***
Мы с Венделлом живём в Сиднее уже шесть лет. Я уверена в одном, — один из нескольких берегов, за которые я могу зацепиться, надёжный, как слои глины цвета ржавчины под мостовой. По субботам мы любим гулять по нашему пригородному району. Мы проходим мимо домов и витрин магазинов, мимо нас проезжают велосипедисты и родители с колясками, каждый из нас покупает пирожное и кофе. Обходя по периметру городской парк, я наблюдаю за детьми на игровой площадке. Они качаются на качелях и съезжают с горки с широкими, здоровыми улыбками на лицах. Мы решили не заводить детей. Я знаю, что это было наше решение, но я не могу вспомнить, как мы его принимали, и, должно быть, это повлекло за собой множество разговоров. Там, где у меня должны быть воспоминания, существуют пробелы, и многие воспоминания отступают, когда я приближаюсь к ним. Перед тем, как беспокойно заснуть, каждую ночь я представляю, что если бы я смогла подойти достаточно близко и обойти их по бокам, я бы увидела, что это плоские, картонные конструкции. Они бы развалились от дуновения ветерка. Но мы с Венделлом счастливы, только мы вдвоём. Я пью кофе, не чувствуя вкуса, и беру его руку в свою.***
Через месяц после начала нашего седьмого австралийского года я просыпаюсь, утопая в потопе. Боль, разрывающая мои внутренности и льющаяся по щекам, — это из-за Англии и чего-то ещё, чего я не понимаю. У нас нет семьи, к которой мы могли бы вернуться. Мы продали наш дом. Мы есть друг у друга, и больше нам ничего не нужно. Но с несвойственной мне спонтанностью — с необыкновенной силой — я предлагаю Венделлу вернуться. Он соглашается, без раздумий, без сомнений, и на его лице появляется неприкрытое облегчение. В декабре мы садимся на самолёт и улетаем от невыносимой австралийской жары.***
Мы покупаем коттедж в Уилтшире, со свободной комнатой для гостей и клумбами со спящими розами на заднем дворе. На тоскливой земле, в самые тёмные зимние недели, я радуюсь чувству возвращения домой.***
В обеденный перерыв я иногда захожу в книжный магазин на центральной улице деревни. Он маленький и тесный, полки в очаровательном беспорядке. В январе я прочитала объявление о книжном клубе. Я называю владельцу магазина своё имя, и она записывает его в свой список. В остальном магазин пуст, за исключением мужчины, стоящего у стеллажей и держащего в руках экземпляр книги о береговых птицах. Он бледный и худой, высокий и серьёзный. Красивый мужчина — красивый, думаю я, — с аккуратной копной белокурых волос, одетый в чёрный шерстяной костюм. Я произношу своё имя. Я покупаю свои книги. Он смотрит, и смотрит, и смотрит.***
Клуб собирается в субботу утром, пасмурным и холодным, чтобы обсудить американский роман. Со своего стула у окна, с книгой на коленях, я наблюдаю за женщиной, входящей в дверь. Ей столько же лет, сколько мне было, когда я впервые вышла замуж, её непослушные тёмные волосы высоко закручены на голове. Когда она огибает угол, направляясь к месту нашей встречи, я привлекаю внимание своей соседки вздохом. Она занимает место напротив меня. Имя у неё редкое, вырванное из «Илиады». Наш разговор крутится вокруг судьбы и насилия, справедливости и морали, но всё, что я могу делать, — это смотреть на неё. Её рот и подбородок — мои собственные, но её черты от лука купидона до вьющегося буйства волос — это Венделла, его черты женственны и утончённы, но по-мужски точны. Пока картонный замок моей памяти вздрагивает и складывается, она смотрит на меня карими глазами моего мужа.***
Она спрашивает, замужем ли я. Поблизости ли мой муж? Как долго мы живём в Уилтшире? Как прошёл наш перелёт из Австралии? Где мы живём? Есть ли у меня розы в саду? Мы останемся? Когда у меня день рождения? Это действительно было на прошлой неделе? Поздравляет с прошедшим днём рождения. Она живёт недалеко от города со своим мужем. Не хотели бы мы прийти на ужин? Она не хотела навязываться. Но придём ли мы? Мы можем приехать? Когда мы сможем приехать? Она говорит быстро. Она худая, — худее, чем я помню — и, хотя никто не обращает внимания и не допытывается, я замечаю её округлившийся живот под рукой. — Твоё имя, — говорю я ей, — есть в книге, которую читал мой муж в день нашей первой встречи. — Как вы познакомились? — спрашивает она. Это одно из моих цельных воспоминаний: Венделл — только Венделл не его имя — пробел в воспоминании — лежит на траве в университете. Его тёмные волосы завиваются у его глаз. — Я думал, что у меня иммунитет, — его сонный голос, всего несколько дней спустя, и он, завёрнутый с удивительной неловкостью в мои простыни, — а потом твоя стрела попала мне в сердце. Эти слова драгоценны. Я храню их там, где их нельзя трогать, похороненными в центре моей души. — Мы познакомились, — говорю я ей, — благодаря нашему общему увлечению мифологией. — Это прекрасно, — говорит она. Её глаза — она точная копия своего отца — наполнены слезами.***
— Мы хотели детей? — спрашиваю я его той ночью, в темноте. Я всем сердцем надеюсь, что он рассмеётся. Обвинит меня в безумии. Но он молчит, а потом говорит правду. — Мы хотели, — говорит он. — Мы пытались. — Долго пытались? — спрашиваю я. — Годы. — У нас получилось? В конце концов? — Я не знаю, — говорит он. — Я не могу вспомнить. Иногда мне кажется, что я ухватил воспоминание, но оно просачивается сквозь мои пальцы, словно песок.***
Она живёт в огромном поместье, больше, чем любой загородный дом, в котором я когда-либо бывала. Павлины гуляют на лужайке. Её муж серьёзен и неподвижен. Я наблюдаю, как его рука изгибается, чтобы дотянуться до девушки. Затем он убирает её. Без особого труда, с необъяснимым облегчением думаю я, он научится быть любящим отцом. Она заботится о том, чтобы мы наслаждались нашей едой, которую она приготовила в паре со своим мужем. Она хочет, чтобы мы чувствовали себя как дома. Они переделали весь дом, сделали его современным и тёплым. Местом, где может вырасти молодая семья. Мы оставляем наших супругов в гостиной, и она ведёт меня на экскурсию. Я поражаюсь про себя бессмысленной величине богатства этих молодых людей. Они женаты уже четыре года. Выражение моего лица, когда она говорит со мной, кажется, беспокоит её. Они молоды. Я никогда не была такой молодой. — Мы так сильно полюбили друг друга, — говорит она мне. — Мы всё ещё так влюблены в друг друга. Я никогда в жизни не чувствовала себя более уверенной в чём-либо. — Но твоя карьера? Я знаю, что не имею права спрашивать. Она работает на правительство. Он поддерживает все её амбиции. — Он добр к тебе? — спрашиваю я. — Он добрый? Мы шепчемся в коридоре, и я вытираю глаза. У меня возникает истерическое и непреодолимое желание обнять её. — Ты можешь не беспокоиться об этом, — говорит она, — чтобы узнать его, нужно терпение, но его преданность моему счастью непоколебима.***
Венделл и Моника. Моника и Венделл. Наши имена стираются. Мы живём чужой жизнью.***
Мы с ней быстро становимся хорошими друзьями. У нас так много общего. Наша любовь к Чехову. Наша страсть к политике. Мы предпочитаем чай с молоком. Однажды за обедом в Лондоне наш официант упомянул, что у нас одинаковый смех. Когда она подписывает квитанцию по кредитной карте, я пишу своё имя на салфетке. — Послушай, — говорю я. — Наши почерки так похожи. Грейнджер-Малфой. Уилкинс. Грейнджер. Грейнджер. Грейнджер.***
Я покупаю вещи для её ребёнка — просто мелочи. Я просматриваю книгу с тяжёлыми картонными страницами. Однажды воскресным утром взошло тёплое солнце, — она станет матерью, совсем скоро — я пропустила это.***
Мы гуляем вместе, вчетвером, посещаем оперу, а потом ужинаем и выпиваем. Она вступает в свой третий триместр, начиная ощущать усиливающиеся движения в своём теле. Ей интересно, когда она родит. — Твоя мать будет присутствовать при родах? Я ничего не имею в виду. Это мимолётный вопрос, когда мы вытираем руки в дамской комнате. Её глаза расширяются, и когда она плачет, я поддаюсь приливу невыразимой тоски и провожу рукой по её волосам. — Я пыталась, — говорит она, — Я продолжаю пытаться. Я не знаю, что я наделала. — Иногда, — говорю я ей, — мне кажется, что я знала тебя маленькой девочкой.***
Я представляю себе слишком большой подгузник вокруг её розового тела, нежащегося в кроватке. Копна непослушных волос. Она могла сломать зуб. Она могла бы исцелиться сама. Я представляю, как читаю ей «Паутину Шарлотты» в два года. Я вижу, как она плескается, словно блестящий пескарь, в ванне.***
— Я думаю, ты любила книги, — говорю я. Мы держимся за руки в шезлонге в её гостиной, вечер подошёл к концу. Её муж расхаживает по другую сторону двери. — У меня нет причин так думать, — говорю я ей. — Нет причин знать. Но больше всего на свете ты любила книги. Она икает и спрашивает, не хочу ли я почувствовать, как шевелится ребёнок. Она говорит, что малышка очень сильная. Она дерзкая. — Как её мать, — говорю я ей. — Мне нужна моя мама, — говорит она. Она не плакала так с тех пор, как была маленькой. Я знаю, что это так. Я знаю.***
Венделл и я приглашены на торжество в её доме, и мы приходим с бутылкой бренди в руках. Она стоит со своим мужем и парой людей, которые смотрят на нас с неприкрытым интересом. Она начинает. — Я консультировалась с дюжиной Целителей, — целители — я страдала от мысли, что, если откроюсь вам, это причинит вам вред. Они уверены, что мы никогда не сможем полностью снять чары, — чары — но я могу рассказать вам правду.***
Есть убеждения, которые живут в уме. Есть реальность, которая хранится в вашем сердце. Когда-то я представляла себе дочь. Как по волшебству, она стала настоящей.***
Меня зовут Мойра Джин Грейнджер. Мне пятьдесят восемь лет. Я живу в Троубридже, в графстве Уилтшир. Я работаю в стоматологической клинике со своим мужем. Мы женаты уже тридцать три года. Почти каждый вечер, когда я прихожу домой с работы, мне звонит дочь. Я многое забыла. Но я помню достаточно, чтобы помочь ей успокоиться, когда её собственная дочь больна, или изгибает кривую развития, или это день, который поздно заканчивается. У моей внучки глаза дедушки. У неё любящий отец и прекрасные светлые волосы. Когда я прижимаюсь носом к её макушке, она пахнет молоком и детским шампунем. Я надеюсь, что однажды, когда она станет старше, она попросит меня рассказать ей всю правду.