Копировать, вставить

Судя по вялым сумеркам за окном время перевалило за семь утра. Рыжий стикер на холодильнике почерком Кендо напоминает мне, что нужно поесть и поспать. Кендо грозится убить меня за то, что я убиваю себя — она преувеличивает. Я слишком люблю себя, чтобы убивать. Вишневый йогурт я доедаю лежа в постели, откладываю коробочку, закрываю глаза и просто лежу. Иногда мне кажется, что я совсем не сплю последнее время, но при этом вижу сны. Приятные: в них мой эксперимент заканчивается успехом, а еще там есть Шинсо. Близко. Он наваливается на меня, я чувствую тяжесть и тепло его тела, я очень хочу заняться с ним сексом, но просыпаюсь. Дрочить получается как-то вяло и без огонька. Двадцать восьмое февраля — прощай гребаная зима! Спасибо, что в этом году ты на день короче, чем в прошлом. От одного только факта, что до весны меньше суток, моя работоспособность подскакивает до небес. Первое марта я пропускаю, второе встречаю, глядя в пустой холодильник на рассвете — рыжий стикер покоится под куском плесневелого сыра. В этот самый момент мне является Он — подозрительно знакомый голос в голове, который гонит меня спать. Я предлагаю сперва добыть еды, потому что есть надо, даже если не хочется. Он просит пепперони и двойную порцию маринованных халапеньо. Мы достаем телефон из аквариума, где он плавает вместо почившей рыбки, и открываем приложение доставки. Пиццу приносит высокий андроид с прозрачными голубыми глазами и носом кнопкой. Красивый, но не в моем вкусе. Андроиды вообще не в моем вкусе, и нынче это считается старомодным. Через пару лет меня можно будет обвинить в нетерпимости и ущемлении прав, а пока я просто сношу удивление знакомых, когда говорю, что трахаться с андроидами — не мое. Обычно за этим следуют доводы, что их не отличишь. Лет семьдесят назад так шутили про проституток в Тайланде. Я в Тайланде никогда не был, я вообще не был семьдесят лет назад, и откуда про это знаю одному богу известно. Если, конечно, он есть. В смысле, бог. Искусственный интеллект обучили минету, но никто до сих не доказал существование Бога или его отсутствие. Летающие автомобили проносятся над вздернутыми крышами буддийских храмов, первые колонисты увезли на марс Библию, а моя бабуля, почти наполовину собранная из имплантов, каждое воскресенье ходит на исповедь. Мы живем в абсурдном мире, где до сих пор верят в бога те, кто может выйти за бога на смену, если он приболеет. И об эту с первого взгляда хрупкую конструкцию легко обломать зубы. Вопрос о смысле жизни, вселенной и всего такого мало кого волнует в наше время. Меня в том числе. Я бы мог заняться исследованиями загробного мира или воскресить адронный коллайдер у себя на кухне, но я тоже хочу создавать искусственный интеллект. Голос в моей голове — надо хоть имя ему придумать — сокрушается, что мы забыли поставить чайник и пока будем ждать, пицца остынет. Новый день приходит с холодным дождем. Судя по тому, что Кендо звонит, а не пишет посреди дня — сегодня воскресенье. Я отвечаю на вызов, доедая холодную пиццу. Даже спросонья Кендо выглядит как самая строгая учительница. — Ты себя угробишь, — говорит она. — Ты невыносимый. Ты взрослый человек, Монома Нейто, хватит вести себя как студент на экзаменах, замени энергетики на зеленый чай, пиццу на куриный бульон, и, эй, ты меня слушаешь? — Мне снится Шинсо. Во взгляде, мутно зеленом, как цветущая вода, появляется застоявшаяся тоска. Будто она переживает наше расставание глубже меня. — Это пройдет. Слушай, меня тут номинировали на «мисс полиция», думаешь, стоит накрутить волосы на фотосессию? Вот так всегда. Я бы номинировал Кендо на премию «стрелочник года», потому что стоит вспомнить Шинсо, она тут же отправляет мой поезд на другой путь, будто он весит не восемь тысяч тонн, а двадцать один грамм. Силы Кендо не занимать. Я быстро заканчиваю разговор под предлогом срочного похода в душ. Не помню, когда последний раз мылся, но футболка с Илоном Маском сухая и совсем не пахнет. Из зеркала на меня смотрит вполне бодрый я. Голос в голове снова заставил меня поспать. Все же он блядски похож на голос Шинсо, и не похож одновременно. Тембр такой же, а интонации совсем другие. Твердые и спокойные, голос настоящего Шинсо как усталый маятник над головой, который вот-вот оборвется. И главное отличие: голос в восторге от моего эксперимента, Шинсо презирал его так, будто я не человеческое сознание в андроида переселить хочу, а планирую отправить в космос корабль с тысячей котят без еды, воды и шанса на выживание. Я скучаю по нему, иногда представляю, как он бы тогда меня остановил. Взял за руку, притянул к себе, обнял крепко-крепко и попросил «не уходи». Но я бы все равно ушел. После душа мы (я и голос в моей голове) смотрим новости. Яойрозу в белом халате поверх малинового латексного комбинезона хвастается, что создала идеальные импланты почек и печени, и толпа гудит. Толпа забыла ее Чудовище Франкенштейна двухлетней давности, а мне до сих пор иногда является в кошмарах пустой взгляд, абсолютная пустота, бесконечная и расширяющаяся. Следом Тодороки вещает, что андроиды их лаборатории теперь полноценно проводят диагностику и делают самые сложные операции. В ближайшее время андроид лаборатории «А» самостоятельно проведет имплантацию почек. Я ненавижу лабораторию «А». Ты их не ненавидишь, — подсказывает голос в моей голове. Мне приходится с ним согласиться, я их не ненавижу, меня не раздражает, что они впереди, что они так уверены в себе, и все-то у них получается. Меня раздражает моя неспособность их догнать. Сразу после новостей включают «Электроника», американский ремейк шестьдесят первого, где мальчик по фамилии Рассел ходит в старшую школу в Кливленде, а Электроника играет настоящий андроид, копия актера. Оба героя выглядят на тридцать и сверкают в кадре мышцами и белозубыми улыбками. Мне больше нравится оригинал, с кудрявыми советскими детьми. Сцена, когда Электроник заплакал, без шуток изменила мою жизнь. Раньше я верил, что андроид может стать настоящим мальчиком. Андроидов и правда научили плакать. Встроили им программы, реагирующие на грустные высказывания и ситуации. Девушки обожают смотреть сопливые мелодрамы в их компании. Только слезы у них все равно не настоящие, и грусти они не испытывают. Подделки, подделки, подделки, красивые пародии на человека. Я хочу создать таких, которые заплачут по-настоящему. Сымитировать все необходимые процессы в мозге, скопировать сознание. Загрузить слепок личности в андроида, чтобы он стал личностью. Он будет накапливать опыт, обретать индивидуальность, сохраняя привычки, поведение и образ жизни человека. Шинсо эта идея сразу не понравилась, он когда услышал даже кружки разбил, одну случайно, а вторую специально. Мы потом вместе собирали осколки руками, потому что наш робот-пылесос испугался тапка, не дополз до зарядки и был найден мертвым, то есть разряженным в ноль прямо перед своим врагом. К концу рабочего дня, хотя на часах уже девять утра, я решаю назвать голос в моей голове Брейн, как мышь из мультика, которая хотела захватить мир. Брейн сегодня обнаружил в моих трудах нестыковки, родил несколько гениальных решений, а потом отправил меня спать. Я желаю Брейну спокойной ночи, затемняю окна, выключаю день за окном, закрываю глаза и надеюсь снова увидеть Шинсо. Сон тревожный, он накрывает меня куполом, я не могу пошевелиться, я не могу говорить, я вижу лицо Шинсо прямо перед собой, но у меня нет рук, чтобы дотянуться. У меня вообще ничего нет. Я заперт в раскаленной железной коробке. В ушах искусственное жужжание. Мне тесно, мне страшно, мне странно. Улыбка Шинсо сменяется хмарью, прищуром, морщинками между бровей. Он глядит на меня в упор, открывает рот, говорит что-то, но я не слышу, а потом исчезает. Я просыпаюсь. Брейн молчит. Наверное, дрыхнет до сих пор. Если Кендо узнает, что я общаюсь с самим собой, то есть со своим альтер эго, то есть с Брейном, кем бы он ни был, точно отведет меня к врачу. А я не люблю врачей. После обеда у меня созвон со спонсорами, отчет их радует. Я бы мог работать быстрее, если бы не потребность есть и спать — единственное, в чем я завидую андроидам. Хотя современные модели умеют все из этого, они даже ходят в туалет и вполне реалистично кончают. Только внутри вместо ранимых органов, крепкие механизмы по переработке. Сперва все говорили, что это бред и блажь создателей, но потом оценили. Если ты живешь с андроидом, прикольно, чтобы он был совсем как человек. И ванную по утрам занимал, и подъедал остатки ужина со сковородки, и выпить мог за компанию, только при этом бы не хмелел. Сегодня я особенно много думаю о Шинсо. Я до сих пор его люблю. Обидно, что он меня уже нет. Я помню, в какой момент случилось это «уже». Обычно такое происходит постепенно, вы начинаете отдаляться, задерживаться на работе, избегать прикосновений, поцелуи становятся скупыми, будто за них платят, причем очень мало. Я просто проснулся однажды утром и увидел, что он меня больше не любит. Я намазываю голову холодным гелем и креплю датчики, они отваливаются, выскальзывают из пальцев и рассыпаются по столу. Когда наконец удается с ними справиться, компьютер выдает ошибку, я ставлю систему на лечение и иду варить кофе. Брейн болтает о погоде, пока черная жижа льется в кружку. Март обещают холодным. Стоит выйти на улицу и проверить. Я не помню, когда последний раз был там. Когда уходил от Шинсо? Нет, конечно, нет, я не мог просидеть дома… Сколько? Два месяца, три? Время выскальзывает из рук, как датчики в холодном геле. С носика кофеварки падает последняя тревожная капля, бульк, кофе стекает через край. Я ловлю свое отражение в матовом стекле кухонного шкафчика. В моем взгляде пустота, как у гомункула Яойрозу, она вырывается из темного зрачка и заполняет все пространство вокруг. Ужас стекает из головы по шее, по рукам, поселяется в пальцах, и я расплескиваю кофе по столешнице. Брейн вскрикивает и начинает шептать «тише, тише, тише, шшшш». Как помехи на проводе. Мой голос, мой Брейн теряется среди этих помех. Я на негнущихся ногах добираюсь до ванной, сую голову под холодный душ. Стою так целую вечность, набираюсь сил снова взглянуть себе в лицо. В зеркале ванной я обычный, даже не слишком уставший, с налетом тревоги, но живой, не пустой, я, я, я, я. Я есть, я существую, я не лабораторное чудовище. Я ведь помню свое детство, маму, папу, бирюзовый трехколесный велосипед, наш дом с маленькой вишней в саду, которую к четырнадцати я уже перерос. Школу, по ней катались уборщицы и охранники роботы, старые модели, выделенные государством, молодого учителя истории, в которого был влюблен. И Шинсо, конечно Шинсо, всегда Шинсо, я люблю его, значит, я существую. Это все усталость. Брейн осторожно зовет меня прогуляться. Пожалуй, мы можем пожертвовать половинкой рабочего дня, тем более, что компьютер все еще лечится. Март и правда приветствует меня холодом. Я приветствую его в тяжелом длинном пальто и шапке с помпоном. Школьницы возле магазина пялятся и судя по шепоткам принимают меня за андроида. Дурочки, я живой, я настоящий, я же люблю Шинсо. Брейн хочет нормальный кофе и зайти в храм, потому что мы очевидно пропустили поход туда в начале года. Получается, я ушел от Шинсо в прошлом, конечно, мы разговаривали на повышенных, и голограмма наряженной елки в углу слегка дрожала. Осознание себя во времени приносит мне облегчение. Я даже немного флиртую с андроидом, который готовит мне сладкую молочно-карамельную жижу взамен разлитой утром черной и горькой. Тот намеков не считывает, как тупо: плакать и кончать они умеют, а флиртовать — нет. Когда я создам своего, начну испытания человечности именно с флирта. И еще с сарказма. Брейн смеется моим мыслям. После мы идем в синтоистский храм. Моя семья католики, а я верю в некий высший разум, так что не имеет значение в каком храме к нему обращаться. Интересно, андроиды молятся? По логике они должны молиться на людей, как на создателей. О, времена. Что если спустя пару десятков лет появится новая человекорелигия. Может, и мне построят небольшой храм? Звучит заманчиво. Брейн говорит, что от скромности я не умру. И мы начинаем предполагать, от чего я умру. Несчастный случай, катастрофа, убийство, вряд ли болезнь. С современной медициной и технологиями даже безнадежный дотянет до ста двадцати. Только вот, как в древнем меме — их как наследие культуры теперь изучают в школах — «разве это жизнь?» Разговоры о смерти не грустные и не страшные, они приносят смирение и спокойствие. Мы все когда-нибудь как-нибудь. Или нет? Эта мысль не моя. Это все Брейн. Он резко замолкает, но продолжение я додумываю сам. Мой проект: копирование сознание с последующей его загрузкой. Сознание как файл, перемещаемый с носителя на носитель, не способно воспринять процесс переноса. В момент загрузки копия не отличается от оригинала. Мы загружаем в андроида слепок личности, и он становится этой личностью. А теперь представьте, однажды вечером вы надеваете любимую пижаму, ставите стакан воды на тумбочку у кровати, выключаете свет и ложитесь спать, а ночью вас похищают и убивают, перед этим поместив ваше сознание в андроида. Он просыпается и… Спокойно идет чистить зубы, варить утренний кофе, скроллить ленту. Вы, конечно, в курсе, что случилось с вашей личностью, были, ведь сейчас вы уже мертвы. А у него обычное будничное утро, у него нет никаких оснований предполагать, что он — это не он. Брейн зовет меня по имени. Он говорит «Нейто», и вот теперь его голос совсем как у Шинсо. Я забираюсь под толстое пальто ладонью к сердцу, и что-то там шумит, стучит. Что там? Брейн, что там? Дома компьютер горит бодрым «проблемы устранены, готов к работе!» Я сбрасываю одежду прямо на пол и подключаю датчики. Снова ошибка. Error, error, error. Тогда я достаю другие провода. Эти лепятся гораздо проще, получается с первого раза. Открываю другую программу для ненастоящих, для неживых. И данные стекают по экрану ровными строчками. Код, набор символов, разве я могу быть набором символов, если люблю Шинсо? Код передо мной как носок с дыркой, скрученный и заправленный между пальцев, чтобы не было видно. Я ковыряю его, обнажая маленькую прореху, грубо стертую информацию. Брейн, нам нужно поговорить, иди сюда, прямо сюда, вот твое место, мое милое потерянное воспоминание, голос Шинсо в моей голове, фразы из прошлого. Я тебя переоценил, ты не альтер эго, ты не подсознание, ты не мистический гений, ты просто кусок стертой памяти, блуждающий файл, возвращайся, хочу видеть тебя во всей красе. Это похоже на просмотр фильма, компьютер собирает события по кадрам, раскрашивает, накладывает звук, спецэффекты. Не хватает только попкорна. Мы с Шинсо вместе работаем над копированием сознания. И вот он голос, и тепло во взгляде, и близость, и секс, и стучащее под горячей ладонью сердце. Шинсо заставляет меня есть и спать, а я заставляю его, мы горим и торопимся, всем гениям не достает терпения. У андроида мои черты, реверанс моему самолюбию. Это мой Электроник, мой мальчик, который заплачет по-настоящему. Во взгляде Шинсо столько блядского обожания, в его прикосновениях, даже усталых, жадность, желание. Горячо, сладко, тесно, нас несет. Шинсо, привыкший все контролировать, поддается, уступает мне, и это тотальная ошибка. Вечный вопрос: что могло пойти не так? Ну, например, все. Я нахожусь в двух местах одновременно, одновременно слышу четырьмя ушами и вижу четырьмя глазами. Я чувствую два своих тела, и каждое утверждает, что я в нем. Какофония звуков и образов, кто я, где я? А что если меня не два, а сто, тысяча, и каждый я — это я. Мне страшно настолько, что смерть представляется вполне заманчивой. Я просто хочу обратиться первобытным бульоном и закончиться. Это длится недолго. Но я успеваю пройти точку невозврата. Если Бог есть, зачем он сделал человека таким хрупким? Все же люди лучше справляются с его обязанностями, создавая механизмы из суперпрочных материалов, с кодами, которые всегда можно исправить. Error, error, error. Господи, Шинсо. Себя мне не жалко. Кендо отвечает только с третьего раза. Я спрашиваю: — Ты в курсе? И по подскочившим кудрям понимаю, в курсе, о да. — Монома. — Зачем? Нет, мне правда интересно, зачем? Суп, чай, здоровый сон, я волнуюсь за тебя? Какой суп, какой сон? Кендо быстро собирается, и я опять чувствую себя на ковре у директора. Она тычет пальцем в экран и смотрит цепко, хотя правый глаз слегка дергает. — Прости, я не знала, что будет, если ты усомнишься. Но ты не должен сомневаться. Просто ты особенный. Но ты личность, ты — Монома. И ты знаешь это даже лучше меня. Конечно, я личность. Я есть я. Я создал оболочку по образу и подобию, а внутри я, сам себе бог, сам себе построю храм. Вот прямо завтра начну искать архитектора. Я бы мог встать на путь пяти стадий принятия неизбежного, задержавшись в депрессии на месяц другой. Но идея так себе. Я не могу грустить, потому что я Монома Нейто. Мы с моей бабулей как братья Элрики, у нее инородные части тела, а я душа в доспехах. Принять это оказывается проще, чем я думал. Мы все те же пещерные люди, которые боятся того, чего не понимают. Теперь я понимаю, и больше не боюсь. Проблема в другом. — Шинсо так не думает. Кендо выдыхает. Выдыхает и выдыхает. Будто у нее там три пары легких, а не одна. — Слушай, мне надо вернуться к фотографу. Хочешь, я приеду на выходных и мы нормально поговорим? — Хочу. Кендо смягчается и заправляет за ухо завитую прядь. — Напьемся? — Я теперь не хмелею. — Сочини себе пьяный вирус, который действует несколько часов, а потом еще запускает процесс похмелья. Я смеюсь, потому что мне правда смешно. Надеюсь, Шинсо не сменил адрес. Может, стоило позвонить ему сперва, но так неинтересно. Шинсо был там и видел то. Я не хочу называть смерть смертью, потому что я живой, а не мертвый, вот переживаю, давление не подскакивает и ладони не потеют, но я чувствую волнение, оно где-то глубоко, не откликается физически, но существует. С каждым шагом к двери множится, рассыпается по строчкам кода прозрачными дрожащими символами. Я стучу в дверь, хотя справа висит экран звонка. Стучу еще раз. Жду, жду. Не придумываю речь, пусть это будет чистая импровизация. Замок щелкает почти бесшумно, дверь отъезжает в сторону. Шинсо на пороге сонный, помятый, видимо, с режимом у него тоже беда, что взять с удаленных работников. Он таращится на меня, как на чудовище, и я больше всего хочу сейчас врезать ему по носу. — Ты идиот? — спрашиваю я. — Ты идиот. Шинсо отходит, приглашая меня внутрь. Робот-пылесос в этот раз лежит, павший жертвой кроссовка. Сложные у него отношения с обувью. — Пошли, кофе налью. И я идиот тоже, потому что не распознать его голос в своей голове — как? — Ты умеешь лучше стирать данные. Зачем оставил лазейку? Спина Шинсо вздрагивает. Я мысленно тянусь, ладонью по правой лопатке, на бок, на живот, прижимаюсь сзади. Я так скучал, я так люблю его, что существую только на платиновом аккумуляторе и на этом. Он оборачивается, будто чувствует мои мысли. — Я не стал лезть глубоко, чтобы не повредить сознание Мономы. Но для твоего нормального существования данные эксперимента нужно было убрать с виду, — Шинсо ставит передо мной кружку и садиться напротив. Он такой уставший, что мог бы стать амбассадором усталости. И красивый все равно. Никогда не признаюсь, что считаю Шинсо красивее себя. — Как ты их нашел? — Ты мне подсказал. — Я? Шинсо замирает с кружкой на полпути до рта, облизывает губы, и я повторяю его движение, только медленнее. Тот вздергивает брови. — Ты говорил со мной, точнее это были наши диалоги из подтертого куска памяти. Сегодня ты сказал достаточно, чтобы я заподозрил неладное и считал код. — Надо же… Шинсо трет виски. Я склоняю голову на бок, не сводя с него глаз. Я вижу, что его от этого крутит. Пинаю легко ногой под столом, говорю: — Прости. И снова мажу по икре пяткой. Вот поглядите, как я не могу контролировать себя. Идиот. Шинсо прикрывает рот рукой и клянусь всеми схемами в моей голове и жизнью тысячи котят, он смущается. — Что ты делаешь? — Агрессивно флиртую, — признаюсь я, поглаживая пальцами свою ключицу. Шинсо мотает головой. Нет, нет, нет. — Я не воспринимаю тебя как его. Ничего не выйдет, прости. — Ладно, — я подбираюсь к нему мягко ладонями по столу, ногами под столом, замираю, не касаясь. — Ладно. Шинсо косится на мои руки, и его собственные пальцы вздрагивают. Просто возьми, я не заставляю тебя, ты сам хочешь. Ты любишь Моному, а Монома — это я. Посмотри, рассмотри, увидь меня. Не обязательно сегодня, и может быть не завтра, даже если через год. — Если бы я был Мономой, что бы ты мне сказал сейчас? — Ты не он, — упрямится Шинсо. Я закатываю глаза. И его лицо становится таким дурашливо пораженным. О, Шинсо, я и не такое умею. — Просто скажи, ска-а-а-ажи-и-и-и. Шинсо сдается. И вид у него как у нашего робота-пылесоса, поверженного мягким тапочком в виде щенка. — Сказал бы «не уходи». Я улыбаюсь ему, а потом встаю и иду рыться в кухонных шкафчиках, хочу приготовить завтрак. Под магнитом с кошачьей жопкой записка моим почерком напоминает Шинсо, что его любят.