Осень 2020 Dark piano – The Poet
Пальцы мягко опускаются на клавиши рояля, выпуская по ноте из себя какую-то очень медленную мелодию неизвестного автора. На душе так паскудно, слезы подступают к самым ресницам, готовые скатиться по раскрасневшимся от холода щекам, но застывают, как и все в этой комнате. Как и все в этом доме. Время остановилось здесь, и никто не сможет потревожить покой некогда роскошной гостиной. Повсюду лежит серая пыль, а свет, проникающий сквозь мутные оконные стекла, уже не прыгает по медным канделябрам – они тоже помутнели. Вдоль стен стоят огромные стеллажи с книгами, и мне не нужно открывать их, чтобы знать, что страницы в них пожелтели. Звуки рояля все продолжают литься, отдаваясь легким эхо по опустевшим комнатам. Короткий всхлип, музыка прерывается, чтобы начаться снова, но уже тише и слабее. Пальцы замерзли и совсем ослабли. Конечно, никто не отапливал здание: после смерти хозяйки про этот дом и не вспоминали. Сама же она последние три года жизни провела в пансионате, поэтому дом совсем в запустении. Мелодия вновь прервалась, но больше не возобновилась, в воздухе повисла какая-то недосказанность. Крышка рояля хлопнула, дом опять погрузился в тишину. Так хочется, чтобы эта тишина дарила спокойствие, но липкое чувство тревоги не отпускает, будто срослось с телом. – Не знал, что ты еще играешь, – я вздрогнула, совсем позабыв, что не одна. Оборачиваюсь и вижу его сидящим в кресле с легкой улыбкой на лице. Парень смотрит мне прямо в глаза, но как будто в душу. От этого его взгляда нервно передергиваю плечами, что не ускользает от темных глаз, непрерывно наблюдающих, будто выжидающих чего-то. – Я давно уже забросила фортепиано, – перевожу взгляд на черно-белые клавиши, вытирая невидимые дорожки слез на щеках, что так и не решились сорваться. Он не заметил или притворился, что не заметил. – Очень красиво, – вновь привлекает мое внимание парень, покидая неудобное кресло и подходя со спины. Теплые ладони касаются моих плеч, а я, поддавшись глупому порыву, несмело откидываюсь чуть назад, касаясь его груди. Становится спокойно – то, что надо. На секунду мне показалось, что он перестал дышать, чуть сжав мои плечи. И будто чего-то испугавшись по привычке, дернулся назад – тепло его рук покинуло меня. Обернувшись, я ожидала привычно наткнуться на взгляд глубоких глаз, но парень опустил голову. Темные кудри легли на его лицо, но по напряженным губам читалась некая нервозность. – Тэхен, ты чего? – я пыталась понять, что же у него на уме. Он откинул челку со лба и улыбнулся, будто ничего не было, только отступил еще на пару шагов назад и уставился куда-то в стену. Если я была для него как открытая книга, он же для меня – практически не читаем, как если бы он был сборником самых длинных слов, а у меня была дислексия. – Странно, что дом она решила оставить тебе, а не родителям, – все также, смотря куда-то в стену, отстраненно. – Он слишком большой для одного человека. Сразу становится одиноко, чувствую себя ничтожным, – усмехнулся он, хотел звучать непринужденно, а у самого будто воздух из легких выбило. – Да, я тоже это чувствую. Но сколько здесь воспоминаний… На моем лице появляется легкая полуулыбка, а глаза расслаблено прикрываются, когда я начинаю прокручивать в голове приятные и не очень детские воспоминания. Как читали в бабушкиной библиотеке толстые романы, многих вещей попросту не понимая в силу юного возраста. Как играли в прятки и обшарили каждый куст в саду, и в одну из таких игр однажды застали горничную с садовником, чьих имен я и не вспомню, обжимающихся на заднем дворе под кустом сирени. Как тайком таскали из буфета дорогие конфеты, что приготовили для гостей. Как… много воды утекло. Не знаю, о чем думал Тэхен, я же вспоминала наши моменты, когда еще не отдалились друг от друга, когда между нами еще не было столько сложностей, недосказанности и неуверенности. Вспомнились слова мамы: «Родная, он просто вырос. Детство когда-нибудь заканчивается и люди меняются. Но он все еще твой брат». Сама себе усмехнулась, как же это жалко звучало. Я тоже выросла, мама, и детские обиды оказались заперты глубоко в подсознании, в воспоминаниях, что стали эфемерны и истончились от времени. Каждый раз, мысленно возвращаясь в прошлое, оно искажается меняющимся восприятием. Какие-то обрывки таких воспоминаний, которые не складывались в полную картину раньше, теперь проявились в том ключе, о котором ты в детстве и не предполагал. – Не знаю, что я буду с ним делать, – хочу заглянуть ему в глаза, но он больше не смотрит на меня. Решаю оставить глупые попытки. То, что он разговаривает со мной и иногда касается, как несколько минут назад, уже достижение. – Думаю продать его. Парень резко разворачивается ко мне. И я жадно ловлю момент: глаза в глаза. И опять он поспешно отводит взгляд. Его руки сжимаются в кулаки и разжимаются. Вижу, как еле решается, подбирая слова, боясь сказать не то: – А как же воспоминания? Память? – неужели он думал о том же, о чем и я эти пару минут? А я все пытаюсь понять, что он пытается скрыть за напускным спокойствием. Встаю из-за рояля, проходясь кончиками пальцев по пыльному лакированному дереву. – А что я еще могу сделать? Ты сам сказал, что дом слишком большой для одного человека. Предлагаешь жить здесь вместе или что? – стою в пол-оборота к нему и не знаю, почему начинаю злиться, он ведь ничего такого не сказал. Тэхен замирает, и я опять чувствую какой-то страх, но не понимаю его природу. – Почему ты все время вздрагиваешь? – вырывается из меня, я не могу это контролировать. – Чего ты теперь боишься? – сама не замечаю, как подхожу к нему непривычно близко. А он, кажется, задыхается. – Я… я… – он начинает заикаться, краснеет и пятится назад. – Я не могу… я не… – его взгляд мечется по гостиной, ищет за что бы зацепиться, только бы не встретиться с жгучей реальностью. Вдох-выдох. Он закрывает глаза. И снова вдох-выдох. – Все нормально, – успокаивает то ли меня, то ли себя парень, нервно поглаживая кудрявый затылок. – Я просто весь на нервах в последнее время... – поворачивается и уже смелее смотрит прямо в глаза, ища поддержки и понимания. – И ты прости, что сорвалась. Меня каждая мелочь из себя выводит, не знаю, что на меня нашло, – он так близко, давно я не видело его таким. Он легко улыбается, и я вижу небольшие трещинки на сухих губах. Хочу поцеловать, но вместо этого, аккуратно, боясь вновь отпугнуть, завожу свои руки ему за спину и приобнимаю. И сразу стало тепло. Боюсь, что он отстранится от меня или опять испугается, но он в ответ лишь слегка поглаживает по спине, будто успокаивая. Слышу, как он шумно втягивает воздух над головой, и обнимаю его чуть крепче, чуть ближе, а руки на моей спине замирают. Мы стоим так минуту, а может и час. На душе как никогда тихо. – Почему ты не навещаешь родителей? Они скучают, – нарушаю короткую идиллию я и сразу жалею об этом. Он отстраняется, обходит меня, становится напротив окна и о чем-то глубоко задумывается. В этот момент замечаю, как его брови сдвигаются к переносице, а на лице сменяется одна эмоция за другой. – Да я… просто времени нет, весь в работе, – отмахивается он, давя скупую улыбку. Чувствую, что он больше не хочет продолжать этот разговор. Я знаю, что у Тэхена натянутые отношения со всей семьей, он перестал отвечать на папины звонки и не посещал бабушку в пансионате. Я не лезу к нему с расспросами на счет всего этого, не настаиваю на ответе, ведь причину такого поведения я, как никто другой, знаю. Но мне искренне хочется, чтобы он наладил некогда близкие отношения… – Я сменил фамилию, – я совру, если скажу, что не ожидала подобного от него, но от этого не легче. Смешанные чувства. – Меня убрали из семейного реестра. Что я должна сказать на это? Он ждет моей реакции. Я дам ему это. – И как мне к Вам теперь обращаться, Тэхен-щи? – делаю шутливый реверанс, пытаюсь разрядить обстановку. Самой от себя тошно. Не так я себе представляла этот момент. – Ким Тэхен, – спокойный ровный тон, как будто так надо, как будто так было всегда. Он поправляет челку у лица и опять пристально смотрит, опять чего-то ждет. – Представляю, как ты потратился на документы: один паспорт заменить чего стоит! – я не теряю надежды уйти от этого серьезного разговора, так по-детски. – Ага, – кивает он, хмурясь. Все еще не доволен, не этого он ждал. Что ж, Ким Тэхен, я тоже не совсем этого ждала от тебя. Я так устала угадывать твои мысли, желания. Устала подстраиваться. Думаешь ли ты так же обо мне? Пытаешься разгадать тайный смысл между строк, ловя каждое мое слово и микроэмоцию? Следишь за переменами настроения, когда я рядом с тобой и не знаю, чего ожидать в следующую секунду: притянешь или оттолкнешь? Как мне это знакомо. Тупая боль давит на виски, сдерживая внутри то, что я давно похоронила в себе, к чему боялась возвращаться на протяжении многих лет. Связавшее нас так крепко, что не отпустило до сих пор.28 мая 2011
Привкус чего-то приторно сладкого на языке, хочется пить и смеяться. И смеюсь, заливисто и неприкрыто громко, как могут смеяться только дети. Когда еще не знакомо смущение, когда нет такой штуки, как ответственность, зато есть непосредственность – все это длинные и очень красивые слова, значения которых я тогда не знала – меня все устраивало. Моему смеху вторит такой же громкий, но низкий, мальчишеский. Он читает вслух какой-то рассказ Чехова, про француза, юмористический. Мне смешно с каждого второго слова. Его глаза слезятся и от этого магически блестят. Я, заворожённая этим блеском, не могу оторвать глаз от таких родных, темно-карих, почти черных. В библиотеке только мы. Бабушка ушла до своей подруги Наны «пить кофе», но я-то знаю, что они будут курить те вонючие сигары, что ей подарили на юбилей. В комнату сквозь большие окна проникает теплое августовское солнце, так уютно. Книжные стеллажи до самого потолка забиты классикой, которая скучна, если ее читать в одиночестве. А мы сидим на небольшом диване в самом укромном месте, что между последними рядами шкафов, в дальнем углу комнаты. Я подсаживаюсь к нему чуть ближе, хочу разглядеть мельчайшие вкрапления радужки его глаз. Как камни, что у мамы в шкатулке, только у нее нет таких (они все красные или белые, или еще черт знает какого неизведанного цвета, но точно не такие). Он вдруг прекращает читать, и я слышу как за окном, в саду, щебечут птицы и шумит от порывов ветра акация. Его глаза изучают мои, и я вижу немой вопрос, застывший в них. Что он хочет спросить? Я слишком близко? Моя легкая юбка чуть задралась, а наши бедра касаются друг друга, мне странно от всего этого, а еще очень волнующе. Я отрываю взгляд от наших бедер и замечаю, что его взгляд спускается к моим губам. Он неотрывно смотрит на них, его лицо плавно, словно в замедленной съемке, приближается к моему, удивленному. Почему-то сердце быстро-быстро колотится, глаза сильно зажмуриваются, а еще губы сами приоткрываются, все тело подается вперед, к нему. Приоткрыв глаза, вижу лишь подрагивающие длинные ресницы. Происходит нечто запретное, когда шершавые губы Тэхена мягко, почти невесомо, касаются моих, а внутри меня ни одной лишней мысли. Только мы и поцелуй, что я не раз видела в фильмах и на страницах книг, и который сейчас ощущается по-другому. Его губы дрожат, а руки слегка сжимают мои предплечья. Так нежно. Я чувствую его горячее дыхание на щеке и понимаю, что сама в это мгновенье забыла, что мне нужен воздух, чтобы жить. – Что вы творите? – хриплый женский крик. И он отпрыгивает от меня, как от огня. Я больше не чувствую ту нежность на губах, почему-то становится страшно неспокойно. Поднимаю взгляд и вижу маму, но она не похожа сейчас на ту статную и элегантную леди, которую я знаю. Пряди волос выбиты из ее замысловатой прически, а на лице ужас вперемешку с нескрываемой злостью. Она правда очень зла, это видно по тому, как плотно сжата челюсть и напряжена каждая мышца тела, а взгляд устремлен на брата. Взгляд, полный гнева. Он напуган, я не смотрю на него – я это чувствую. – Тэхен! За мной! – выплевывает она, больше не смотря на нас, кричать нет сил. Отворачивается и выходит из библиотеки, которую медленно начинает покидать солнце. Родители должны были приехать за нами вечером. Смотрю на часы на противоположной стене: уже почти восемь, а я не заметила, как мы пропустили обед. Поворачиваюсь в сторону брата. Он секунду смотрит куда-то себе под ноги, а потом срывается и поспешно идет за разъяренной женщиной, прочь из библиотеки. Я остаюсь одна, не до конца осознавая серьезность происходящего, касаюсь губ, еще помнивших его тепло. Понимаю только, что мне нужно последовать за ними. Мы же ничего такого не сделали, правда? А если и так, то я ей все объясню, она поймет – это же наша мама. По пустым коридорам раздаются торопливые шаги, я следую за ними. Останавливаюсь у входа на кухню. Дверь закрыта изнутри, за самой дверью слышно только сбивчивое мальчишечье дыхание. Они там. Не решаюсь постучать. Страшно. Почему так страшно? Это же мама. Почему страшно? Воздух будто разрезает женский шепот, больше похожий на шипение: – Ты понимаешь, что ты сейчас сделал? – Да, – тихий ответ. – Ты понимаешь и все равно это сделал? Он молчит, по ощущениям проходит не меньше минуты. Я уже хочу постучать в дверь, попытаться объясниться, правда, пока не знаю, что скажу, но не успеваю этого сделать. Его тихое «да» и ее громкая пощечина. Я ощущаю горячую влагу на щеках, на скулах и уже где-то на шее. Как давно я плачу? Даже не заметила этого. В мыслях я за этой дверью: подставляю щеку для второго удара. – Надеюсь, ты понимаешь, что твои действия повлекут определенные последствия. Тебе уже шестнадцать, пора повзрослеть, мальчик, – мама, мне еще никогда не было так больно. Почему ты это делаешь? Почему так говоришь? От меня, кажется, что-то снова ускользает, я теряю что-то настолько важное, но пока не в силах осознать насколько. Не помню, как я оказалась в своей комнате, не помню, как долго плакала, но уснула от усталости. Утром я узнала, что брат уезжает учиться в Англию, в колледж, и что это решение было принято давно. Я не успела с ним попрощаться: в аэропорт уехали рано и не стали меня будить. Так закончилось мое четырнадцатое лето, воспоминания о котором я прятала глубоко внутри себя, заперла и не выпускала до того самого момента.10 февраля 2015 года
Чувствую непрекращающее давление. Давление со стороны родителей, школы, общества. Я все время должна быть занята. Волонтерство: «Ты же хочешь хорошую репутацию и резюме». Учеба и зубрежка: «Ты же хочешь поступить в лучший университет страны». Подхалимство с учителями: «Ты же хочешь хорошее рекомендательное письмо». Хочу ли я этого и чего вообще ожидаю от будущего – никого, вроде как, и не интересует. Хорошо хоть экзамены закончились. Уверена, что с результатами все отлично, не зря же у меня шла носом кровь в последние дни подготовки. Теперь можно выдохнуть. Ну, и не забыть сделать следующий вдох и по новой. Это никогда не закончится. Одна радость, что… – Соми-и-ин? А-у? Земля вызывает, – перед лицом машет ладошкой подруга. Ее улыбка и смешинки в глазах. Точно. Выдыхать еще рано, ведь сегодня школьный выпускной, который должен пройти так, как нужно. Только, опять же, кому нужно? Сомневаюсь, что мне. – Ты какая-то странная в последнее время. – Брат приезжает на этой неделе. Мы не виделись больше четырех лет, – а в голове куча мыслей. Предвкушение от встречи, страх не найти тему для разговора и куча непонятных глупостей. Перевожу взгляд на светлую макушку девушки. Тоже что ли покраситься (родители не одобрят). В классе шумно. Староста репетирует торжественную речь, девчонки о чем-то весело болтают и посмеиваются, мальчишки… как обычно заняты какой-то ерундой. Вот сейчас, например, они решили, что отличной темой для разговора будет «задница классухи». Фу. – Они идиоты или да? – вырывается у меня. Я перевожу взгляд на подругу и по лицу вижу, что она со мной солидарна. Она поправляет челку, быстро смотрит в небольшое зеркальце в руках, а потом обращается ко мне: – Слушай, как я выгляжу? Нормально? – поправляет волосы она. – Да, вроде, как обычно, – я не понимаю ее беспокойства, она обычно уверена в себе, а особенно в своей внешности. Осознание приходит довольно быстро, и я уже не могу сдержать улыбку. – Бонхи, твой Чимин-оппа придет на вручение поддержать тебя? – Тш-ш-ш! Говори тише! – она оглядывается по сторонам, чтобы узнать, не слишком ли много внимания привлекли слова ее лучшей подруги, но каждый занят своими делами и не обращает внимания на двух щебечущих школьниц, сидящих у окна. Недавно Бонхи начала встречаться с каким-то студентом из Сеульского Национального, все уши мне прожужжала о нем, а теперь чуть ли не ладошкой закрывает рот. Я думала, она хочет, чтобы как можно больше людей знало о новом парне. – Чонгук может услышать, а мы, как ты знаешь, расстались на не очень хорошей ноте, – она косится в сторону задних парт, где собственно и сидит бывший. В прочем, кажется, его сейчас больше волнует пятая точка нашей классной, Мисс Ю. – Ребята, время! – отвлекает нас староста класса. – Пора спускаться в зал, скоро начнется вручение, – и мы все послушно встаем с насиженных мест и следуем за ним, следуем в последний раз. Вручение дипломов проходит быстро, ребята счастливы, ведь Ад под названием «Старшая школа» закончится и начнется новый – «Университет», но пока об этом думать совсем не хочется. Все выходят на улицу, где уже ждут родители. Фотографии на память с родными, и компашками разбредутся: кто в караоке, кто просто шататься по Хондэ, а кто – поскорее домой. Я же ищу в толпе родное лицо – мама обещала забрать нас с Бонхи после торжественной части. – Сомин! Посмотри! – дергает меня за руку подруга, чуть ли не виснет на ней. Я верчу головой пытаясь понять, что же привлекло внимания, не вижу ничего подозрительного и поворачиваюсь уже к ней: – Что там? Чимин все-таки соизволил хотя бы прийти поздравить тебя с выпуском? – не удерживаюсь от саркастичного замечания в адрес того, кого еще ни разу не видела, но рассказы о котором мне уже осточертели. – К черту Чимина! – огрызается подруга. Ее глаза блестят, а щеки розовеют. Ой, недобрый это знак. – Красавчик в черном на 10 часов, – девушка косится влево, и я решаю, наконец, посмотреть на, по всей видимости, новый объект воздыхания подруги. И мое сердце замирает. Там он. Стоит и смотрит на меня. Так вырос, так изменился, но не узнать его я бы не смогла. Темные кудрявые волосы, широкие плечи и все те же глаза, что видят меня насквозь. Мы стоим так еще немного, и он, сначала медленно переставляя ноги, а затем уже быстрым шагом, огибая школьников и их родителей, идет ко мне, не прерывая зрительный контакт. Чувствую, как покалывает кончики пальцев, так хочу обнять его, броситься на встречу, но все еще стою под удивленным взглядом подруги, что смотрит то на неизвестного приближающегося парня, то на будто вросшую в землю меня. А он быстро сокращает расстояние между нами и прижимает меня к себе: это нечто большее, чем просто объятия. Совсем не братские объятия. Я не вижу ничего вокруг: я чувствую лишь запах его древесного одеколона. Голова начинает кружиться. Он слегка отстраняется, чтобы заглянуть в глаза, видимо он находит там что-то, чего не ожидал найти. Надеюсь, нет. Он улыбается совсем как в детстве, своей квадратной улыбкой. А мне сложно дышать. Здесь слишком душно. «Но мы на улице» – щелкает в голове. И все равно душно. – Может, познакомишь свою лучшую подругу со своим… парнем? – звучит как вопрос. Это и есть вопрос. Меня передергивает, и он это замечает, отпуская меня из своих рук. Беру свои слова обратно, меня морозит. – Эм…это… – я не знаю, что ответить, хотя ответ очевиден. – Не оправдывайся! – смешно хмурится Бонхи. И уже тише добавляет мне на ухо. – Я видела ваши переглядывания, особенно его «изголодавшийся» взгляд, – теперь я не могу и воздуха в легкие набрать нормально, закашливаюсь. Ей показалось, я уверена. – У тебя неплохая фантазия, – наконец выдавливаю я улыбку, поднимая взгляд на брата. Он все еще смотрит на меня и… – Извини, – еле слышно говорит Тэхен и, развернувшись в сторону автобусной остановки, торопливо уходит. Так не пойдет. – Бонхи, я тебе потом позвоню и все объясню, но сейчас я должна… – Ой, да беги уже за ним, – беззлобно фыркает подруга, подталкивая меня в спину в нужном направлении, и я, благодарно улыбнувшись ей, следую за парнем. Почти теряю его в толпе людей, но тут он оглядывается – мы встречаемся взглядами. Я слишком долго ждала этого, ты так просто от меня не избавишься. Он, видимо, это осознает и, отворачиваясь от меня, идет уже гораздо медленнее. Поравнявшись с ним, подстраиваюсь под его темп, мы идем почти нога в ногу неизвестным маршрутом. Я смотрю вперед, он на меня – я это чувствую или, может, просто вижу боковым зрением, неважно. – Ты так вырос, – говорю первое, что приходит на ум. – В Англии хорошо кормили морковкой? – глупая шутка, лишь бы не молчать, услышать его голос. Он хрипло смеется в кулак, чуть наклоняясь вперед, а внутри меня разливается теплое чувство. Это так естественно: находится рядом с ним, вот так идти куда-то по улочкам родного города, будто и не было того болезненного расставания, будто не было четырех лет мучительной разлуки. Но все это было, и напоминание этих событий приносит покалывание куда-то в область солнечного сплетения. – Ты тоже выросла, – тактично игнорирует мою неудачную шутку Тэхен, поворачивается ко мне корпусом и оглядывает с ног до головы, останавливаясь на лице. Вижу в глазах напротив прежний почти позабытый блеск и озорство, и что-то еще, чего там раньше не было или я просто не замечала. Вновь покалывания в груди, но уже приятные, а еще какое-то чувство неизбежности. – Что ж, обмен любезностями завершен. Может, скажешь теперь, почему не предупредил, что приедешь раньше? – щурюсь от солнца, подставляя лицо под его яркие лучи. Скоро весна. В моей душе, кажется, тоже. – Хотел сюрприз, – хмыкает он, тоже подставляя лицо солнцу. – Но, видимо, перестарался, – я поворачиваю голову в его сторону и вижу, как на его лице расцветает широкая улыбка. – Видела бы ты свое лицо! Хах, – Тэхен пытается сдержать смех. Я тоже начинаю неосознанно улыбаться и смеюсь вместе с ним. Счастье заразительно. Мне страшно, ведь… Я же не сама себе все это надумала, не с пустого места взяла, уже не маленькая и могу различать собственные чувства. И пусть границы размыты: приятельство и дружба, простая симпатия и влюбленность, болезненная привязанность и любовь. Но я вижу по нему, по его действиям, что я не одинока в своих чувствах, что не я одна томлюсь этим, что я просто не одна. Пусть он и был за тысячи километров несколько лет, я всегда ощущала эту связь, а чувства прошли сквозь долгие мыслительные процессы мозга и жесткий анализ. Ошибки быть не может. Я влюблена в него, в собственного брата. И, кажется, он тоже влюблен в собственную сестру. Это чертовски неправильно, я должна испытывать к этому отвращение, я вообще много кому чего должна, забывая о себе самой. И мне это надоело. Хочется потеряться в его теплых объятьях, вжаться всем телом, обхватить широкие плечи и утонуть в надежных сильных руках. Только бы не отверг он, а остальные – по боку. Пусть думают, что больная, пусть крутят у виска, пусть говорят гадости за спиной и в лицо. Пусть, только все это с ним. – Ты чего зависла? – Тэхен смотрит вопросительно. Я и не заметила, как мы подошли к старому парку. Просто садимся на первую попавшуюся скамейку, с которой парень любезно стряхнул залежавшийся снег. Некоторое время молчим, после чего я решаюсь. – Давай поговорим. – Так мы и говорили, пока ты вдруг не ушла в свои мысли с таким серьезным лицом, будто собралась бомбу обезвреживать, не меньше, – ему смешно. – Давай поговорим о нас, – я делаю акцент на последнем слове, и парень напрягается. Больше не смешно, нас ждет серьезный разговор, и мы это понимаем. – Давай? – и он в ответ кивает и тут же опускает голову, ковыряя носком старых кед сырой асфальт. Тэхен слегка закусывает пухлую губу, но и этого хватает, чтобы мелкие трещинки до конца треснули, выпуская кровь. Морщусь от этих его нервных действий и достаю из внешнего кармана рюкзака бальзам, протягивая его парню. – Спасибо, – благодарно кивает он. – Никак не избавлюсь от привычки облизывать губы, –и я это знаю. – Ага, – киваю. – Просто купи себе уже губнушку и облизывайся сколько хочешь, – он басисто смеется, а я растворяюсь в этих простых моментах, ничего не могу с собой поделать. Он – моя слабость. Его смех медленно сходит на нет. Неизбежность – вот она и наступила. Я так явственно это ощущаю. Чего мне ждать от него? Может, отшутится. Может, прикинется дурачком, мол, не понимает о каких-таких нас я хочу поговорить. А может, и нет нас никаких. Глупости все это, и я такая глупая, что нафантазировала себе того, чего нет и не было. – Мы нормальные, – совсем тихо, но уверенно говорит Тэхен. – Я знаю, – так же тихо вторю я. – Нет, ты не знаешь, в этом и проблема. – Не понимаю, – совершенно искренне. – Тот поцелуй… я уже знал тогда, – почти шепчет он. Я снова ничего не понимаю, наклоняюсь чуть ближе к нему. О чем он бормочет? – Я не сказал тебе, я не знал… как ты отреагируешь, но… – он упирается локтями в колени и зарывается руками в волосы, болезненно оттягивая их. – Да что такого я должна была знать, что знал ты? – кричу. Сорвалась, не хотела этого. Он вздрагивает и молчит, а взгляд бегает по заснеженному парку, по пустым лавочкам. Ни души, кроме нас двоих. Тишина затянулась, но я даю ее нам. Пару минут. Ему нужно собраться, мне нужно подготовиться. Неизбежность. – Я тебе не брат, а ты мне – не сестра, – выдыхает он пар изо рта, что растворяется на морозе. И снова тишина. Непонимание. – Меня усыновили. Мама и папа – не мои мама и папа. Неверие. А он продолжает выбивать воздух из моих легких: – Я нашел свидетельство об усыновлении, когда мне было двенадцать, – начинает тараторить он. Это не может быть правдой. – Просто случайно наткнулся в дальнем углу одного из комодов в бабушкиной библиотеке. Родители специально, видимо, не хранили его дома, – наглая ложь. – Но я все равно узнал об этом, теперь знаешь и ты, – он смотрит умоляющим взглядом, что просит не отталкивать очевидную истину. А мне просто страшно. – Тогда что-то сломалось во мне, а ты это починила. И я вспомнила. Как в этих модных видео-играх: «воспоминание разблокировано». Еще одно воспоминание, что просто слилось с остальными и могло там так и остаться. Клубок начал медленно распутываться.20 мая 2007 года
Я проснулась в полдень – в воскресенье такой сон позволителен. Можно было даже еще немного поваляться в мягкой постельке, но именно сегодня почему-то не хотелось. Хорошее начало дня, теплое солнце на деревянном кухонном столе и быстрый завтрак в одиночестве. В доме тихо, только кухарка готовит обед на три персоны, гремя кастрюлями и всякими склянками. Наверно, брат как обычно в библиотеке, читает – это его любимое занятие. Он недавно сказал мне, что в будущем мечтает стать писателем или журналистом, публиковаться в каком-нибудь журнале и зарабатывать на том, что нравится, большие деньги. Он старше меня всего на два года, а уже строит такие взрослые планы. Я же не знаю, чего хочу, но точно не хочу делать домашку. Было бы неплохо вообще не ходить в школу или ходить только по субботам и воскресениям, а остальные дни выходными сделать. Да, это было бы прекрасно. В библиотеке брат не находится, и остается только одно место, куда он мог пойти. Бабушкин дом хоть и большой и просторный, но излюбленных мест у нас всего два: библиотека и сад. Садовник недавно поливал газон и теперь под теплым майским солнцем от него поднимается влажный пар. Ступаю босиком по мокрой траве. Если бабушка увидит, будет ругаться, скажет извечное «леди себя так не ведут» или «ты же девочка», но трава под ногами такая приятная, не думать о возможных последствиях также приятно. Кто-то плачет еле слышно, так тихо, что приходится замереть на месте и задержать дыхание, чтоб услышать, где спрятался этот источник слез. Я уже знаю, кто это – тот, кто не любит показывать свои слабости и прячется в такие моменты, кто боится потерять образ старшего брата, который сам же выдумал. Тэхен сидит на корточках, прижав голову к груди, обхватив колени руками, слегка покачивается, между кустами сирени и акации, в самом углу сада, в самой тени. Несмело подхожу к нему и опускаю ладонь на его плечо – он вздрагивает и отрывает раскрасневшееся лицо от груди и встречается с моим, наверно, удивленным взглядом. Теряется, а во взгляде нечто неуловимое. Отчаяние. Словно его мир, что долго строился, был разрушен за секунду. Чем? Кем? – Что случилось? – тихо шепчу. – Да так, – неуверенно говорит он. – Мысли всякие в голову лезут. Что ж это за мысли, что заставляют тебя так горько плакать? Я без лишних слов обнимаю его, чувствуя, как он снова начинает почти беззвучно плакать, цепляясь за мою футболку на спине, как за спасательный круг. Может, бабушка его отругала? Мы же вчера разбили ее вазу, играя в догонялки в коридорах, пусть она и не была ее любимой, как это часто бывает в таких историях, но все же дорогой. Но у нее так много этих ваз, я бы на ее месте вообще не заметила. Наверно, садовник все же нашел закопанные на заднем дворе осколки. Вот ябеда. – Скажи, – брат перестает плакать, поднимая на меня молящий взгляд. – Скажи, что если бы я… если бы вдруг стало, что… – он не может подобрать слова и снова начинает всхлипывать. – Мне вдруг подумалось, что могло бы быть, если бы я не был твоим братом. Чисто гипотетически… – Гипо-что? Что ты такое говоришь? Ты из-за этого расстроен? Ты же и есть мой брат! – начинаю возмущаться я. – Нет! – почти кричит он. – То есть, да, я твой брат, – уже тише добавляет он, испугавшись своей резкой реакции. – Но если бы я не был твоим братом, мы бы с тобой общались? Были бы друзьями? – во взгляде опять мольба, опять подступающие слезы. – Конечно, – не задумываясь. – Что это меняет? Ты мой самый лучший друг, самый близкий. Он кивает и улыбаться. Я вытираю слезы с его щек и тоже начинаю улыбаться, а в голове все еще крутится тэхеновское неуверенное «да, я твой брат», что привело к совершенно неожиданным последствиям, совершенно неожиданным чувствам.Август 2009 года
Меня одолевает смущение и переполняет ранее неизведанные и от того такие непонятные чувства. Мальчик напротив тоже переполнен, но его эмоции, отражающиеся на смуглом лице, прямо противоположны моим. – Ты не понимаешь! Он такой… такой! – у меня не хватает слов описать «того самого», я широко размахиваю руками, а глаза мои, по всей видимости, блестят, что не нравится Тэхену. Вся эта ситуация в целом – не нравится. – Мы точно говорим об одном человеке? – скептически смотрит на меня Тэхен, вспоминая соседского мальчишку, на дом которого выходят наши окна. – Что ты опять начинаешь? Тебе лишь бы посмеяться над кем-нибудь! – меня начинает подбешивать его твердолобость. – Да нет же, ты не так поняла… – Да ты сам когда-нибудь любил? Ну… Влюблялся? Тэхен удивлен, и тем не менее: – Да, – короткий ответ, вызвавший во мне неподдельный интерес, который Техен решил, по всей видимости, скорее задушить. – Я и правда не пойму, чего ты в нем нашла! Он же мерзкий… – Мерзкий? – только пискнула я. Да как у него язык повернулся! – Да, мерзкий, – уже спокойней ответил он. – Почему ты так думаешь? – тихо и задумчиво, не зная, куда девать взгляд, я уткнулась в свои коленки. – Ты зубы его видела? – заговорщицки прошептал Тэхен, привлекая мое внимание снова. – Его зубы? – не поняла я. – Да, его зубы – они кривые. И… – он помедлил, подбирая слова. – И изо рта у него воняет! – Воняет? – Ага, – уверенно подтвердил собственные слова Тэхен – Я не замечала ничего такого… – Ну, теперь, как-нибудь когда сама будешь вздыхать по нему, обрати внимание и на его дыхание тоже. Это было так по-детски, ведь мы и были детьми.Осень 2020
И вот мы стоим в старой гостиной. Одни. Вдвоем. Но теперь мы больше не те: больше не дети, не брат и сестра, такие далекие и одновременно по-другому близкие. А как это может быть по-другому? Разве у нас может быть по-другому? Ким Тэхен и Ли Сомин. У каждого из нас свои собственные жизни, мысли и свое будущее. Есть ли в этой истории место для такого понятия, как «мы»? Надеюсь, все еще не окончательно испорчено, а хотя бы только на половинку… По сути, впереди еще вся жизнь, но почему-то боязно. Один неверный шаг может испортить все. И это тоже часть жизни. Верю, что она у нас одна и есть только один путь, по которому мы можем идти. Одновременно на двух стульях – это абсурд. Но пока мы боимся, пока нас терзают сомнения, мы просто пропускаем все подходящие моменты, что, бывает, сами нас находят. Правда, часто ты поздно осознаешь, что момент настал, еще чаще – понимаешь это сразу после упущенной возможности. Я не хочу упускать эту. Я слишком долго ждала и не понимала своих чувств (или чувств других людей). За окном шумит холодный осенний ветер, в комнате тоже холодно. Природа потихоньку умирает, пока во мне будто что-то зарождается. Это должна быть весна. Это должно быть теплое солнце на щеках, обветренные губы и тающий снег под ногами. Глаза Тэхена теплые. Тэхен теплый. – А я тебя люблю, – мой голос охрип после долгого молчания, звучит слишком тихо. Но я постаралась вложить максимум уверенности в такие важные, но будто брошенные невзначай, слова. Так тихо, что я слышу биение собственного сердца. Больше не смотрю на него – это тяжело, я не выдержу. – Как давно? – голос Тэхена дрожит. Так не может быть. – Честно, я уже и не помню. Но осознала я тогда: в тот день, когда ты пришел на выпускной, – надеюсь, я не заплачу. – Хмм… я дольше… – бормочет себе под нос парень. – Что? – Я любил тебя уже тогда, когда поцеловал в библиотеке, а твердо осознал и принял факт уже в Англии. – Так просто, – глупая улыбка на губах. – Нам нужно было время, – он слабо улыбается в ответ. Это такая чушь, на самом деле. Мне больше не нужно одобрение со стороны. Я думаю, мне нужно было время не чтобы осознать чувства, не чтобы взвесить за и против, а просто для себя. Чтобы сбросить… Нет, чтобы хотя бы осознать, что всю мою жизнь мне льют в уши, как я должна жить, с кем, когда и даже сколько. Учителя, преподы, начальники, родители, знакомые, прохожие на улице, чьего мнения не спрашивали. Общество беспощадно к тем, кто идет против мнения большинства, против догм, традиций. За свою невинную любовь я была бы аморальной, если бы сказала о ней вслух. Даже сейчас, когда мы не связаны одной фамилией, я все равно буду позором семьи, всего рода Ли, как скажет мама. «Нам нужно было время» – Что теперь? – он несмело прервал затянувшуюся тишину. – Ты меня хочешь? – прямо в лоб и с улыбкой на губах, только так. – Прямо сейчас? – Ага, – мне так смешно с этой неловкости, будто нам снова тринадцать. Кстати об этом… – Мы можем пойти в библиотеку, – я перевожу взгляд с Тэхена на дверь, он повторяет это простое движение глаз, и мы прыскаем от смеха, что эхом отлетает от стен, и, кажется, проходится гулом по всему дому, наполняя его таким нужным в последние осенние дни теплом.