An act of defiance // Акт неповиновения

i. noah cyrus and leon bridges – july // ‘cause you remind me everyday i’m not enough but i still stay Когда он впервые ее видит, ему одиннадцать. У него идеально выглаженная заклинанием мантия, начищенные до блеска туфли и накрахмаленная белая рубашка. Его волосы только подстрижены и почти не вьются, а во взгляде еще есть та особенная детская непосредственность. Он юн, чист и искренне счастлив – почти так же, как был когда-то в маминых объятиях. На ней юбка – немного мятая и непропорционально длинная для ее роста, – нелепый серый джемпер и короткие гольфы в цвет. Он задается вопросом, зачем она оделась в форму, если большинство детей в своих обычных вещах. Ее волосы – сущий кошмар, настоящая паутина из каштановых кудряшек, а под глазами видны остатки летних веснушек. Ему хочется отвернуться от этой неуклюжей девчонки, но Тео продолжает пялиться в упор, удивляясь, как до сих пор не прожег дыру в ее черной мантии. В этом нет никакого смысла, но когда родители целуют ее щечки, Тео кажется, что счастливее никого быть не может, и все встает на свои места – она еще более чиста и невинна, чем он. Он с завистью и любопытством смотрит на девочку еще пять, десять, пятнадцать секунд и наконец отворачивается, возвращая внимание Драко. Нестерпимо хочется подойти и спросить, чему же она так улыбается, почему у нее получается светиться золотом и любовью в этой черно-серой толпе вокзала Кингс–Кросс, но он упрямо следует за старым другом, пока не оказывается в купе. Он возвращается из туалета по узкому коридору, когда кудрявая девочка решает почти врезаться в него. – Привет, – она появляется из ниоткуда, такая крохотная и серьезная. Тео глупо хлопает глазами и молча кивает. – Я Гермиона Грейнджер, – она протягивает ему руку, но он мнется и топчется, заводя свою за спину – он поленился вытереть ладони салфетками и знает, что они все еще неприятно влажные. – Теодор Нотт, – его рука взмывает в воздух и нелепо машет перед девочкой напротив. Она хмурится, пожимает плечами и спрашивает что-то про жабу. Их диалог заканчивается его коротким «нет», и она тут же обходит его, чтобы продолжить свои поиски. Когда Тео возвращается к Драко и остальным, его угощают шоколадной лягушкой и засахаренными перьями. Все невероятно сладкое, и ему хочется глотнуть крепкого кофе из папиной чашки. Она попадает на Гриффиндор, где ее радушно встречают и обнимают старшекурсники. Через несколько минут он идет за стол Слизерина, и Малфой одобрительно хлопает его по плечу. Тео не кажется, что это что-то меняет – Гермиона Грейнджер по-прежнему кажется самой счастливой девочкой во всей магической Англии, и он хочет узнать ее секрет. ii. of monsters and men – love love love // and those bright blue eyes can only meet mine across the room Их первый серьезный разговор больше похож на спор. Гермиона старательно пытается доказать кудрявому мальчику перед ней, что он не прав – в оборотном зелье три пиявки, вместо четырех. Он продолжает утверждать обратное все то время, что ищет учебник Зельеварения в своей сумке, и ее начинает злить его упрямство. Ее книга осталась в комнате – она не хотела нести такую тяжесть до библиотеки лишний раз, но закончила все домашние задания слишком быстро и заодно решила написать эссе для Снейпа. Единственным, кто оказался рядом в такой поздний час, был слизеринец за соседним столом, и она рискнула одолжить его учебник. Он задумчиво разглядывал ее несколько мгновений, прежде чем наконец полез искать нужный фолиант. Только тогда она поняла, что уже встречала его в Хогвартс-экспрессе. Она не помнит, как их разговор зашел об этом. – Мой отец занимается производством различных зелий, и я совершенно точно уверен, что для него нужны четыре пиявки, – кажется, он говорит это в пятый раз, но Гермиона не хочет его слушать. Она точно помнит цифру три. – Возможно, ты спутала, потому что нужно три шкурки Бумсланга… – он протягивает ей идеальный учебник, и Гермиона не замечает, как резко его выхватывает, почти с остервенением начинает листать страницы. – Нет, как это возможно, я не… – и действительно. «Добавьте в котел четырех пиявок» гласит одна из строк, и она глупо разглядывает ее, ожидая, что цифры поменяются местами. Гермиона думает, что самое ужасное в этом позорном моменте, – его факультет. Он слизеринец и совершенно точно будет дразнить ее всю оставшуюся жизнь! Как она могла только додуматься попросить о помощи именно его – странного мальчишку в зеленом галстуке и с нашивкой змеи на груди. Уж лучше было вернуться в комнату и писать это дурацкое эссе там, старательно игнорируя бессвязную речь соседок! – Все в порядке, я запомнил, только потому что оно популярное и все такое, – мальчик из поезда пожимает плечами, и Гермиона удивленно пялится уже на него, а не учебник в своих руках. Это явно не тот исход событий, на который она рассчитывала еще несколько секунд назад. – Да, что ж, извини, я не должна была, – ее извинения смешиваются в неразборчивый лепет, а щеки заходятся румянцем – она в этом уверена, потому что чувствует, как к ним приливает жар. – Мы могли бы написать работу для Снейпа вместе, если ты хочешь, – кажется, она теряет дар речи, и ее челюсть совсем перестает двигаться. Теперь она может только догадываться, как глупо выглядит со стороны. – Ты не подумай, я уверен, что ты и без меня справишься, но может так было бы веселее… Ей хочется сказать, что она здесь не для этого, что к таким вещам стоит относиться серьезно, но все, что она может: – Да, да, конечно, да, – Гермиона так активно кивает головой, что вот-вот свернет себе шею – как глупая фигурка бульдога в папиной машине. Еще никто не предлагал ей позаниматься вместе. Что скрывать – с ней вообще никто не общался до сих пор, хотя прошло уже несколько недель с ее первого дня в Хогвартсе. Как она может отказать в этом симпатичному мальчику перед ней? Он кажется ей довольно милым, даже несмотря на свою странную манеру речи и ту встречу в поезде, поэтому она не находит слово «нет» в своем лексиконе. Гермиона вспоминает его имя, только когда Тео вновь упоминает своего отца, в честь которого его назвали. Никто из детей не подозревает, что мадам Пинс наблюдает за их неуклюжими попытками подружиться прямо из-за угла. iii. beach bunny – cloud 9 // when i start to tumble from the sky, you remind me how to fly Библиотека становится их любимым местом. Они встречаются после ужина за своим столиком, в самом углу секции Предсказаний – по мнению Гермионы, это самые бесполезные стеллажи, к которым нет смысла кому-то ходить. Он с ней не спорит, потому что ему лень доказывать обратное. Иногда они совсем забывают про домашние задания и рассказывают другу другу истории. Кажется, именно тогда Тео понимает, почему Гермиона Грейнджер такая счастливая и так светится. Он думает о том, что тоже хотел бы делиться веселыми моментами детства – о его первом походе в кинотеатр, катании на коньках или неудавшемся вишневом пироге папы к маминому дню рождения, – но у него нет ни одного подобного воспоминания, и поэтому все заканчивается на его знаниях о магическом мире и воспитании чистокровных волшебников. К счастью, ему кажется, что Гермиону подобные вещи интересуют даже больше – она задает десятки вопросов, и Тео самодовольно щеголяет всей доступной ему информацией. Когда в ее жизни появляются Гарри Поттер и Рон Уизли, он не обращает внимание – они слишком глупые, чтобы стать ее друзьями. Со временем, когда Гермиона начинает уделять им все свое внимание, Тео остается только смиренно дожидаться ее после ужина на их месте в библиотеке. Теперь они видятся не каждый день, а по средам и пятницам. Все выходные он проводит в компании Драко и Блейза, встречая ее исключительно за завтраками и обедами в Большом зале, а в будние вылавливает робкую улыбку на совместных уроках Зельеварения и Трансфигурации. Тео обидно, что Гермиона Грейнджер теперь делится своим счастьем не с ним, но она все так же прекрасна в своей невинности и чистоте, поэтому нет ни единого шанса, что он так просто ее отпустит. Когда в Шотландию приходит весна – а это случается значительно позже первого марта – Тео предлагает научить ее полетам на метле. Гермиона отнекивается и почти проклинает его, удивляя каким-то даже грубым набором слов. Но проходят дни, неделя, и она соглашается под его навязчивыми уговорами. Он сам не так хорош в полетах, как хотел бы – ему никогда не стать Поттером и даже не угнаться за Драко, но Тео упрямый и целеустремленный, поэтому стоит Гермионе неловко залезть на метлу, как он тут же касается ладонью ее спины, уверенно и настойчиво подталкивая вперед к древку. Когда она находит баланс, ему остается только взмыть в небо и зазывать ее оттуда. – Если ты поднимешься сюда, я стащу для тебя самый вкусный шоколадный пудинг, которые Нарцисса присылает для Драко, – кричит он и улыбается. Гермиона не любит сладкое, он это знает. – Ни за что на свете я не стану этого делать ради Малфоевского пудинга, Тео! – она неуклюже нарезает круги в трех метрах от поля и даже не смотрит в его сторону. – А как насчет моего конспекта по Чарам? – театрально задумчиво предлагает он. Гермиона на секунду замирает и тут же теряет равновесие. Тео почти срывается с места, чтобы подлететь к ней, но она успевает вернуть контроль над метлой раньше. – В этом нет никакого смысла, я все успела записать с прошлого занятия! – Профессор Флитвик мог забыться и дать нам разные программы, – он знает, что это не так. Почти уверен, потому что все их домашние задания совпадают, но это заставляет Гермиону заинтересовано поднять голову, и траектория ее полета меняется следом. – Ты меня обманываешь, Теодор Нотт, я не куплюсь, – она разглядывает его несколько минут, прежде чем отказаться. – Последнее предложение, – разумеется, Тео подготовился. – Книга волшебных связей, прямиком из библиотеки Нотт-холла. Глаза гриффиндорки округляются в недоверии, и он понимает, что выиграл этот бой. Ему приходится спуститься ниже, на случай если она вновь слишком замечтается. – Ты не сможешь уговорить отца отправить тебе книгу, – недоверчиво бормочет девочка, так что он еле ее слышит. Ее волосы откинуты назад – теплые потоки ветра подхватывают их каждые пять или десять секунд, путая все сильнее и сильнее, но Гермиона не обращает никакого внимания, только задумчиво кусает нижнюю губу. Тео хочет сделать ей замечание, но молча прослеживает хмурым взглядом движение языка и крупных зубов. По необъяснимым причинам его это не раздражает. Проходит какое-то время, когда среди окружающих их звуков только свист его резких, неуклюжих кульбитов на метле. – Я уже это сделал, – он кружит вокруг нее, почти задевая, так что Гермионе приходится подняться еще выше. Тео чувствует ее желание повернуться к нему, чтобы разглядеть подвох в ухмылке или прищуре синих глаз, но она слишком сосредоточена на полете. – Я отдам ее вечером, если ты поднимешься выше! Тео знал, что она хотела прочитать хотя бы одну книгу из библиотеки его отца – он прожужжал ей все уши, хвастаясь дорогими экземплярами, редкими изданиями и фолиантами, подписанными самими авторами. Он также знал, что у нее никогда не было доступа к родословным и традициям чистокровных волшебников, а Гермиона Грейнджер не любит чего-то не знать. Единственное, в чем он не был уверен – в силе ее страха высоты. Но по очевидным причинам, среди которых был значок львиного факультета на мантии, девочка недовольно взмыла в воздух, старательно избегая взглядов на поле под ними. В этот момент он почти испытал гордость за них обоих – собственную хитрость и ее храбрость. – Однажды я убью тебя за это, Теодор, – она следует за ним вдоль трибун только через полчаса в воздухе. Он считает это своего рода рекордом. – Тогда у тебя пропадет доступ к моей библиотеке! – его смех проносится над скамейками, когда подруга недовольно надувает свои пухлые губы. Гермиона Грейнджер снова светится любовью и делится своим кристально чистым счастьем только с ним. iv. sufjan stevens – mystery of love // the first time that you touched me, oh, will wonders ever cease? Они лежат на земле неподалеку от Гремучей ивы, мальчик и девочка в помятой школьной форме, и их мизинцы соприкасаются среди травинок. Завтра Хогвартс-экспресс отвезет их по домам – они не увидятся еще три месяца, и Тео хочется провести как можно больше времени наедине с Гермионой. Ему надоело разглядывать ее в Большом зале или на совмещенном уроке Трансфигурации – в этом нет никакого толка, если он не может с ней даже поздороваться. Поэтому они не встают час, два, три, даже когда солнце скрывается за башней Когтеврана и почва под их телами начинает казаться слишком влажной. – Тео, – он переворачивается на бок, чтобы увидеть ее лицо. Спутанные каштановые локоны, темные прямые брови, карие глаза с золотыми вкраплениями – осенняя, теплая, коричная; все такая же крохотная и неуклюжая. Юбка задирается, и Тео замечает бледную кожу ее бедра. Он джентльмен и не должен обращать внимание, поэтому молча ждет вопрос. – Ты бы приехал ко мне в гости, если бы мог? – Конечно, – он хмурится. Они говорили об этом множество раз. – Но ты же знаешь, я не могу приехать в маггловский Лондон. – Знаю, но ты должен пообещать, что мы пойдем в мое любимое кафе, как только у тебя появится возможность! – ее губы поджимаются – как ему кажется, смешно и мило, – и она протягивает руку. – А я обещаю поделиться самым вкусным вишневым пирогом мамы! И мы будем вместе кататься на велосипедах, готовить печенье, гулять по парку, и однажды у нас будет самое лучшее лето! – Обещаю, – он медлит, непонимающе рассматривая серьезное лицо гриффиндорки. – Ну же, клятва на мизинцах! – говорит Гермиона, и когда Тео наконец протягивает ей ладонь, их пальцы тут же сплетаются. Он задумывается, не использовала ли она магию, но уже через секунду понимает, что это маггловская традиция. Когда они наконец решают отправиться в свои комнаты, сумерки уже давно проглотили шпили замка, а студенты закончили последний ужин в этом учебном году. Тео чувствует себя счастливым. Он несет свой зеленый плед, который лежал под их головами, и помогает Гермионе подняться по холму. Им обоим двенадцать, и вся жизнь впереди. v. between friends – better friends // if i lured my life to live again, i’d pick more roses and pick better friends – Почему ты расстроен? – Так как я не знаю, сколько проживу, я решил, что у меня будет вечный кризис. А еще я понял, что у моей подруги ужасный вкус. – Это не так! Профессор очень умный. И у него красивые волосы, которые опрятно уложены! – Я что, должен как девчонка крутиться перед зеркалом каждое утро, чтобы мои волосы были якобы опрятными? Даже ты этого не делаешь! – Что?! Вообще-то я их мою каждый день и расчесываю, и пользуюсь бальзамом… – Тебе стоит пересмотреть свой уход в таком случае. – Да у тебя такие же кудрявые волосы! – И посмотри, какой я красавчик, в отличие от твоего белобрысого Локхарта! С таким же успехом ты могла влюбиться в Драко! – Фу! Мерлин, я ни в кого не влюблялась и тем более не собираюсь влюбляться в Драко Малфоя. Он же… он… – Признай, что он симпатичный. – Вовсе нет! – Мы поняли твой вкус, тебе нравятся самовлюбленные блондины, которые слишком пекутся о собственных волосах, сочиняют невозможные истории, постоянно флиртуют… – Прекрати загибать пальцы! Я вообще люблю темненьких! – О. – Что? – Ладно. – И это все? – А что я должен? Плакат тебе с крашеным Локхартом подарить? – Вовсе нет! Не нужен мне его плакат. Разве что автограф в книге… – Ох, все, Грейнджер, вернись ко мне, когда переосмыслишь свои вкусы или понадобится расписание Малфоя. – Теодор! Вернись, мы не закончили эссе! – Кому нужно мое образование, если для успеха достаточно хорошо укладывать волосы? vi. dr. dog – where’d all the time go? // she’ll turn to stone at hospitals; and when the fog rises there’s nothing to keep you from falling in love Нет ничего удивительного в том, что когда Гермиона каменеет из-за проклятия, Тео приходит к ней в палату почти каждый вечер. Неуютный стул и маленький столик у окна заменяют ему те, что стоят в библиотеке в секции Прорицания. Он постоянно носит с собой разноцветные мармеладки для нее и мятные леденцы для себя, и к ее выздоровлению на широком подоконнике настоящий склад из сладостей и конспектов, выведенных неаккуратным округлым почерком Нотта. Это странно, как он привыкает к виду белых стен и кушетки быстрее нее – хотя стоит признать, что у нее вообще нет на это времени. Тем не менее Тео настойчиво игнорирует любые мысли на этот счет – нет ничего особенного в том, что он приходит заниматься сюда, он слишком привык к ее обществу. У Гермионы Грейнджер учебная аура, совершенно точно. А еще приятный запах коричного шампуня, по которому он очень скучает – Тео собирается унести эту тайну в могилу, не иначе. Он даже не может присутствовать там, когда мадам Помфри дает ей зелье и Гермиона приходит в себя, и ему так обидно, будто у него отобрали возможность встретить Санту на Рождество или погладить взрослого единорога. И когда он по привычке приходит заниматься в больничное крыло, а не библиотеку, то находит только заправленную кровать и пустые поверхности мебели. Им остается все-ничего до каникул, и в его руках одни из последних домашних заданий, поэтому он расстраивается только сильнее – нет никакой вероятности, что они успеют написать вместе хотя бы одно эссе, ведь Гермиона не сможет изучать новый материал, пропустив столько старого. Каково его удивление, когда чьи-то быстрые шаги раздаются за его спиной и он еле успевает повернуться к посетителю – Грейнджер налетает на него, сшибая с ног. – Тео! – ее громкий и довольный возглас буквально разрывает ушные перепонки, но он цепляется за мантию девочки обеими руками. – Гермиона? – они все еще валяются на полу, так нелепо и неуклюже, когда Тео наконец решает подать голос. – Все хорошо? – Да, да, да! – гриффиндорка забавно отлипает от него и улыбается широко-широко. Он почти забыл, как это. – Мадам Помфри дала мне зелье и все рассказала, а потом я увидела кучу мармеладных змеек и все эти конспекты! Спасибо большое! – Откуда ты знаешь, что они от меня? – вопрос совершенно не уместен, они все еще сидят на холодном кафеле, но его мозг отказывается работать из-за этой улыбки. И хотя у Гермионы большие передние зубы, он находит их очаровательными – он хотел бы называть ее крольчонком, не кажись ей это обидным, а ему постыдным и приторным. – Я же знаю твой почерк, – она встает и протягивает ему руку, прежде чем начать педантично отряхивать одежду. – И ты любишь мятные леденцы, я нашла несколько фантиков среди кучи сладостей. – А, ох, извини, видимо, я пропустил их, – слава Мерлину он не умеет краснеть. – Все хорошо! Спасибо, мне очень пригодится все. – Я рад, что ты в порядке. Было вроде как скучно без тебя в библиотеке… – Ты поэтому занимался здесь? – у него сердце уходит в пятки и глаза на лоб лезут. Неужели она могла его… видеть? Или слышала, как он читал ей иногда? Что если... – Мадам Помфри сказала, что какой-то мальчик в слизеринской форме приходил сюда заниматься, – добавляет Гермиона и ей тоже почему-то неловко, или по крайней мере ему так кажется. – Ох, да, здесь вроде как неплохое освещение! – наконец находится он. Грейнджер только пожимает плечами, берет его за руку и тянет к выходу. – Мне не нравится запах зелий, пойдем учиться обратно в библиотеку? Ему остается только кивнуть и вдохнуть поглубже, когда он оказывается ближе. vii. sleeping at last – saturn // you taught me the courage os stars before you left; i’d give anything to hear you say it one more time Он до сих пор помнит, как она улыбалась ему в тот день. На ней было красивое длинное платье в цвет ее безупречно синих глаз, на шее – подвеска с золотой буквой Т, волосы струились иссиня черными локонами, самыми шелковистыми, что он когда-либо видел. На него падал отцовский Люмос из-за ее спины, но он думал, что его освещает ее сказочный нимб. Она наклонилась к нему, и Тео окружил аромат спелых цитрусов и дома. Мама всегда пахла домом, а он – ей. Ему было пять лет, может чуть больше – это был тот период, когда он только начинал чувствовать потоки магии в венах, нечто сравнимое с наэлектризованным воздухом перед грозой, и он без умолку лепетал об этом своим еще высоким детским голосом. Папа им очень гордился – постоянно шутил и пугал, а затем добродушно усмехался его неконтролируемым выбросам, взъерошивая кудрявые волосы – но Тео так жаждал, чтобы ему что-то сказала она. Он почти не помнит эти дни – в его голове скорее искусственно созданные моменты, собравшиеся как пазлы из историй и колдографий, – но тот самый миг, когда она изящно приблизилась к нему и оставила едва ощутимый поцелуй на лбу, отпечатался шрамом на его сетчатке, рубцом на сознании и меткой, определившей всю жизнь. От нее не осталось ничего, кроме разбросанных по всему поместью вещей, и тех слов. – Тео, для меня ты самый чудесный мальчик на всем белом свете, – прошептала она. – И я всегда буду любить тебя, несмотря ни на что. Он бы отдал все, лишь бы услышать их снова. Тео уже давно забыл, как на самом деле звучал ее голос – был ли он низким или высоким, может, звонким, как переливание колокольчиков – и среди его воспоминаний не сохранились детали ее бледного лица, настоящая структура волос и даже их оттенок при дневном свете, там не было места для ее вечерних туфель или украшений на теле, как и для громкого смеха и грубого упрека. Не было ничего, кроме этого короткого мига – настоящего сосредоточения вселенной и чистой любви матери к сыну. Это было похоже на единственную уцелевшую страницу огромного фолианта – только те полминуты, за которые она успела наклониться и вымолвить всего одну фразу, словно сон длиной в одну сцену. Тео не уверен, есть ли у него мамины привычки или чему она научила его еще малышом. Может, с ней он читал свои первые книги или тренировал алфавит, может, тем же жестом устало протирает глаза или поправляет принадлежности на столе. Тео даже не знает наверняка, какие предметы на полках Нотт-холла – ее. Он не заглядывал в ее комнату на третьем этаже и не просил домовиков поделиться ее любимыми блюдами. Ее похоронили вместе с волшебной палочкой и буквой-подвеской, которую муж подарил ей после рождения первенца. Но нет никаких сомнений, что есть нечто, что у Тео никто не сможет отнять – цвет ее синих глаз и искренняя любовь. Ему двенадцать, и он прожил без мамы ровно половину своей жизни. viii. lonely god – marlboro nights // i don’t wanna go to school tomorrow, I can’t study thinking about you and you know i always do «Дорогая Гермиона, Привет! Как ты добралась до Лондона? Как у тебя дела? Я только вернулся домой с дня рождения Драко. Если честно, было очень скучно, пока мы с парнями не решили сбежать на задний двор тренировать магию. К нам пришла Пэнси и попала в одного из павлинов, он гонялся за нами ещё час... Гойла укусили за задницу. В итоге мы спрятались на кухне для эльфов и унесли все сладкие тарталетки и торт с собой в комнату Драко. Кстати, папа спрашивал про тебя! Я рассказал про тот случай с зельями, и он сказал, что Снейп всегда был таким привередливым занудой, так что не расстраивайся! — Тео Нотт; 06/06/93» «Тео, Привет! Все хорошо, поездка была отличной. Родители забрали меня на вокзале и мы заехали в мою любимую пекарню за булочками с корицей! Твоя история про День рождения звучит интересно, но надеюсь, Гойл хорошо себя чувствует! Что ты подарил, если не секрет? Спасибо, что рассказал про профессора Снейпа, мне все ещё неловко перед ним за случай с поджогом мантии, хотя я знаю, что тебе он доставляет удовольствие. Мы с семьей ездили в Брайтон на выходные! Погода была отличной, и мы попали на ярмарку, там даже был салют и очень вкусный бисквит королевы Виктории. А ещё мы катались на велосипедах по набережной, я рассказывала о них. Однажды я обязательно научу тебя кататься! — Гермиона Грейнджер; 13/06/93» «Гермиона, Привет! Как твои дела? Когда у вас будет следующая поездка с родителями? Я теперь очень хочу попасть на вашу ярмарку, я прочитал, что такое бисквит королевы Виктории! Мне понравилось описание, и я попросил эльфов приготовить к чаю, но хочу попробовать маггловский вариант. Папа наконец рассказал мне про планы. Этим летом мы как всегда уезжаем в Грецию к родственникам, а потом поедем к Малфоям в их дом на юге Франции. Я пришлю тебе все адреса, чтобы мы смогли продолжать переписку, но это будет только в июле. Оставшиеся дни я планирую просто отдохнуть в поместье. Кстати, папа сказал, что купил мне несколько новых учебников для изучения продвинутых курсов! Я уже пролистал их все, но книга по Трансфигурации самая крутая, даже МакГонагалл бы оценила! Привезу тебе ее в Хогвартс. P.S. Я подарил Драко наши любимые мятные леденцы и коллекционное издание магических пазлов. — Тео Нотт; 21/06/93» «Тео, Привет! Я очень рада слышать, что вы с отцом проведёте время вместе и поедете за границу. Надеюсь, ты расскажешь подробности в Хогвартсе. Хорошего отдыха! Очень хочу посмотреть на этот учебник!!! Я пока не знаю, куда мы поедем с семьей, но мне нравится проводить время в своей комнате, я очень скучала по ней. Иногда по вечерам мы смотрим фильмы, а во вторник пойдём в кинотеатр. Каникулы проходят отлично. В июле папа наверняка захочет поехать в лес Дин и заехать к бабушке, я могу пропустить твои письма, но буду их ждать. — Гермиона Грейнджер; 28/06/93» «Гермиона, В Греции совершенно дурацкие совы, не было никакого шанса, что они долетели бы до тебя без потери письма. Но я купил тебе несколько открыток и решил отправить их с колдографией меня и папы, которую сделала тетя! У неё свой виноградник, поэтому на колдо мы топчем виноград голыми ногами. Подумал, это может тебя развеселить :) Сейчас я во Франции, но тут очень жарко и мы почти все время проводим в поместье. Папа вечно торчит в кабинете Люциуса, но Нарцисса водит нас с Драко загорать на пляж. Решил не присылать тебе колдо с нашими обгоревшими носами, это может стать компроматом. Расскажи про своё лето! Что ты прочла из последнего? — Тео; 17/07/93» «Тео, Привет! Я только получила твое письмо. Мы с родителями только вернулись от бабушки, отлично провели там время. У неё огромный сад, и я читала там целыми днями!! Мне очень понравилась книга Толкина «Хоббит», хотя было забавно читать про разговаривающего дракона. Но Толкин замечательно описывает природу! Я привезу ее тебе, уверена, Гэндальф напомнит тебе кое-кого. Открытка с Министерством Магии Греции красивая, надеюсь, получится посетить его в будущем. Большое спасибо! Вы с папой очень похожи на колдо, хотя мне жаль тех, кому достанется этот виноград. Обидно, что ты не поделился фотографией себя и Малфоя, я бы повесила ее себе на доску! Я решила отправить письмо на твой домашний адрес, и не уверена, что у тебя будет время ответить мне до Хогвартса, поэтому до встречи! P.S. Отправляю фотографию с нашего пикника. Она не двигается, да, но с ней все хорошо. — Гермиона. 09/08/93» ix. the anxiety, willow & tyler cole – meet me at our spot // I’ll be so much stronger, i’ll stay up for longer, meet me at our spot На третьем курсе у них появляется новое любимое место – теплицы мадам Стебль. Они прячутся за ними целыми днями, иногда заглядывают внутрь и бродят между странных растений. Один из бутонов пахнет для них почти одинаково – пергаментом и весенней свежескошенной травой, – но Тео упрямится и говорит о послевкусии корицы, а Гермиона – о мятном аромате. Никто из них не знает, в какое зелье добавляют лепестки трепетливых кустиков*. Когда на занятии у Люпина они встречают своих боггартов, у Тео волосы дыбом и глаза размером с блюдца – Гермиона даже не видит их синюю радужку, настолько зрачки широкие. Ей очень хочется подойти и взять его за руку, сказать, что его отец уже давно не Пожиратель Смерти и больше не наденет этот ужасный черный плащ и жуткую маску, но она может только застенчиво кусать нижнюю губу и мять подол юбки. Тогда Забини нарушает безмолвие в классе. – Ну же, Тео, надери зад этой тряпке! Твой отец не пришел бы в Хогвартс, вызови его сам Дамблдор! – у него низкий, вкрадчивый голос, в котором столько веселья и уверенности, что Гермиона поначалу смущается. Она понимает, почему на него вешаются даже девочки постарше. Мальчик думает, что его лучший друг еще никогда не был настолько прав: папа скорее предложит перевестись в Дурмстранг или Шармбаттон, чем приедет извиняться за его действия – «да ладно, Тео, старик наверняка преувеличивает, ты слишком умен, чтобы попасться на чем-то действительно плохом» – но он продолжает глупо разглядывать половину маски с витиеватым рисунком, старательно игнорируя видимую часть лица. – Мистер Забини, не шумите, – замечание Люпина больше похоже на добрую насмешку. – Мистер Нотт и без вас справится. Гермиона в этом сомневается и делает маленький шажок вперед, но в следующее мгновение «Ридикулус!» с ожесточенной ударной волной разносится по залу, и черный плащ с капюшоном превращается в огромный плакат того же цвета с белой надписью «Теодор Нотт – лучший слизеринец». Она не знает, кого имеет в виду Тео – себя или отца, – но его однокурсники смеются и притворно возмущаются. Даже Малфой хлопает его по плечу с искренней улыбкой и что-то шепчет на ухо. Блейз настолько горд собой, что продолжает бахвалиться на обеде в Большом зале, и Нотту приходится умерить его пыл, в удивлении подняв брови. – Что? Ты сказал что-то в классе? – только после этого итальянец наконец приступает к еде, возмущаясь себе под нос. Драко ударяет Тео локтем в бок и тихо смеется. Лучший слизеринец выглядывает из-за плеч студентов и улыбается ей так искренне, что Гермиона не может сомневаться в правдивости белой надписи. Она в смущении отводит взгляд, но ложка тыквенного супа кажется намного вкуснее предыдущей. x. chris thile – our way to fall // i remember the way it looked around your neck, i remember the way it made me feel Зима в этом году кажется более холодной и снежной, но это не мешает их тайной встрече в Хогсмиде. Тео оставляет Малфоя и Забини в магазине с дорогущими украшениями, где они уже битый час выбирают подарки своим матерям. Их ребяческие споры о том, чье детство было лучше, совершенно не обижают, но ему не хочется объяснять, для кого он покупает подвеску, и потому дверь закрывается без скрипа и прощальных слов. Он не удивится, если мальчики позже еще решат извиниться за это. Но разве у него есть право злиться, что их мамы остались живы и любят своих сыновей? Холодный поток ветра ударяет в лицо, и Тео почти плюется от снега. Все крыши укрыты белым блестящим одеялом, мягкие и пушистые подобно летним облакам; на дверях – еловые ветки, сплетенные в изящные венки с красными ягодами и лентами; девичий смех сливается в единую мелодию с перезвоном колокольчиков и рождественскими мотивами песен, льющимися из каждой лавки. Он останавливается у «Сладкого королевства», где они были двумя часами ранее, – полосатые коробочки Берти Боттс пирамидой стоят у большого окна, вся витрина расписана тонким узором, похожим на утренний иней, а толпа студентов в разноцветных шапках мельтешит между полок со сладостями. Наконец он замечает ее. Гермиона в утепленной мантии, ее волосы особенно кудрявые и непослушные из-за влажности, щеки румянятся подобно клубничным леденцам у прилавка, и ему кажется, что они отлично сочетаются в это почти-Рождество – их шарфы идеальных праздничных цветов, зеленый и красный, как повязанные на шеях две елочные мишуры. Когда она резко оборачивается, словно почувствовав пристальный взгляд, Тео знает, что выглядит глупо и слишком довольно, но не меняется в лице, и тогда девочка растягивает губы в улыбке зеркальной его. Он ждет ее за углом еще несколько минут, пока она расплачивается на кассе. Чары почти не греют, и волосы совсем промокли под снегом, но он не жалуется, когда Грейнджер неуклюже врезается в него. Их объятия непривычно неловкие и даже немного нелепые, но он нетерпеливо берет ее за руку и тащит за собой по узким улочкам деревни, не отпуская до самого кукольного дома. Они обнаружили его во время второй прогулки – темно-зеленое здание на холме, вдали от основной линии жилых домов, откуда открывается отличный вид на замок и окрестности. В каждом из пяти окон фасада расставлены разномастные куклы – соломенные, тканевые, фарфоровые и даже особенно жуткие резиновые, и все они наблюдают за тобой подобно двум дюжинам мертвых шпионов с нарисованными или вышитыми глазами на половину лица. – Тео, это жутко… – первое впечатление Гермионы явно отличалось от его собственного. – Да ладно тебе, Грейнджер! – на улице был прохладный осенний день субботы, когда им наконец разрешили погулять по Хогсмиду после двух уроков у Трелони. – Я уверен, это куда забавнее, чем ты думаешь. Только подумай, какие имена мы можем им придумать. Давай, – он как всегда расстелил зеленый плед на траве. – Падай рядом. Ей ничего не оставалось, как согласиться. Через час каждая незнакомка на подоконнике, которую они смогли разглядеть, обзавелась кличкой. – Я не знаю, насколько хорошей идеей было притащиться сюда сегодня, – виновато говорит Тео, наконец отпуская ее руку в шерстяной варежке. – Но я подумал, что мы могли бы спрятаться под деревом, а потом вернуться в Хогвартс, если совсем замерзнем. Самым необычным в кукольном доме были два одинаковых дерева. У самой кромки вишнево-красного забора – огромный дуб, с виду куда дружелюбнее заколдованной Гремучей ивы. Его раскидистые ветви, в такую погоду погребенные под сантиметрами идеально чистого снега, свисают на частную территорию и переплетаются со своим близнецом, создавая мост, по которому вот-вот сбегут на волю все рукодельные жители. – Все в порядке, я думаю мы… – О! А я все думала, придете ли вы сегодня, – они подпрыгивают на месте, когда слышат незнакомый голос со стороны калитки. Рука Тео нащупывает древко волшебной палочки, в то время как Гермиона хватается за его предплечье – он думает, что если она его не отпустит, то на утро он проснется с синяками. – Ой, я не хотела вас напугать, – перед ними старушка, ростом немногим выше домового эльфа. Вместо мантии на ней разноцветная шаль, яркая и испещренная переливающимися бусинами, уж больно похожими на жемчуг. Она улыбается во все тридцать два и держится ладонями за брошку у сердца. – Я живу здесь и часто вас вижу. – Извините, мадам, мы не хотели вам мешать… – начинает было Тео, но женщина его перебивает. – Нет, что вы, что вы, я хотела пригласить вас на чай! В конце концов, такая метель, вы же окоченеете, – она размахивает руками, и он слышит тихое «ой» гриффиндорки прямо у своего уха. Насколько же близко она стоит, если… – Мы бы не хотели навязываться! – Гермиона прижимается к нему левым боком и лезет в карман мантии, чтобы сплести пальцы рук. Тео искренне не понимает, от чего ее так всю трясет, но успокаивающе сжимает ладонь. – Мы с Минни приготовили отличное рождественское печенье, я буду только рада вас угостить! – не унимается старушка. Он смотрит на ее растерянное, погрустневшее лицо с морщинками, и совершает глупейший поступок за всю свою жизнь, ведь в отличие от Грейнджер, в обычное время он предпочитает избегать опасность. – Спасибо за приглашение, – ему кажется, что он звучит как отец на одном из важных приемов. – Это очень мило с вашей стороны, я надеюсь, мы действительно не помешаем вам. Хозяйка кукольного дома вновь улыбается, и Тео надеется, что поступает не слишком опрометчиво, следуя за ней в сторону дверей. Гермиона еле плетется рядом. – Расслабься, Грейнджер, ей лет сто и она выглядит безобиднее Лонгботтома, – шепчет он. – Я все еще не думаю, что это хорошая идея. Мы даже имени ее не знаем, Теодор! – она так недовольно шипит, что он почти смеется. – Ты права, это неприлично, – девочка заметно расслабляется, в надежде развернуться и уйти, но он только отпускает ее руку и нагоняет незнакомку у порога. – Как нам обращаться к вам, мадам? – Ох, можно просто Полли, дорогие, – двери открываются и перед ними открывается вид на самый летний дом, в который слизеринец когда-либо заходил. Стены, изрисованные веточками и лепестками, выкрашены в желтый; то тут, то там стоят вазы с цветами и горшки с растениями; на полу – огромный зеленый ковер, подобно остриженной траве. Но в это пространство до абсурдности удачно вписывается украшенная елка и радужная мишура, свисающая с потолка. У него глаза на лоб лезут от буйства красок после серых тонов на улице. Даже Грейнджер теряет дар речи и глупо смотрит по сторонам. – Моя дочь была очень творческой в детстве, – поясняет старушка, указывая вокруг. – Делала кукол, вырезала бумажные цветы, мы с мужем даже разрешали ей рисовать на стенах. – Что? Эти цветы искусственные? – Грейнджер тянется руками до ваз, и Тео непроизвольно умиляется ее непосредственности. Как же легко ее увлечь – скажи, что в пещере находится стадо единорогов, и она помчится туда без задней мысли, забыв произнести «Люмос». – Да, но мы укрепили их магией, – когда Нотт видит гордость в глазах Полли, сердце жалобно сжимается до размера вишневой косточки. Интересно, его мама рассказывала бы про него подобным образом? Он пытается представить, каким могло быть Рождество, если бы в их семье был кто-то, кроме него и отца, но не находит в своей памяти даже украшенного поместья. Там нет заботливого взгляда мамы, как и давно нет грохочущего искреннего смеха отца; он ни разу не видел елку в центре гостиной и не вешал на нее игрушки; не уверен, что хоть раз просыпался пораньше ради подарков, разрывал упаковочную бумагу в ожидании новой метлы или книги сказок. Тео кажется, что его дом подобен зимнему пейзажу из окна – холодный, пустынный и неприветливый. Идеально вычищенный до мертвой белизны. – Это потрясающе! – Гермиона увлеченно разглядывает каждую деталь, а затем поворачивается к нему, и только тогда он вспоминает, как дышать. Они проводят в кукольном доме не меньше двух часов. Полли рассказывает им историю про погибшую на войне дочь, а ее домовиха Минни носит им еду. Шоколадное печенье приятно хрустит из-за фундука, а какао почти не сладит – он щедро посыпает его корицей, на что Грейнджер крутит пальцем у виска. Он почти говорит ей, что она сама как коричная булочка, и даже свитер на ней сегодня бежевый с крапинками кофейного цвета. – Спасибо за гостеприимство, мэм, все было очень вкусно, – он помогает Грейнджер надеть мантию и не замечает, как аккуратно убирает ее волосы. Только когда копна вновь выпадает из его рук, мальчик неловко отступает назад. – Родители тебя отлично воспитали, Теодор, сразу видно, чистокровный аристократ, – женщина хлопает его по плечу, на что он может только улыбаться. – Уверена, он общается со мной, только потому что всегда выигрывает на моем фоне, – Гермиона смеется и вновь берет его за руку, хотя ей совершенно нечего бояться. В этот раз ее очередь сжимать его ладонь в своей. Они добираются до замка почти в тишине, обходя стороной главную тропинку. Но когда в пустом коридоре им нужно свернуть в разные стороны, Тео неловко переступает с ноги на ногу. – Я купила тебе подарок! – она протягивает ему синий сверток – на нем маленькие снежинки и забавные снеговики. – Вся рождественская бумага была красного и зеленого цвета, поэтому мне пришлось самой их рисовать. Я знаю, они странные, но я подумала, что синий подойдет больше всего, так что вот. Тео продолжает разглядывать каждую черную пуговичку и оранжевую морковку. – Слушай, Нотт, просто разорви ее, подарок намного лучше, – она почти вырывает его обратно, но он наконец поднимает голову и смотрит на разволновавшуюся гриффиндорку. Снова красные щеки и растрепанные волосы, снова он улыбается как полный дурак. – Хэй, не трогай мой самый крутой подарок, Грейнджер, – он забирает его и начинает аккуратно распаковывать, замечая, как девочка сжимает края своего свитера. – И вообще, я поставлю эту упаковку в рамку… – Тео! – возмущению в ее голосе нет предела, но он только смеется. – Ну правда, Гермиона, мне теперь стыдно отдавать свой, – если бы он умел краснеть, то уже был бы в цвет самой яркой помады Паркинсон. – Что? Ты что-то купил? – Вроде как… да… ничего особенного, знаешь… – ему приходится отвлечься, чтобы достать из сумки пакет «Сладкого королевства», Гермиона чуть ли не вскрикивает, когда берет его в руки. – Там что, пять книг? Почему он такой тяжеленный? – он не хочет говорить, что купил десять упаковок засахаренных перьев и все вкусы мармеладных змеек, поэтому протягивает вторую часть подарка. – Вот еще, – она удивленно смотрит на коробочку в раскрытой ладони. – Я знаю, ты носишь только маховик, но я подумал, что тебе подойдет. Если быть до конца честным, ему льстит знать об этой секретной авантюре, что устроила Грейнджер с уроками – она рассказала ему в первый же день, и ее глаза горели ярче сотни свеч под потолком Большого зала. Когда он услышал слова о том, что это секрет, о котором «не знают даже Гарри и Рон», то засветился заметнее нее. – Это же очень дорого… Тео кажется, что он будет помнить это выражение лица следующие двадцать лет: ее рот приоткрыт в удивлении, брови домиком, а в глазах блестят слезы – он будто разрешил оставить ей маховик или построил личную библиотеку. И затем она почти сшибает его с ног, бросаясь на шею. – Спасибо, – смущенный шепот куда-то в кадык. Он уже выше на голову. – С Рождеством, Грейнджер, – он целует ее в волосы и прижимает за талию ближе. Все каникулы Тео ходит по дому в темно-синем свитере с надписью «Теодор Нотт – лучший слизеринец», и его отец смеется, когда замечает ее впервые за завтраком. xi. billie eilish – everything i wanted // they don’t deserve you. if i knew it all then, would i do it again? Им по четырнадцать и на дворе весна, когда они впервые целуются. Тео знает, что Гермионе нравится Уизли – высокий, нелепый и рыжий Рональд Уизли, которому она помогает с домашними заданиями и который ненавидит ее кота. Тео догадывается, почему кот тоже рыжий и нелепый, но продолжает неловко сминать губы Грейнджер своими. Когда они отрываются друг от друга, она рассматривает его лицо, пристально и как-то аналитически, а затем снова льнет ближе. Второй поцелуй кажется более приятным и уверенным, но Тео уверен – в нем нет ничего искреннего, поэтому не чувствует себя счастливым. Это была его идея – научиться целоваться друг с другом, чтобы не оплошать с кем-то другим. Но у него нет никого другого, а у Гермионы есть. Или по крайней мере ей этого хочется. Поэтому они стоят за теплицей, солнце светит ему в спину и падает лучами на ее волосы, все такие же непослушные и запутанные. Когда у них кончается воздух, Тео на секунду забывается и проводит языком по ее нижней губе – Гермиона приглушенно ойкает ему прямо в рот. – Я не… – Спасибо, Тео! – она не дает ему договорить, просто чмокает в правую щеку и почти бегом возвращается в замок. Ее кудри подпрыгивают при каждом шаге, и Тео думает уже о карамельных узорах, а не паутине как когда-то давно. xii. girl in red – i wanna be your girlfriend // i don’t wanna be your friend, i wanna kiss your lips – Надеюсь, ты будешь болеть за Слизерин, – его шепот щекочет шею, и каждый участок тела покрывается мурашками. Гермионе хочется столкнуть Тео в Черное озеро за то, что он заставляет ее чувствовать. Она скучает по контролю над своим телом, а в последние дни даже не уверена, что ей подвластны собственные мысли. С того случая – как она предпочитает его называть про себя – прошло несколько недель. Погода резко перестала быть такой теплой и солнечной, ветер начал задувать под ее толстовку, дожди смыли все следы за теплицей, но Гермиона по-прежнему ощущает жар – в голове, в груди, внизу живота. Как будто в нее влили неизвестное запретное зелье, согревающее изнутри и тем не менее покалывающее кончики пальцев. Она мысленно считает до пяти, десяти, пятнадцати, прежде чем отвечает ему. – Ты прекрасно знаешь, что нет, – ее волосы собраны в нелепый пучок, и она почти тянется за заколкой, но вовремя останавливается. Он не должен думать, что она распускает волосы для него. Для Рона, даже для Гарри, но не для Теодора Нотта. Он уже сидит на соседнем стуле, их колени соприкасаются. Она не может понять, что хочет сделать сильнее – отпрянуть или подвинуться ближе, – и остается на месте, безрезультатно стараясь думать о чем-то ином. – Это моя первая игра, ты могла бы сделать исключение! – Гермиона не может определить, действительно ли он расстроен – слизеринец до нелепого наигранно надувает губы. Но когда в его глазах мелькает незнакомая эмоция, ее стопа продвигается вперед, чтобы задеть его голень. Сердце пропускает удар. Грейнджер пропускает выдох. – Только в этот раз. На игре она не болеет за Слизерин – это очевидно, – но стоит Ли Джордану закричать об удачно отбитом бладжере, и улыбка непроизвольно выдает всю ее гордость за нового загонщика в зеленой форме. xiii. florence and the machine – over the love // now to unsee what i’ve seen, to undo what has been done, cause you’re a hard soul to save Он видит ее раньше обычного, впервые не на школьной территории, но это совсем не то, что может обрадовать. Тео вообще не понимает, что она могла забыть на Чемпионате, если даже не любит квиддич. Все встаёт на свои места, когда рядом появляются ее дружки и рыжее семейство. Очередной момент, когда он жалеет, что в туалете для девочек на первом курсе оказались именно эти два идиота. Гермиона всего в десяти метрах от него, на ней обычная одежда, такая, которую она носит в Хогсмид или по воскресеньям в библиотеку; волосы как всегда распущены, но уже не так пушатся; черты лица стали мягче, женственнее, взрослее; кажется, у неё даже подкрашены ресницы, хотя расстояние мешает понять наверняка. Он пялится на ее округлившуюся фигуру дольше положенного, когда до него вдруг доходит весь ужас ситуации. Отцу пришлось привести его исключительно ради собственной отговорки на будущее. Тео знает, к чему все идёт – они сравняют лагерь с землей и сожгут палатки, а вместе с ними всех, кто подвернется под руку – и у него кровь стынет в жилах от подобных видений. Со времен появления Люциуса Малфоя на пороге их дома, поместье кажется более пустым, чем обычно. Тео дольше недели завтракает отдельно, в то время как старший Нотт игнорирует все серьезные разговоры, – мальчик искренне винит себя и отца за это, но Люциуса вообще хочет убить. Их семья вновь ввязывается в это дерьмо из-за этого белобрысого павлина, и он достаточно умен, чтобы догадаться – мирная жизнь исчезла в тот вечер вместе с отцом Драко в зеленом пламени летучего пороха. Тео уже не помнит, когда они в последний раз играли в шахматы или обсуждали какую-то книгу – удивительно, как один план может изменить семейные традиции и привычки в одночасье. Хочется рассмеяться на обещание избегать всего, что связано с Темным Лордом – он был полным дураком, когда поверил в эти слова папы. Прямо сейчас он стоит посреди поля, которое вот-вот окажется зараженным присутствием таких людей как Долохов, Сивый и – самое отвратное – Нотт. Тео знает, как сложно выловить Грейнджер одну в такой толпе, не попавшись на глаза кому-то из Пожирателей – он даже не уверен, что сможет распознать каждого сторонника Волдеморта, – поэтому решает вопрос не самым приятным способом. Он почти натравляет младшего Малфоя на их компанию как цепного пса, обращая внимание в одном из разговоров на его любимого Поттера. В то же время он знает, что Драко не так испорчен, как его высокомерный ублюдок-отец, и достаточно умен, чтобы понять, что от него требуется на самом деле. Они дети своих родителей, но Тео по-детски верит, что это не клеймо – в конце концов, благодаря им золотая троица успевает раствориться среди палаток и людей до появления ужасных серебристых масок. xiv. surf curse – freaks // just help me run away from everyone, i need a place to stay Тео словно съел ложку арахисовой пасты – у него язык к небу прилипает, когда она появляется на ступеньках. На ней голубое платье, как небо над их головами в дни у Гремучей ивы. Он задается вопросом, знала ли она, что все оттенки синего – его любимые. Стоит Гермионе подойти достаточно близко к завороженному Краму, как что-то неприятное жжется в груди, но слизеринец не может оторвать взгляд. Подобно мазохисту он рассматривает каждый дюйм ее тела, начиная с ладони в чужой руке и заканчивая улыбкой, предназначенной для болгарского чемпиона. Кажется, ему впервые обидно до злости – как маленькому ребенку, чей отец уделяет все внимание соседскому мальчишке. Непроизвольный шаг сближает его с парой настолько, что он слышит их разговор. – Ты замечательно выглядишь, – Крам с ней вежлив и мил, и это единственное, что радует Тео. В отличие от Уизли, он хотя бы способен оценить Грейнджер по достоинству. Он вообще хороший парень, если так подумать, просто Нотта жаба душит это признавать в такой момент. – Спасибо, – как всегда очаровательна и искренна. – Тебе очень идет этот цвет. И подвеска, – продолжает Виктор, и у Тео дыхание замирает. Он совершенно очевидно начинает разглядывать шею гриффиндорки, пока взгляд не падает на ложбинку между ключицами. Требуется всего пять секунд, чтобы глупая улыбка исказила его угрюмые черты лица. Тео так доволен собой, что не замечает взгляда Грейнджер, и только когда они встречаются глазами, он обращает внимание на ее прелестный румянец. Нет никакого шанса насладиться ее эмоциями, потому что Гермиона поспешно отворачивается – свободные пряди умело прячут ее профиль. Однако Нотт все понимает. Ему не нужна сыворотка правды или легилименция – девочка в небесно-голубом платье светится гордостью и смущением от произведенного на него эффекта. Теперь у него самодовольная ухмылка и мысли о том, что она похожа на фею из детской сказки – он был влюблен в ее рисунок еще малышом. Ему хватает этого ощущения на весь вечер, но он слишком зачарован, чтобы перестать украдкой бросать на нее взгляды. Грейнджер кружится и смеется, два распущенных кудрявых локона забавно прыгают в такт. В ней столько света, любви и счастья, что иногда его сердце колотится в бешеном темпе – она обворожительна, и он просто обязан сказать ей это. Тео находит ее позже вечером, когда центр танцевального круга почти пустеет и студенты лениво разбредаются кто куда. У нее такой расстроенный и разочарованный вид, что он пугается – не перешел ли Крам черту в своих комплиментах и действиях. – Грейнджер, стоит ли мне наслать проклятие на чемпиона Дурмстранга или ты справишься сама? Она не отвечает и даже не поднимает головы – у него острие ножа где-то в ребрах застревает от тишины. – Гермиона? Я могу уйти, если хочешь, но тебе… – Может, погуляем? – ее голос тихий, но уверенный. Он старается не зацикливаться на опухших веках и блестящих глазах, когда она наконец смотрит на него. О том, как дисквалифицировать Болгарию он подумает позже. Тео хватает девушку за запястье, тянет на себя и, игнорируя удивленный вскрик, начинает бежать подальше от Большого зала. – Тео! – он слышит возмущение и недовольство, но когда оборачивается через плечо, Гермиона начинает хохотать. Не скромно или ради вежливости, а как в сентябре, когда им пришлось убегать от ветвей разозленной Ивы, или на третьем курсе, когда он проигнорировал ее замечание о плохой погоде и решил полетать на метле – она десять минут хваталась за живот и еще день называла его мокрой крысой. Грейнджер смеётся за его спиной – заливисто, громко, искренне – и держится за руку, как Тесей за нить в лабиринте. Мелькают коридоры, возмущаются портреты, эхом под ногами стучит камень. У него уже легкие лопаются и горло жжет, но он переплетает их пальцы все сильнее и не останавливается ни на секунду. Улица встречает их холодным ветром и крупными хлопьями снега, которые остужают их раскрасневшиеся лица. Они оба тяжело дышат, и когда Тео разрывает телесный контакт, Гермиона тут же упирается рукой в его предплечье. Ее ладонь приятно тяжелит, и ему не хочется двигаться, но даже в тусклом свете из окон замка он замечает мурашки на ее разгоряченной коже. Он удивляется, как эта неуклюжая девчонка может быть такой изящной в самых простых движениях. – Ты замерзнешь, Грейнджер, – выдыхает он. Облачко пара светлым пятном расплывается перед глазами. Она поднимает на него голову – во второй раз за вечер, – и вот перед ним хищная улыбка и медовые искры в карих глазах. – Боишься насморка, Нотт? Тео даже не успевает ответить на эту наглость, когда Гермиона резким движением отстраняется и бросает в него горсть снега. Он давится им и в ступоре смотрит на белую пыль, рассыпавшуюся на синем костюме – настоящее звездное небо, разделенное пополам широкой полосой рубашки. Он хмурится и качает головой. – Я и не знаю, это был акт храбрости или глупости. – Это была хитрость! – она скрещивает обнаженные руки на груди, и Тео требуется вся выдержка, чтобы отвести взгляд. – Думаю, все-таки второе, – с этими словами он бросается к ней, и ее громкий визг разрезает тишину зимнего вечера. Ему даже не требуется прилагать усилия, чтобы догнать девушку на каблуках и в платье в пол. Он обхватывает ее за тонкую талию спустя момент, и Грейнджер нелепо машет руками как птица в клетке, продолжая кричать и смеяться, – он еще никогда не слышал подобные звуки, словно все счастье, лето, солнце и детство аккумулировались в них. – Я же сказал, это было весьма глупо! – он даже не уверен, что она его расслышит сквозь какофонию, которую сама издает. – Теодор! Отпусти меня! – ее хохот окружает со всех сторон, запах корицы окутывает сознание. Как он может ее отпустить? Он делает самый глубокий вдох, на который только способен, и будто ныряет в чашку своего утреннего кофе. – Никогда, Грейнджер, – он падает в сугроб прямо с ней, просто заваливается в ближайшую кучу снега, как будто ему снова пять лет и Драко наконец приехал в гости, чтобы оставлять следы ангелов под окнами Нотт-холла. В его солнечном сплетении надувается желейный шарик, такой, от которого хочется смеяться и плакать, и все тело – оголенный нерв, одна большая, чистая и всеобъемлющая эмоция. Растрепавшиеся волосы Грейнджер лезут ему в нос и рот, застилают глаза, но он опоясывает ее руками как спасательный круг. – Ты был прав, тут прохладно, – трудно сказать, проходит минута или вечность, когда она это произносит, шепчет. – Встретимся завтра у мадам Помфри? – его пиджак насквозь мокрый, руки ледяные, а шея горит от холода, но он все равно медлит, прежде чем отпустить Гермиону. – Ты испортил мое новое платье, – она встает и протягивает ему руку. Щеки и нос алее красных яблок. Ему хочется верить, что ей было не так холодно, пока он ее обнимал. – Я куплю тебе новое, еще более синее, – он нависает над ней, выше на голову как всегда. Девочка задирает голову и упрямо поджимает губы. – Мне не идет синий, – она играючи упрямится, но выдерживает его взгляд. – Это не так, – Тео целует ее в щеку, медленно и едва ощутимо – касание легкого порыва ветра. – Ты во всем красивая, Грейнджер, хотя должен признать, игнорировать это сегодня сложнее обычного. На следующее утро она неуклюже пинает его в голень, когда забирает свою порцию бодроперцового зелья. Подвеска все так же украшает ее ключицы. xv. halsey – sorry // sorry to my unknown lover, sorry that i can’t believe that anybody ever really starts to fall in love with me Гермиона целует Виктора. Сама встает на носочки, первая касается руки и шеи, раньше него тянется к губам. Гермионе любопытно и хочется верить, что это правильное решение, искреннее желание – такое же сильное как год назад, но с другим мальчиком. С тем самым, у которого самые красивые глаза и улыбка. С тем самым, с которым она никогда не будет вместе по множеству причин. Гермиона чувствует губы Виктора, тёплые и сухие, уверенные, но аккуратные. Он хорошо целуется, но все ощущается иначе. У неё нет роя пчёл в груди или мелких зубов пикси на кончиках пальцев. Есть только крупные руки на ее талии и твёрдые мускулы под ладонями. Нет ни аромата десятка тепличных растений, ни кофе с корицей, зато она чувствует грубый мускусный запах, жгущий где-то в легких. Душно, липко, и нечем дышать. Виктор отличный парень. Виктор спокойный, вежливый и заботливый. Виктор ценит ее и понимает любовь к книгам. Виктор слушает и не перебивает. Но Гермиона хочет, чтобы ритм сердца менялся с галопа до замирания, чтобы синева омывала ее, чтобы кудри щекотали лоб, чтобы смех громом отбивался от стен замка. С его хитрым прищуром, низким голосом, длинными руками и тонкими пальцами. С неизменным желанием узнать, как устроен велосипед или телевизор; с открытками и семейными фотографиями из Греции; с точеными аристократическими чертами лица и бледной кожей. Гермиона хочет, чтобы это был чертов Теодор Нотт. Виктор хороший парень, просто замечательный. Но только не Виктор лежал с ней под ветвями Гремучей ивы и падал в снег рисовать нелепых ангелов. Не он держал ее за руку в кукольном доме, учил летать на метле и приносил все конспекты в больничное крыло. Поэтому Гермиона извиняется и предлагает остаться друзьями. – Надеюсь, он достоин тебя, – болгарский акцент почти не режет слух, пальцы ловца играют с подвеской. Зачарованный синий берилл вот-вот оставит на них ожог. – Да, – но это неважно, и она не находит сил на улыбку. xvi. the lumineers – ho hey // i belong with you, you belong with me, you’re my sweetheart – Он может напасть на меня! – Это просто ворона. – Почему ты так уверена, что это не ворон? Они более агрессивные. Я не вижу смысла рисковать, может, это вообще анимаг. – Тогда стоило взять свою волшебную палочку! – Грейнджер, я торопился. Я сказал это тебе уже миллион раз. – Всего лишь три. – И где же твоя волшебная палочка? Почему ты сама не изгонишь этого демона с нашего места? – Я помогала Гарри с заклинаниями для Турнира весь вечер, я уже не могу смотреть на нее. – Тебе не стоит вообще выходить из комнаты без своей волшебной палочки. Никогда не знаешь, какой придурок решит объявиться в этих стенах. – Тео, это же Хогвартс. Тут на каждом углу профессора и студенты. – Да, вместе с троллями, оборотнями и огромными змеями. Лучше вообще не выпускай ее из рук. – Мерлин, ты боишься чертовой вороны. Вот кому следует хранить волшебную палочку под подушкой. – Ага. – Тео? – Да? – Ты действительно хранишь волшебную палочку под подушкой? – Черт возьми, Гермиона, давай просто пересядем в секцию Травологии. Пусть этим займется Пинс. – Как звали ворона, который нанес тебе травму в детстве? Ну же, Тео, ты был одним из тех, кто противился Империо Грюма, но не можешь выгнать ворону, занявшую твой стол? – Между прочим, у меня остался шрам. – Я хочу его увидеть! – Приличные леди стесняются таких желаний. Оставь вещи, Грейнджер, мы почитаем что-нибудь другое. Просто давай уйдем подальше. – Акцио! – Что? Ты вынудила меня поделиться сокровенной тайной, хотя палочка была при тебе? – Я не выхожу без палочки, разумеется о… – Грейнджер! Иди сюда! – Аккуратнее, Нотт, в данный момент здесь только я владею магией. – Клянусь, я сломаю тебе палочку и… xvii. young fathers – mr. martyr // watch them laugh like a hyena, taking a chance wouldn’t last if you ask mr. marty, when evil spills it all Тео ненавидит это. Он ненавидит себя, Волдеморта и весь ебаный мир за то, что чувствует сейчас. Он ненавидит Малфоя, который несет чушь про Пожирателей и своего гребаного папашу-полудурка. Он ненавидит очкастого Поттера, который орет на каждом углу про смерть Седрика и возвращение Пожирателей. Ему даже не хочется смотреть на Грейнджер – впервые с момента их встречи его буквально слепит этот ангельский нимб над ее головой. Может, если бы он ненавидел и ее, все было бы проще. Но Тео не может, как и не может ненавидеть собственного отца, хотя больше всего на свете ему хочется именно этого. Ему хочется, чтобы внутренности распирало от желания проклясть его, использовать на нем Круциатус и Аваду, чтобы мышцы и кулаки горели от того, как он выбивает из него всю дурь. И самое ужасное и болезненное то, что Тео буквально трясет от ненависти к себе, но не к папе. Не к человеку, который вырастил и воспитал его, не к человеку, с которым он воровал тетино вино в Греции, не к человеку, что научил первому заклинанию и пришел на первый матч по квиддичу. Как он может его ненавидеть? Как он может желать смерти тому, кто дал ему жизнь? Единственному, кто был рядом после смерти мамы, единственному, кто любил его с момента рождения и до сегодняшнего дня? Нотт знает, что если посмотрит в зеркало Еиналеж, то увидит не только маму – в отражении будет вся семья. Там будет он, такой домашний и знакомый, не тот, что надевает черный капюшон и скрывает лицо за серебристой маской, не тот, что пропадал все лето в Малфой-мэноре и впервые отправил его на каникулы одного. Он чувствует себя чертовски одиноким и ему так хочется все высказать, но он расплачется как беспомощный мальчишка, если поймет, кого выбрал отец. Его рвет прямо на паркет собственной комнаты, когда он поднимается по лестнице из гостиной после первой встречи с Теодором Ноттом – тем, что носит Метку и подчиняется ей. У него кровь бурлит, когда все лето Драко расхваливает идеи Темного Лорда – ему так сильно хочется ударить его, влепить отрезвляющую пощечину, чтобы он понял, о чем на самом деле говорит. Он собственными руками хочет задушить Люциуса за то, что тот отравляет сознание собственного сына. И как вообще после такого Тео может ненавидеть своего отца? Того, что прячет его от этой мерзкой красноглазой ящерицы и откупается собственной верностью и жизнью. Того, что ночи проводит в кабинете второго этажа, куда не заходил со дня, когда его жена умерла от ебучей черной магии – той самой, что так презирают оба Нотта. И каким же неблагодарным ублюдком он себя чувствует, оставляя отца задыхаться в этом дерьме один на один с Волдемортом и шайкой прогнивших, спятивших и отчаявшихся мразей, ждущих первой возможности, чтобы убить и навредить даже соратникам. Тео четко помнит, как отец впихивал в его руку портключ, пока они не объявятся на пороге их дома и не замарают все чернотой. – Тео, послушай меня, – он впервые не узнавал в нем того флегматичного, расслабленного папу, что привык наблюдать все детство. Перед ним возвышался обеспокоенный незнакомец с черными кругами под глазами и паникой в зеленых глазах. В тот момент у Тео живот скручивало так, будто он уже восьмой раз аппарировал за последние две минуты. – Пап? Какого черта происходит? – Тео, ты должен быть в Европе все лето. Я не хочу, чтобы ты возвращался домой до самого отъезда в школу, – Нотт все лазил по отделениям комода со свистом задвигая полки. Бумаги летали по всему кабинету. – Сука, где он… – Тебе помочь? Может, позвать эльфов? – Нет, нет, я найду его, – он с силой ударил по столу, так что Тео подпрыгнул от неожиданности. – Так. Так, – отец закрыл глаза, шумно выдохнул и простоял по меньше мере пять секунд в одной позе, упираясь руками в столешницу. Затем резко дернулся и подошел к шкафу, доставая с верхней полки неприметную голубую чашку в крупный зеленый горошек. – Твоя мать сделала ее сама, – пробормотал он, и мальчик заметил усмешку на его губах – наверняка со стороны он выглядел точно так же, потому что даже форма их губ была одинаковой. – Сын, послушай меня, – Нотт-старший наконец развернулся и посмотрел на него. Теперь он снова казался похожим на самого себя – сосредоточенный и спокойный. – Ты должен быть у Анны в Греции до конца августа. Можешь съездить с парнями в наш дом в Испании или навестить Блейза, но не суйся сюда и игнорируй поместье Малфоев, даже на юге Франции. Ты меня понял? – он сжал свободной рукой его плечо, больно впиваясь пальцами в сухожилия. – Почему? Вдруг тебе нужна будет помощь? Я слишком молод, я не нужен ему… – Тео, – его голос был похож на раскат грома, и Тео точно знал, что никогда не забудет эти слова. – Не показывайся мне на глаза. Засунь совесть, что досталась тебе от матери, в задницу и послушай меня хотя бы раз в жизни. Ты вернешься в этот дом только, когда я тебе разрешу. Даже не думай появляться на пороге раньше этого. Твой подонок-дед столкнул меня в пасть к драконам, но я ни за что не допущу, чтобы ты оказался там же. Поэтому сейчас ты воспользуешься этой херовиной беспрекословно, ты меня понял? Тео еще никогда не горел от ненависти к себе больше, чем в ту секунду, когда кивнул. xviii. birdy – shelter // maybe i had said something that was wrong, i still want to drawn whenever you leave Когда Амбридж приходит на урок Хагрида, Гермиона даже не обращает на нее внимание. Ее взгляд сосредоточен исключительно на Тео: теплая мантия как всегда выглажена и идеально сидит на узких плечах, руки в кожаных перчатках сжаты в кулаки, мокрые от снега волосы завиваются сильнее обычного. Только потом она замечает мятую рубашку – на секунду мысли путаются, и ей становится интересно, почему слизеринец без школьной кофты, как в этот самый момент Пэнси Паркинсон, стоящая с ним рядом, поправляет до нелепого короткую юбку. Шерстяная темно-синяя, почти черная ткань пуловера достает ей до бедер. Грейнджер знает, кому он принадлежит. Проходит несколько долгих секунд, когда девочка поворачивается к однокурснику и что-то говорит ему в самое ухо, черное каре скрывает ее профиль. Неприятное чувство молнией обжигает внутренности Гермионы, согревает под холодным ветром Шотландии, но стоит ей гневно посмотреть на лицо Нотта, как волна совершенно других, липких и ледяных эмоций смывает разожженное ревностью пламя. Его голова опущена, темные кудри падают на лоб, но она стоит слишком близко, чтобы не заметить побледневшую кожу и остекленевшие глаза. – Ты их тоже видишь? – спрашивает Хагрид, и Тео кивает. – Они совсем не страшные, правда? Гермиона знает, что это значит. Гарри за ее спиной что-то бормочет о жутких мордах фестралов. – Чью смерть ты видел? – голос Амбридж похож на скрежет ногтем по стеклу, у Гермионы на него идиосинкразия. Тишина куполом нависает над толпой учеников. Даже Малфой замолкает. Порыв ветра пускает ее волосы в хаотичный пляс, но она не двигается ни на миллиметр. Тошнота почти сбивает с ног, морозный воздух застревает поперек горла, хочется согнуться пополам и закрыть уши ладонями. – Моей матери. Ей становится физически плохо. Она уже не слышит, какую чушь несет эта дура в розовом или что отвечает Гарри, Гермиона всеми силами старается отвернуться, лишь бы не столкнуться с ним взглядом. Ей кажется, она не выдержит, если Тео повернет голову, – просто глупо бросится к нему на глазах у толпы, и звук снега под ногами будет казаться ей хрустом костей. Она все еще пялится в сторону студентов с зелеными шарфами, когда слышит шепот. – Лучше бы твою, – она не знает, кому точно принадлежат слова, Малфою или Забини, но не находит в себе и толики противоречия. Когда опушка пустеет – хотя она не уверена наверняка из-за фестралов, – Гермиона все еще стоит на своем месте. Проходит больше пяти минут, прежде чем ноги начинают ее слушаться и она направляется в сторону Замка. – Грейнджер. Ее сердце уходит в пятки, а желудок скручивает в тугой узел. Они наконец смотрят друг на друга. Он немного хмурится, губы поджаты, мокрые от снега пряди налипли на лоб – еще более уязвленный, чем тогда на втором курсе, когда Малфой буквально пожелал ей смерти. Теперь она понимает, что он чувствовал в тот момент. Гермиона кидается ему на шею, даже не думая о том, что кто-то из студентов мог отстать от основной группы. Ей абсолютно наплевать, пока она чувствует его тепло рядом с собой. – Все хорошо, просто… – она его перебивает, потому что слишком хорошо знает. Все плохо. Вспоминать смерть матери на глазах однокурсников не может быть чем-то нормальным и тем более хорошим, и ей не нужно об этом слышать от него. – Мне так жаль, я никогда не думала, что ты это видел, Тео, мне очень жаль, – она гладит его по голове, почти впивается ногтями в шею, шепчет куда-то в скулу и любит, любит, любит. Так сильно, чтобы он смог услышать это в ее голосе, уловить в движениях, почувствовать в каждой соприкасающейся части тела – он не одинок, у него есть она, она его не оставит. Ей хочется пообещать, что он больше никого не потеряет, что фестралы исчезнут со временем, что у него всегда будет хотя бы отец, но она не может и ей так искренне, до боли во внутренних органах жаль. Она видит, как все поддерживают Гарри, как его подбадривают Сириус и Люпин. Понимает, как ему не хватает родителей, как отчаянно он ищет их в ком-нибудь другом, как сильно цепляется за крестного. Гермиона знает это все – она сталкивается с этой грустью в зеленых глазах ежедневно, и ее током прошибает от осознания. Сейчас она наконец понимает, что Тео нуждается в заботе не меньше, даже если никогда не признается вслух. Поэтому она стоит почти по щиколотку в снегу и обнимает его, так отчаянно и вместе с тем по-матерински нежно. Ее школьная кофта вместе с рубашкой задраны и оголяют полоску живота, которая уже давно покрылась мурашками, холод нещадно циркулирует под мантией, оставляя ледяные мазки на пояснице, но она просто не может оторваться, пока не слышит, как он шмыгает носом прямо у ее уха. Гриффиндорку пробирает дрожь, она стремится отпрянуть, чтобы заглянуть в лицо лучшего друга, и тогда его руки ложатся на ее талию, почти обжигают сквозь одежду – Тео притягивает ее все ближе и ближе, так настойчиво, что у обоих воздух выбивает из легких. – Все будет… – она не может ему обещать, как бы ей этого ни хотелось, – я тут, я рядом, Тео, я с тобой… Гермиона не уверена, плачет он или нет, но его одиночество и страх – как нечто заразное – начинают циркулировать по венам, и в глазах становится мутно от слез. – Пообещай, Грейнджер, – говорит он низким, охрипшим голосом, и дрожь пробирает тело во второй раз. – Пообещай, что ты не уйдешь. – Тео… – Пообещай, прошу, – она не может, не может, не может. Она так боится солгать. – Просто скажи это, Гермиона, пожалуйста. – Не надо… – Я не справлюсь, ты знаешь, что я не справлюсь, если тебя не будет рядом, – это беспорядочный лепет, бормотание. – Он заберет меня вместе с остальными. Ты мне нужна, Грейнджер, просто… Ты нужна мне. Я л… Слова срываются с ее губ в ту самую секунду, когда он говорит ей это. – Я клянусь. И это сильнее любого признания в любви. И ей так страшно, что это всего лишь самообман для них обоих. В этот момент, где-то между деревьев Запретного леса, под крупными хлопьями снега и порывами ветра, она ненавидит себя так же сильно, как любит его. Но Тео замирает на пять, десять, двадцать секунд, пока вдруг не выпускает из объятий, и следующее, что Гермиона знает – он целует ее, закрепляет клятву тем единственным жестом, что им доступен, надёжнее любого Непреложного обета, и его руки лучше дурацкого темно-синего пуловера со слизеринской нашивкой. xix. birdy – keep your head up // i know your soul, i’ll be your home and i would die a thousand times to ease your mind Они не встречаются или по крайней мере не говорят об этом вслух. Они не обнимаются в коридорах, не заходят вместе в класс или Большой зал. Тео не провожает ее до портрета Полной дамы, а Гермиона не ждет его в Подземельях перед завтраком. У них нет друг для друга милых кличек, как и нет парных свитеров и украшений. Поэтому ни один, ни другой не рассказывает об этом друзьям – им кажется, что все осталось прежним. Но только теперь каждую субботу, гуляя до самого отбоя недалеко от Хогсмида и пропуская обед и ужин, они держатся за руки. Когда Тео проходит мимо, он легко касается ее ладони; когда их взгляды встречаются во время Зельеварения, Гермиона всегда улыбается; слизеринец не может удержаться от того, чтобы не заправить ей локон за ухо, а гриффиндорка постоянно выводит ноготками замысловатые узоры на его груди. Когда Гермиона тянется за книгой на верхней полке, Тео встает за ее спиной – обязательно вплотную, так близко, что его тяжелое дыхание щекочет ей затылок – и достает фолиант без помощи магии. Когда мальчик протягивает его, все так же припирая к стеллажу библиотеки, она тянется уже за поцелуем. Он все такой же высокий, и ей нравится цепляться за его плечи и обвивать ногами бедра, когда он не выдерживает и поднимает ее за талию. Им приходится собирать книги с пола и перевязывать школьные галстуки по новой. Грейнджер на вкус как ее любимый мармелад, и у Тео желваки тянет от одной только мысли об этом. Они просыпаются всегда раздельно, кроме тех трёх воскресений, что им дарит Выручай-комната. От них обоих пахнет потом и сексом, и они спешат в душевые своих спален, но Тео останавливает ее у самого входа, чтобы поцеловать настойчивее обычного. И в то время как у Нотта появляются новые царапины, на выпирающих тазовых косточках Грейнджер остаются два синяка. Однажды он узнаёт пароль от ванной старост, но вместо расписного потолка и витражных окон, Гермиона видит звёзды и блестки, и чувствует, как все ее тело искрится до самых мельчайших атомов, рассыпается в пыль, чтобы навсегда раствориться в воздухе, пропитанном запахом ванили и цитрусов. Это лучший оргазм, который у неё был, и Тео нравится понимать это по ее стонам. Им кажется, что ничего не меняется с того разговора в лесу, и это потому, что они были влюблены так долго, что не знают, где искать отсчёт. Но однажды их словно ударяет обухом по голове. – Что вы делаете на своих собраниях? – он не сомневается в ее способностях и жалеет, что не может увидеть все своими глазами. – Мы работаем над ошибками, а Гарри показывает новые заклинания, – ее глаза неизменно горят, стоит ей заговорить об этом. – И чему научил тебя Поттер? – Тео чувствует неприятный наждачный шорох в центре грудной клетки, словно он съел десяток пикси – так ощущаются ревность и зависть, и он не уверен, что сильнее его раздражает. – Недавно у меня получился телесный Патронус! Его рука замирает, и один из ее кудрявых локонов выпадает из пальцев. Он никогда даже не думал над тем, чтобы вызвать Патронуса – какое счастливое воспоминание он может предложить магии взамен? Тео смотрит куда-то вглубь комнаты, на пустую голубоватую стену, пока в голове вертится один и тот же вопрос. – Тео? – ее тихий голос только ускоряет поток мыслей. О чем думает она, когда произносит заклинание? О детстве с родителями, о Поттере и Уизли, о первом «Превосходно»? Видит ли она его лицо перед собой хотя бы на долю секунды? – Я могу научить тебя, если хочешь! – как всегда полна энтузиазма и веры, даже когда дело касается его. Тео улыбается уголками губ и целует ее в висок. – Все в порядке, не думаю, что у меня... – Ну же, давай! – гриффиндорка поднимается с мягкого красного дивана и тянет его за собой. Он думает, что в следующий раз ему следует самому загадать содержимое Выручай-комнаты. Когда он следует за ней в центр помещения, пространство почти не меняется – им не нужны манекены, о которых говорила Грейнджер, или книги на случай ЧП; достаточно силы мысли, но в этот раз Тео кажется, что этого не хватит, и он впервые чувствует себя уязвлённым относительно своих магических способностей. Ему хочется вернуться на чертовски красный, ядовито кровавый диван и забыть об этом разговоре. Она держит его руку. – Просто подумай о самом счастливом моменте, – ободрительно говорит Гермиона, и он впервые злится из-за неё. – Грейнджер, просто и счастье не для всех синонимы, – она не обращает внимание на грубый тон и тянется к его виску, чтобы поправить прядь волос. Кончики ее пальцев прослеживают путь до скулы, прохладные и по-детски нежные. Тео чувствует, как каждый мускул лица расслабляется, веки опускаются. – У тебя всегда все получается, я же знаю, – легкое касание губ вынуждает его улыбнуться. – Не спи, следующий поцелуй придется заслужить! Ее смех самый звонкий, и именно так звучит мелодия жизни. Он думает, что плохо на нее влияет – кажется, хитростью можно заразить. – Ну давай, пробуй, Теодор. Остается только последовать ее примеру. У Гермионы самая очаровательная выдра, которую он когда-либо видел. Она кружится вокруг него, ютится калачиком на плече, ластится и трется об его щеку своей. Он видит в ней Грейнджер – юркую и ловкую, но такую милую и забавную, с этими своими огромными медовыми глазами. Самый милый хищник, который только мог ей достаться. Он думает о ней такой – активной и игривой, – когда из его палочки вырывается первая дымка голубого света, похожая на алмазную пыль. Гермиона чуть ли не в ладоши хлопает, на что слизеринец только закатывает глаза. – Это отлично для первого раза! – возмущенно говорит она. – Может, у тебя получится подумать о чем-то более конкретном? Не образ, а воспоминание. Или сразу несколько. Из детства или, может, из Хогвартса. Гарри говорил про свой первый полет на метле, Рон про какой-то случай с близнецами, кажется… – она продолжает бормотать что-то под нос, задумчиво и хмуро, а Тео все еще хочется спросить – о чем думает она, когда произносит «Экспекто Патронум». – Грейнджер, – перебивает он. Девушка замолкает и кусает нижнюю губу, у нее румяные щеки и смущенная улыбка. – О чем думаешь ты? – Что? – брови взлетают вверх, рот открывается, и Тео не сдерживает смешок. – Мне не очень интересно, что вспоминает Поттер, – она вновь хмурится. – Но весьма интересно, что вспоминаешь ты. Гермиона тут же краснеет сильнее, почти в цвет дивана, с которого она заставила его подняться. – Я… Я не могу тебе сказать, – наконец произносит она, смешно одергивая на себе голубую футболку, в которой еще пару недель назад он регулярно спал – теперь Тео видит ее исключительно на Грейнджер. – Ну же, не веди себя как ребенок, просто скажи, – он делает шаг, чтобы оказаться ближе и коснуться ее предплечья. Бледная, гладкая кожа приятнее любого шелка. Он склоняется к уху. – Это будет нашим секретом, – шепот заставляет ее пульс ускориться, он чувствует удары подушечкой большого пальца. – Я не знаю, – он только успевает открыть рот, чтобы возмутиться, но она продолжает. – Обо всем сразу. Это похоже на калейдоскоп или нарезку из фильма, где каждый кадр самый яркий и любимый. Помнишь, я тебе о них рассказывала? Это как много-много колдографий, но все со звуком и у них есть сюжет, а еще там актеры… – Гермиона, – Тео отодвигается, чтобы заглянуть ей в глаза. – Я помню. – Да, да, – ей требуется несколько секунд, прежде чем она неуверенно продолжает. – Я… Иногда я думаю о том дне, когда мы готовили всей семьей и папа измазался мукой, а иногда все может резко измениться на тот день, когда мы с Гарри и Роном сидели у Хагрида, после случая со слизнями и Малфоем, но чаще всего, – он замечает паузу, а затем слышит, как она шумно глотает – настолько внимательно он вслушивается в мертвой тишине Выручай-комнаты. – Чаще всего я вижу один из тех дней в библиотеке на первом курсе или твою самую первую игру в Квиддич, представляю поцелуй у теплицы и в ванной старост, стараюсь услышать твой смех, почувствовать руки на своем теле, запах кофе с корицей или твоей зубной пасты. Я вспоминаю о подарке на Рождество и глупой шутке с омонимом, которую ты услышал от Блейза еще в одиннадцать лет, представляю, как мы гуляем по Лондону и сидим в моем любимом кафе, как смешно ты учишься кататься на велосипеде. Иногда я думаю о вечере после Святочного бала, о холодном снеге в Запретном лесу, о зеленой траве недалеко от Гремучей ивы, об обещании на мизинчиках и книге из библиотеки твоего поместья. Ты и счастье – синонимы, Тео. По крайней мере, для меня. И это так просто, так естественно и легко звучит из ее уст, что у него посреди горла воздух встречается с ударом сердца. Он смотрит на неё и знает, что взгляд его полон обожания, как у влюбленного сумасшедшего: еле достаёт макушкой до его плеч, все кажется такой же маленькой, как и в их первую встречу на Кингс-Кросс; глаза огромные, словно у оленёнка из маггловской сказки, и тёплые-тёплые, почти искрятся; лицо еще сохранило те детские, мягкие черты, а волосы беспорядочной копной стелятся по плечам. «Ты и счастье – синонимы» – может, так и звучит ответ на его вопрос. Нотт думает, что в этой комнате больше одного влюбленного сумасшедшего. Он почти не удивляется, когда во время следующей попытки его Патронус обретает форму серебристой выдры. xx. chase atlantic – friends // all of your friends have been here for too long, girl, i’m not with it, i’m way too far gone – Какого черта тебе надо было туда идти? – он переходит на крик. Такого почти не случается – Тео ненавидит шум и ссоры, но сейчас, стоя посреди палаты в больничном крыле, куда он возвращался каждый вечер последние пять дней и видел только отголосок его Гермионы, он не может остановиться. – Я просил тебя! Просил тебя остаться, просил не гнаться за драгоценным Поттером хотя бы раз! Просил не соваться в Министерство! Она только оправилась, все еще переносит вес тела на здоровую ногу и упирается одной рукой в прикроватную тумбу, и он не должен так себя вести. Но он смотрит на нее, все такую же крохотную, а теперь еще болезненно-бледную, и ему становится физически плохо. – Я миллион раз говорила тебе, что не брошу Гарри! – он удивляется, откуда в ней столько сил, чтобы продолжать эту ссору. Столько ревностного, почти яростного упорства. Они говорят об одном и том же дольше получаса – с тех самых пор, как он пришел сюда и обнаружил ее, собирающую книги. Половину из них он принес сам. – Почему ты не могла выбрать кого-то другого в качестве лучшего друга, Грейнджер? – он все еще говорит слишком громко, но теперь в его голосе больше усталости, чем злости и претензии. – Это говоришь мне ты, Нотт? Что насчет твоих друзей? Как там дела у Малфоя, из-за которого нас схватила Амбридж? Ну вот опять они нарушают табу. Каждый гребаный раз одно и то же. Но Тео слишком расстроен и не готов спустить ей все с рук. – Я не носился за ним все это время, и это не он втянул меня в очередное дерьмо, угрожающее моей жизни, если ты не заметила, – может, все это глупо и бессмысленно, и может, ему стоит просто обнять ее и не отпускать, но он бросает на нее ревностный взгляд, прожигающий и одновременно ледяной – как если держать пальцы в снегу так долго, что они начинают гореть. Это не в его правилах – так упорно спорить с ней о чем-то столь субъективном, как дружба. Здесь нет правильного ответа, и это ставит их обоих в неудобное положение из раза в раз. Они ходят по кругу, всегда остаются при своем мнении, верные все тем же людям, но диаметр растет с каждым резким словом и беспощадно отдаляет их друг от друга. Он осознает это – Тео давно нашел подход к решению подобных однообразных конфликтов. Но сегодня все намного серьезнее по одной простой причине, о которой он даже боится думать. Гермиона всегда была смелее. – Там был твой отец, – голос намного тише и спокойнее, чем раньше. Почти извиняющийся. – Я знаю, – он также знает, что это он должен просить прощение, но его язык не поворачивается добавить что-то еще, что-то о сожалениях и невиновности. – Это не он меня ранил, – она смотрит в упор, мнет пальчиками его голубую футболку, которая висит мешком на ее худом теле, и у Тео разрывается сердце от этой картины перед ним. Он не может ее защитить, уберечь всю эту чистоту, невинность, свет в ней, он только ставит все под удар. Их вот-вот снесет ударной волной, и они не заметят, как пострадают от собственных рук. Диаметр круга становится слишком широким, чтобы видеть друг друга на противоположных сторонах. – Ты же знаешь, к чему все идет, – теперь его очередь быть смелым. – Тео… – Грейнджер, ты все понимаешь, ты же умная девочка, – ему шестнадцать, и он не должен отказываться от единственного счастья в своей жизни. Но это именно то, что он делает. – Нам стоит перестать общаться, – есть нечто потустороннее, чужое в этих словах, словно их произнес его внутренний демон, который жаждал подобного момента годами. Или может именно так звучит его отец, расчётливо и надменно. Тео не может определить точно. Его мир рушится, и бомбарда – всего три слова. – Так будет лучше. – Тео, не надо, – ее руки тянутся к нему, тонкие запястья и изящные пальчики, и когда он делает шаг назад, Нотт знает, что этим движением разбивает сразу два сердца. – Не оставляй меня, все будет хорошо, Тео, – ему отчаянно хочется передумать, броситься к ней, и не отпускать, не отпускать, не отпускать, но он может только игнорировать ее второе, третье, пятое – он надеется, это эхо или игра воображения – «пожалуйста» и сжимать кулаки до белизны костяшек. – Когда-нибудь у нас будет самое лучшее лето, Гермиона, – ее тихий всхлип острее любого клинка, когда он наконец разворачивается и выходит из мертвецки чистой палаты. Ему хочется верить, что вместе с гребаными приключениями к Поттеру прилагается забота и настоящая дружба. xxi. florence and the machine – big god // sometimes I think it’s getting better and then it gets much worse, is it just part of the process? Когда на уроке Зельеварения профессор показывает амортенцию, Тео не надо подходить ближе, чтобы почувствовать ее аромат – он и без того знает. Кофе с корицей, книжные страницы и дождливая сырость земли. Он добавляет в кофе пряности последние пять лет, потому что именно так пахнет от Грейнджер – булочкой с корицей. А еще пасмурной осенью и старыми пергаментами. Или может так веет от его любимых воспоминаний, когда они проводили часы в библиотеке, лежали недалеко от Гремучей ивы в первые учебные дни и завтракали в школьном дворе вместо Большого зала. Сейчас октябрь, может уже ноябрь – Тео не уверен точно, – но он еще ни разу не находился к Грейнджер достаточно близко, чтобы почувствовать все это. Поэтому спустя мгновение он жадно втягивает носом пары амортенции, прикусывает слизистую щеки до боли и еле сдерживается, чтобы не закатить глаза от удовольствия. Вдох, вдох, вдох. Глубже, через гортань и в легкие, пусть все тело насыщается ею. Гермиона стоит в пяти метрах, и ей больно от того, как ногти впиваются в ладони. Ей хочется остаться в этом классе и задохнуться, опустить веки и увидеть синие, как августиты и китовые спины, глаза, почувствовать страницы между пальцами, жесткую траву под ногами, крепкие руки на своих бедрах, талии, груди, а затем мятную зубную пасту на губах, ту, что он использует ранним утром и поздней ночью; ту, что чувствует только тот, с кем он проводит время до завтрака и перед сном. Она думает, как могло бы быть приятно, холоди ментол ее шею. Профессор закрывает котел, и они обнаруживают, что смотрят друг на друга. Проходит пять, десять секунд, и один из них отводит взгляд в сторону. xxii. сестры – нет дела // смотри, никому нет дела до того, что тебе сегодня грустно Он чувствует, как рука Астории ложится на его бедро, и снова прикусывает внутреннюю сторону щеки. Ему приходится добавлять в зубную пасту зелье из магазина отца, чтобы рот не кровоточил – достаточно того, что он чувствует себя гнилым изнутри. Изящная, узкая ладонь продолжает свой путь выше, и Тео из последних сил старается не прокусить слизистую – дальше будет поцелуй. Астория хорошая, она добрая и заботливая – а еще ей всего четырнадцать, – и ему не хочется ее отпугнуть. На самом деле, ему нравится о ней заботиться – она не такая дерзкая и самоуверенная, как ее старшая сестра, и не такая ненасытная и жаждущая внимания, как Пэнси. На самом деле, Тео даже рад, что во время охоты на будущего мужа она остановила свой выбор на нем – он не чувствует себя таким чертовски одиноким, как Малфой, и не обязан рассказывать о своих сексуальных приключениях, как Блейз. С ней спокойно, и у нее каштановые волосы, прямые. Иногда для вечеринок она завивает их в идеальные локоны. Иногда – примерно на долю секунды – Тео чувствует себя чем-то большим, чем просто спокойным. Он слышит, как Забини смеется, низко и хрипло, и рука младшей Гринграсс резко дергается. Он шумно выдыхает. – Извини, Тео, я не хотела… – Все хорошо, Тори, – он перехватывает ее запястье с серебряным браслетом – кажется, Нотт подарил его неделю или две назад – и целует костяшки тонких, необъяснимо холодных пальцев. – Ты замерзла? – его вопрос скорее машинальный, но она сразу улыбается, такая счастливая и милая. Он думает, что смог бы ее полюбить. – Все хорошо, это наверняка из-за наряда, – он даже не заметил ее темно-синее, как нарисованная морская волна, платье. – Ты красивая, – он не врет, – и верхняя одежда тебя не испортит. Ей лучше в зеленом или красном, – то, о чем не говорит, – но Астория давно догадалась, что это его любимый цвет, и кажется скоро перейдет на форму Когтеврана. Это никак не помогает, и об этом он тоже молчит. На автомате Тео снимает пуловер и протягивает ей. Цвет в цвет. Она слишком хорошо его знает, когда дело доходит до мелочей. Внешних, потому что держит в руках стакан его любимого виски с одним кубиком льда, вместо чашки чая с умиротворяющим бальзамом. Он не уверен, что пить в шестнадцать – хорошая идея, но это то, что они делают почти каждые выходные, и он не хочет оставаться в комнате один. Он удивлен, что Драко не сидит где-то рядом – на его фоне Тео мог бы смотреться более выигрышно. Все вокруг больше похоже на сюр. Вместо искренних улыбок – животные оскалы; на месте теплых настольных ламп – холодные фиолетовые и зеленые огни, отражающиеся в пустых глазах; басы музыки яростные и агрессивные, ритмично отдаются где-то в лобной доле. Тео кажется, что даже алкоголь смешан с чем-то противоестественным, химическим, умерщвляющим. Он делает глоток, глоток, глоток, и только потом вдох. Мама бы расстроилась, узнай о его образе жизни. Только вот она мертва, и Тео снова тянется к бутылке. – Ты не хочешь уйти? – голос слизеринки кажется ему слишком тихим, почти интимным. Он закрывает глаза, чтобы сосредоточиться – один, два, три, четы… – Я подумала, мы могли бы пойти к тебе, пока Блейз здесь, – раздается над самим ухом. Он вновь чувствует руку, и ему приходится снова шумно выдохнуть, перед тем как наконец развернуться к ней. – Тори, я не хочу спешить, тебе четырнадцать, и я не… – Дело действительно в моем возрасте? – ей, кажется, даже стыдно об этом говорить, но она не глупа, и как минимум за это ей следует отдать должное. Тео думает – никогда не чувствует – стоит ли оно того. Он может с ней переспать, в теории даже довести до оргазма, но насколько это правильно в нынешних обстоятельствах? Он не обещал ей вечную любовь или длительные отношения, он никогда ее не обманывал и не хочет делать это сейчас. – Не только в твоем возрасте, – это все, что он может ей предложить на данный момент – вся правда, сухая и безжизненная, но кажется, Астории этого достаточно. – У меня день рождения в начале декабря, – никакого давления и обиды, весь запал растворился, стоило ему ответить слишком низким и грубым голосом, тем, что обычно достается в последний год отцу или кому-то, кто его раздражает. Он не может ее винить. Возможно, Тео был бы рад, что так легко отделался, если бы не скучал по настойчивости. По целеустремленности, по упорству, по приказному тону, по щекочущим его скулы кудрям, по карим гла… – У тебя станет на одну причину меньше, – ее глаза серые-серые, и в них нет и толики тепла, что могло бы его согреть. – Тогда я буду ждать, чтобы поднять эту тему снова, – эта ложь ощущается так же, как укус щеки. Ему отчаянно хочется убедиться в том, что он не заслуживает девушку перед ним, как и не заслуживает ту, что наверняка готовится к тесту по Трансфигурации в сегодняшний вечер субботы, поэтому Тео целует Асторию так, как никогда не целовал раньше. Так, как он хотел бы целовать ее. xxiii. years and years – foundation // all the things i want, i really shouldn’t get, and i was lying i don’t really wanna be fine Тео лежит почти у самой Гремучей ивы. Кажется, прошёл уже час, как он забрел сюда после тренировки по квиддичу. Может, два или даже три. Он не помнит, как оказался в этой части Хогвартса, но ему кажется, что воздух здесь чище и теплее, и в легких вот-вот зацветёт красивый цветок. Он надеется, что это не признаки ханахаки*, иначе все его тело скоро покроется фиалками*. Нотт не уверен, когда в последний раз видел Драко или хотя бы некто на него похожего, вместо жалко растворяющейся тени лучшего друга. Наверное, ему следовало тогда взять задание Темного Лорда. Может, отец был бы рад. Не мама конечно, но как она узнает. Блейз, стараясь придерживаться нейтралитета, как всегда избегает любых обсуждений и пропадает в спальне Дафны. Одной жертвой меньше. Весеннее небо, покрытое пятнами облаков, плывет перед его глазами. Хочется верить, что это не слезы, но виски становятся предательски влажными, мокрыми, липкими. Остается только закрыть глаза, решить, что во всем виновато яркое апрельское солнце. Трава под его ладонями кажется жесткой и хрустящей, и он чувствует муравья, ползущего по безымянному пальцу. Глубокий вдох, медленный выдох. Знал ли он еще тогда, летом после четвертого курса, что все кончится так? Тео хочется верить, что нет, иначе он глупее и трусливее, чем думал. Он поднимает руку, вытягивает перед собой, и его переполняет желание схватить одно из мягких, пушистых облаков, почувствовать себя частью чего-то чистого и легкого, светлого. Но он может только рассматривать грязь под ногтями, ссадины и царапины от метлы и падений, и притворяться, что мог бы быть счастливее. xxiv. florence and the machine – june // when love became an act of defiance, run to each other В день матча по квиддичу – она возмущается, почему его не перенесли – аномально морозный ветер пронизывает ее насквозь, задувает под свитер и леденит пальцы рук. Гермиона знает, что ее единственная отговорка присутствовать здесь – поддержать Луну, потому что на поле нет команды Гриффиндора. Зато есть слизеринцы в своей зеленой форме – изумрудное пятно летней листвы среди серо-голубого, почти бесцветного, весеннего неба и мантий Когтеврана. Гермиона рада, что Лавгуд не задает вопросов и говорит на отвлеченные темы. В середине матча начинает идти град – крупными шариками ударяется о макушку, вынуждает морщить лицо и гневно ойкать. Она даже боится представить, как себя чувствуют игроки в небе и с какой температурой Тео свалится уже к вечеру. Но проходит только двадцать минут, когда Нотт опережает этот график – он совершенно нелепо пикирует к земле, и Гермиона вскакивает со своего места. Она даже не успевает обдумать свое решение, как выбегает с трибун и мчится к больничному крылу. Луна кричит в след, что обязательно поделится счетом после финала. Она находит его на одной из коек – Тео, сгорбившись и уставившись в пол, сидит в спортивных штанах и щитках на ногах, но совершенно обнаженный выше пояса. Гермиона замирает на мгновение – целую вечность, как ей кажется, – прежде чем он поднимает голову и замечает ее. Его глаза синее формы Когтеврана. – Грейнджер? – он удивлен, и она замечает, как напрягаются его голые плечи. Гермиона боится опустить взгляд ниже. – С тобой все хорошо? – она наконец вспоминает, как работает ее речевой аппарат, но голос звучит хрипло и приглушенно. Наверное, холодный ветер добрался до горла даже через теплый красно-золотой шарф. Тео разглядывает ее – запыхавшуюся, наверняка с красными щеками и взъерошенными волосами, – и ей хочется спрятаться за ширмой. Она не знает, зачем так торопилась, ведь тот факт, что он смог добраться сюда самостоятельно, говорит о том, что все не так плохо. Однако когда слизеринец отвечает, Гермиона находит в себе смелость опустить взгляд вниз и тут же охает. – Бут постарался и сломал мне руку, но все нормально, мадам Помфри ушла за зельями, – предплечье безвольно лежит на его коленях, неестественно выгнутое прямо по середине – ей кажется, что кость вот-вот прорвется наружу сквозь покрасневшую кожу. Видимо ее лицо искажает гримаса ужаса, потому что Тео тихо смеется. – Да расслабься, Грейнджер, заживет как на фениксе. Она вновь смотрит на его лицо. Губы растянуты в ухмылке – не такой острой и надменной, как у Малфоя, – потемневшие, мокрые от пота и града кудри липнут на лоб, глаза сверкают как два синих опала под белым светом настольной лампы. У нее совершенно точно перехватывает дыхание, потому что перед ней живая репрезентация «Острова мертвых»*. Знакомый инстинкт вынуждает Гермиону броситься к нему и убедиться, что перед ней все тот же Тео, что это глупая игра воображения. Она неуклюже приземляется слева, там где целая рука, и льнет всем телом. Он почти сразу обнимает ее за талию, притягивает ближе, утыкается носом в непослушные волосы. – Все в порядке, я уже выпил рябиновый отвар, – успокаивающе бормочет Нотт, пока она скользит руками по его голым плечам и спине, зарывается пальцами в мокрые волосы. Она ни за что не отпустит его. Никто не оттащит ее даже силой. Пусть вызывают Дамблдора, чтобы он использовал самую мощную магию, но она никогда не отпустит его. Гермиона не помнит, когда начала плакать, но через какое-то время слышит собственные всхлипы. – Грейнджер, посмотри на меня, – Тео проводит пальцами целой руки по ее щеке, мокрой и липкой. – Посмотри, Гермиона, – его голос спокойный и глубокий, мягче обычного, но она чувствует приказной тон и доверчиво поднимает голову. Когда они встречаются глазами, их лица близко-близко, в паре сантиметров друг от друга. – Все хорошо, – его дыхание – как всегда аромат корицы и кофе – оседает на ее губах. Даже запах пота и лекарств не может его перебить, будто Нотт заклеймил себя любимым напитком. – Я здесь, и со мной все нормально. – Я знаю, но… – тихий всхлип не дает Гермионе договорить, и она закусывает нижнюю губу, стараясь взять себя в руки. – Вся эта ситуация с Гарри и Малфоем, – его рука замирает посреди очередного узора, которыми он разрисовал ее скулы. Это табу, она это знает. Запретная тема, за которой последуют ссоры. Она ведет себя как эгоистка и истеричка, продолжая этот разговор, но у нее совсем не осталось сил, чтобы успокоиться. – Я так устала, – ее тушь уже давно потекла, несмотря на всю предусмотренную для погоды водостойкость, глаза совершенно точно красные и опухшие, слюна вязкая и соленая, а волосы все такие же спутанные после бега. Гермиона Грейнджер уверена, что похожа на русалку из Черного озера, но мальчик напротив продолжает нежно гладить ее щеку и вытирать слезы, и в нем нет ничего от отвращения и неприязни. – Что если бы это был ты, и я… я даже не смогла бы помочь… Тео… я пролистала все учебники с заживляющими заклинаниями, но что если… – она никак не может успокоиться, и все начинает плыть, размываться и исчезать за шумом в ушах и пеленой в глазах. Воздух в легких кончается и пустота обжигает их – она отчаянно старается вдохнуть, вдохнуть, вдохнуть, но ничего не выходит, снова и снова, пока вдруг Гермиона совсем не перестает дышать. Она понимает, что задержала дыхание, только когда язык Тео – робкий и влажный – проводит по ее нижней губе. Как тогда, у теплицы на третьем курсе. Она чувствует соль собственных слез и его пота, но ни на секунду не хочет отстраняться. Легкие жжет еще сильнее, яростнее, больнее, но Грейнджер целует Тео глубже, настойчивее, отчаяннее. Никто не оттащит ее даже силой. Он отстраняется первым, его грудь вздымается под ее ладонью, часто и быстро, на голове хаос – она предполагает, что и внутри тоже, – и его взгляд с каким-то остервенением бегает по ее лицу, она даже не успевает его поймать. – Тео, – имя больше похоже на выдох, шепот, отголосок ее обычного голоса. Он наконец замирает, смотрит на нее. Его глаза синие-синие, и она тонет, все глубже и глубже, приближается ко дну. Его лицо теперь тоже мокрое от ее слез, и она протягивает руку, чтобы вытереть влагу пальцами. Тео шумно сглатывает, и она следит за движением его кадыка. Проходит секунда, две, кажется они оба не дышат, когда он резко сокращает расстояние между ними и вновь целует ее – с такой горечью и любовью, что ей становится больно где-то в солнечном сплетении. Его левая ладонь давит на ее шею, но стоит ей прикусить его губу, как он дергается, и Гермиона пугается, что переборщила. – Извини, я не… – Рука, – по его стиснутым зубам и напряжённой челюсти она понимает, что дело не в ней. – Мне нужна вторая рука, я не могу… – Тео закрывает глаза и шумно выдыхает. Гермиона смотрит на него и начинает хихикать. xxv. nick cave & the bad seeds – o children // pass me that lovely little gun, my dear, my darling one, forgive us now for what we’ve done Гермионе кажется, что она сойдет с ума еще до того, как впервые окажется на поле боя – нет никакого шанса выйти из собственного дома без психологической травмы. Она так отчаянно старается успокоить бешеный, болезненный ритм сердца, что у нее начинается гипервентиляция и теперь вдобавок к трясущимся рукам кружится голова. Тео стоит прямо за ее спиной, она чувствует тяжесть его левой руки на своем боку и запах кофе, который мама сварила не дольше получаса назад. Она поделилась этой идеей еще в Хогвартсе. Трава под ее руками хрустела и щекоталась, а приятный весенний ветерок разбрасывал волосы в разные стороны. В тот вечер Нотт только кивнул, наклонился ближе и оставил едва ощутимый поцелуй на лбу. Грейнджер хватило этого жеста, чтобы понять – дело не в том, справится ли она одна. Дело в том, что ей не надо справляться одной. Но сейчас она стоит за спиной своего отца, пока мама моет посуду на кухне, и вместо желудка у нее навершие булавы. Ее вот-вот вырвет, все тело сковал ужас, и она понимает, что физически не сможет произнести это слово. Дважды. – Гермиона, – его шепот – это вынесение приговора, и она впивается в свою волшебную палочку, норовя сломать ее пополам. – Я не… я не… Тео, я… – Гермиона, – он сжимает ее бок и с силой разворачивает к себе. Лицо бледнее обычного, родинка под правым глазом как чернильная клякса на идеально чистом холсте. – Может… это была плохая идея? Может, стоит… – нет никакого смысла в ее словах, она это знает, но просто не может перестать бормотать их под нос до того момента, пока парень не хватает ее за подбородок. Не так сильно, чтобы появились синяки, но достаточно, чтобы привлечь внимание. – Гермиона, – низкий голос царапает ушную раковину, она хватается за воротник белой рубашки, сжимает изо всех сил – та совершенно точно помнется. Гермиона не может поднять на него глаза, она так боится, что он заставит ее это сделать. Это же ее папа. Папа, который учил ее алфавиту и кататься на велосипеде. Папа, который играл с ней в куклы и собирал пазлы. Папа, который читал перед сном, целовал в щеку, возил на пикники, покупал платья, смотрел мультфильмы. Ее папочка, который через мгновение забудет о ее существовании и никогда больше не назовет «булочкой» и «принцессой». Как она может так с ним поступить? Как она так может поступить с собой? – Грейнджер, посмотри на меня, – она только отчаянно вертит головой, но он сильнее сжимает ее подбородок. Капилляры точно лопнут и останутся россыпью красных веснушек. – Посмотри, – ей ничего не остается, как послушаться, и штормовое море ударяет волной. Тео выглядит немногим лучше нее, но ни один мускул на его лице не дергается, когда он произносит. – Обливиэйт. Она задерживает дыхание и подавляет громкий всхлип, который тут же булькает где-то в горле. Ей хочется произнести хотя бы слово, но она тут же закричит, если ее рот откроется, поэтому Гермиона только смотрит на синеву и старается дышать. – Подожди меня на улице, я буду через две минуты, – он вновь оставляет поцелуй на лбу – хотя может ей кажется – и за руку отводит к двери. Проходит пять минут и тридцать восемь секунд, когда Тео выходит к ней, держа в руках ее черную сумку и красный пакет. Она безошибочно узнает его – в таких мама приносит свой любимый кофе. Они молчат всю дорогу до места аппарации, но в Норе ее накрывает истерика, и Нотт убаюкивает ее как ребенка в своих объятиях до глубокой ночи. xxvi. fka twigs – cellophane // they wanna see us, they wanna see us apart, and i just want to feel you’re there Простыни впитывают ее слезы. Ей больно, больно, больно. Она находится в перманентной агонии, купается в ней, погружается с головой, так, чтобы затекало через уши, нос и рот. Гермиона не чувствует ничего другого, кроме боли. И все, о чем она может думать – это не ее вина, она ни в чем не виновата, она не сделала ничего плохого. Ей хочется просто отправиться домой, обнять маму и папу, ее единственное желание – почувствовать, как трава щекочет ее стопы, как стрекоза жужжит над ухом, как легкие наполняет свежий воздух, как он держит ее за руку и говорит, что все будет хорошо. Но потом она вдруг видит Малфоя, и ее разум зацикливается на одном слове – нет, нет, нет. Она бы ни за что не пережила, знай, что он здесь или что ее родители находятся где-то в подвалах. Она надеется, что все это скоро прекратится, она молится об этом неизвестным богам, но на задворках ее сознания мелькают одни и те же образы. Гермиона вспоминает свой первый поцелуй и как потом убежала к себе в комнату; вспоминает неловкие, но родные объятия Гарри и улыбку Рона – самую теплую и искреннюю, пропитанную детством в большой заботливой семье; вспоминает мамин вишневый пирог и папино любимое шоу по телевизору; вспоминает Святочный бал и влюбленные взгляды мальчиков – вечер, когда она наконец почувствовала себя красивой; вспоминает звонкий смех Джинни и близнецов, их ярко-рыжие волосы и красные мантии; вспоминает его синие-синие глаза, те, что снятся ей ночами вот уже несколько лет. Ей так больно и она ничего из этого не чувствует ни одним участком тела, и все клетки внутри все еще кипят, хрустят, колются и ноют, но она вспоминает, вспоминает, вспоми... Потом ей скажут, что так ее мозг старался справиться с болевым шоком, что он предпочел зациклиться на хороших моментах жизни, абстрагироваться от физических ощущений, что это была всего лишь лихорадка. Но пока Гермиона может только лежать и думать о том, как не хочет умирать, как сильно хочет быть снова счастливой, как хочет обнять маму и взять руку мальчика с самыми волшебными глазами во всем магическом мире. Хотя бы один раз почувствовать тепло его ладони в своей. Когда она просыпается рано утром – судя по первым солнечным лучам, за окном около семи утра – из нее вырывается такой громкий выдох, что она чуть не ойкает следом. Нестерпимо хочется пить, но все, что она может, это снова издать нелепый звук и повернуть голову на бок. И тогда она видит его. Он сидит в большом кресле лимонного цвета, его голова откинута назад, длинные руки накрест пересекают грудь. У Гермионы глаза слезятся от того, какой он красивый, даже с по-детски спутанными кудрями и угрюмо потемневшими кругами под глазами. Ей хочется позвать его по имени, разгладить пальцем складку меж темных бровей, поцеловать в щеку, губы, подбородок. Ей хочется сделать так много вещей, но ни тело, ни язык не слушаются, у нее нет сил даже на шевеление пальцем, и проходит меньше минуты, когда она вновь падает в собственный ночной кошмар, скомканный в один клубок с воспоминаниями. В ее горле по-прежнему сухо, подушка мокрая насквозь, и добавилась другая мечта – чтобы он не был частью сна. xxvii. the national – turn on me // you’d walk me up the darkest stairways, i have no idea where you are Балдахин над его кроватью все того же изумрудного цвета, исписанный серебристыми узорами змей и прожжённый в правом углу, прямо у одной из темно-деревянных балок, но Тео кажется, что стоит его глазам закрыться, и в самом центре туго натянутой ткани появится огромная дыра, из которой сильным потоком хлынет кровь. Она снесет его ударной волной, пригвоздит к жесткому матрасу и утопит в густой массе алого цвета. Когда Малфой рассказывает им с Блейзом последние события в Мэноре, Тео чувствует, что тонет в этом бассейне смерти, сидя напротив лучших друзей. Он знает, что Драко ждет поддержки, что хочет услышать нечто больше двух грубых слов и «ты поступил правильно», но он только сверлит взглядом собственные руки, которые трясутся над подушкой в шелковой наволочке. Кажется, это подарок Гермионы. Кажется, она сама вышила на темно-синей ткани созвездия тонкими белыми нитками. Кажется, он получил ее на свой день рождения на четвертом или пятом курсе. Кажется, от нее даже пахло персиковым шампунем, как от волос Грейнджер, в тот единственный раз, что она осталась спать у него. Кажется, это одно из самых любимых напоминаний о ней. – Тео, – настойчивый низкий голос Блейза выводит его из оцепенения. Он тут же сжимает руки в кулаки. – Да? – Я сказал, что мы могли бы выпить. Не думаю, что кому-то есть до нас дело в нынешних условиях, – Тео даже не уверен, где Забини берет весь этот алкоголь, но если бы не его запасы, они втроем уже давно бы свихнулись. Это не единственный способ забыться, но зелье для сна в дефиците и слишком быстро вызывает привыкание, чтобы им злоупотреблять. Поэтому Нотт только кивает. Раньше он думал, что это ужасно – не знать, где она находится и что с ней происходит. Он мечтал ее увидеть, обнять, поцеловаться, заняться с ней сексом и просто поговорить. Он ждал, когда наконец кудрявые непослушные волосы вновь будут скользить между пальцев; когда она расскажет ему об очередном необычном зелье или заклинании из какой-то старой книги, которую он нашел в библиотеке поместья; когда тихий шепот будет обещать ему одно и то же, звать его по имени. Но теперь он смотрит на эту чертову наволочку и эгоистично хочет забыть услышанные слова. Тео уверен, что и Мерлин, и тот маггловский Бог, о котором говорила Грейнджер, его ненавидят. Теперь он мечтает о других вещах. К примеру, врезать Поттеру и Уизли, что потащили ее с собой, что вообще появились в ее жизни. Теперь Тео жаждет запустить Аваду в Беллатрису Лестрейндж, даже если это будет стоить ему жизни. Нет ничего глупее, чем кутаться в полупьяном состоянии в пальто и аппарировать черти-знает-куда, лишь бы послать Патронус гребаному Гарри Поттеру и молить его о встрече с той самой девочкой, благодаря которой он витает в звездах, а не облаках. Проходит не меньше часа, и Тео уже совершенно продрог и протрезвел, когда Избранный наконец объявляется. – Поттер. – Нотт. Они на окраине какого-то маггловского городка, небо застелено тучами и почти не пропускает лунный свет, прохладный ветер задувает под тонкое пальто и черную толстовку, которую Тео трансфигурировал из свитера еще перед выходом. Похожие всегда носила Грейнджер. В пяти метрах от него стоит мальчик: черные волосы чуть выглядывают из-под капюшона, темного цвета куртка с длинным воротом закрывает половину лица, он даже не может различить его черты – наверняка, Поттер додумался наложить маскирующие чары – и на мгновение ему становится даже жаль главного героя Магической Англии. Сам Нотт уже давно бы предпочел сдохнуть где-то в канаве, чем тащить на себе эту ответственность за давно прогнившее человечество. Потом он вспоминает, как оказался у заброшенного двухэтажного дома в незнакомом месте в три часа ночи, и понимает, что это жалкий самообман – сколько бы он ни проклинал людей, есть те, за которых он будет сражаться до последнего вздоха. – Спасибо, – это больше похоже на выдох, но достаточно громкий, и Поттер кивает. – Мы можем обойтись без этих речей, мне просто нужно попасть к ней. Гарри ждет какое-то время, прежде чем делает два шага навстречу. – Не думал, что все так серьезно, пока не увидел ее выдру, – наконец бормочет он. Тео все еще не видит его черты лица, но уверен – гриффиндорец хмурится. – Это наша выдра, не ее, – исправляет он и протягивает руку для аппарации. Его даже не тошнит, настолько сильно он сосредоточен на ощущениях от предстоящей встречи – в груди зудит ком из радости, волнения, возбуждения и отчаяния, хочется достать его рукой сквозь ребра, но Тео может только ждать вымотанного, почти блюющего в высокую траву Поттера. – Как ты догадался? Она рассказала? – ему с трудом верится, что кто-то из ее друзей способен сложить два плюс два, что уж говорить об их странной связи. Юноша его удивляет. – Я еще на пятом курсе понял. Вы тогда, видимо, встречались, – Гарри шумно выдыхает, разгибается в полный рост и направляется в сторону небольшого дома. Тео идет следом, ожидая продолжения. – У меня есть карта, Гермиона наверняка говорила, – ему остается только усмехнуться, когда Поттер поворачивается. – Вы постоянно были вместе, но когда на шестом курсе я следил за Малфоем, то ни разу не заметил ваши имена рядом. Подумал, может у вас какой проект был по Трансфигурации в том году и забыл вплоть до… до всего этого. Он только кивает – нет никакого желания рассказывать Поттеру всю историю, однако тот оказывается заинтересованным куда больше. – Ну и как это случилось? – Что? – Да ладно тебе, Нотт, – Гарри останавливается у подножью холма. – Не у всех Патронусы одинаковые, я видел такое только у Тонкс и Люпина. Рассветное небо покрывается первыми всполохами света – судя по изменениям в погоде и отсутствию грозовых облаков, климат здесь куда мягче. За те пять минут встречи он узнал только о стабильном состоянии Грейнджер и названии «Ракушка» – уместная плата за этот разговор. – Наши воспоминания для заклинания схожи. Думаю, это как-то связано, – он пожимает плечами и направляется дальше. При большом желании и медлительности Поттера, он может сам зайти внутрь. – Не понимаю, что ты хочешь услышать. – Флер сказала, что Гермиона умоляла не выбрасывать огромную голубую футболку, покрытую грязью и пятнами крови, хотя еле говорила. Тео замирает на месте. Резкий поток ветра пощечиной бьет по лицу, и он чувствует соленый аромат океана. Насколько он близко? Сможет ли он утопить в нем Поттера и Уизли? – Крови? Ты сказал, что все не так плохо, откуда на ней пятна крови? – он чувствует, как злость вновь закипает внутри. После разговора с Драко и Блейзом, ему понадобилось двадцать минут, чтобы хоть немного успокоиться, но сейчас у него нет этого времени. – От Круциатуса даже не идет кровь, если только… – Откуда ты знаешь про Круциатус? – Поттер колеблется и отступает назад на крохотный, но заметный шаг. – Очевидно, что за чашкой чая мы обсуждали пытки наших родственников, и Драко поделился своей любимой историей о тетушке Белле, – по его мнению, сейчас не лучший момент для подобных душевных бесед, но шрамоголовый не двигается с места. Оборонительная поза, палочка под рукой, наверняка ужасно суровый взгляд – завораживающая картина для кого-то вроде Темного Лорда, но Тео абсолютно плевать. Он чертовски устал, в горле сухо от выпитого алкоголя, ему хочется увидеть Грейнджер и лечь спать. – Поттер, не беси. Откуда еще я могу знать? По-твоему я прятался в шкафу и наблюдал, как мою девушку пытают? И убери эти ублюдские чары, если хочешь поговорить, – он надеется, что небрежный жест рукой покажется достаточно расслабленным и убедительным, хотя на деле готов тащить этого придурка за шкирку как бесполезного щенка. – Я не буду смотреть на это размытое пятно, только тебе к такому не привыкать. Гарри наконец снимает маскирующие чары, однако его угрюмый вид и подозрительно сощуренные глаза почти вынуждают Тео попросить вернуть все на место. – Мерлин тебя дери, Поттер, сделай лицо попроще. Я был ее первым лучшим другом и первым парнем, ты об этом хочешь поговорить? – Другом? – теперь его собеседник куда более удивлен, чем недоволен. Тео хмыкает. – До меня дошло все куда быстрее, чем до вас, храбрецов. Шляпа не зря предлагала мне Когтевран, – он уверен, что стоит ему посмотреть на Грейнджер, и он тут же упадет рядом, заснув самым крепким сном, которого у него не было последние полтора года. – Нам надо идти. Я планировал вернуться в Замок до полуночи. Следует пауза, за которой Гарри наконец усмехается. – Карета превратится в тыкву, Золушка? Тео ждет меньше пяти секунд, прежде чем оставляет последнее слово за собой – малец еще успеет узнать вкус победы, но не с ним. – О, если ты хотел выпендриться, то не получилось – даже в маггловской литературе я разбираюсь лучше тебя, – Гарри закатывает глаза, но наконец возобновляет путь к Ракушке. – Кстати, Поттер, херовая из тебя Крестная фея! С твоей расторопностью моя принцесса уже давно бы нашла другого. xxviii. island – stargazer // smile like you’re feeling fine, amongst the sacred, side by side; the sea which is saving my life Тео не возвращается в Хогвартс. Грейнджер так отчаянно цепляется за него и яростно умоляет остаться, что ему остается только отправить Патронус Блейзу – якобы отец дал ему какое-то серьезное задание, и учеба подождет. Забини не дурак, чтобы задавать ненужные вопросы мистеру Нотту или Драко в попытке разузнать больше, но Уизли возмущается так, как будто он отправил письмо Волдеморту с их адресом. Дни выздоровления Гермионы сливаются между собой, перетекают и размываются – как капли дождя на окнах. Они всегда спят вместе, и никто, кроме беременной Тонкс, не заходит в отведенную им комнату. Тео нравится жена бывшего профессора ЗОТИ – она бойкая, веселая, и ее короткие волосы забавно меняют цвет, когда она злится на кого-то из мальчиков или Люпина. Флер совсем не такая самоуверенная и высокомерная, какой была на четвертом курсе, хотя ее изящество нельзя вытравить никаким заклинанием и замужеством. Билл редко бывает дома, но они находят общий язык и обсуждают чары, которые могли бы оказаться полезными на его работе. На удивление, никто, кроме младшего Уизли, не относится к нему враждебно. После часового разговора о приоритетах Тео на этой войне, Люпин кивает и пожимает ему руку – «нам нужны союзники в такие тяжелые времена», добавляет мужчина. Он выглядит куда более уставшим, чем Нотт его помнит, но неизменно вызывает доверие и уважение. У Тео появляется новая привычка обнимать Грейнджер по ночам, и он даже не хочет думать над тем, как неудобно будет спать в собственной кровати в промозглых подземельях. Гриффиндорка напоминает коалу, каждый раз обвивая руками его торс и зарываясь лицом в шею, но он только смеется над этим. Даже за обеденным столом они сидят исключительно рядом и держатся за руки – у них украли семь лет в Большом зале, и никто не может осуждать их за эту глупую попытку наверстать упущенное. На пятый день Гермиона перестает чувствовать смущение и кладет голову ему на плечо. Только Рон выглядит недовольным, в то время как Тонкс дразнит их с широкой улыбкой. Иногда он читает ей вслух одну из книг, завалявшихся в Ракушке. Порой они прерываются на обсуждения, порой – на поцелуи и секс. Так или иначе, это становится их любимой частью дня сразу после прогулок у океана – шум волн, смывающих усталость и тяжелые мысли, отпечатывается где-то на подкорке мозга. Тео нравится наблюдать за тем, как умиротворенно Гермиона смотрит вдаль или выводит бессмысленные закорючки на песке, иногда он показывает ей руны сложных фамильных заклинаний, которые передаются только в чистокровных семьях. Он не может быть уверен, что в них нет темной магии, но она обещает их запомнить. На всякий случай. Они цепляются за эти апрельские дни, как путники в пустыне за склянку с последним глотком воды. На деле это похоже на самообман – мираж среди войны, – Тео с Гермионой стараются избегать любых разговоров о том, что творится за лимонными стенами их комнаты, даже когда мысли жрут их изнутри, выедают все спокойствие в минуты тишины и случайной задумчивости. Он не спрашивает ее о тех днях, что трио находилось в бегах, а она не интересуется Хогвартсом и новым директором. Благодарность остается поцелуями на щеках друг друга. Проходит неделя, может, немногим больше, когда Грейнджер полностью восстанавливается, и они оба понимают, что это значит. xxix. måneskin – coraline // sarò anche un soldato, o la luce di sera, é una bambina però sente come un peso e prima o poi si spezzerà* Этот мальчик делает ее самой счастливой девочкой на свете. — Ты знаешь, как я тебя люблю? Как дать тебе понять, насколько сильно я тебя люблю? – он сжимает ее руки, и она не успевает ответить, когда Тео продолжает. — Я здесь, Грейнджер. Я остался с тобой, я на твоей стороне. Ты попросила меня остаться, и я все ещё здесь, прямо перед тобой, и даже чертова смерть не заберёт меня у тебя. У Гермионы открытая рана на бедре, возможно вывих левого плеча, у неё десятки царапин вместо веснушек и засохшая кровь на нижней губе. Она еле держится на ногах, если быть честной. Взгляд не фокусируется, внутренности похожи на месиво. У Тео, что стоит напротив и держит ее лицо в своих ладонях, горячих и пыльных, разбита бровь. Капли пота стекают по вискам, чёрные пряди липнут к ним. На мгновение ее отбрасывает в тот миг, когда он поцеловал ее в Запретном лесу – такой же уязвлённый, потерянный ребёнок. Прошло больше двух лет, и она до сих пор его любит. Гермиона вытирает пятнышко грязи на левой скуле синеглазого мальчика перед ней и перестаёт волноваться. Раз, два, три, пять, десять, пятнадцать. Все секунды, минуты, часы, все дни в неделе и месяцы в году – она будет счастлива, пока он стоит рядом и упирается своим лбом в ее. Она подарит ему все время в мире, которое принадлежит ей, зная, что он любит в ответ. Она нарушит любое правило, взлетит ввысь на метле, замерзнет напрочь в Запретном лесу, перебьет сотню Пожирателей и достанет его с того света, если придется. Но Гермиона никогда, никогда не оставит его снова. Он ее первый друг, первый поцелуй и секс, первое признание в любви, первое воспоминание для Патронуса, он ее самое большое, чистое и искреннее счастье, и она притягивает его к себе, чтобы дать это понять. Следующая секунда – рубикон. Миг, когда Пандора открывает ящик и Орфей оборачивается в сторону Подземного царства. Незнакомый свист и грохот – преамбула к этому. Гермиона бы назвала это Адом, если бы Тео не стоял рядом с ней. Коридор слишком узкий, чтобы их отбросило достаточно далеко и они переломали шеи и конечности, но она чувствует боль во всем теле – сначала резкую, а затем почти сразу тупую. Гермионе кажется, будто на нее свалился валун, а вместе с ним вся тяжесть мира, что должны были держать атланты. В ее ушах звон и белый шум, непрекращающаяся линия разъедающего, ровного звука, а перед глазами – разноцветные пятна и черные точки, калейдоскоп сломавшихся узоров. Она отчаянно пытается сдвинуться с места, поднять хотя бы руку, в которой должна быть палочка, но не чувствует ничего, кроме боли. Она не может вспомнить, где что находится – как будто все ее тело оторвано от сознания и залито свинцом. Паника начинает душить ее, но в следующее мгновение перед ней появляются очертания знакомого лица. Тео что-то говорит, даже надрывно кричит, судя по вздувшимся венам и панике в синих глазах, но вокруг по-прежнему нет ничего, кроме однообразного звона. Она боится заговорить и не услышать собственный голос, как будто в ту же секунду станет не только глухой, но и немой. Он направляет на ее солнечное сплетение свою волшебную палочку, и ее пронзает волной жара и тока – вены жжет, нервные окончания покалывает. Только Гермиона вспоминает, как двигаться, как Нотт рывком поднимает ее на ноги подобно тряпичной марионетке. Она удивляется, как колени не выгибаются наизнанку, потому что вместо суставов – сломанные шарниры. Все перед глазами плывет и мелькает – вспышки заклинаний, кирпичные стены, разбросанные обломки, клубы дыма и пыли. К звону в ушах прибавляется назойливый стук, от которого она может только морщиться; позже она понимает, что это ее собственный пульс. Сердце вот-вот израсходует весь лимит уготовленных ему ударов, и каждый из них набатом отдается одним и тем же словом – боль, боль, боль, боль. Кажется, проходит целая вечность, пока Тео тащит ее по коридорам и лестницам, стараясь избегать открытых пространств вне замка. Вдруг он так резко останавливается, что она почти выпадает на пол из его хватки. Девушка с трудом поднимает голову, но тут же жалеет об этом. Перед ней два Пожирателя Смерти. Их черные плащи изрядно потрепаны и испачканы, она почти не различает их черты лица – это игра воображения, – но они искажены такими довольными и дикими улыбками, что она удивляется, где затерялось ее приглашение на костюмированную вечеринку в Выручай-комнате – Гермиона вообще не уверена, когда видела такие счастливо-горящие глаза в последний раз. Лучше бы на них были маски – все, о чем она успевает подумать, прежде чем Тео грубым жестом отталкивает ее в сторону. Она падает на правый бок, и в ее локоть и предплечье градом врезаются мелкие камешки и стекла. Тут же хочется разрыдаться и согнуться калачиком, но мозг словно лезвием ножа пронзает вспышка. Пожиратели. Тео. Адреналин ощущается как пощечина по открытой ране или ожогу. Она тут же начинает мельтешить по полу рукой в надежде нащупать знакомое древко, но вместо этого только оставляет новые порезы на ладонях. В голове свербит от желания окликнуть Тео, но она знает, что может отвлечь и все испортить, поэтому пытается сфокусировать зрение или слух. Ей будет достаточно хотя бы очертаний. Беспомощность накидывает на ее горло толстую петлю, утягивая все сильнее с каждой секундой – Гермиона слышит только крики и неразборчивый шум и видит бесполезные разноцветные блики. Зеленый, синий, зеленый, красный. Какая-то ее часть надеется, что ядовитый змеиный принадлежит Тео. Другая – боится, что так оно и есть. Ей стоит огромных усилий не закричать и не позвать на помощь, но она со всей силы жмурится, а затем моргает, как ей кажется, чаще взмахов колибри. Раз, два, пять, восемь, двенадцать. У нее диссонанс. Когда ее взгляд наконец способен выловить фигуры, Грейнджер готова смеяться от счастья, но затем мозг справляется с простым счетом – их уже четыре, три из них в черном. В мрачном, пугающем, смоляном. Она давится воздухом. Однако затем случается что-то совершенно невероятное – настолько, что заветное письмо в одиннадцать лет кажется сущим пустяком. В тот момент, когда один из приспешников Волдеморта замечает ее и линия окрашенного в яркое пламя света пронзает пространство, перед ней возникает черная тень. Плотная ткань почти задевает ее нос, и Гермиона в непонимании отшатывается назад, чудом умудряясь не завалиться на спину. Пожиратель даже не обращает на нее внимание, только начинает отдаляться вперед – нападая на своего же соратника. Она оглядывается в поисках Тео или его обездвиженного тела. Может, за нее назначили награду? Доставить живой ради шантажа Гарри или какой-то информации об Ордене? Но она находит только вторую сражающуюся пару – Нотт так умело отбивается от очередной вспышки заклинания, что среди хаоса находится время на гордость. Ее зрение проясняется достаточно, чтобы различить собственную волшебную палочку в его левой руке. Нет никакого шанса заполучить ее и не натворить глупостей, поэтому она переводит взгляд на спину своего спасителя. Ей не требуется слишком много времени на распознавание, когда он разворачивается, и Грейнджер наконец видит профиль с острыми скулами – он что-то кричит своему сыну. Она не замечает, как задерживает дыхание, пока не начинает кашлять – пыль оседает на внутренних стенках гортани, сплюнь и слюна окажется чёрной. Все превращается в месиво, когда очередная вспышка попадает в стену. Она не уверена, была ли это Бомбарда, но от кирпичной кладки откалывается огромный кусок, который разлетается подобно шрапнели во все стороны. Один из камней яростным поцелуем царапает ей кожу щеки. Теперь пыли так много, что ее закрывает туманным полотном от Ноттов и Пожирателей, – странное воспоминание из детства, когда она пряталась за тонкими простынями, которые мама развешивала на улице в летние дни. Только сейчас она потеряна, а не спрятана. Кто-то поднимает Гермиону за предплечье – вновь, – и она даже не находит в себе силы на сопротивление. – Грейнджер! – прорывается сквозь звон. – Ты должна уйти! Она смотрит на Тео, когда он отдаляется от ее уха, но видит только напуганные глаза – синие-синие – и вспышки белого и черного. Ей хочется кивнуть, ответить, побежать, однако об этом и речи идти не может – Гермиона с трудом держится на ногах, в то время как большая часть ее веса приходится на руку мальчика перед ней, такого измученного и побитого, что она его не узнает. Это точно Тео? Она неосознанно тянется левой ладонью к его лицу, но чувствует, как все ее тело трясет. Почему? В них столько ужаса и боли. Это пот или слезы? – Пожалуйста, уходи, Гермиона, – когда он вновь склоняется ближе, она еле различает слова – ни то из-за шума, ни то из-за всхлипа. Она все никак не может понять, почему же он сам не отведет ее в то место, куда ей так надо уйти. Ее тошнит, голова идет кругом, легкие забиты, и этот гребаный звон сейчас разорвет череп в клочья! Новый рывок вынуждает Гермиону вцепиться в талию Тео, она вот-вот навалится прямо на него. Когда девушка поднимает голову, перед ней уже спина, а сразу за плечами – лицо старшего Нотта. Он что-то кричит, но она различает только единичные фразы – умрете, оставь, уведи ее, сейчас. Бывают моменты, которые вы будете помнить всю жизнь. Иногда они пропитаны разогретым молоком и укутаны шерстяным пледом, иногда от них пахнет лилиями и чувствуется соль на губах, иногда они остаются вспышками солнечного света и яркого неба над головой. Некоторым достается запах лекарств и больницы, другим – звук смеха и треска поленьев. У нее есть парочка подобных – от каких-то веет ароматом корицы, от иных нет ничего, кроме ощущения дома и тепла камина. То, что происходит дальше – вкус грязи, дикий шум, боль во всем теле и всхлип мальчика – нечто большее. Это не только память. Это шрам на щеке, ночной кошмар следующих лет и чувство вины, дробящее кости и скручивающее желудок. Теодор Нотт бросает на нее взгляд. У него темные волосы и совсем другие глаза – болотно-зеленое пятно на бледном, перепачканном лице. Он изучает ее не дольше трех секунд и едва заметно усмехается, когда вновь обращает внимание на сына. Они оба высокие, статные, но плечи мальчика сутулятся и едва заметно вибрируют, в то время как взрослый мужчина перед ними – идеально прямой стержень. В этот раз она не слышит ни единого слова. Его монолог короче минуты, он не кричит и не хмурится, вместо этого ободрительно улыбается и прислоняется своим лбом ко лбу сына. Тогда Грейнджер читает по губам – мы тебя любим. Ей не нужно уточнять, чтобы понять, о ком речь. Под ее пальцами в конвульсии дергаются мышцы. Когда Тео оборачивается к ней, дорожки слез очищают линии его впалых щек. Она не успевает даже открыть рот, когда он с силой подхватывает ее на руки. Последнее, что она запоминает – несколько вспышек и грохот обвала. Пройдет много лет, прежде чем Гермиона перестанет винить себя в смерти Теодора Нотта, но она никогда не забудет чувство всеобъемлющей благодарности за две спасенные им жизни. xxx. harry styles – fine line // you sunshine, you temptress, we’ll be a fine line, we’ll be alright – Ты слышишь это? – Может, они двигают шкаф. – Шкаф? Грейнджер, ты сама в это не веришь. – О Боже, Тео… Что если… что если… – Нас тоже так слышно? Ха. Я бы не удивился! – Это же ужасно! – Да ладно. Это не то, чего стоит стесняться. Мне нравится, как ты стонешь, когда я… – Теодор! В него летит подушка, и Нотту приходится отклониться, чтобы та ударилась в стену за ним. Гермиона выглядит недовольной, но он списывает это скорее на звуки соседей, чем на их разговор. – Может, сходим за продуктами, пока погода не испортилась? – вдруг предлагает девушка. Солнечный осенний свет ореолом подсвечивает ее карамельную копну волос. Тео непроизвольно поднимает левую бровь и усмехается – ему кажется, она останется такой же забавной и невинной даже после рождения детей. Видимо, в этой семье все воспитательные беседы касательно секса и алкоголя будет проводить он. У него все еще бывают кошмары, а она просыпается от собственного крика – война не заканчивается после одного Экспеллиармуса. Она продолжает жить в ежедневных вылазках авроров и отравлять сердца и воспоминания выживших. Война – это могила его отца, утерянная память родителей Грейнджер и сирота Тедди Люпин, так похожий на свою замечательную маму. Это десятки и сотни гробов, навечно спрятавшихся от своих создателей в земле. Именно война вынуждает его покинуть собственный дом на долгое время, собрав только необходимые вещи под надзором угрюмых волшебников со значками; из-за нее Гермиона больше года посещает Мунго – проверяет свою руку, которую задело проклятье неизвестного Пожирателя; это война вынуждает его лучших друзей покинуть страну в страхе попасть под раздачу, будучи еще детьми; и вся та ненависть и боль в глазах каждого члена семьи Уизли, когда они видят его – ее квинтэссенция. И Тео не может винить их за это, потому что помнит, как его отец носил маску и черный капюшон, как зеленые и красные лучи вылетали из его палочки и попадали аккурат в грудь людей. Но он также помнит его добрую улыбку, низкий смех, глупые студенческие истории и все отчаянные меры, на которые он пошел, чтобы спасти сына от метки, а затем и магглорожденную ведьму от смерти. – Блейз предложил приехать в следующем месяце к нему в Италию, – с этими словами он достает упаковку моцареллы из магазинного холодильника. – Помнишь, как-то на третьем или четвертом курсе я присылал тебе фотографию из его поместья? – Ту, где вы прыгали в бассейн? – Гермиона задумчиво разглядывает дату изготовления на ярко-оранжевой коробке хлопьев – разноцветный мальчик смотрит на него вверх ногами. Она поднимает голову. – Да, Забини хорошо на ней получился. – Что ж, я не могу соревноваться с итальянской кровью и его полными губами. – Тебе повезло, что ты хотя бы выше, – она наконец кидает пачку к остальным продуктам, что они уже взяли. – А что насчет наших стажировок? – Уверен, мы сможем выделить неделю, – Тео пожимает плечами и толкает тележку в сторону отдела с овощами и фруктами. Он так привык к маггловским районам за последние три месяца, что уже успел позабыть о существовании магических – у него нет никакого желания возвращаться в тот мир, где его знают как сына Пожирателя Смерти. Не сейчас, не после года в стенах школы. – Возьми помидоры, только те, которые я люблю, – просит девушка, тем временем выбирая яблоки. Он надеется, что на ужин будет вкусная шарлотка с корицей. – Розовые? – Да, их. Это легко и просто – то, как они живут в одной квартире Лондона и ходят за покупками каждую среду и субботу. Пожалуй, это именно то, что дает возможность Тео дышать – повседневная рутина без страха за жизнь Грейнджер. Он смотрит на ее голубое платье, испещренное мелкими белыми цветочками; разглядывает небрежно собранные в пучок волосы – передние пряди выпадают из него точь-в-точь как в день Святочного бала; она собирает морковь в хлопковый мешок, а ее правая рука перебинтована от локтя до плеча – белые ленты исчезают под рукавами-фонариками; подвеска на тонкой шее болтается в воздухе как маятник, когда она тянется над ящиком спелых груш. Война все еще будит его по ночам и не дает спокойно вернуться в Нотт-холл, где он вырос, но Гермиона Грейнджер поднимает голову от прилавка с фруктами, чтобы встретиться с ним взглядом, и у него по венам разливается умиротворяющий бальзам. Теплый, теплый, и такой же насыщенно-оранжевый как закатные лучи солнца. Она – все, о чем он мог просить и даже больше; его краеугольный камень, на котором строится вся жизнь. С нее все начинается и ею же закончится. Они возвращаются друг к другу точно Дафнис и Хлоя*, и их любовь – признак неповиновения смерти, войне и самым глупейшим правилам. Тео достаточно секунды, чтобы почувствовать все то счастье, свет, невинность и чистоту внутри себя, когда кудрявая девочка с карими глазами его целует.