Янтарь глаз твоих

      Что такое Ад, я узнала, находясь в стенах лаборатории Эстранео всего за месяц. За это время ко мне подселяли множество напуганных, покалеченных жизнью и "докторами" детей. Но никто из них не задерживался надолго в этой камере. Многие спустя несколько дней, а некоторые и недель, погибали. Они умирали по-разному: одни в агонии и припадках, кричали, плакали и звали на помощь маму и папу, катались по полу, расцарапывали нежную кожу на руках, лице, ногах... Другие умирали не приходя в сознание, просто засыпали на этом старом матрасе и больше никогда не просыпались, измождённые нечеловеческими экспериментами, а некоторые же и вовсе не возвращались в отведённые для них "комнаты", исчезая в недрах холодного подземелья. За этот месяц я научилась не запоминать лица окружающих меня детей. Да, я понимаю, что это бесчеловечно и бесчувственно, но так хотя бы не больно. В мире ежедневно умирает много людей, но ничего с этим нельзя поделать. Со мной тоже много чего произошло за этот месяц. Немало поставили экспериментов по вливанию различных видов пламени в тело, ведь носителей пламени Неба в мире было не так уж и много (таких детей трудно рожать, некоторые из-за слабого тела и непомерно большого пламени в них не могут прожить и больше 5 лет, а запечатать пламя может позволить себе не каждый). Новый день начинался не с кружки бодрящего кофе, а с очередной попытки привить мне новый ген животного (как и всегда безрезультатной, но адски болезненной); ни разу из лаборатории я не выходила без тренировки по управлению пламенем, попытках его вызвать самостоятельно и различных экспериментов по влиянию эмоций на пламя. Ни один день не обходился без новой порции какой-то дряни (начиная от обычных наркотиков и заканчивая гремучими смесями из пламени Посмертной Воли), которой меня накачивали ради исследовательского интереса "а что будет, если ввести ей это..?"... Но из раза в раз пламя Неба выжигало всю дрянь из моего тела, но это не значит, что всё происходило безболезненно. Каждый, сука, раз меня выворачивало наизнанку, ломало кости, обдавало расплавленным металлом по внутренностям, било обухом по голове, выжигало глаза, рвало связки... Хотелось малодушно расплакаться и закричать, но я понимала, что от моих криков хуже будет только мне. Мне отвесят пощёчину, в ушах опять будет стоять гул, даже щека распухнет, а количество боли и страданий возрастёт в разы, это мне пришлось зарубить на носу после первой попытки вскрикнуть от пронзающей тело боли. Да, лежать, впиваться ногтями в ладонь, закусывать до крови щёку изнутри и пытаться дышать более или менее ровно на пыточном столе было единственно верным решением в данной ситуации.       Теперь после очередной порции боли и страданий, когда меня занесли в пустую клетку и положили на мой матрас, я чувствовала только пустоту внутри себя. Даже тёплый огонёк в моей груди не грел. Спустя время принесли пустую похлёбку и чёрствый кусок хлеба. Кое-как влив в себя эту мерзость и погрызя хлебушек, уползла обратно на своё место. Не знаю, сколько времени я провела в полудрёме, но открыла глаза из-за приближающихся тяжёлых шагов. Развитая интуиция за время проведённое здесь, услужливо подсказала, что сейчас уже ночь, а время для очередной порции пыток ещё не настало, да и шаги были не такими как у лаборантов, врачей, медсестёр и всего остального медперсонала, который приходил за мной. Так ходят только "стражники", как мысленно я их окрестила. В комнату зашёл крупный широкоплечий мужчина с тремя бессознательными тушками на плечах. Прям не мужчина, а влажная мечта любителей бодибилдинга, если не считать места его нахождения и его работы. Три маленьких и тощих тельца он раскидал по другим матрасам и, фыркнув в мою сторону что-то в роде: "живучая дрянь", вышел прочь из камеры. С мыслями "новых сокамерников привели, надо будет поздороваться с ними что-ли, как проснутся, а то чувствует моя жепонька, что они станут моими друзьями надолго" сознание вновь погрузилось в пучину мрака и страха.              Топ... Топ... Топ... Скиииип... Топ. Топ. Топ. Топ... И снова утро. Время новой порции боли. Как же я устала...       Снова открываю тяжёлые веки. Заставляя затёкшие и задубевшие от вечного холода мышцы двигаться, с трудом встаю. Слышу привычное: "Номер двадцать семь, за мной".       Топ. Шлёп. Шлёп. Топ. Шлёп. Шлёп. Топ...       От стен гулко отражаются звуки наших шагов. Привычно блестят животным страхом круглые детские глаза, полные слёз и отчаяния, из темноты за решёткой. Понимаю их, я бы тоже боялась, если бы была ребёнком, очутившимся здесь.       Топ. Шлёп. Шлёп. Топ. Шлёп. Шлёп. Топ...       Холодный и неровный каменный пол неприятно морозит ступни. Где-то вдалеке звонко разбиваются капли воды о пол, медленно, но безустанно стачивая камни. Поражаюсь их упорности, я, скорее всего, так не смогла бы.       Топ. Шлёп. Шлёп. Топ. Шлёп. Шлёп. Топ.       Снова эта дверь. Давно не чувствую страха, леденящего мою душу, который пробирал меня в первые несколько недель. Только смирение и отрешённость. Боль не пугает, она стала моей верной спутницей по жизни.       Открывается скрипучая дверь дверь. За всё то время, что я была тут, петли у неё проржавели от влажного воздуха, а смазать их, видимо, было никому неохота. Шлёпая босыми грязными ногами по кафелю, подхожу к кушетке. Пришедший со мной лаборант помогает мне забраться на "операционный стол". Стук каблуков. Снова эта потная и жирная свиная рожа нависает надо мной. Опять эта противная улыбка и хитрые маленькие глазёнки. Он что-то говорит, но слов я не разбираю. В ушах гудит. Я давно не могла нормально отдохнуть. Плевать, что они мне вколют опять: новые наркотики, гремучую смесь пламени, антибиотики или же новые гены какого-то животного. Плевать. Я устала. Будет интересно узнать что будет дальше: есть ли жизнь после смерти, а в особенности второй? Холодные кожаные ремни плотно фиксируют ноги и руки. Вену опаляет жгучей болью. С каждым размеренным ударом сердца кровь разносит смертельную гадость по всему телу. Шум в ушах усиливается. Темнота привычно утягивает меня в свои владения. Сознание меня покидает. Когда же это всё закончится..? Смутные картинки всплывают в моей голове. Какой-то светловолосый мужчина в старинном деловом костюме улыбается и что-то говорит. Не могу ничего толком разобрать. Только какие-то отдельные слова и фразы. Рядом с ним стоят шесть других мужчин, все они совершенно разные, яркие личности с запоминающимися чертами. Бледно-красные волосы, тату на пол лица, напоминающее по форме пламя, сигаретный дым; чёрная эбоси и спрятанные под нею короткие иссиня-чёрные волосы, парадная верхняя одежда древних японских музыкантов - носи и тихая мелодия флейты; яркий красный шарф, пластырь на носу, тяжёлая на первый взгляд книга; кудрявые светло-зелёные волосы, маленькая молния под правым глазом, ленивые зевки, изредка нарушающие лёгкую мелодию; короткие платиновые волосы, блеск ледяных глаз, позвякивание наручников; странный хохолок болотно-зелёного цвета, чем-то походящий на ананасовый, военный камзол и странные золотые часы. В голове проносится эта глупая история от Ноно про Человека-Небо и его шестерых хранителей. "Ты моя наследница, малышка...", "... истинное небо...", "...найди шестерых", "пробуди своё пламя...". Звуки превращаются в сплошной белый шум, голову пронзает раскалённой спицей, мышцы отвратительно ноют, а суставы выворачиваются. Не могу понять это фантомная боль или же я начинаю возвращаться в сознание. Хочется закричать во всё горло, но сил на это нет, только слабый хрип срывается с потрескавшихся губ. В глаза бьёт противный больничный свет. Видимо это была галлюцинация или же просто сон, навеянный рассказом старика Ноно.       -Двадцать седьмая! Вставай! - моё тельце трясут за плечи с такой силой, словно хотят, чтобы моя голова оторвалась от шеи, - хм... Видимо и этот образец скоро придётся заменить, начала сдавать позиции, - "сдавать позиции"? Хах, возможно. Слишком уж я устала от всего этого дерьма. Кто-то берёт меня на руки и несёт куда-то, наверное обратно в камеру. И правда не прошло и трёх минут, как слышится уже привычный скрип ржавой решётки. Меня положили на холодный матрас и, даже не накрыв простынью, этот кто-то вышел. Ну и ладно. Плевать. Наконец-то тишина и сумрак. Как раз то что нужно от мигрени.       Не могу заснуть. Почему-то сразу же вспоминается этот блондин из моего сна и его невыносимо яркие янтарные глаза. Их цвет напоминает мне пламя, которое спалило к чёрту подарок Иемитсу. Пламя Неба. Хочу почувствовать его тепло вновь, но сил на это всё ещё нет. Да и не знаю я толком как его призвать. В прошлый раз это случилось из-за глубокого эмоционального потрясения. Ну не каждый же раз мне доводить себя до ручки, чтобы воспользоваться пламенем. Тихое шлёпание босых ног по каменному полу приближается ко мне. Маленькая ручка касается моего плеча и легонько тормошит.       -Эй, ты как? - с трудом разлепляю свинцовые веки. В глазах всё плывёт и рябит. Спустя несколько секунд всё приходит в норму, и я вижу невозможно большие синие глаза, в которых плещется страх и непонимание сложившейся ситуации, губы трясутся то-ли от холода, то-ли от ужаса. Бедный ребёнок, за что ему это всё? Никто из находящихся здесь детей ничего никому просто не успели сделать, в их возрасте они должны веселиться и радоваться жизни, каждый день познавая мир, а не погибать от бесконечных опытов, голодать и просто медленно сходить с ума за решёткой в сырой камере.       -Жить буду... - тихое шипение срывается с губ. На большее я не способна. Делаю невозможное над собой усилие и привстаю на локтях, а потом, и вовсе обнаглев, сажусь , но сразу же припадаю к стене, чтобы не упасть. В глазах снова неприятно темнеет, но вскоре это исчезает, и я могу лицезреть мальчонку во всей красе: мой погодка или чуть старше меня, худенький, с бледной словно фарфоровой кожей и смутно знакомым хохолком на голове... Как у того мужчины из сна... Родственники, что ли? Поворачиваю голову и вижу невдалеке ещё двух мальчишек. Они жмутся друг к другу, боятся, наверное. Любой бы испугался, если бы оказался неизвестно где без семьи и какой-нибудь поддержки. Маленький блондин с силой прижимает к себе пацанёнка с тёмными волосами, стрижеными под горшок, по телу которого пробегает крупная дрожь.       -Что тут происходит? Почему мы тут? Где наши родители? Где мы? Почему ты в таком состоянии? - поток вопросов от "ананасика" чуть не сносит мою слабую тушку. Не успеваю я и рта открыть, как раздаются шаги лаборанта. Время еды. Синевласка заметно напрягся и отполз подальше от решётки. Спустя несколько десятков секунд дверца открылась и зашёл лаборант. Им оказался Клоид. Он поставил передо мной тарелку с моей похлёбкой и куском ржаного хлеба, также поступил и с порциями "еды" для мальчишек, забившихся в угол, но ананасику он ничего не дал... А значит...       -Здравствуй, шестьдесят девятый. Запомни этот номер, теперь это твоё имя на всё то время, что ты проведёшь в лаборатории. Я Клоид Гастингс. Это всё, что тебе следует знать. А теперь иди за мной, - мальчишка с ужасом в глазах шарахнулся в угол, когда к нему подошёл Клоид. А когда его попытались взять за руку, синеглазка укусил за руку мужчину. На звук возни и криков прибежал "охранник" и вырубил ребёнка. Двое других вжались друг в друга и блестели огромными глазами, полными слёз и страха. Бугай вынес ананасика из камеры и поволок в сторону кабинета. Клоид с кровоточащей рукой шипел и ругался сквозь зубы, плюясь едкими ругательствами и на мальчика , и на др. Боила, и на свою тяжёлую работу. Немного успокоившись, он повернулся ко мне и прохрипел, видимо укус был знатный, - иногда мне кажется, что ты вовсе не ребёнок, а бесчувственный монстр. Ты должна была так отреагировать на опыты: истерить, плакать, орать, кусаться, драться, но ты только спросила, что мы сделали с твоей матерью. Либо ты где-то потеряла чувство самосохранения, либо ты ненормальная!       -Знаешь, Клоид, а чем бы мне это помогло? Меня бы ровно так же огрели или вкололи бы какую-то дрянь. Смысла сопротивляться нет. Только себе наврежу, - горло дерёт изнутри, слова даются с трудом, а в голове набатом звучит одна только мысль: "не дай ему погибнуть! Спаси его!!!". Мужчина посмотрел на меня последний раз своим диким и ошарашенным взглядом и скрылся вслед за бугаем за решёткой. Звон в ушах продолжал усиливаться, голова начала раскалываться, до ужаса хотелось свернуть себе шею и дать спокойно себе сдохнуть, но трезвон интуиции или же шестого чувства не давал мне возможности сделать такой отчаянный шаг. Я буквально кожей чувствовала, что должна спасти этих детей, я не могу позволить им погибнуть...