Снег

В Северной столице погода всегда оставляла желать лучшего, но сегодня Петербург превзошёл сам себя. Большие снежные хлопья медленно пикировали с неба под завывания уносившего их вдаль ветра, а улицы города были завалены сугробами, сверкающими под ещё более холодным светом фонарей. Ледяные вихри уносили всё дальше снежинки, так и не успевшие коснуться земли, и колотили озябшими ветвями деревьев в окна стоящих поблизости домов. Сумрак всё больше расползался, и казалось, пускал свои корни в души неспящих людей и небосвод, всё больше заполоняя небесное пространство безлунной, беззвёздной и обжигающе холодной темнотой. Конец декабря, глубокая ночь. Почти все окна пятиэтажки успели погаснуть в столь позднее время, и только одно продолжало подсвечивать мрак улицы своим тусклым сиянием. В помещении было ненамного теплее, чем на проспектах Питера в ту ночь, и все стены были буквально пронизаны холодом. Это было одним из поводов бессонницы жильца. Но этот предлог казался всего-навсего детским лепетом, по сравнению с настоящей причиной горящей в квартире лампочки. *** Егор сидел на кухне, потягивая остывший, безвкусный чай, время от времени задумчиво глядя в незашторенное окно, о которое то и дело ударялись веточки качавшихся на ветру тополей, растущих в палисаднике у подъезда. Ужасно хотелось курить, но выйти на незастеклённый, промёрзший до каждой мелочи балкон, или того хуже в продуваемый подъезд при таком морозе — безумие. Митрофанов по своим ощущениям уже давно впал в него, сошёл с ума, но только нервно постукивал пальцами по столешнице, подавляя желание не смотря ни на что всё-таки выползти из помещения. Стужа на улице всё крепчала, но Егор, окончательно сломившись под натиском собственных тревожных, до жути колких и неприятных мыслей, всё же, кое-как собравшись с духом, вышел из-за входной двери. Как ни странно, в подъезде оказалось не так холодно, как ожидалось. Парень достал сигарету из помятой, полупустой пачки и щёлкнул зажигалкой, пару секунд посмотрев на огонёк, отдающий ледяному воздуху своё тепло. Спустя несколько невыносимо долгих секунд в неуловимых сумерках и плотной, можно сказать осязаемой тишине подъезда, эфемерную пелену которой прорывала лишь ругань соседей по площадке да завывания ветра, он наконец затянулся, с облегчением наполнив лёгкие привычным, едким дымом. Успокоило. Глаза чуть защипало от горечи попавшего в них дыма. А может, и от душевной. Несмотря на то, что время уже давно перевалило за два часа ночи, спать Егору почему-то совершенно не хотелось. Бессонница мучала его уже на протяжении долгого времени, а если точнее, с того момента, как исчез из его квартиры один важный элемент. Ден сука Шмальц. Сколько времени уже прошло? Месяц? Может, два? Чёрта с два, четыре. Четыре месяца назад они поссорились, да так, что Денис аж переехал. Раньше они жили вместе. Даже по прошествии четырёх месяцев с момента своей перепалки, они не обмолвились ни словом. Митрофанов ничего не понимал. Если бы Шмальц знал, как гадко было из-за этого на душе у Егора. Как того каждую ночь душили воспоминания и невысказанные слова, вперемешку с горечью от солёных, обжигающе холодных, как Питерские ночи, слёз. Как тот каждый раз умирал изнутри, понимая, что прошёл ещё один месяц его одиночества, что Денис, скорее всего, больше не вернётся. Как он глубокими ночами, не в состоянии уснуть, думал о том, каким бы способом можно было попросту исчезнуть где-нибудь во тьме этого чёртового города, только бы больше не чувствовать себя настолько ужасно. Если бы Шмальц только знал, какую значительную роль играл в жизни бывшего сожителя, то наверняка не стал бы приносить ему столько боли. Но чёртов Шмальц был именно тем человеком, который мог довести Егора до истерики не только своим присутствием, но и резким исчезновением. *** Митрофанов всё также стоял в холодном подъезде, подперев спиной стенку и держа сигарету в подрагивающей (не только от холода) руке. Сколько он уже тут мёрзнет? Ему не важно. Мысли о другом: «Вот были с Денисом лучшими друзьями, а всё испортила какая-то дурацкая ссора на ровном месте...» Егор ненавидел и винил в этом в первую очередь себя. Почему? Кто знает. Всё что он мог чувствовать — невыносимую внутреннюю пустоту, постоянную тоску и полнейшее отсутствие желания жить. Всё что он мог делать — страдать, рыдать, слишком много думать и курить. А ещё пить остывший, безвкусный чай на кухне, пытаясь не сорваться на что нибудь покрепче и не стать пресловуто-одиноким алкоголиком. Почему именно ему досталась такая участь? Почему именно он оказался чертовым педиком и влюбился в своего лучшего друга? *** Митрофанов смотрел в потолок, лёжа на диване. Либо с потолком было что-то не так, либо с Егором. Снова эти отвратительные мысли преследовали его. Всё о чём он беспокоился сейчас, это ожидаемо, Денис. Егор и правда любил. Так сильно, что готов был действительно на многое. Так сильно, что ради сохранения хотя бы каких-нибудь взаимоотношений, даже дружеских, всегда молчал. Как бы ему не хотелось кричать от жгучей досады. Как бы ему не хотелось быть банально любимым хоть кем-то. Но он не смог. Шмальц ушёл, и не просто, а напоследок уничтожив Пентиума окончательно. За что? Хотел бы Митрофанов знать. Незаметно для себя, глядя сквозь призму потолка, Егор уснул. Точнее отключился, а на утро, обнаружив отсутствие сигарет, понял, что всё-таки придётся сходить хотя бы в ближайший ларёк. *** Стоило Пентиуму покинуть по крайней мере немного согретый обывателями подъезд и выйти на улицу, как он тут же ощутил на себе всю прелесть Русских Морозов, нещадно колющих и остужающих без того холодные руки. Нечасто подобное бывает в Петербурге: ему, видимо, «повезло». По скрипучему снегу он прошёл буквально пятьдесят метров в сторону ближайшего торгового павильона, как вдруг резко остановился, получив от своего мозга дозу воспоминаний: прошлым декабрём, как раз год назад, они с Денисом играли в снежки здесь. На лице Егора появилась слабая улыбка с еле различимой толикой грусти. От этих воспоминаний было так тепло на душе, что казалось можно было даже согреться. Но весь этот эффект исчезал, как только на периферии сознания появлялась здравая мысль: Шмальца больше нет в его жизни. На смену улыбке приходило горестное осознание. Митрофанов зашагал в сторону слабо подсвечивающей предрассветную зимнюю темень вывески «Пятёрочка». Магазин только открылся, а солнце взойдёт и по своему осветит город только через час. А пока Егор пробирался сквозь темноту в сторону универсама, внутри которого было по-весеннему тепло и светло. Захотелось напиться, забыться, переключиться. Сделать что угодно, только бы не вспоминать больше Дениса. В магазине кроме кассиров-консультантов и Пентиума, должно быть, никто не ошивался в такое время. Впрочем, желание людей спать ранним, просто до одури морозным утром вместо бесцельного нахождения в ближайшей «Пятёрочке» вполне можно было понять. Как и ожидалось, даже около стеллажа со спиртным он не встретил ни одного из местных бомжей-алкашей. Неудивительно. Приметив какую-то бутылку, с вероятно, палёной водкой, Митрофанов уже собирался забрать её с полки, как вдруг услышал шаги позади себя. Обернувшись на звук, он ошарашено окинул взглядом человека, стоящего теперь перед ним. То ли это всё происходило во сне, то ли это действительно был Шмальц собственной персоной, точно так же недоуменно и со всей пронзительностью своего взгляда смотревший на Егора, в глазах которого даже сквозь окуляры было видно неподдельное, истинное удивление. — Денис? — недоуменно и тихо, как будто бы стараясь не спугнуть потенциального собеседника, позвал Митрофанов. — Егор. — утвердительно ответил ему Шмальц, смотря прямиком в голубые глаза напротив. Продолжительная пауза нещадно резала уши, и Денис, решив исправить ситуацию, сделал шаг навстречу. — Что ты здесь делаешь в такую рань, Митрофанов? За растянувшимися на метры окнами, стихия разбушевалась ещё больше: сияющие хлопья снега соединялись в неистовые, мерцающие белым вихри, чуть ли не единственные источники мнимого света в ночных потёмках. Ветер завывал и клокотал, в то время как по другую сторону стёкл всё было тихо. Даже слишком. — Я? Шмальц, у меня тот же вопрос к тебе! — снова нацепив извечную маску безразличия и холода (такого же как и на городских авеню), ответил Пентиум фальшиво-раздраженно. Но он и сам знал, что сердиться на бывшего сожителя не может. Егор никогда не злился на Шмальца по-настоящему. Единственные полноценные чувства, которое он мог взаправду испытывать глядя на того — нежность, трепет, преданность и остальные производные если позволите, любви. Митрофанов смотрел на Дениса, и как бы пресловуто это не звучало, удары его сердца действительно начинали приобретать далеко не медленный темп. Но, несмотря на это, Егор продолжал сохранять спокойствие. Ему такие ощущения не впервой: он несколько лет жил в одной квартире с этой «сущностью». С человеком, в которого был пускай и совершенно необоюдно, но влюблён без памяти долгое время. И хранил эти самые сантименты глубоко внутри себя, не давая никому, в особенности самому объекту воздыхания, и зацепки для понимания его душевных терзаний. Ужасно больно и трудно, но что поделаешь. — Мне кажется, что нам стоит поговорить. — как ни в чем не бывало, подметил Шмальц. Митрофанов, в свою очередь храня молчание и чуть поморщившись, нарочито недовольно кивнул. Они во всё той же тишине вышли из магазина, так ничего и не купив. *** Бывшие друзья шли в неизвестном направлении, подгоняемые колючим ветром, ожесточённо бившим в спину. Снег всё ещё шёл, и не просто, а как-то остервенело, агрессивно, словно стараясь завалить весь Санкт-Петербург мелькающими в беспросветном тумане сугробами. Ржавые, поблекшие от постоянного освещения черноты, фонари всё ещё старались блекло отдавать свет в абсолютно непроглядную, всепоглощающую смуту мрака. — Тебя ветром не снесло ещё? — усмехнувшись, проговорил Шмальц, даже не смотря в сторону собеседника. — Почему ты ведёшь себе так, будто ничего не произошло? — А как я должен себя вести? — Денис остановился и вопросительно глянул на Пентиума. Тот, равным образом, под этим, можно подумать режущим взглядом, нахмурившись, отвернулся. Он снова ничего не понимал. Это пугало намного больше, чем, например беспросветные тени улиц. Либо же перспектива стать одиноким Петербургским алкоголиком. Ну, или на худой конец, намного страшнее банальной смерти от рака лёгких. Неважно. — Куда мы идём вообще? — Егор вопросительно наклонил голову, мельком заглянув в невозмутимое лицо Дениса. — Чёрт его знает. Пойдем в твоём подъезде посидим что ли. Не говоря больше ни слова, они повернули в сторону близлежащей обшарпанной хрущёвки, подъезды которой как нельзя лучше подходили для личных разговоров. Крашенные пятнадцатым слоем уже облупившейся зелёный краски и разрисованные всеми кому не лень стены могли стать отличными слушателями. Благодаря пенсионерам, в основном обитавшим в подобных строениях, подоконники были заставлены пожухшими в зимнее и яро цветущими в летнее время растениями, посаженными в криво разрисованных глиняных и пластиковых горшках. Только последний этаж подобным не изобиловал, и широкий деревянный подоконник там был незахламлён. Двое поднимались по ступенькам, попутно пытаясь согреть руки, всеми способами избегая взглядов друг друга. Митрофанов запрыгнул на тот самый свободный подоконник и откинулся на закопчённую стенку. Пошарив в карманах и не найдя искомого, он с досадой выругался. — Блять, забыл. Только поднявшийся на лестничный пролёт, Шмальц, заинтересованно наклонив голову, посмотрел на Митрофанова. Тот, заметив взгляд спутника, устало вздохнул. — У тебя есть сиги? — с надеждой спросил Егор. — Есть. — Пентиум ошарашено посмотрел на собеседника, после чего, ухмыльнувшись, съязвил: — Интересно знать откуда. Кто пол года назад втирал мне какую-то дичь про ЗОЖ? — Митрофанов смерил Дениса издевательским взглядом. — Помнишь ты меня попросил подержать, а потом забрать забыл? Я до сих пор не выкинул, в кармане носил. — с той же усмешкой ответил Денис, бросая Егору мятую, почти полную пачку, а следом зажигалку с надписью «СССР». Митрофанов успешно поймал предметы, после чего достал сигарету, и подпалив, глубоко затянулся, закрыв глаза. Денис хранил её у себя, не выбросил… неужели, надеялся встретить Егора вновь? На секунду показалось, что всё стало как прежде: лучший друг сидит с ним в подъезде, смеётся, и... так завораживает. Но как бы не так: сейчас всё было совершенно по другому, а виной этому всего лишь навсего одна деталь: Тишина не давала волю мыслям, а только резала своим ножом пустоты уши. Пентиум медленно вдохнул, просмаковал горький дым, уничтожая лёгкие, после чего открыл глаза и посмотрел на Шмальца. Рассматривал его так, словно никогда не видел. Пытался запомнить всё наиболее детально, понимая, что скорее всего больше никогда не увидит своего невзаимно любимого человека. Егор не мог ничего изменить. Егор не мог заставить другого человека полюбить себя. Митрофанов медленно выдохнул густой дым, после чего стоящий рядом с ним и смотрящий в окно, расписанное витражами сорокалетней давности, Денис закашлялся. — Какая гадость. Я уже жалею, что отдал их тебе. — сказал язвительно Шмальц, даже не глядя на бывшего соседа, запнувшись из-за щипавших от дыма глаз. Он продолжал наблюдать за белым танцем ажурных снежинок, которые легко покачиваясь, спускались всё ниже и ниже на уже успокоившихся волнах ветра. На улице начинало потихоньку рассветать. Егор же впал в некую прострацию, продолжая глядеть на Дениса, держа навесу тлеющую сигарету. Солнце начало подниматься из-за горизонта, играя своими лучами с окрестностями. Самые первые, желто-розовые полосы света метнулись бликом прямо в глаза наблюдавшего за ними, что вынудило его всё же отойти от окна. Спустя мгновенье, Шмальц заметил что за ним самим наблюдают. — Егор, ты чего? Тот моментально дёрнулся, и отводя взгляд, еле заметно покраснел, закусив губу. Но долго продержаться этому замешательству было не суждено, и через пару секунд Пентиум зашипел от боли, обжёгши пальцы окурком. — Пошли в квартиру. Ожог обработаем. Воспользовавшись временным смятением, Шмальц взял пострадавшего под локоть и стащил с подоконника, от чего Митрофанов снова вспыхнул, но стараясь не подавать виду, высвободился из хватки друга. Направившись к двери, он попытался подрагивающими руками достать ключи. *** Уже через минуту Денис изучал квартиру, тщательно ища в ней изменения, произошедшие за четыре месяца его отсутствия. Спустя ещё некоторое время, не найдя их, парень начал суетился, также кропотливо стараясь нарыть в интернете хоть что-то по теме «как устранять ожог от окурка». Взяв в ванной перекись, вату и бинт, Шмальц подошёл к Егору, промывающему на кухне под холодной водой руку. Приказав тому сесть за стол, он принялся рассматривать ожог. — Денис, ты серьёзно? По твоему о подобной херне стоит беспокоиться? — Егор закатил глаза, всем своим видом говоря о том, что происходящее его изрядно раздражает. Но ему было до ужаса приятно, что Денис беспокоился о нем. — Да. Давай руку сюда. Митрофанов неохотно протянул руку Шмальцу, и тот как-то странно перевёл взгляд с запястья на глаза Егора. — Что смотришь? — Это что? — ответил настороженно вопросом на вопрос Денис, указав на слегка выглядывающий из-под рукава свитера бинт. В голове Пентиума пронеслась только одна мысль: «Его вообще ебать не должно.» Денис всё ещё вопрошающе взирал на собеседника, пока в голове последнего генерировалось множество отговорок на такой случай. Но, перебрав их всех, он решил озвучить свои мысли. — Тебя ебать не должно. Шмальц лишь фыркнул в ответ, нахмурившись: — Ну и храни свои секреты. *** Они смотрели на рассвет. С балкона пятого этажа почти весь район хорошо видно. Температура всё та же, но уже не мешает сидеть на свежем воздухе, ведь снегопад прекратился, оставив за собой лишь кучи ослепительных сугробов, а ветер, неистовствующий всю неделю, наконец успокоился. Да и солнце почти взошло... — Я сейчас. Сиги забыл на кухне. — не успел Митрофанов выйти с балкона, как его практически мёртвой хваткой зацепили за руку, от чего тот вздрогнул и остановился, вопросительно глянув на Дениса. — Мы так и не поговорили. Егор отвёл глаза, и вновь зыркнув на Шмальца, вернулся на место. Под этим прожигающим насквозь взглядом, если он и не плавился, то точно хотя бы оттаивал. — Прости. — неожиданно сказал Денис, ожидая реплики от человека напротив. Ненадолго замявшись, Пентиум ответил: — Знаешь, я хотел у тебя спросить... Ты не хочешь вернуться? Мне без тебя слишком одиноко здесь. — тихо произнёс Митрофанов, глядя куда-то вдаль, стараясь не натыкаться глазами на друга. — Если честно, то хочу. Но это ведь не всё? Егор не знал, стоило ему радоваться или огорчаться от этих слов, ведь с одной стороны возможность снова жить с Денисом была единственной хорошей новостью за последнии месяцы, а с другой... что же ещё он хотел знать? — Не думаю, что ты захочешь слушать моё нытьё. — Пентиум старательно отводил взгляд, в то время как Шмальц пытался заглянуть в его глаза. — Я не отстану пока ты не расскажешь всё. Ты знаешь, что увиливать не получиться. — Но ты пожалеешь. — под пронизывающим взглядом Дениса Митрофанов начинал ломаться. — Я пожалел тогда, когда познакомился с тобой, но было уже поздно что-то менять. Оказалось что ты реально хороший человек, Егор. Я бы и правда хотел снова быть твоим другом. Эти слова хоть и были искренними и тёплыми, но вызывали лишь жгучую боль. Друг. Вязкая тишина словно расползалась по по воздуху, и Пентиум почувствовал всеми фибрами своей чёрной души: либо сейчас, либо никогда. Друзья. Но знаете что? Егор не хотел быть для него просто другом. — Прости меня. Прошептал Митрофанов, и развернувшись к Шмальцу, подался чуть вперёд, уже предчувствуя обжигающее дыхание последнего на своей шее. В долгом взгляде Егора читалась несвойственная для него нежность, осторожность. Он сократил расстояние между ними, и трепетно, будто пытаясь не спугнуть примкнул к губам напротив. Больше Пентиум не замечал ни мороза жалящего кожу, ни сильного ветра, что бросал в лицо колючие снежинки. Теперь оставалось лишь одно — жар. Забыв обо всём на свете он чувственно и аккуратно целовал Дениса, а тот даже не сопротивлялся. Покусанные губы с привкусом сигарет будут ещё долго сниться Шмальцу... Спустя несколько невыносимо долгих мгновений, Митрофанов порывисто и испуганно отпрянул, произнеся дрожащим голосом, со сквозящей в нём досадой: — Я люблю тебя. — проговорил Егор, отворачиваюсь. Спустя мгновенье он скрылся в дверном проёме, и исчезнув в тени неосвещённой квартиры, оставил Шмальца в наедине со своими мыслями. — Блять. Егор! Крикнул Денис в пустоту. Зачем? Почему? А самое главное... ...что это мать его такое было?! Слишком много вопросов, слишком мало ответов. Но, их все разом разрешил сам же Пентиум, вернувшись меньше чем через десять минут. — Я ведь говорил, что ты пожалеешь. С порога заявил Егор, проходя на балкон. Шмальц заметил, что в только недавно обожженных пальцах тот снова держал сигарету. Денис не пожалел. Даже повторил бы. — Что это было? — медленно произнёс Шмальц, явно ничего не понимая. Он, не переводя взгляд на друга, смотрел в одну точку. Митрофанов присел рядом, и начал тихо объясняться: — Это началось давно. Ещё года два назад задумывался, но когда ты ушёл... Я вообще как будто всё потерял. Не знаю как объяснить, но это походу нихуя не дружеские чувства. Я пидор. Из-за тебя. Я люблю тебя. Ответ был весьма односложным: — Я не понимаю как это возможно. — Я в курсе. И теперь вообще не знаю что мне делать. Ты же сейчас опять уйдёшь? — Егор, глубоко вздохнув, закрыл лицо руками. Ужасное чувство. Он не мог ничего изменить. Не мог изменить Шмальца, был не в силах поменять своё отношение к нему, а самое главное не мог просто взять, и перевернуть этот чертов мир. — Я всё пойму. Даже если ты никогда больше не захочешь меня видеть. — Митрофанов, даже ни на что не надеясь, просто принял неизбежное. Он много раз представлял этот разговор в своих мыслях, и каждый исход был малоприятен. Чего ожидать сейчас он не знал. — Егор... — осторожно начал Денис, положив руку на плечо другу. Он и сам волновался не меньше. — Ты очень дорог мне, но мы не сможем. По крайней мере здесь и сейчас. Я останусь с тобой. Прямолинейно. Тяжело. Больно. Оставаясь рядом, Шмальц сделал бы ещё хуже. Оставаясь здесь, он бы окончательно уничтожил Егора. Но тем не менее, он решил что так будет лучше. Так он ещё никогда не ошибался. Митрофанов, безэмоционально кивнув, вышел с балкона, бросив небрежное: — Я пойду прогуляюсь. Денис еще не знал, что это был их последний разговор... *** Не смог сказать правду. Не смог пересилить себя, побороть страх. Не смог озвучить три простых слова. Шмальц так и остался в одиночестве старой квартиры, хранившей множество совместных воспоминаний. Он снова один, но на этот раз Егора было уже не вернуть. Снег растаял на следующий день. На похоронах было немного людей, и Денис, смотря на уже спокойное лицо Егора в последний раз, прошептал: — Я люблю тебя. Из глаз полились непрошеные слёзы, но уже некому было его успокоить. Теперь от Дениса пахло сигаретами, которые так любил Егор.