И жизни мало

Мэн Яо склонил голову на плечо Вэнь Жоханю, тесно прижался к нему, вдыхая аромат его тела, его ци – подавляющий, сильный и всё же прекрасный и дурманящий запах мускуса и амбры. Лежать в темноте, все еще чувствуя дрожь, пробирающую после долгой весенней игры, было спокойно и приятно. Когда Вэнь Жохань обнимал, проводил по разгоряченной, чуть влажной от пота коже кончиками пальцев, можно было закрыть глаза и на миг поддаться спасительной иллюзии: «я любим, я нужен ему просто так». Вэнь Жохань пропустил меж пальцев прядь волос Мэн Яо, и вдруг задумчиво спросил: - А-Яо, у тебя такие мягкие и послушные локоны, почему ты еще не отрастил их, как остальные заклинатели? Ты ведь можешь использовать для этого духовные силы. - Если так будет угодно моему господину, я… - Не о том речь, А-Яо. Отрастишь, когда захочешь сам. Мне просто любопытно. Мэн Яо вздохнул. - Когда-то у меня были длинные волосы. Почти до пят. Но это было давно, еще в доме цветов. Я остриг их и продал, чтобы купить лекарство для матери. Хозяйка не захотела лечить ее за свой счет. Сказала, что лучше потратит деньги на платья и украшения для юных красавиц, которые принесут больше прибыли. Кстати, этот дом цветов в Юньпине… я знаю от надежного человека, что госпожа Кан собирает у себя на пирушках людей, недовольных правлением Цишань Вэнь. Конечно, эти посетители не заклинатели, они не опасны. Но никто не может осмелиться оскорблять благородных господ, подобных солнцу. Вэнь Жохань тихо засмелся. - И, значит, ты хочешь убить двух птиц одной стрелой? Расправиться с мятежниками и отомстить за мать. Мне это по душе. - Если госпожа Кан окажется в моих руках… это будет незабываемое зрелище, Хань-эр, - вкрадчиво прошептал Мэн Яо. - Я представляю, - усмехнулся Вэнь Жохань. – А-Яо… ты такой чуткий и отзывчивый на ласку, на каждую каплю нежности отвечаешь с таким пылом. Ты любишь и хочешь быть любимым, и вдруг откуда-то такая изобретательность в пытках… умение превращать жестокость в искусство. Дивное сочетание. Мэн Яо бережно поймал его за руку, переплетая свои пальцы с его. - Жохань-эр… ты мое солнце, ты светишь мне и согреваешь меня, я счастлив быть цветком, расцветающим под этими лучами. Но те люди, с которыми я вырос, научили меня ненавидеть намного раньше, чем я узнал любовь. * Через несколько дней после той ночи госпожа Кан лежала на столе в центре зала для пыток. По пышному, расплывшемуся со временем телу градом катился пот, оставляя мокрые пятна на дорогом платье. Крашеные, завитые мелкими кудряшками волосы растрепались. Маленькие глаза с выцветшими, поредевшими ресницами щурились на слишком яркий свет. Мэн Яо усмехнулся, проверяя крепления. - Госпожа Кан, какая встреча! Неужели это и правда вы? Время вас не пощадило. Жаль, правда? Вы думали, вы всегда будете первой красавицей в Юньпине, у вас всегда будут деньги и власть… но всё проходит, словно снег, тающий по весне. Вот и ваши золотые деньки исчезли, как прошлогодний снег. Госпожа Кан дернулась, пытаясь вырваться. - Мэн Яо! За что? За что?! – всхлипнула она. – Что такого я тебе сделала? Я всегда относилась к тебе, как к родному сыну, а к твоей матери – как к младшей сестре!.. Мэн Яо обернулся к Вэнь Жоханю. - И эта тварь еще и врет! Даже сейчас. Вэнь Жохань ничего не ответил. Лишь едва заметная улыбка тронула уголок его губ. Мэн Яо продолжил: - Вы говорили, госпожа Кан, что относились к весенним девушкам, как к младшим сестрам. Говорили так, когда были пьяны, когда ели самые дорогие сладости, а детям и слугам бросали объедки. Вы при посторонних превозносили таланты матушки, хвалили меня, а за закрытыми дверями превозносили тупицу и подлизу Ансинь, потому что она вам льстила. Помните, как вы нас избивали? Помните, что вы нам говорили? Что наша жизнь ничего не значит, что всегда можно купить новый товар. Вот и я отплатил вам той же монетой. Что значит ваша жизнь? Если вы сдохнете здесь, мой господин велит доставить новый материал для пыток, привлекательнее и выносливее вас. Мэн Яо взял кинжал и провел лезвием по щеке госпожи Кан. - Не надо, А-Яо, отпусти меня! – взмолилась она. - Те девушки, которых вы избивали и унижали, тоже просили вас остановиться, - напомнил Мэн Яо. – Теперь и вы получите свое. Он сделал еще несколько надрезов, у глаз, и по щекам женщины потекли кровавые слёзы. - Плачете, госпожа Кан? – с притворным сочувствием спросил Мэн Яо. – А сколько плакал я из-за вас… Помните, когда в доме кто-то болел, вы говорили, что болезни – это привилегия для богатых, для благородных господ, а шлюхи и их дети могут выпить дурманные пилюли и продолжать работать. Ну что, предложить вам зелье от боли, госпожа Кан? Вы выпьете, улыбнетесь, и мы продолжим играть. Хотя, нет, зачем? Лекарства стоят денег. Вэнь Жохань, чуть склонив голову набок, наблюдал за тем, как Мэн Яо проводит кинжалом по коже женщины, где надавливая слегка, где чуть сильнее. - Ты правильно сделал, что выбрал для начала казнь тысячи порезов, милый А-Яо. По одному за каждую твою слезинку, правда? Тонкие линии, прочерченные, будто кистью художника, появлялись на щеках и подбородке госпожи Кан, на лбу, извилистые линии шли за уши, спускались на шею, к плечам, к груди, по рукам. В ночи любви Мэн Яо целовал любовника вот так – не минуя ни единого участка тела. Он умел без остатка дарить любовь тому, кто научил его получать удовольствие… и так же без остатка, не минуя ни клочка кожи, отдавал боль за боль. Лезвие не задевало крупных сосудов, не позволяя жертве просто истечь кровью и умереть. - Будь ты проклят, змееныш! – всхлипнула госпожа Кан. Мэн Яо потрепал ее по щеке почти с нежностью. - А я и так проклят, моя дорогая госпожа Кан. Своим рождением, несмываемым клеймом сына шлюхи. Я не боюсь ваших проклятий. Его маленькие изящные руки покрывались пятнами крови. Лезвие кинжала коснулось груди госпожи Кан. - Мой господин, когда-то мужчины находили эти яблоки самыми красивыми во всей Поднебесной, - сказал Мэн Яо. – А теперь эти маленькие сморщенные яблочки ничего не стоят, и я их обчищу. Он легкими движениями отрезал соски. Из ран брызнула кровь, и госпожа Кан пронзительно закричала от боли. Но Мэн Яо не останавливался, продолжая наносить порезы и припоминать прошлое. - Помните, как в Юньпине бушевала лихорадка, госпожа Кан? Глава Юньмэн Цзян велел закрыть все лавки, чайные и веселые дома. Вы же продолжали принимать посетителей тайком, не боясь, что девушки заболеют и заразят посетителей. Вот насколько вы любили деньги. Вы говорили, что лихорадка – это пустяки. И что, помогли вам эти деньги теперь? Порезы спустились на бедра и живот, и на изрезанной ткани платья расплылось мокрое пятно, резко запахло мочой. Мэн Яо сморщил нос. - Вы нарочно портите нам зрелище, госпожа Кан? Какая досада! Он достал из рукава флакон и разбрызгал по телу женщины ароматно пахнущую жидкость. Зал для пыток наполнился сладким, душным ароматом. Там, где на кожу брызнули капли, стали, напитываясь кровью, прорастать цветы, острыми отростками и корнями проникая всё глубже и глубже, разрывая внутренние органы. Мэн Яо поправил крепления, заставляя госпожу Кан раздвинуть ноги, обрезал и так изодранный подол платья и щедро полил зельем ее киноварную щель и хризантему. - Таких утех вы точно еще не знали, правда, моя госпожа? Женщина кричала всё громче и громче, срывая голос. Билась, как бьется выловленная сетью и вытащенная на берег рыба. Но всё было напрасно. - Какое интересное изобретение! – воскликнул Вэнь Жохань. – А-Яо, ты сам придумал рецепт? - Немного изменил состав раствора, с помощью которого мастера церемоний создают иллюзорные цветы для украшения покоев. Как видите, эти цветы настоящие и причиняют настоящую боль. Вдобавок, небольшая доля эликсира, не позволяющего жертве умереть от боли. Хотите, я вскрою ее, мой господин? Увидите сами, побеги разрывают ей все внутренние органы. Вэнь Жохань поморщился. - Это продемонстрируешь как-нибудь в другой раз, на другой жертве. Пока мне чересчур нравится вид этих прекрасных цветов, чтобы портить впечатление от него, созерцая внутренности старой перепелки. Я бы посмотрел еще на что-нибудь утонченное. Но для начала вырежи ей язык, А-Яо, и перережь голосовые связки. Ее визг меня раздражает. Мэн Яо выполнил его приказ. - Что-нибудь изящное под конец? Ммм… - он достал другой флакон, с сероватым порошком. Взвилось облачко, и пламя взвилось, поглощая цветы и оставляя на коже госпожи Кан следы ожогов. Еще одна горсть пыли усилила ожоги, а последняя оставила от растерзанного и обожженного трупа госпожи Кан лишь горсть пепла. - Это была прекрасная месть, - похвалил Вэнь Жохань, приблизившись к Мэн Яо и проведя ладонью по его волосам. Мэн Яо обнял его, прижался, и вдруг вцепился пальцами в ткань его ханьфу, пятная кровью белоснежный шелк и оставляя красные следы вдобавок к алым клановым узорам на рукавах… и заплакал. - Ты плачешь, А-Яо? – тихо спросил Вэнь Жохань. – Почему? Уж явно не от сожаления об этой твари и о том, что отомстил. Мэн Яо всхлипнул. - Конечно же, не о ней, Жохань-эр. О себе. О том, какой могла бы быть моя жизнь, если бы меня не унижали, если бы я не был вынужден ползать на коленях перед людьми, которых ненавидел, чтобы выжить и стать заклинателем… - Вэнь Жохань ласково обнял его в ответ, прикрыл широкими рукавами, будто скрывая и защищая от всего остального мира, легко поцеловал в висок, и Мэн Яо заплакал еще горше. – Жохань-эр… если бы не она, я бы не боялся весенней игры в нашу с тобой первую ночь, мне бы не снились кошмары… если бы не она, моя мама дождалась бы человека, который выкупил бы ее… даже если это был бы не мой отец, может, другой достойный мужчина… Жохань… понимаешь, я убил госпожу Кан, но ее голос в своем сознании – нет! Потому что я ничего не забываю, ни-че-го! Помню каждое слово, каждую интонацию, каждый жест! Вэнь Жохань не перебивал его, только держал его в объятиях, пока он плакал, а потом ласково предложил: - Пойдем, искупаемся в теплом источнике, А-Яо? - Да, - согласился Мэн Яо, чуть отстранившись и счастливо глядя на него. В свою любимую купальню Вэнь Жохань никогда и никого с собой не звал, это был его личный источник силы, место для того, чтобы побыть в одиночестве, сбросить все маски. И Вэнь Жохань звал в свой тайник его, лишь бы помочь…чтобы ему было не так больно… …Нежась в теплой воде, в объятиях любимого, Мэн Яо чувствовал, что вот теперь уходит боль.