Карамель

Девушки похожи на взъерошенных птиц – суетливые, громкоголосые, они подпрыгивают на длинных тонких ногах под фонарём вокруг своих клетчатых баулов; поправляют юбчонки, ненароком демонстрируя узкие – почти мальчишеские – бёдра и гладкие округлые коленки. Там, где кончается круг света, подступает густо-лиловая тьма. Тимычу, вырвавшемуся ненадолго из края белых ночей, эта южная картина видится сказочной, нереальной. Он даже перестаёт сердиться на водителя попутки, высадившего его у автостанции, откуда до нужного ему адреса ещё шагать и шагать. – Откуда к нам, в знойный Гурзуф? – с нарочитой хамской приветливостью интересуется рослый брюнет с волосатой грудью в расстёгнутом вороте белой рубашки. Тимыч уже порывается ответить, но вовремя понимает, что вопрос адресован не ему. И замечает ещё двоих – приятели любопытного курят неподалёку, посматривая на девчат оценивающе. – Из солнечного Магадана! – звонко огрызается одна из подружек и, подхватив сумку, пытается убежать. Это не очень удачная идея – тяжёлая ноша мешает быстро передвигаться. А вторую девчонку курильщики уже теснят в узкий проход неподалёку. – Не троньте их! – не выдерживает, вмешивается Тимыч. Осматривается, рассчитывая: если этого, в рубашке, ударить с ноги, то сработает эффект неожиданности, а те два дрища для него и вовсе не соперники. Регулярные походы в зал дают свои плоды – в «сорок плюс» Тимыч ощущает, что он совсем ещё не стар. И суперстар, ага! – Да ладно тебе, дядя, мы шутим, – парни идут на попятную, оценив, видимо, масштабы бедствия. Тимыч мрачно проглатывает «дядю», но всё же в глубине души радуется, что обошлось без мордобоя. Не для того к Чёрному морю приехал, чтобы кулаками махать. Он поправляет лямки своего рюкзака, наклоняется за девчачьими вещами и шагает к пешеходному переходу. Девушки, шумно рассыпаясь в благодарностях, устремляются за ним. Подружки оказываются москвичками, они направляются в гостиницу, где у них забронирован номер. Тимыч сверяется с картой в телефоне и по пути благодушно делится с молодёжью опытом путешествий с обменом жильём. Рассказывает, что собирается в ближайшие две недели плескаться в солёной воде и жариться на крымском солнышке, пока уступившая ему свою однушку в Гурзуфе бодрая без пяти минут пенсионерка Люба (и никаких отчеств, ты что!), заселившаяся в его холостяцкую квартиру, прогуливается по Невскому или любуется сокровищами Эрмитажа. Бла-бла-кар вместо автостопа, каучсёрфинг, заменивший возможность «вписаться на флэт» – слова новые, а суть прежняя, ничего не поменялось с тех давних тысяча девятьсот лохматых. Ну, почти. Сам Тимыч, по крайней мере, остаётся прежним. Конечно, если в зеркало посмотреть, увидишь не парнишку с нежным румянцем на гладких щеках и смешливой виноватостью в глазах – прищуренных, по-восточному раскосых. Теперь оттуда угрюмо глядит здоровенный мужик, который и волосы на крутолобой своей голове сбривает начисто давно уже не по приколу, а чтобы намечающаяся лысина не бросалась в глаза. Не Тимурка, а Тимыч. Даже родители с подачи младших братьев и сестрицы так его зовут – иронично-уважительно. А парни из рок-группы «Азимут» до сих пор кличут своего ударника Черепом. Не из-за бритой башки и не «чтоб страшней звучало», а от фамилии Черепанов. В школе Черепахой дразнили медлительного тугодума, вот было обидно. А теперь Тимыч не отказался бы от крепкого панциря. Втянул туда голову и руки-ноги, прикинулся камушком – и никто тебя не достанет. Путешествия эти в одиночку – своего рода такой вот панцирь. Но всё равно достают, чтоб их!.. Тимыч провожает девушек до дверей гостиницы. Прощаясь, одна просит у него «посмотреть» телефон. Покачивает в тонких пальцах, как бы ненароком вбивает свой номер и нажимает вызов. Надеется продолжить общение с благородным рыцарем? Тимыч морщится. Разве ради этого вступился? Не в восторге он от курортных романов. Не любит случайных знакомств с продолжением. Девушки его не интересуют. Совсем. Побродив по запутанным улочкам, Тимыч находит, наконец, нужный ему дом. Почти не разочаровывается, обнаружив не историческое здание, а панельную пятиэтажку. Без лифта, конечно. Нашаривает в кармане связку ключей. Открывает подъезд, поднимается на четвёртый. В квартире Тимыч застаёт последствия недавнего переезда с неоконченным ремонтом. Всё заставлено коробками, одни плотно запакованы, другие приоткрыты, и в них просматриваются стеклянные трёхлитровые банки, швейная машинка, книги. В комнате на кровати он находит сложенное в стопку чистое постельное бельё, в ванной на крючках висят три белых полотенца. Принимает тёплый душ и спохватывается – совсем не подумал об ужине. Холодильник на кухне пуст и молчалив – выключен. Тимыч находит электрический чайник, кипятит воду, но не обнаруживает ни заварки, ни растворимого кофе, ни даже стакана – налить пустой кипяток. Удручённо вздыхает и идёт спать. Просыпается Тимыч от капающей на лицо холодной воды и изумлённо тягучим баритоном произнесённого: – Уй, бля-а!.. Растерянно пялится на длинные ноги и мускулистый торс зависшего над ним с остывшим чайником в руке полуголого русоволосого красавца. Потом соображает, что и сам без одежды, и быстро заворачивается в простыню. – Ты откуда взялся? – недоумевает Тимыч. – Странный вопрос, – пожимает загорелыми плечами незнакомец. – Живу я здесь. То есть… не совсем я, а мама, но это же всё равно. И он снова брызгает на Тимыча из чайника. Теперь уже явно не нарочно. Рука подрагивает от волнения, видимо. Можно понять человека – приходит с утра пораньше помочь маме с ремонтом, как договаривались, а тут внезапно такая гора мускулов на белых простынях. Ситуация забавно отзеркаливает сюжет «Иронии судьбы». Только герой не в город на Неве, а из него прибыл. – Ты моей маме – кто? – настороженно уточняет сын хозяйки дома. Наверное, потому что – мало ли. Не такая уж голубка дряхлая эта мама Люба, в самом соку женщина. – Проходимец, посягнувший на её девичью честь и жилплощадь, – хмыкает Тимыч. – Шучу. Вписался с её разрешения. Не веришь – позвони, спроси. Произнести спросонья иноземное каучсёрфинг язык не поворачивается. А на слово «вписался» сын Любы понимающе кивает. От родительницы нахватался сленга девятьсот лохматых или на самом деле он старше, чем кажется? – Во сколько же она тебя родила? – задумчиво интересуется Тимыч. – В шестнадцать. А что – нельзя? – обижается за мать это чудо в трусах. (Да, выходит – он Тимычу почти ровесник). Протягивает руку для приветствия. – Захар. Редкое имя. Тимыч сдавливает его ладонь в своей – сухую, горячую, с царапающими корочками застарелых мозолей. Трудяга… – Тимур, – представляется сам. – Можно Тимыч. – Ясно, – лыбится Захар. – Чай или кофе будешь, Тимыч? – Ты бы оделся, – бурчит он, поправляя простыню на чреслах. Мелькание обнажённого загорелого тела в шаговой доступности напрягает. Более чем… Захар смеётся. Соблазнительно изогнувшись, роется в шкафу. Тимыч, подхватив свою одежду, устремляется в ванную, где под ледяным душем пытается избавиться от возбуждения. Получается, прямо скажем, не очень. Делает воду тёплой и, ругая себя старым извращенцем, долго и со вкусом дрочит, воображая, как крепко и уверенно прижимает к себе и ласкает Захара. Спиной ощущает взгляд… нет, сквозняк. Осознаёт, что дверь ванной на задвижку не запер – ох ты, чёрт! – и от остроты ощущений разряжается мгновенно, забрызгивая спермой новенький кафель. Надев джинсы и накинув, не застёгивая, клетчатую рубашку, Тимыч возвращается в комнату, где уже витает кофейный аромат и Захар хозяйничает у небольшого стола, переставляя с места на место кружки, вскрывая пакет ванильных сухарей. Тимыч засматривается на него вновь. Оделся, называется! Да, на нём теперь голубая толстовка – мягкая даже на вид. А невыразительно-серые труселя он сменил на оранжевые шорты, туго обтягивающие великолепную задницу. Что ж такое! Тимыч, обжигаясь, глотает кофе, давится сухарём. Захар крутит в руках банку с чем-то вроде варёной сгущёнки – золотисто-коричневым, как его загорелая кожа. Игнорируя ложку, запускает в банку пальцы, смазывая со стенок сладко-тягучее содержимое, тянет их в рот, облизывает с пошлым чмоканьем. Смотреть на это нет сил. Прекратить – невозможно. – Карамель, – поясняет Захар, заметив его заинтересованный взгляд. – Хочешь? И Тимыча накрывает. …Лет… десять назад. Или больше? Нет, точно десять. Комната с большим полукруглым окном. Квартирник. Его друзья по «Азимуту» пытаются что-то весёлое сбацать в акустике под две гитары и расстроенное фортепиано, а он среди зрителей на полу, потому что – ну, какие тут барабаны, вы что. Потом выступают две стриженые девицы, отчаянно косящие под «Ночных снайперов». Следом за ними – парнишка с русыми волосами по плечи – фамилию не запомнил – Захар. У него необычные для рок-исполнителя интонации в голосе – вызывающие впечатления о чём-то густом, тягучем и сладком. Концерт в итоге оборачивается банальной пьянкой. Тимыч плетётся на кухню за чаем. Парнишка Захар, оседлав причудливо изогнутый венский стул, запускает пальцы в банку со сгущёнкой. – Откуда ты такой взялся? – Из Гурзуфа, – он облизывает пальцы. – Хочешь? Это же не про сгущёнку было сказано? Сладкий вкус поцелуя. Краткие воспоминания мелькают вспышками. Последнее больно ранит. – Научи играть на гитаре, – просит Тимыч. – Это просто, – усмехается Захар. Берёт свой инструмент, переворачивает тыльной стороной вверх, струнами прижав к обтянутым драной джинсой коленям. Барабанит ладонями по лаковой деревяшке. Просто шутка. Но так обидно осознать – не способен к высокому искусству ты, грубый барабанщик… – Чего завис? – удивляется Захар. Не в воспоминаниях, а здесь и сейчас, рядом. Отшвыривает банку. – Пустая. Сейчас ещё принесу. – В холодильнике ничего нет, – зачем-то сообщает Тимыч. – Места знать надо! – хохочет Захар. Он или нет? Смутное сходство, редкое имя… но если бы не этот жест – не вспомнил бы. Хотя, кажется, и не забывал. Наверное, именно с тех пор и относится настороженно к случайным знакомствам. Наверное, потому не первый год для летней поездки в Крым выбирал себе именно Гурзуф, а потом – то передумывал, то по каким-то причинам всё отменялось. Город небольшой, имя, голос… Нет, не похож. Тимыч идёт вслед за Захаром на кухню, а тот уже балансирует на хлипкой стремянке, пытаясь достать что-то с полки под потолком. Расфокусированным взглядом Тимыч скользит по его шикарным ногам – загорело-карамельным, покрытым золотистыми короткими волосками. В полном помрачении ума тянется прикоснуться. Ненадёжная складная лестница подламывается. Захар, неловко взмахнув руками в воздухе, падает. Тимыч пытается его подхватить. Приземляются довольно удачно на коробки с чем-то мягким, правда, Захар как-то ухитряется подвернуть ногу, а лестница летит в сторону и врезается в жалобно дзынькнувшие банки. В рюкзаке у запасливого Тимыча находится перекись водорода, которой они первым делом тщательно и взаимно обрабатывают мелкие ссадины. Захар вздыхает – мама убьёт за банки; абрикосы созреют, а тары под варенье больше нет. Тимыч обещает у себя в питерской квартире поискать взамен – вроде были. Потом включает холодильник и забрасывает в морозилку бутылку с водой – к опухшей лодыжке Захара надо приложить лёд. Телефон поёт, на экране высвечивается «Варвара». Тимыч никак не может вспомнить, кто это, и сбрасывает. Поправляет подушки, устраивая пострадавшего на кровати поудобнее. Неизвестная Варвара снова трезвонит, и Тимыч, чертыхнувшись, заносит номер в чёрный список. Достала! – Не суетись, – бормочет Захар и тянет на себя за плечи склонившегося над ним Тимыча. Тот, выдохнув и расслабившись, жадно прижимается к его губам своими. – С ума спятил? – отшатнувшись, произносит Тимыч. – Ты чего? – удивляется и вроде бы даже обижается Захар. – Ты ведь из наших, я не мог ошибиться. – И что с того? Не обязательно сразу в постель тащить. – Ты меня сам… притащил. А до этого уронил. – Не ври, ты сам грохнулся. – Да?! Может, я щекотки боюсь… Ладно, не хочешь – как хочешь. Не получилось склеить тебя, буду клеить обои. – Какие тебе обои сейчас! Лежи и не дёргайся, – грубовато ворчит Тимыч, как будто перед ним кто-то из его братьев или ребят из группы, с ними он тоже часто возился, когда те попадали в дурацкие ситуации. Он уходит на кухню разгребать устроенный беспорядок. Прокручивает в голове то, что было только что. Раздумывает о том, чего не было, но могло произойти. Ох, нет! Не в его правилах подобные интрижки. Да, возможно, и сам Захар потом пожалел бы. Физический труд не избавляет от беспокойных мыслей: Тимыч всё прикидывает, тот это Захар или не тот. Спросить напрямую ему почему-то неловко, и он решает дождаться удобного случая – может быть, всё это как-нибудь само прояснится. Поклейкой моющихся обоев на кухне они занимаются вдвоём в следующие несколько дней. Тимыч убирает подальше злополучную стремянку. До полок, где, кроме второй банки с карамелью, обнаруживаются запасы соли, сахара и макарон, дотягивается без всяких лестниц, ведь он выше Захара. Когда надоедает однообразная еда, звонят в доставку. Запивают пиццу холодным чаем, разговаривают о путешествиях, фильмах, музыке, осторожно не касаясь личного. К себе домой Захар явно не спешит. На ночь они укладываются в одну постель (больше некуда!), но больше никаких поползновений со стороны Захара не следует. Но их явно тянет друг к другу – да так, что в самом воздухе квартиры, как электрические разряды перед грозой, скапливается сексуальное напряжение. Наконец, Захар требовательно заявляет, что гостю давно пора осмотреть город и выбраться на пляж. Они идут к морю какими-то горбатыми закрученными переулками. Захар, всё ещё чуть прихрамывая, мельтешит рядом со степенно шагающим Тимычем, сыплет вперемешку историческими фактами и забористыми шутками. Небо над головой высокое и яркое, как толстовка Захара, которую он не надевает из-за жары, но несёт зачем-то в руке, размахивая ею, словно флагом. Он щеголяет в белой майке, а шорты всё те же, оранжевые, провокационно обтягивающие. Тимыч в своих мешковатых джинсах и чёрной футболке выглядит здесь, как ему кажется, неуместно. Поэтому на пляже сразу же раздевается и заходит в воду, кажущуюся ошеломляюще холодной поначалу, а потом вроде бы и ничего. Они с Захаром устраивают заплыв наперегонки, а потом, вернувшись, у берега брызжут друг на друга водой, дурачатся. И недоумевают оба – почему расположившиеся неподалёку две девушки в ярких купальниках косятся на них неодобрительно. Тимыч совершенно не узнаёт при ярком свете дня тех, во мраке южной ночи спасённых. Да он их и не особо разглядывал, если честно. В отличие от Захара, любоваться которым готов неустанно. На обратном пути они забредают в музей Чехова. Захар считает, что гостю страсть как необходимо приобщиться к культуре. Но Тимыч вместо того, чтобы разглядывать экспонаты, таращится на своего спутника. И тот на него – тоже. В итоге, покидая храм искусства, они взасос целуются под увитой плющом стеной чеховской дачи, приводя в состояние дикого изумления наблюдающих за ними из-под широких полей соломенных шляп пожилых любительниц русской литературы. Они игнорируют кафе, решая приготовить ужин дома, но, бросив в коридоре сумки с купленными продуктами, до постели добираются раньше, чем до плиты. Изучают тела друг друга бережно и неторопливо. Тимыч и рад бы перейти к более решительным действиям, но всё время с беспокойством думает, как не придавить нечаянно больную ногу Захара. Оба остаются, наконец, без одежды, и Тимыч любуется его ягодицами, такие они беззащитно-белые по сравнению с карамельным загаром остального тела. – Хочешь? – шепчет Захар. – Что? – тяжело и прерывисто дыша, уточняет, переспрашивает Тимыч. Хотя и так ясно – не о сгущёнке он спрашивает и не о кофе с карамелью. – Трахнуть меня… В Тимычевом рюкзаке есть и презервативы, и смазка. Он не любит внезапных знакомств, но не до такой степени, чтобы не быть к ним готовым. Проникает скользкими пальцами туда, куда давно стремился, пусть и не позволял себе даже думать о таких вольностях. Медленно, обстоятельно растягивает. Захар шипит и морщится, но командует нетерпеливо: – Сколько можно возиться, вставляй уже! Из-за травмы привычная коленно-локтевая пока ещё – не для Захара. Они импровизируют что-то вроде миссионерской, и Тимыч старается, упираясь руками в постель, не навалиться на партнёра всей тяжестью грузного тела. Захар закидывает одну ногу (кажется, именно ту, с припухшей лодыжкой) ему на плечо. Тимыч врывается до предела напряжённой плотью в горячую тесноту – и словно проваливается в котёл с кипящим наслаждением. – Эй! А как же я? – вытаскивает его из полуобморочного послеоргазменного состояния обиженный возглас Захара. Тимыч, преодолевая желание блаженно уснуть, сползает вниз, по пути облизывая твёрдые соски, впалый живот, бегло целуя приподнятое острое колено. Наконец, добирается до бодро торчащего члена Захара и обхватывает его губами, не забыв одновременно слегка сдавить яйца влажной от пота рукой. Захар кончает быстро. Или это Тимыч уже не следит за временем, и всё происходящее укладывается для него в мелькающие мгновения. Просыпается Тимыч от блямкнувшего уведомлением телефона, тянется за ним, читает сообщение хозяйки квартиры. Она уже в пути; ключи оставила соседке, как и договаривались. Тимыч оборачивается, чтобы сообщить Захару сногсшибательную новость, и вдруг осознаёт, что того нет. Ни в постели, ни в квартире. Тимыч вспоминает, как накануне мимоходом поинтересовался, а где же гитара. Захар тогда пожал плечами и сказал, словно о чём-то несущественном: – Да, наверное, мама её с собой увезла. – А ты… – А я не играю. И у Тимыча по спине будто пробегает тысяча ледяных мелких лапок. Он-то был уверен, что Захар – именно тот гитарист с квартирника в Питере. Хотя ни о чём таком они не говорили, даже не делали намёков на общее прошлое, но Тимычу думалось: он помнит – значит, помнит и Захар, пусть и не показывает виду, не случайно же это всё. А оно вон как вышло… Тимыч ищет в бла-бла-каре водителя, готового подбросить его в Симферополь к поезду. Забрасывает в стиральную машину постельное бельё и полотенца. Прибирает в комнате, выкидывает мусор и моет посуду. Тщательно собирает в рюкзак свои вещи. Пишет Любе, что уезжает. Спрашивает, что делать с её ключами. Получает ответ: оставить на столе и дверь захлопнуть, а она возьмёт у сына дубликат. Он отписывает, что понял, но ни словом не намекает о знакомстве с её сыном. О том, что провёл с ним две потрясающие недели. Лучшие, пожалуй, дни и ночи в своей не такой уж, в общем-то, безрадостной жизни. Наверное. Тимыч вдруг осознаёт, что они с Захаром не обменялись номерами телефонов. Паникует. Тяжко вздыхает, убеждая себя, что, наверное, Захар и не планировал продолжать летнее приключение. Тот ничего ведь не рассказывал о себе. Разъехался с мамой – а по какой причине? Он, может быть, живёт не один… Ждёт Тимыч до последнего. До того момента, как водитель с бла-бла-кара звонит и чуть ли не матом кроет где-то застрявшего пассажира. Возвращается из знойного Гурзуфа в промозглую питерскую хмурость. Устраивается охранником в супермаркет, потому что музыкой нынче на жизнь не заработаешь. Приглашать куда-либо «Азимут» стали реже, на старый добрый русский рок мало спроса, да и отменяют то и дело концерты из-за пандемии. Ходит мрачный, рычит на всех, а на редких репетициях так яростно колотит палочками, что кажется – разобьёт свои барабаны вдребезги. Болеет, бредит от высокой температуры, в умопомрачении зовёт Захара. Которого из них – воспоминание бурной молодости или недавнее крымское впечатление – не понимает сам. Выздоровев, узнаёт, что уволен за прогулы, потому что оформить больничный не догадался. Сбережения тают, он безуспешно ищет новую работу. Запрещает себе и думать о каких-либо Захарах. Получает сообщение с номера Любы: «Привет! Как дела?» Не отвечает. …Однажды слышит звонок в дверь. Удивляется: никого не ждал. Открыв, поражается ещё больше: на пороге стоит его карамельное чудо. – Ты откуда взялся? – повторяет он свой летний вопрос. – Мама прислала за банками, – хмыкает тот. Банки зимой, видимо, не особенно и нужны, поэтому Захар назад не торопится, зависает у безработного Тимыча до Нового года. В праздник заваливаются в гости ребята из «Азимута». Захар так легко находит общий язык со всеми, что Тимыч просто диву даётся. Гитара ходит по кругу, и в один из моментов Захар завладевает ею и исполняет наутилусовское «Я хочу быть с тобой» с пронзительной проникновенностью, с такими знакомыми сладко-карамельными нотками в голосе. – Это ты так не играешь? – грозно спрашивает его Тимыч. Не сразу, не при всей компании, а уже потом, когда они остаются наедине. – Соврал, – разводит руками Захар. – Подумал: раз ты сразу меня не узнал - ну, и не узнавай дальше. Но на самом деле был у меня период, когда не хотелось никакой музыки. – Почему? – глухо спрашивает Тимыч. – Ну… – неохотно выдавливает из себя Захар. – Это десять лет назад было, когда мы с тобой в первый раз встретились… и разбежались. Я строил из себя неземную звезду какую-то, нёс чушь, обидел тебя, и ты ушёл. Мне после того так паршиво было. Потом выкарабкался всё же и начал играть снова. А тут - ты, так внезапно... – Я дурак, надо было по-нормальному поговорить, – винит себя Тимыч. – Ага, – кивает Захар. – Оба идиоты. Повезло, что теперь встретились, да? – Повезло, – соглашается Тимыч.