и попытался направить оставшуюся силу воли на то, чтобы принять происходящее как должное. Вспомнив работающий для себя трюк: если хочется стать более уверенным, надо притворяться таковым, пока сам в это не поверишь, — он зачесал челку набок, сделал попытку улыбнуться своему отражению так, чтобы это не было похоже на измученный оскал, и, дернувшись от очередного стука, пошел на кухню. С затаенной гордостью за себя, — спугнуть это ощущение не хотелось, — Арсений через несколько минут залил кипятком пакетик дешевого зеленого чая, вкус которого уже набил оскомину, и, флегматично нарезав остатки заветренного в холодильнике сыра, уселся на единственный стул, размещая кружку и блюдце на подоконнике. Стола в квартире не существовало уже несколько лет — избавившись от него по необходимости, позже Арсений потребности в нем не почувствовал; посетителей в квартиру не водил, а сам обходился без него. Он было пропустил момент наступления тишины, погрузившись в непривычное для себя состояние самолюбования слишком глубоко, но облегченно прикрыл глаза, его все-таки обнаружив. Отложив уборку недоеденных остатков своего роскошного завтрака на вечер, Арсений возобновил процесс выполнения утренних процедур, посреди которых был прерван. В зеркале после он себе почти понравился. Свой образ Арсений собирал из оставшихся на полке чистых — грязные сбились в кучу возле стиральной машинки — вещей и наскоро прошелся тряпкой по кроссовкам перед выходом. Совершенно врасплох его застал тот факт, что теперь он опаздывал на работу, на необоснованно долгое время увлекшись воображаемой игрой на гитаре под музыку с кассет, еще проигрываемых его старым, кашляющим магнитофоном. Шагнув из подъезда в теплое, не совсем обычно для Питера, майское утро, далеко уйти он не успел. Из легких выбило воздух, а с Арсения слетел налет спокойствия, за последний час с которым он успел свыкнуться, стоило лицу оказаться прижатым к стене с еще не успевшей засохнуть побелкой.       — Я в догонялки тут с тобой, что ли, играю? — низкий бас вторил сердцебиению, гулко отбивающему ритм о холодный бетон; Арсений с трудом сглотнул, хмурясь от боли в шее, — большая ладонь безапелляционно сдерживала попытки пошевелить головой.       — Может, — дернувшиеся назад ладони оказываются перехвачены и прижаты за кисти к пояснице, — да подожди ты, Макар, давай просто поговорим!       — Опция «поговорить» уже предлагалась, ты что сделал? Арсений негодующе фыркнул, сдувая со стены ворох пыли, и тут же чихнул. Приняв конвульсию за попытку сбежать, амбал навалился сильнее, предплечьем буквально пригвождая плечи жертвы к стене.       — Да чихнул я, — проскулил Арсений жалобно и неразборчиво, губы не слушались, лицо размазало по штукатурке. Над ухом раздалось недовольное бурчание, но хватка все же ослабла, появилась возможность дышать. — Ты представляешь вообще, о чем я думаю, когда ты вот так заявляешься? — Макар молча потянул Арсения на себя за сложенные за спиной руки и, развернув лицом во двор, толкнул между лопаток, заставляя идти вперед. — Как бы в штаны раньше туалета не наложить, вот что, а не дверь тебе бежать открывать. Ты бы методы свои пересмотрел.       — Поучи еще, как мне работать лучше, ты. — Арсений ойкнул от тычка под ребра и почти споткнулся, но его удержали, болезненно потянув обратно за предплечья. Они шли какое-то время в тишине, пока не завернули в сумрак проходной арки. — Рожу бы твою не видеть никогда больше, но ты как специально этот день откладываешь. Язвительная шутка почти с сорвалась с языка, но запал в мгновение потух, стоило в нескольких метрах возникнуть изгибам знакомого автомобиля, припаркованного возле дома.       — В каком он настроении? — поинтересовался Арсений у конвоира.       — В пиздец замученном, — не без издевательской насмешки отозвался тот, словно уже смаковал возможные для Арсения последствия, и отпустил, останавливаясь у задней двери. Прошло несколько секунд прежде чем Арсений поднял на него глаза и вопрошающе вскинул брови. Макар дернул головой, не разгадав взгляд, и остерегающе помрачнел. Но Арсений немного отбитый.       — Дверь мне не откроешь? Плечистый охранник всегда страшно злился на нехитрые попытки Арсения его разозлить. Иногда это даже радовало — хоть в чем-то сохранялась стабильность.       — Я тебе въебу, — слышится приглушенно, пока Арсений, дернув ручку, прыгает на заднее сиденье. Он утоп в непроглядной мгле машины и безуспешно пытался в ней существовать, ерзая на кожаной обшивке, пока не раздался щелчок и над головой не загорелся тусклый желтый свет. Мужчина в строгом синем, почти черном, костюме по другую сторону салона оторвал взгляд от окна и повернулся к нему.       — Доброе утро, Павел Алексеевич. В ответ мужчина привычно не поздоровался. За несколько лет Арсений при каждой встрече с Добровольским — а виделись они в последнее время, к сожалению его слабого сердца, излишне часто — умудрялся выдумывать новые отговорки и заговаривать зубы так, чтобы в ближайшие несколько месяцев ему не приходилось целовать бетонную стену возле своего подъезда. Сейчас ему было лень что-то из себя выдавливать, лишней энергии не осталось, поэтому он молчал и смиренно ждал, когда это все закончится. Отстраненно он отметил, что с последней встречи мужчина, который, на самом деле, был немногим его старше, сбавил в весе, из-за чего последствия, видимо, перманентного стресса на лице выделялись теперь значительнее и казались почти болезненными.       — Вытрись, балбес. Выныривая из мыслей, Арсений непонимающе нахмурился и, когда бизнесмен указательным пальцем очертил свое лицо, не сводя насмешливого взгляда с его, достал телефон; на потухшем экране щеки горели белым. Пока он стирал следы свежего ремонта с лица, вспомнил, как когда-то повелся на подобный способ Добровольского оскорблять людей, которым в нашем веке только родители могли обращаться к своим нерадивым детям. Необидно совсем и как будто любя. Затем Павел Алексеевич познакомил Попова со своим пистолетом, которого по-отцовски называл Валя*, и Арсений вдруг понял, что как наивная школьница доверился сладким словам, не проверив, на всякий случай, не прячет ли дядя пушку за ремнем дорогих брюк.       — Мне эта история изрядно поднадоела, Арс, — веско прозвучало от Добровольского в сторону, и Арсений кивнул. Самому тошно. — Принимая твое положение во внимание, я закрывал глаза на отсрочки и даже почти не злился на тупейшие отмазы, но всему приходит конец, ферштейн?       — Понимаю, Павел Алексеевич, мне самому это вот здесь, — признался Арсений, приставляя ребро ладони к горлу. — Я скоро отдам оставшуюся сумму, устроился вот на хорошую работу…       — Скоро, вот-вот, еще немного, — перебил Добровольский и стал загибать пальцы после каждой фразы, интонацией передразнивая Арсения. — Я люблю цифры, Арс, а ты уже второй год кормишь меня… Мужчину прервал звонок. С недовольным цоком он достал смартфон из внутреннего кармана пиджака, ответил, извиняясь перед Арсением, и сразу поменялся в лице — складка на лбу разгладилась, а губы изобразили подобие улыбки. Арсению удалось краем глаза выхватить название контакта. Птичка. Лиричненько.       — Не могу сейчас говорить, у тебя десять секунд. Арсений невольно повернулся к Добровольскому с удивленно раскрытыми глазами — ожидал он от того совсем другой, не настолько холодной реплики. Но у того горели глаза, и волнение тремором спустилось к пальцам рук — он это попытался скрыть, сжав их в кулак, и это все путало еще больше. Через несколько секунд взгляд, направленный перед собой, помутнел, покрылся налетом непонятной Арсению, но явно подавляемой грусти; мужчина всем телом обмяк на сиденье.       — Понял, не тараторь, — на выдохе закрыв глаза, Добровольский обдумывал что-то около полуминуты, сжимая зубы до желваков, и произнес уже твердо: — Приеду в десять, днем правда занят. Давай. Стой, — голос дрогнул, но после короткой паузы прозвучал ровно, — ты там будешь, надеюсь? Не язви, стерва, заешь же, не могу я спокойно смотреть на это. Давай, до вечера. Так, — приложив телефон углом к подбородку, он сморгнул прежнее состояние и повернулся к Арсению уже полностью собранный и готовый решать проблемы. Решать Арсения. — Вернемся к нашим баранам. К одному конкретному. Инстинкт самосохранения настырно выталкивал из Арсения жалкие оправдательные слова, но после предостерегающе произнесенного собственного имени, он поджал губы, не позволяя себе продолжить. Добровольский вскинул палец в воздух и, пригрозив им, неодобрительно покачал головой.       — Цифры, Арсений. Уверен, ты прекрасно помнишь, какой за тобой должок, и твои попытки избежать расплаты, — жестом руки он обозначил замершего спиной к машине охранника, — еще один минус к твоей карме. Я тут в роли карателя потому, что — в отличии от тебя, недотепа — всегда выполняю свои обещания. Так что давай ты догадаешься, чем закончится ситуация, в которой я прикажу своим заставить тебя вернуть мне мои деньги любой ценой.       — Я представил…довольно ярко, — уголки губ нервически дернулись, Арсений сглотнул и по-новому осознал, что ярость Макара по отношению к нему уже не казалась такой забавной. Интересно, пронеслась шальная мысль, сколько должников сидели в этой машине до этого и сколько из них могут похвастаться тем, что остались в живых. Добровольский снова прильнул к окну и, будто обращаясь к самому себе, начал рассуждать вслух:       — Живописный район. Неблизко к центру, зато ухоженно и тихо. Какой средний прайс на квартиру в этих домах, интересно, — за короткую паузу мазохистический мозг Арсения успел проиграть перед глазами всю свою жизнь. Похвастаться ей вряд ли можно. — Не знаешь?       — Не приходилось узнавать.       — Ничего, — мягко ответил мужчина и сощурился на Арсения ласково, — сам узнаю. Два месяца, Арсюш, и я даю Макару право исполнить его самые изощренные мечты на твой счет.

///

Арсений остановился на крыльце психиатрической клиники и повернулся лицом к солнцу. Несмотря на скорое начало рабочего дня, он выбрал ненадолго задержаться здесь, чем врываться в работу заведенным, почти разобранным на части тревожными мыслями. Ему были нужны эти три минуты тишины. Чтобы успокоить сердце, охладить ум и просто выдохнуть. И перестать, наконец, думать, что делать дальше. Он посмотрел на наручные часы и время прекратило свой счет — он пытался вспомнить, сколько стоит один день работы в клинике, но цифры путались, сбрасывались и начинали отсчет с начала. Даже учитывая, что зарплата была раза в три больше, чем в другой любой больнице, желаемую суму не получилось бы собрать и за полгода. Долг, деньги, два месяца. Четыре слова колесили по черепной коробке, как неуклюжий медведь на велосипеде, вызывая головную боль и тахикардию. Утреннее солнце грело макушку, и, когда за закрытыми веками начали всплывать события двухлетней давности, – как старые друзья после недолго разлуки – Арсений, закусив губу до боли, понял, что этой паузой себе совсем не помогает. Воспоминания проносились вспышками — тогда его сковывало то же самое чувство. Страх. Страх перед неизвестностью — самый уродливый и нестерпимый вид страха: у него нет условий, срока годности, его почти нельзя подавить и попытки с ним ужиться ни к чему не приводят. Этот сорт страха превращал будни в бой даже не за абстрактное «счастливое» будущее, а в натуральную битву за жизнь. Зато с ним легче легкого срастись, так, что заметить на успеваешь, он — уже твое лицо. В прошлый раз Арсений проиграл, и уверенности, что это не повторится, не было. У него вообще отсутствовала вера, что когда-нибудь все может быть хорошо; в контексте его жизни это даже звучало абсурдно. Если бы не этот ужас, который он сейчас испытывал, ему, пожалуй, пришлось бы смириться с безрадостным будущим — а так он себе этого не позволил. В любом случае, у него нет другого выхода, кроме как держаться. По-другому он жить просто не умел. Так и не научился понимать, когда уже можно перестать держаться. Различив шаги на лестнице, Арсений открыл глаза.       — Утречка, — бросил он жизнерадостно, не узнавая лица, а на губах улыбка, от которой могло бы стать больно. Но на него не подняли глаз и это осталось незамеченным. Оповестив о своем приходе девушку-администратора, он зашагал по коридору в направлении корпуса с диспансерным отделение, в котором работал санитаром. Ощущать себя уверенно в этих стенах он стал не сразу — как вести себя в той или иной ситуации узнавать приходилось опытным путем, и первую неделю Арсений к вечеру валился с ног от физического и морального истощения. В первые дни ему казалось, будто его — временного гостя в этом обособленном от всего мира месте — ничего не отличает от тех, кто этому месту не даёт опустеть. Затем возникло ощущение, будто система борется с ним как с вредоносным, опасно приблизившимся к оборонительной черте вирусом — столкновение с человеческим безумством, стадии от отрицания до принятия, и так по кругу. На этом этапе появилось стойкое убеждение, что уж он-то никогда не допустит потерю своего рассудка и не уподобится тем, чье грязное белье ему приходится менять и после кого он вынужден драить полы в палатах. Но где-то на второй неделе работы Арсений стал замечать, что его отношение к пациентам, сделав круг, вернулось в исходную точку. Он снова перестал видеть разницу между ними и собой и вдруг начал даже сомневаться, отличается ли ты от пациентов психушки настолько, насколько думал до этого. Или, может, сумасшествие — базовое свойство поведения человека? Когда оно стало настолько привычным, что уже сложно было себя от него отделить? Первая половина рабочего дня пролетела быстро. На обед Арсений шел с грустными мыслями, что через несколько часов ему не на что будет отвлечься и тревожность тут же накатит с новой силой в четырех стенах квартиры.       — Арс, приятель, здорово. Арсений, сдержав усталый вздох, поворачивается на голос, так и не успев открыть дверь в ординаторскую, где для него оставляла перекус симпатичная и немолодая врач-психиатр. Разговор тет-а-тет с ней Арсений оттягивал как мог, и, пока получалось, от приятных бонусов он эгоистично не отказывался.       — И тебе привет, Стасян, — он пожал протянутую руку. — Ты чего здесь? Со Стасом Арсений познакомился на третий день работы в больнице. Столкнувшись с ним на входе, Арсений пошутил что-то про то, что скоро научится входить в эти двери с первого раза, а тот, отсмеявшись, выведал кем шутник работает. Завязался разговор и оказалось, что Стас уже полтора года как санитар в отделении реанимации и интенсивной терапии. Быстро устаканившемуся состоянию Арсений обязан именно ему, многие его советы до сих пор звучали мантрой в голове во время трудных рабочих моментов. Сейчас парень выглядел взволнованным и не мог стоять на месте.       — Подмени меня в реабилитационке, а? У жены воды отошли, все из рук валится. Договорился с заведующим о сокращенным рабочем, могу уйти, как закончу уборку во всех палатах, но, прикинь, трясет всего.       — Стас-Стас, дыши. — Шумно втянув носом воздух, Стас выдохнул, прикрыв глаза, а Арсений со склоненной к плечу головой наблюдал, как доверчиво тот последовал его совету. — Что от меня требуется?       — Три одноместные палаты в конце коридора в восточной части и все. Арс, мне так неудобно об этом просить, прости, но вообще не к кому обратиться.       — Не парься. Беги к жене, ей ты сейчас нужнее.       — С меня причитается! Арсений улыбнулся в ответ уже умчавшемуся в другой конец коридора парню, но быстро изменился в лице, вспомнив оставшиеся палаты в южной части своего отделения с лежачими больными, которым надо было поменять постельное белье. С почти нездоровой решимостью в глазах он доедал третий бутерброд, бодрясь мыслями, что общение с пациентами скрасит его тяжелую работу и, возможно, он сегодня даже не задержится до ночи.